Текст книги "Каменная гостья"

– Свою первую античную пьесу? Она так и не дописала ее?

– Или загадочную пьесу о борьбе христианства с «религией предков моих», замысел которой вынашивала все последние годы…

– О религии ваших предков? – не поняла Маша.

– Леся никогда не употребляла слово «язычество». На украинском оно звучит хуже: «поганство». Говоря о древних богах, она всегда называла их не иначе, чем «религией предков моих». В глубине души она была убежденной язычницей, она верила, что в природе ничто не умирает, лишь перетекает одно в другое. Так и вышло… Перед смертью Мержинский дал душу ей. Она, умирая, отдала ее вам и мне – всем, кто читал ее произведения. Да и сама она стала душой нашей литературы. Ее Ифигенией, верховной жрицей, королевой… – сказал он.

А Маша, подняв голову вверх, впервые заметила на Лесином доме-музее королевский знак: лепную корону и две перекрещенных шпаги.

Город сам короновал ее!

– «Стане початком тоді мій кінець», – завершил экскурсовод.

А младшая из Киевиц сделала несколько шагов, коснулась стены и вспышкой увидела все…

Маленькую еловую веточку на тумбочке у больничной кровати. И алое солнце в ветвях больничного сада. И боль, похожую на алый закат… Белый, как рождественский снег, убрус на столе и нежнолицую девушку, верящую, что ей не дожить до другого Рождества, что в этом мире она – лишь обуза… И еще одно лицо: мужское, худое, с упрямыми глазами. Еще одно Рождество, несущее весть о другой – его – смерти. И на этот раз ей будет намного больней, потому что его смерть – настоящая. И потому, что она теперь настоящая…

И пусть, лежа на смертном одре, он думает о другой женщине, ждет известий о ней, радуется, увидев письмо… Пусть она – недосущество, недоженщина с искалеченной операциями рукой, с искалеченной туберкулезом ногой. Она больше не каменная. Она была камнем, пока не повстречала его…

Быть может, когда-нибудь она напишет историю о каменном госте: о том, как люди становятся камнем, когда каменеет душа. Она знает, как это происходит… И знает, как чьи-то живые слова пробуждают камень, пробуждают мертвое дерево. А потом новая боль делает слабого – сильным, женщину – воином…

Ему осталось совсем немного. Его отбирают… смерть отбирает его! Рука ищет бумагу, душа выводит слова… Ненависть опоясывает сердце огнем. Сражаться… за него… с Богом, со смертью! Ненависть сковывает броней ее тело. Оружие блестит в глазах и звенит в словах. В душе больше нет солнца, лишь ночь…

 
В моïх очах я чую зброï полиск,
в моïх речах я чую зброï брязкiт,
так я узброена в свою ненависть…

Я вcix i все ненавиджу за нього…

Немае сонця
в моïй душi. Нiч, нiч, понура нiч…

Я знаю, що якби з’явилась я,
ненавистю спотворена в обличчi,
вони жахнулись би i запитали:
«Яке тoбi до ыcix нас дiло, жiнко?»

Що ж я йому скажу?..
Нехай в моïм життi все, все неправда,
та вip менi, що я тебе любила…
 

– Що значить, жшко, вщдати душу?

– Значить – бути готовим загинуть за любов.

* * *

– Вы не поверите, не поверите, но я поняла! – объявила Маша. – Дом Марцинчика был построен в 1898 – 99-х годах. А когда Леся написала Ифигению?

– Секунду, – переадресовала Катя вопрос инет-энциклопедии. – В 1898 году.

– Он был построен сразу после этого! И на его крыше стояла сама покровительница медицины Афина. На фасаде – два великих врача, два корифея медицины. До нас дошла лишь часть этих знаний… Он дал ей врачей, в сотни раз превосходивших ее современников!

– И способных ожить на Рождество! – закончила Даша.

– И тогда она выздоровела! Она излечилась… Но потом, после смерти Мержинского, болезнь вернулась, приобрела новый виток, охватила почки и легкие. Одного дома оказалось мало… И тогда был построен еще один дом. В 1913 году.

– В этот год она умерла, – сказала Катя, глядя на экран i-Pad.

– 19 июля 1913 года в Грузии.

– Потому что она не приехала в Киев на то Рождество! – провозгласила Маша. – Город построил для нее целый квартал… представляете? Целый храм медицины… А она уехала. Потому что не любила его. Киев с детства, с первой операции здесь, ассоциировался у нее лишь со страданиями. Она не заметила, как он любит ее… Как хочет помочь. В то время в Киеве не было Киевицы. Городу нужно было справляться самому… За несколько лет он построил для нее целую улицу! Целую улицу лишь для нее! Он сотворил для нее чудо, а она не вернулась… она вернулась сюда уже только в гробу.

Даша вдруг заревела:

– Я никуда не уеду… обещаю… Я никуда не уеду… Только верни Руслана. Я оставлю его. Я останусь здесь.

– Ты говоришь сейчас правду? Ты оставишь его?

Голос был глухим и шершавым, словно рот говорившего был набит песком, а у стены, наполовину выходя из нее, стояла Дева в длинной юбке с замысловатым восточным поясом. Ее серо-каменные стоячие глаза, не мигая, смотрели на Дашу. В них не было глазных яблок, не было движения. И от этого взгляда Кате стало не по себе.

– Нет, с тобой не оставлю… – резко пошла на попятную Чуб.

– Не надо со мной, – голос каменной был спокоен. – Пусть только останется здесь… Он должен быть здесь. Иначе они не смогут помочь. Так же, как не смогли помочь ей.

– Руслан болен? – осознала вдруг Маша. – Он плохо выглядит не от бессонницы. Не из-за твоих поцелуев. Он болен. Так же, как Леся…

– Он даже не знает об этом, – каменный взор устремился на младшую из Киевиц. – Ваши врачи уже не смогут помочь. Даже если он придет к ним сейчас, будет слишком поздно. Люди так неосторожны… Он и не замечал, что болезнь точит его… Он не ходил к врачу много лет.

– Но после Леси в Киеве осталось чудо, – разгадала загадку Маша. – Огромное чудо… Ненужное чудо. А Руслан жил рядом с ее домом.

– На Рождество его не было, – сказала Дева. – Он ушел на всю ночь…

– А до следующего Рождества он бы уже не дожил, – Маша глядела в огромные глаза Кары и читала в них ответ за ответом. – Остался лишь один шанс. И потому она решила спасти его, – повернулась студентка к Чуб, – оставить здесь любой ценой. Даже ценой своей жизни… Ее поцелуй был равен смерти. Ведь осознав, что мы не поможем ей, она осмелилась прогневать трех Киевиц. Ведь так? – обратилась она к Деве.

В ту же секунду стена разверзлась, отпуская безжизненное тело Руслана. Без чувств он повалился на пол. Даша Чуб бросилась к нему.

– Приветствую вас, моя Ясная Пани, – запоздало поклонилась Кара. – Я вижу, что вы унаследовали мудрость Афины. И спасибо вам за имя…

– А как тебя звали, когда ты была жива? – спросила Ковалева.

– У меня еще не было имени.

– Ты разве не была принесена в жертву?

– Я родилась здесь. Меня пробудила из камня песня…

– Его песня? – Чуб посмотрела на гитару Руслана. Теперь, когда он лежал у нее на руках, злость к Каре слегка присмирела. – И тебя тоже? Как Мавку сопилка Лукаша? Знаешь, есть такая писательница Леся…

– Я знаю, – сказала Кара.

– Да? – мельком удивилась Чуб. – Так вот, у нее есть пьеса «Лесная…»

– Я знаю. Это моя любимая пьеса.

– А ты еще какие-то знаешь? – слегка офигела Чуб. – Ну да, ведь у ваших домов смежные стены.

– Но «песню» я люблю больше всего. Без нее я б никогда не осмелилась… не смогла…

– Так ты эту «песню» имеешь в виду? – поняла Маша. – Тебя пробудила «Лесная песня»?

– Если б не Мавка, я б никогда не решилась полюбить человека… Я б так и осталась камнем. А он – стал бы им. Могильным камнем. Он бы умер.

– Но ведь статуя Афины пропала, – напомнила Катя. – А без Великой Матери чудо не случится.

– Афина – не Великая Мать, – молвила Кара.

– Она – ее часть, – сказала Катя. – Так же, как и Киевицы? Ведь мы, по сути, тоже Великие Жрицы. Но в данном случае, – Дображанская улыбнулась студентке, – мне кажется, ты ошиблась. Кара просила о помощи вовсе не нас…

– А кого?

– Ту, что сотворила меня. Ту, что призвала меня к жизни своими словами… Смотрите, вот ОНА! – Городская Мавка шагнула вперед, распахнула балконные двери…

Черное небо взорвалось. Выскочив на балкон, Маша и Катя увидали, что огромный рекламный экран, хамски занявший на доме Марцинчика место Богини, взорвался фейерверком черных осколков, его остатки упали на землю, а между двух сов появилась летящая женская ипостась – Белая Богиня в развевающейся одежде и серебристых доспехах девы-рыцаря…

Две совы взлетели. Улица заговорила, запела, как греческий хор. Обернувшись назад, Маша увидела, что, присев рядом с Дашей, Кара с тревогой смотрит в лицо Руслану, увидела, как черные тени под его глазами, серые впадины на щеках стирает невидимый ластик, черты разглаживаются, дыханье становится ровным.

Тихо прикоснувшись губами к его лбу, каменная Дева сделала шаг назад и слилась с бетонной стеной. Руслан медленно открыл глаза.

– Что случилось? Мне показалось, или ты снова спасла меня? – спросил он Дашу Чуб.

* * *

– Всегда хотела побывать в Замке Ричарда, – Землепотрясная с любопытством осматривала темные комнаты самого известного в Киеве дома с привидением.

– Потому и притащила нас сюда в два часа ночи, – сварливо сказала Катя.

– Еще нет и двенадцати, – примирительно возразила ей Маша. – И Даша просто волнуется за Руслана, не может найти себе места… Но не переживай, завтра после обследования его выпишут из больницы с диагнозом «совершенно здоров». Теперь он будет жить долго-долго…

Маша остановилась у окна, взяла в руки обернутый целлофаном портрет той, кому долгая жизнь не судилась.

– Киев воскресил для нее врачей в тот год, когда она начала писать «Ифигению в Тавриде», – сказала она. – Он хотел, чтобы Леся была жива. Хотел, чтобы она ее дописала… но она умерла.

– Но зачем Городу нужна была пьеса? – потряслась Даша Чуб.

– Мне кажется, я знаю ответ. – Катя отложила свой i-Pad. – Давным-давно на одной из скал Крыма стоял храм Великой Богини Девы. Ее священная статуя спустилась к нашим предкам прямо с неба… В храме служила Великая Жрица, земное воплощение Богини. Тавры и скифы поклонялись ей. Затем в Крым-Тавриду прибыли греки и, основав там свои города, переняли этот культ. Они отождествляли Деву Тавров со своей богиней-девой Артемидой. Иные – с девой Афиной… Но есть любопытная версия. Большинство греческих богинь были в прошлом лишь жрицами Великой Матери.

– Жрицами?

– Как и мы, Киевицы, они могли творить чудеса, повелевать мирозданием… и остались в памяти людей богами. Воплощением мудрости, силы, чистоты. Потому их силы и законы порой так похожи – все они служили одному культу.

– Тогда ты бы, наверное, была Афиной, – сказала Маша. – Предводительницей амазонок. Богиней мудрости и войны.

– А ты, – приняла игру Катя, – Артемидой, покровительницей амазонок и девственниц.

– А я? – возмущенно воскликнула Даша.

– Согласно этой версии, культ Великой Матери распался у греков на трех богинь. Афину, Артемиду и Афродиту – богиню-прародительницу амазонок…

– Богиню красоты и любви? Это по мне. Тогда мне точно не нужно блюсти невинность! – пришла в восторг от подобного распределения Даша.

– Одним из имен Артемиды было Ифимеда. Возможно, так греки и прозвали Великую Жрицу тавров. Возможно, так родился древнегреческий миф об Ифигении в Тавриде. Но к тому времени священная статуя Девы – той, самой первой, древнейшей, истинной Матери – была давно похищена, а местонахождение храма никому не известно. Ученые ищут его до сих пор. Многие уверены, что он действительно был…

– А писатели умеют видеть, – продолжила Маша. – Поселившись в Ялте на вилле «Ифигения», путешествуя по окрестным горам, Леся могла узнать это место, увидеть правду…

– Какую? – спросила Чуб.

– Статуя Девы пропала, – напомнила Катя. – Согласно греческому мифу, Ифигения украла ее. Но куда она делась, что сталось с самой жрицей – точно неизвестно. А Лесю называли украинской Ифигенией. Возможно, в этой или в ненаписанной пьесе «о вере предков моих» Леся должна была рассказать нам об этом… Мне кажется, Город хотел, чтобы она нашла эту статую.

– Но ведь пьесы уже нельзя написать, – сказала Даша. – Выходит, все бессмысленно?

– То, что мы знаем о том, как они были важны, – уже немало, – не согласилась Дображанская. – Есть первый акт. И если написанное в нем правда… – Катя помолчала. – Разве она не повторила судьбу всех Высших Жриц? Разве не стала Богиней? Разве мы не обожествляем ее? И разве ее памятник не стоит в центре города, как памятник Афины или Девы Таврической? Значит, Крым действительно признал ее новой Ифигенией. И взял за то свою плату, лишив ее телесной любви.

– Что за чушь… у нее был муж… Она не была старой девой, – обиделась за писательницу Даша.

– Старая дева… да, это чушь, – сказала Катя. – Можно ли назвать старой девой Афину Палладу? Можно ли назвать старой девой Жанну д’Арк, изменившую историю Франции, ход 100-летней войны и сожженную на костре как ведьма… Нельзя. Даже если она и осталась девственницей. Леся изменила историю украинской литературы. Но она вышла замуж лишь в 37 лет, будучи уже смертельно больной, и умерла через четыре года. А перед свадьбой написала пьесу о платонической любви двух супругов. Она исповедовала любовь «Голубой розы». И, насколько мы знаем, она редко изменяла себе. Потому дому и достался ее характер…

Катерина остановилась перед одним из своих портретов кисти Агапия и окончательно убедилась, что это не она. Просто, по-видимому, чувства, испытанные сторожем при виде красавицы Кати полностью совпали с чувствами дома к своей Даме сердца.

– И все-таки здорово, что в Замке действительно есть привидение, – огляделась вокруг Чуб. – И зовут его Ричард… пусть и не король. Хотя… – Даша вспомнила вдруг сцену а-ля «барышня и хулиган», десятилетнего воришку, окрестившего себя королем улицы, и покачала головой. – Дома у нас, выходит, читают классиков, а барельефы оказываются образованней многих людей… Но если б я знала, что Ричард читал песню про Ричарда, я б вам сразу сказала, в кого он влюблен. В Лесю. Как и я…

– И давно ты влюблена в Лесю Украинку? – смешалась Маша.

– Да не в нее, – отмахнулась Даша. – В того, кто написал… Как только Руслан сказал мне, что написал мне песню… Это нельзя объяснить. Нужно почувствовать! Когда тебе посвящают стихи… настоящие… То ты сразу… если ты, конечно, натура чувствительная… читая их, чувствуешь, ну, почти половой акт… А если мистическая – почти венчание в церкви. А рыцарь-дом явно чувствительный… И если он принял пьесу про Ричарда так близко к сердцу, если он решил, что она про него, значит, считал, что и для него… И не мог не почувствовать к ней. И я тоже, сразу…

– Послушай, – Маша в волнении сплела руки в замок. – Я должна сказать тебе что-то. Помнишь, в сказке Андерсена русалка спасает принца – выносит во время шторма его на берег. А когда тот открывает глаза, он видит другую девушку и считает спасительницей ее, считает, что любит ее. И у Мавки в «Лесной песне» Лукаша отбивает Кылына. Их счастью всегда мешают реальные женщины.

– Ты хочешь сказать, что наша Кылына?..

– Нет, Даша, боюсь, что в данный момент это ты. Перечитай его стихи, – попросила студентка.

– Ну? – вопросительно пробурчала Чуб и горделиво зачла вслух:

 
Ты всегда меня ждала,
Я всегда тебя искал,
Но тебя я не узнал,
Когда ты ко мне пришла.

Ты сама ко мне пришла.
Я ее в тот вечер ждал.
Когда ты меня нашла,
Я тебя вдруг не узнал…
 

– По-моему, они посвящены не тебе, – сказала Маша.

– А кому? – заняла глухую оборону Землепотрясная.

– Той, кто приходила к нему ночью. Когда она прикасалась к нему, его душа улетала. Но, проснувшись, он не помнил ее… А днем видел тебя. И ему казалось, что эти чувства вызвала ты. Он не может выбрать меж вами двоими. И выбирает тебя потому, что ты кажешься ему реальной, а она – лишь мечтой. И все же это она – его мечта… Понимаешь?

– Почему я должна понимать это? Я люблю его!

– Настолько, чтобы отдать жизнь за один его поцелуй? Один поцелуй – и больше ничего: ни любви, ни жизни?.. Ты согласна?

– Нет, это как-то… – попятилась Чуб.

– Вот видишь. А она смогла. Я верю, я искренне верю, что тебе очень нравится Руслан. Но она… Она действительно любит его. А он любит ее. Пойми…

– Не хочу!

Чуб отвернулась от нее, подошла к окну, тяжело облокотилась двумя руками на подоконник – нечто глубоко в душе подсказывало ей нежелательный ответ: Маша права. Но признавать это не хотело все ее тело. Отдать Руслана было слишком тяжело…

Зато сделать выбор между ним и Городом стало намного легче. Стало в тот миг, когда, опустив глаза вниз, Чуб вдруг увидела на Андреевском спуске у подножия Замка знакомую фигуру Киевского Демона.

«Вы идете на поводу у своих чувств. В тот день, когда вас поведет ваша воля… вы придете по иному адресу», – сказал он.

Даша топнула ногой, почти физически ощущая, как придавливает пяткой желание. Странное, страшно непривычное чувство – переступить через себя.

«Не важно, дойдешь ли ты до предмета любви, важно – каким ты придешь».

– Даша, не злись, – просяще отреагировала на ее топанье Маша.

– Да в чем проблема? – с деланной или взявшейся невесть откуда неподдельной легкостью вскликнула Чуб. – Я вообще почти замужем! Ладно, пока…

* * *

Она выбежала на улицу, задрала пухлый нос к небу, радостно сморщила его – лицо пудрил пушистый снег. Убранный белой, усеянной снежными мушками вуалью покатый Андреевский спуск был невероятно красив. Землю загладил мороз, сделал спуск скользким – люди уже не шли по крутому Андреевскому. Крепко держась за руки, громко смеясь, две девушки и парень катились по Андрюше вниз, как на санках, на собственных подошвах. Мимо важно, со знанием дела и местного ландшафта прошествовала бабушка с двумя лыжными палками в руках и в приукрашенной снегом гордой болотно-зеленой шляпе на голове.

– Ну что, моя платоническая любовь?.. – фыркнула Чуб в сторону Демона. – Даже не знаю, как мы с тобой будем выруливать из нашей запенди?

Ей ответил не он:

 
Ой, Маланко чарівлива,
Прийде в хату, зробить диво…
 

Откуда ни возьмись, возможно, из ближайшего театра или музея, на Андреевском появилась поющая толпа разряженных маланкарив. Наряженный Маланкой парень с насурьмленными бровями и нарисованными помадой клоунскими губами, бородатый мужик с козлиными рогами, девица с кошачьими ушками и хвостом. Остальных Чуб разглядеть не успела. Поскользнувшись на скользком Андреевском, парень-Маланка упал на зад и со смехом проехался на нем прямо к Дашиным ногам. Остальные немедленно окружили их хороводом, запели:

 
Навкруги Василько ходе,
З Маланки очей не зводе.
 

– Можно вас пригласить? – поднявшись на ноги, чернобровый Маланка протянул Чуб согнутую калачиком руку.

И Даше вдруг показалось, что все это уже было. Или просто так и должно быть? Презрительно показав Демону высунутый язык, Землепотрясная взяла кавалера под руку и пошла вниз с веселой толпой, напевая такую, невесть почему знакомую песню:

 
Навкруги Василько ходе,
З Маланки очей не зводе.
 

– Маланка – одна из ипостасей Великой Матери, – у калитки серого забора стояла Маша и с улыбкой смотрела Чуб вслед. – Город только что сказал ей, что скоро она станет Великой Богиней.

– … одной из трех, – сказал Демон. – И разве богиням есть дело до чьей-то любви. – Демон смотрел на Машу.

– А она опять не услышала…

– Так же, как вы.

– Что? – Маша Ковалева обернулась.

Киевский Демон исчез.

* * *

– Не понимаю, зачем мы снова пришли сюда? – спросила Светлана, с недовольным видом усаживаясь на уже обжитый ею в прошлый раз подоконник студенческой кухни. – Тебе ж здесь не понравилось…

– Это тебе не понравилось, – ответил Руслан, – потому что Серега напился. Но сегодня он будет трезв. Обещаю!

– Нет, это я обещаю, – сказал Сергей. – Света, ну чего ты? Сама знаешь, Руслана сегодня девушка бросила. Даже не объяснила причину… Но кстати, эта барышня тебе все равно на пользу пошла. Выглядишь ты намного лучше. Выспался, что ли? А то был весь аж черный…

– А ты был аж синий, – гнула свое Светлана. – Знаешь, как он в прошлый раз накидался? – воззвала она к Руслану. – Ему драконы на стенах мерещились… И что они снова празднуют? – Сегодня роль недовольной явно решила исполнить она.

– Старый Новый год… – сказал Руслан.

– Так ведь он был позавчера.

– Так они же студенты… К тому же у них как раз окончилась сессия.

Студенческая общага гремела, звенела, пела, гуляла, заражая бездумным весельем. И Руслан не хотел думать. Не хотел размышлять, почему резкая боль, которую он испытал, услышав прощальные слова Даши, так странно и скоро прошла, а на смену ей пришло непонятное облегчение и ожидание…

Он вышел в коридор – длинный, полутемный, наполненный приглушенной какофонией звуков, доносящихся из разных комнат: музыкой, эротическими стонами, криками «ура!». У окна, на противоположном конце, одиноко стояла девушка в длинной юбке с замысловатым восточным поясом. Он сразу узнал ее, хотя она была повернута к нему спиной. Узнал, получив удар «Ух ты!..» под дых.

И сделав шаг к ней, подумал, что даже спина у нее идеально красивая, как у греческой статуи.