Текст книги "Отголосок: от погибшего деда до умершего"

Глава двенадцатая

В самолете я открывала и читала все полученные утром инструкции, в голове ужасно гудело, я подумала, что примерно так должен чувствовать себя улей, но для него это естественное состояние, а для меня – нет. Писем было много: от Артура, от Ореста, от Наташи, от Лили Манюк, от Франца. В почтовый ящик мне кто-то положил пакет украинской мобильной связи с подробной инструкцией, как им пользоваться. На симку уже было внесено несколько нужных мне номеров. Мне даже не хватало сил и времени до конца произнести самой себе: «Что я собственно делаю?» Я останавливалась на слове «я», а потом снова возвращалась к слову «что», производя впечатление ребенка, которому задали проигрывать гаммы, а он не может решиться зайти дальше ноты «ре». Доредо. Чтоячто.

Рядом со мной сидел седой мужчина, сначала я решила, что он фотограф, потом – что заказчик рекламы, и только позже я догадалась, что он – жених. Он просматривал альбом с девушками. Я была ему признательна за то, что он не пытался со мной советоваться.

Как-то непривычно было приземлиться так быстро. Удивительно, иногда в другой конец Берлина добираться дольше. А тут – другая страна. Работало только одно окошко с пограничниками, которые должны были проштамповать мне паспорт. Не знаю почему, но я их боялась. Я стояла даже не в очереди, в толпе, люди прибывали, но другие окна не открывались, хотя пограничники у всех на виду общались, отвлекали того, кто работал в этом единственном окне, хихикали и о чем-то переговаривались по рациям.

Я долго ждала получения багажа. По багажной ленте ползали чьи-то сумки, чемоданы, полосатые мешки и нечто похожее на запакованные кальяны. Своего чемоданчика я не видела. На табло светился номер моего рейса. Я подошла к кофейному автомату, вспомнив, что могу использовать пять гривен, которые, к счастью, дал мне Орест. Автомат медленно выплюнул купюру, презрительно вылупился на меня огоньками-глазенками, так же делал Тролль, когда старался проглотить какую-то несъедобную гадость. Ко мне подошел тот самый немец-жених и сказал, что у автомата или закончился кофе, или стаканы. Я поблагодарила и спросила, не знает ли он, что с нашим багажом. Он сказал, что сейчас багаж запустят по ленте, нужно немного подождать.

«Должны ведь были раньше запустить». – Я кивнула головой в сторону табло, где все еще был указан наш рейс. «Да нет. Пока выгружается чартер из Турции. Вы разве не заметили засилье кальянов?» Я сказала, что заметила, но не сопоставила факты. «Вы здесь впервые? Тут не стоит читать надписи, кроме того, вы же не знаете языка? Тут нужно следить за событиями, людьми и вещами. Никогда не верьте тому, что написано. Когда-то Ленин выступал с лозунгами «Землям – крестьянам», и что, видели они эту землю? Другие вопили: «Земля и воля!» И где они, у кого? А еще кое-кто визжал «бандитам – тюрьмы!» И что, видели этих бандитов эти тюрьмы? Я уже не говорю о «лучшее – детям» и «я выполню все свои обещания» – на каждом политическом плакате».

Поскольку я была не готова к таким дискуссиям после выпитого, да и вообще, я ограничилась дежурной благодарностью. Но мы стояли и ждали багаж, поэтому я спросила, не работал ли он в Штази. «Если восточник, так обязательно работал в Штази? Вот как раз из-за такого отношения мы никак не можем почувствовать себя объединенными. Это все равно, что укладываться в одну постель и всякий раз спрашивать, а ты, часом, не больна СПИДом?» Еще никогда в жизни я так не радовалась своему чемодану. Хорошо, что вещи нас не поучают, хотя иногда прячутся, наверное, когда мы их допекаем. Я сразу выхватила чемоданчик, простилась с обидчивым восточником и шагнула в зеленый коридор. Таможенников я не заинтересовала.

Меня встретил адский шум. Площадь была маленькой, сплошь плотно забита людьми. Я впервые почувствовала себя человеком, на наследство которого явно претендовала куча народа. Меня встречали пятеро. Все мои советчики побеспокоились обо мне и устроили так, чтобы меня встретили. Я не знала, кого выбрать, и, пока здоровалась со всеми, выбор за меня сделал коренастый усатый мужик. Он сказал, что он – кум, то бишь, родственник Ореста, звать его пан Грыць и что мне ни о чем не нужно особо волноваться. Собственно, убедила меня не его уверенность, и не вера в Ореста, и даже не то, что он схватил мой чемодан, а то, что произнес он все это на вполне уверенном немецком.

Мы подошли к «фольксвагену» пана Грыця, возле которого спокойно стоял и наблюдал за людьми, вещами и событиями восточник. «Это – пан Шольц», – весело сказал мне пан Грыць. «Адам», – добавил восточник. «Мммм», – ответила я, чувствуя себя при этом фермерской коровой. Адам Шольц уселся рядом с паном Грыцем, я устроилась на заднем сиденье. «Сейчас мы подбросим Шольца до отеля, он будет готовиться к ужину, а я тем временем домчу вас до Житомира. Вот такие наши планы», – подмигнул мне пан Грыць, прогревая мотор. «А можно приобщиться к вашему планированию?» – спросила я вкрадчиво. «Западники. Противники прямохождения, все окольными путями, кругами, как лисий хвост. Это хорошо в сексе, (они знают толк в любовных прелюдиях и фугах, это доказал еще Бах), но с трудом воспринимается в жизни. Чем вам не нравятся наши планы, Марта?»

Пан Грыць весело расхохотался, я молчала, а Адам спросил, что так развеселило нашего сопровождающего. «Да разделение это. У нас то же самое: восточные, западные. Но мы же все – люди. Мужикам нужны бабы, бабам – мужики. Разве нет?» Мы с Адамом дружно «дакнули», продемонстрировав на мгновение момент языкового и ментального единения, как тогда, когда рушилась Берлинская стена. Я подумала, что Адам Шольц очень напоминает мне моего отца. «Вы не судья?» «Вас клинит на юридической тематике? То агент Штази, то судья. Я восточник». Мы засмеялись. Он продолжил: «Преподаю политическую экономию в странах Восточной Европы». «А сюда он приехал искать себе подружку! – подключился к нашему разговору пан Грыць. – А у меня специальное агентство, вам Орест не говорил?» Нет, Орест мне об этом не говорил. Пан Грыць достал из бардачка несколько цветных проспектов. Я развернула: девушки, женщины, толстушки и худышки, красивые и не очень, побитые жизнью и те, что разбивают эту жизнь сами. «Зачем мне это?» «У женщины всегда есть мужчины, на которых она не претендует. Отцы. Отчимы. Дядья. Братья. Кузены. Всякие нахалы, от которых хочется избавиться. Ведь правда?» Мне, обладательнице полного комплекта, за исключением разве что нахалов, нечего было возразить.

«И как же вы хотели скорректировать наши планы, Марта?» «Я хотела, чтобы сначала меня отвезли в Бабий Яр. Вы со мной? Или у восточников индульгенция?» Адам сказал, что не впервые в Украине, поэтому особого желания еще раз пройтись по Яру он не испытывает. «Мы подождем вас в машине». «Извините за такой странный вопрос, но как там нужно себя вести, чтобы это нормально воспринималось другими?» «Вы же не собираетесь устраивать там пивной фестиваль?» – скептически заметил Адам. Пан Грыць повернулся ко мне и тихо сказал: «Вы не переживайте, есть такие места, которые вполне могут подсказать нам, людям, как нужно себя вести, следует только прислушаться к ним. Уверен, вы из тех, кто прислушается».

Я шла по парку, под ногами шуршала осенняя листва, похоже на затихающие аплодисменты. «Здесь не место даже таким аплодисментам», – подумалось мне. Деревья не царапали мне лицо, бурлила жизнь, ребята играли в футбол, какие-то люди пили водку, присев возле расстеленной на траве клеенки. Между деревьями время от времени появлялась маленькая черная собачка, напоминающая своими торчащими ушками карикатурного чертика. Она каждый раз озиралась, звала хозяина или приглашала кого-то присоединиться к ней. Возле Меноры стоял мужчина с цветами, белые лилии, долговязые цветы, как венценосные журавли. Сначала меня трясло, как в лихорадке, но внезапно все прекратилось, как ничего и не бывало, я ощутила легкость, поклонилась Меноре, положила небольшой букетик цветов, который передала мне Лилия Манюк, немного молча постояла и пошла дальше. Мужчина с лилиями не обратил на меня внимания, у него были свои собеседники.

Не знаю, почему я подошла к этому кресту. Вроде бы и не собиралась, странно было едва ли не впервые довериться своим ногам. Возле креста застыли молодые люди: парень и девушка с калиновыми ветками держались за руки так, будто передавали информацию. Горечь калиновых ягод витала в воздухе, не растворяясь, а доминируя. В отличие от молчаливого дяденьки с охапкой лилий, молодые люди повернулись ко мне и пригласили подойти поближе. Я поздоровалась по-немецки, потом по-английски. Они ответили. «Здесь погибли ваши близкие?» «Здесь были убиты украинские повстанцы, известная поэтесса Елена Телига. Вы немка или из Австрии?» «Немка». «Любопытно, что у вас романтические и лирические поэты тоже имели гражданскую позицию. В частности, Гейне». Я не представляю себе, что могла бы встретить где-то на кладбище немецкого парня, который начал бы рассказывать мне о Гейне, я уж не говорю об иностранном поэте, поэтому я смотрела на собеседника, как на чудо света. «Только у нас героями и поэтами чаще были женщины», – добавила девушка. Парень легонько толкнул ее, и они стали спорить, видимо, на украинском. Я подумала, что мне хочется что-то положить к кресту, у меня был еще один букетик с лилиями, маргаритками и розами от Лили Манюк, я его бережно прислонила к букетам, калиновым и рябиновым веткам. Девушка с парнем уже помирились, обнялись, и читали вслух стихотворение. Я записала эти голоса на диктофон:

 
«Зловіщий брязкіт днів, що б’ються на кавалки,
І жах ночей, що затискають плач.
Ти, зраджений життям, яке любив так палко,
Відчуй найглибше, але все пробач.
Здається, падав сніг? Здається, буде свято?
Розквітли квіти? Зараз, чи давно?
О, як байдуже все, коли душа зім’ята,
Сліпа, безкрила – сунеться на дно.
А ти її лови, тримай, тягни нагору!
Греби скоріше і пливи, пливи!
Повір: незнане щось у невідому пору
Тебе зустріне радісним – живи!
Тоді заблисне сніг, зашепотіють квіти
І підповзуть, мов нитка провідна.
Ти приймеш знов життя і так захочеш жити,
Його пізнавши глибоко, до дна».
 

Уходя, я оглянулась, они приветливо махнули калиновым букетом, до меня донеслась его горечь.

Машина тут же заполнилась моим тихим дыханием и молчанием. Пан Грыць ничего не спрашивал, мы тронулись. Выходя из машины у своего отеля, Адам приветливо помахал мне: «Удачи!» Я тоже пожелала ему удачи, а потом спросила пана Грыця, трудно ли в современных условиях содержать бордель. Он весело хохотнул. «Ну, вы такое скажете, Марта. Какой же это бордель? Это агентство знакомств. Мои девочки не все хотят замуж. Кто-то хочет внимания и подарков. Кто-то Европу увидеть, попутешествовать. Кому-то заграничный жених нужен для престижа. Разные есть случаи. Да и немчикам наши девушки в любой ипостаси годятся, потому что умеют все, неприхотливые, красивые, что еще нужно?» И ведь правда.

Села Киевщины и Житомирщины протянулись вдоль основной трассы. Удивительно, но лишь редкие поселки прорастали вглубь, как будто боялись, что там их поглотит земля. Пан Грыць был внимательным спутником, он комментировал только то, что меня интересовало, иногда обращая мое внимание на то, что я оставила без своего внимания.

До Житомира мы доехали быстро, хотя основная трасса, по словам пана Грыця, ремонтировалась к Евро-2012. Рабочих я не видела, зато какие-то люди жгли ветки вдоль дороги, которую должны были ремонтировать. Когда я указала на это пану Грыцю, он привычно хохотнул и сказал, что людям нужно отдыхать и греться. Впереди меня ждал сюрприз, мой отель находился на площади Победы. На это пан Грыць сказал, что он поселил меня здесь умышленно, потому что это очень удобное место с социальной инфраструктурой и объяснять, куда тебе нужно, если заблудишься, легко. Мы как раз проезжали мимо танка, я почувствовала, как поджались мои губы. «Здесь стоит танк», – вырвалось у меня. «Этот не стреляет и даже не наползает», – ответил мне пан Грыць.

За стойкой стояла ламинированная блондинка. Лицо у нее было тоже будто ламинированное, прямо блестело. Она взяла мой паспорт и что-то сказала. «Что?» – спросила я у пана Грыця. «Спрашивает, как твоя фамилия по-украински». «Но я немка». «Она это видит, но прочитать не может. Марта, ты пока что давай – выбирай себе завтрак». Пан Грыць пододвинул ко мне непонятную конструкцию, в которой были пристроены листы с бледными надписями и печатями, все это было на украинском или на русском, я ровным счетом ничего не понимала. Пан Грыць бодро заполнял какие-то бланки. «Сколько ты здесь будешь находиться?» «Трое суток», – ответила я. «Ладненько. Определилась с едой?» «Я ничего не понимаю». «Ох, грехи мои тяжкие. Какое там Евро-2012, – заворчал пан Грыць. – Смотри, вариант номер один: оладушки из кабачков, салат с капустой и колбасой. Вариант номер два: овсяная каша и сырники». Я постеснялась спросить, что это такое, наугад выбрала второй. «Вообще я тебе советую выйти из отеля и позавтракать или в пиццерии, или в кондитерской».

Номер был маленьким и неуютным, кровать своими размерами напоминала полку в поезде. С моим ростом будет трудновато. Пан Грыць ушел, сказал, что я могу ему звонить по телефону в любое время, а сейчас он на «колбасы к родичам», поэтому дергать его было неудобно. Коврик под кроватью был такого размера, что вместиться на нем могли либо только ноги, либо только туловище. «Ты же не лежать на нем собралась», – мне будто послышался голос восточника Адама. Лежать я на нем точно не собиралась, он был в розах. Только теперь я поняла, что такое чайная роза, эти ковровые розы были цвета спитой заварки. Бррр.

Я разобрала чемодан, обнаружила шкаф, развесила вещи. Полезла в душ, повернула кран и взвизгнула от холода. Потом, вспомнив, что сталкивалась с таким в Восточной Германии, попробовала открыть кран не с красной меткой, а с синей (сантехники-восточники были еще теми шутниками), вдруг оттуда будет течь горячая вода. Дудки. Я закрутила оба крана, а потом снова открыла тот, что с красной меткой. Вдруг случится чудо. Спустя минут пять чудо и правда случилось, вода стала теплее. Я приняла душ и вымыла голову, шампунь из пакета, который плюнул и попал мне в глаз, оказался неплохим, мои волосы всегда дают знать о таком.

Пульт от телевизора выглядел так, будто перенес несколько ножевых ранений. Как ни странно, он работал, но возбуждал желание каждый раз помыть после него руки. Я подошла к рукомойнику и увидела в нем волосы. Как это было гадко. Волосы был темнее, чем мои, значит, это были чужие волосы. Я попыталась их смыть, но они не смывались, потом до меня дошло, что это трещинки. В окно я старалась не смотреть, помня о танке, но шторы раздвинула, так как они были психоделических цветов.

На телеэкране появилась Ангела Меркель и другие наши официальные лица, я от неожиданности поздоровалась с ними, хотя создавалось впечатление, что все они говорили на другом языке, поэтому казались ненастоящими. Я решила, что пора ложиться спать. Одеяло было теплым, я пыталась устроиться удобнее и тут услышала голос бачка от унитаза. Я спустила воду, он вроде не протекал, но сейчас в него с шумом набиралась вода. Я подумала, что это невыносимая пытка для тех, кто пережил наводнение. Вспомнились поляки и Наташа.

Утром я поняла, что накаркала себе поляков, они заполнили холл отеля, я не видела столько поляков даже в варшавском аэропорту. Захотелось предупредить их о коварности местных бачков, но как это сделать, я не знала. Интересно, что все они здесь забыли? Завтракать я пошла в разрекламированную паном Грыцем пиццерию. Блинчики с творогом и маком гарантировали простое вкусовое удовольствие.

Окна выходили на бледно-серый храм, похожий на затертый пальцем эскиз художника. Из-за этого он выглядел величественным и таинственным. Храм своими купольными крестами будто перечеркивал или же отрицал небо.

Хотя я планировала прогуляться к польскому костелу (неужели все эти поляки собрались навестить его?), сначала я попала на территорию православного Воздвиженского храма. Было тихо, почти безлюдно, только какой-то мужчина метался между тремя кострами, подбрасывая ветки и мусор. Складывалось впечатление, что здесь сжигают последних ведьм. Черные вороны кружили в небе, подбадривая, а может, проклиная, несчастных.

Я поклонилась и пошла дальше. Возле католического костела, забившись в уголок между двумя стенами, сидела бабушка и торговала мелкими пороками, на первом плане красовались сигареты. На остановке дожидались трамвая или троллейбуса поглощенные заботами люди. Я зашла на территорию и сфотографировала костел во всех возможных ракурсах, почему-то показалось, что это будет хорошим подарком Наташе. Телефон пана Грыця не отвечал, колбасный праздник затягивал и затягивался. Я не знала, как добраться до музыкальной школы Лятошинского, чтобы подарить оставленные дедом ноты.

Какой-то мужчина отреагировал на мой растерянный взгляд, на английском языке поинтересовался, что мне нужно. Я сказала, что мне нужна музыкальная школа. Он поинтересовался, не немка ли я, я это подтвердила, тогда он нашел мне такси и дал инструкции шоферу. Я не поняла этих инструкций, кроме того, что мне нужно заплатить 15 гривен, но была счастлива выскочить возле нужного мне здания.

Радовалась я рано, так как это была не музыкальная школа имени Лятошинского, а музыкальная школа имени Рихтера. Это мне на неплохом английском разъяснил человек со скрипкой. Я спросила, как мне найти музыкальную школу Лятошинского, так как мне нужна именно она. «А чем вам не подходит Рихтера? Мы бы провели вам экскурсию». Я поблагодарила и сказала, что в следующий раз точно воспользуюсь его любезным предложением, но сейчас мне нужна другая музыкальная школа. Скрипач оторвал полоску от свернутой газеты, торчавшей из кармана, написал мне адрес: «Михайловская, 5». И велел показать этот клочок бумаги таксисту.

Что я и сделала, и в скором времени была на месте. Таксист буркнул что-то непонятное, я рассчиталась, вышла из машины и оказалась на маленькой улочке. Вскоре я изучила все, что здесь находилось. Все казалось мне таким родным, но дома номер пять нигде не было. Был седьмой. Одиннадцатый и девятый. Был третий и все остальные, но пятого не было. Люди шарахались от моих вопросов, и я чувствовала себя фанатом какого-то вымышленного книжного персонажа, который упрямо разыскивает вымышленный писателем адрес, где на протяжении семисот страниц жил любимый герой.

Смеркалось, а я все никак не могла найти этот дом. Уставшая, я собралась с силами и вернулась к отелю, даже поняла, что он находится не так далеко от таинственной улицы Михайловской, которая припрятала дом № 5 в своих недрах.

Я рано улеглась спать, так как делать было ничего, и я не знала, кто бы мог составить мне компанию; засыпая, подумала, нашел ли Адам невесту или девушку, которая разделяет его точку зрения на прелюдии к сексу? Меня разбудила смс пана Грыця, в которой он сообщал мне, что мы встретимся завтра вечером и тогда он весь мой, а сейчас он поехал в Киев, разбираться с проблемами Адама. «Еще не нашел», – констатировала я и снова уснула.

Следующим утром я самостоятельно, пешком, добралась до улицы Михайловской. Уличные художники выставляли свои картины, выражения лиц у людей были совершенно другими. Одновременно разомлевшими и заинтересованными. Выходной. На этот раз, припоминая советы Адама, я решила никого ни о чем не спрашивать, а слушать. Музыку. Музыка меня не подвела, неуверенные фортепьянные пассажи, без конца повторяющиеся, вывели меня на задворки, а потом и к зданию, где находилась музыкальная школа, вокруг царил ремонт. Я сфотографировала трогательную табличку, которая выглядела так, будто долгое время лежала под ногами, затертая и несчастная, с сиротско-нищенским взглядом: кверху. Я подумала, что эта табличка связана с Лятошинским, захотелось показать это Ханне.

Я вошла. В небольшой комнате сидела дамочка. Как я поняла, она увлекалась выращиванием цветов, которые были расставлены всюду и во всех возможных для этого емкостях. На меня она глянула сурово, будто оценивала, подхожу я растениям или нет. Вне всяких сомнений, я не подходила, так как дамочка потеряла ко мне интерес. Я попробовала с ней заговорить, она не испугалась и не пришла в смущение, вообще создавалось впечатление, что она прекрасно меня понимает, но у нее нет желания со мной говорить. Она непрерывно будто жевала что-то. Ее прическа напоминала мне гнездышко какой-то речной птички, свитое самцом. В прическе тоже обитал цветок, нахально-пунцовая роза.

Я уж не знала, чем могла бы ее заинтересовать, и тут к нам вышла девочка с папкой для нот на веревочных ручках, будто пожеванных не одной собачкой, она внимательно прислушалась и присмотрелась ко мне и конкретно, грубовато спросила: «Ну и что тебе нужно?» на английском. Я объяснила, вынула ноты. Я объясняла, старательно выделяя каждое слово. «Ты говоришь как глухая. Тебе нужно было пригласить телевидение. Я это сделаю! Только завтра, сегодня мне нужно готовить уроки на вторник и погулять с Маричкой. Я ей обещала. Ты живешь в отеле? Как мы можем тебя найти?» Я представила себе, как они с Маричкой придут ко мне в гости. Но все же назвала свой отель и оставила свой номер телефона. «У тебя немодная мобилка», – заметила девочка, тут же достала розовато-пепельный смартфон и сказала: «Купи себе такой. Он почти не глючит». Я порадовалась за уровень знаний иностранного языка местных девочек и их познания в технике. «Пока», – сказала она мне, осторожно вкладывая ноты Лятошинского в свою потрепанную папку. «Я не потеряю!» Для дамочки с растениями мы были телевизионной программой, которую она давно переключила на что-то другое, она не ответила на мое вежливое прощание.

Я вышла из школы с чувством выполненного долга. Не знаю, одобрил бы меня дед, или даже Манфред. Относительно Манфреда – очень сомневаюсь. Не знаю почему, но я подошла к художникам. На одной из картин было изображено персиковое дерево, на котором одновременно были цветки и плоды. Я присела, чтобы рассмотреть технику, и вдруг услышала какие-то слова, ощутила руки на своих бедрах, резко повернулась и оттолкнула вора, который кричал что-то типа: «Майка, это ты, зараза?»

Молодой мужчина валялся на земле. В его руках, будто черноротые птенцы, раскрыли на меня свои клювы карманы моего же пиджака. «Какого черта?» – спросила я на немецком, прекрасно сознавая, что меня не поймут. Но вдруг услышала: «Вы немка? Это ж надо, какой хороший знак!»

«Какой еще знак?» «Явно хороший. Представьте, я вернулся в этот город, чтобы доказать, что моя мать еврейка и носит еврейскую фамилию, чтобы в свою очередь доказать свое еврейство и потом податься по еврейской линии в Германию, где к этому времени уже успеют оценить мой научный проект, и вот – встречаю настоящую немку. А значит, у меня все сложится, вопреки всем проблемам и бюрократическому абсурду». «Проект также еврейский?» «Да нет. Универсальный».

Он восторженно смотрел на меня. Я сделала попытку помочь ему встать. «Да ну что вы. Я и сам в состоянии. Господи, но что я сделал с вашим пиджаком. Слушайте, вы очень спешите?» «Нет». «В этом театре, кукольном, работает подруга моей тетки, давайте я занесу туда ваш пиджак, она из него куколку сделает!» «Что сделает?» «Это метафорически. Пришьет вам карманы, пиджак будет как новенький». «Было бы неплохо. Только пусть не вшивает туда неведомых мне зверушек, которые будут вгрызаться в мои пальцы всякий раз, когда им не понравится то, что я кладу в карманы, о’кей?» Он засмеялся. «Не присягнусь, но – попрошу. Можете подождать меня в той кофейне?» Он кивнул в сторону заведения, где я вчера выпила три чашки кофе. «Могу».

Он вернулся с персиковой картиной, которую всучил мне, несмотря на мои возражения. «Ведь вам это понравилось». И сообщил, что пиджак будет готов через час. «Извините, что я на вас так уставился и вообще вел себя как болван. В профиль вы напомнили мне мою сестру Майку, которая давно умотала в Израиль, думаю, что сейчас она и оттуда умотала, она ведь всегда так говорила: «Хоть бы страну не обрезали. Чтобы было, где разместиться». «А вы всегда хватаете сестру за карманы?» «Нет. Но бывает. Парадокс в том, что, когда вы встали, я себя чувствовал, как кролик в Стране чудес, помните, когда Алиса резко набрала в росте? Так же и мне показалось, что Майка выросла на две головы, и хотя я верю во все израильские святыни, не думаю, чтобы они такое проделали с Майкой».

Нам принесли кофе. «Так вы планируете ехать в Германию?» «Да. Дело в том, что моя мама жила в этом городе. Она дитя войны, сами понимаете, в стране была неразбериха. Собственно, не бóльшая, чем сейчас. Но матери изменили фамилию, тогда казалось, что это промысел Божий. А сейчас у меня из-за этого проблемы. Потому что мама была Гетман, стала Гетьман, а у меня фамилия отца – Шевченко, нужно доказать свою принадлежность к «гетманству». Мне ведь нужно выезжать по еврейской линии, так проще. Это ж надо дожить до таких времен, когда евреи получают самый зеленый свет для въезда в Германию. Гитлер удивился бы. А с такой фамилией, как у меня сейчас, все тамошняя еврейская община будет кричать мне не «ой-вей» а «оле-оле-оле-оле». Он меня рассмешил.

«Слушайте, а откуда у вас такой хороший немецкий?» «Вы в самом деле считаете, что он хороший? А моя жена говорит, что мои языковые навыки напоминают ей зонт-полуавтомат, вроде бы все неплохо работает, но кое-что приходится дожимать вручную». «Знаете, я просто счастлива, что у вас такие языковые навыки. Иногда мне кажется, что из всего, что я говорю, ваши понимают только цифры». Не успела я произнести эту фразу до конца, как вспомнила письма деда и тут же смутилась. Но парень засмеялся: «На цифрах вы долго не продержитесь. Ну, разве что будете общаться с нашими чиновниками по поводу открытия бизнеса». У меня отлегло от сердца, а он продолжал свой рассказ.

«На самом деле это вышло случайно. Я с первого класса учился в специализированной немецкой школе. Она была рядом с домом моей тетки, я у нее каждый день обедал, поэтому пошел именно туда. Почему-то вспомнил сейчас, у меня был учитель физики, он тоже эмигрировал, только в Австралию, оттуда он распространяет сплетни, которые порочат кенгуру. Так вот, он учил нас составлять логические ребусы и задачи. Я тогда задал ему такой вопрос: где живет собака, которую кормят, выгуливают, чешут и гладят в одном месте, а ругают и приказывают спать в другом». Я молчала, так как не была уверена в том, что правильно все поняла. «Это о моем детстве. Ругала меня мать, спал я дома. А все остальное я делал у маминой сестры, у тети Доры». «Подруга которой чинит мне пиджак». «Угу. У вас хорошая память, и теперь я начал верить в то, что у меня неплохой немецкий».

«А что за гениальный научный проект?» «А вы кто по профессии? Я прошу прощения за свое любопытство, но я должен это знать для того, чтобы лучше объяснить». «Я преподаватель права. Работаю в университете». «Ага. Ну, это звучит более обнадеживающе, чем филолог, продавщица или журналист». Мы рассмеялись. «Я физик. Собственно, этот проект – воплощение моей детской мечты. Научить человека слышать свой организм. Его голос». «Как это?» «Условно говоря, я изобрел такое устройство, с помощью которого человек будет лучше чувствовать все происходящее в его организме. Кроме того, мы разработали расшифровки сигналов, которые подает организм. Так, человек, только прислушавшись к себе, поймет, что у него ларингит, гайморит, воспаление поджелудочной, онкология – и т. д.». «Это звучит как аннотация к фантастическому роману. Вы это серьезно?» «Вполне. Я думал об этом с детства. Вы замечали, что небо и те, кто живут в небе, заранее знают, что произойдет. Некое стихийное бедствие или некое явление. И уже потом подают или не подают сигналы тем, кто живет на земле. Небо заранее чувствует, будет ли дождь, собирается ли выпасть снег, усилится ли ветер, ожидается ли засуха. Земля тоже о многом знает. И только мы этого почему-то не умеем. Я в силах это исправить». «Круто. Вам никто не помогал?»

«У меня есть лаборант Костя. Он помогал проводить испытания. А еще друг и партнер Аркадий. Он в меня верит и побуждает к действиям. Условно говоря, он первый слышит журчание воды и пинает меня, камень». «Я правильно поняла, он вроде вашего менеджера, импресарио или нечто большее?» «У Аркадия есть разные знакомые. Иногда мне кажется, что если они соберутся вместе, они поймут, что могут править Вселенной. У меня таких знакомых нет и никогда не было. Впрочем, у меня есть Аркадий. И я ценю его усилия и его отношение ко мне. Знаете, мы дружим более тридцати лет, и Украина моложе нашей дружбы». «Понятно».

«Слушайте, а вы что здесь делаете, бизнес?» «Мой дед тут воевал, я приехала, чтобы…» Я не знала, как я должна это сформулировать. «Он погиб здесь?» «Дело в том, что погиб он здесь в прошлом веке, и здесь похоронен. Но умер он в Берлине в этом веке, и там кремирован». «Все гда мечтал прожить две жизни, хотя лучше бы избавиться от ошибок в этой, единственной». «Это длинная история, но я могу вам рассказать». И я рассказала. «Слушай, а давай на «ты»? Как-то неудобно обращаться к тебе на «вы», когда столько знаешь о твоей семье, как ваш биограф или лучший друг». «Давай. Итак – Марта фон Вайхен». «Очень приятно! Итак – Марат Шевченко, в мамином девичестве Гетман». Мы обменялись рукопожатием. Вдруг он резко дернул головой, странным образом повернув ее под необычным углом. «Тебе плохо?» «Нет, тут у тебя бракованная ящерица. На шарфике. У нее хвост завернут не туда, куда у всех остальных». «Вау! Это – саламандры, и это – счастливый шарфик, слушай, я теперь должна тебе его подарить, я сколько ни высматривала, не смогла отыскать счастливую саламандру. Мой дядя придумал такой коммерческий ход, единственное отличие среди штампованных рисунков. Развлекается и зарабатывает деньги». Я сняла шарф с шеи и протянула Марату. «Спасибо. Неожиданно. Хм… а приятно быть фартовым!» «Тебе идет». «Ага, чувствую себя визуальной рекламой под девизом: “Благодаря унисексу я могу носить одежду своей подружки”». Когда находишься рядом с таким человеком – невозможно не смеяться.

«Ты сюда надолго?» «Одну миссию выполнила, передала ноты Лятошинского в музыкальную школу. Кстати, можешь посмотреть, что написано на этой трогательной табличке при входе. Я ничего не понимаю…» «Хм… «Вытирайте ноги». И правда, очень трогательно». Я рассмеялась. «Спасибо. Никогда бы не подумала. Хочется верить, что это написал сам Лятошинский. Еще побуду немного в городе, а потом поеду в ту деревню, возле которой похоронен дед. Может, кто-то что-нибудь помнит». «Слушай, у меня к тебе предложение, раз уж у нас так все складывается. Моя мать родом из этого села, у меня там осталась бабкина хата, там никто не живет, но за ней присматривает тетя Оля, а если тетя Оля за чем-то или кем-то присматривает, это о многом говорит. Можем туда съездить сегодня, походишь, порасспрашиваешь, а я тоже улажу кое-какие свои дела. К тому же, я послужу тебе бесплатным гидом и водителем. У меня машина. Твой пан Грыць может погрязнуть в своих, то есть наших, бабах и семейной колбасе. Клянусь. Иначе я плохо знаю наших девушек и нашу колбасу!»