Текст книги "Философия свободы"

3
Реактивные и объективные установки

Нам будет проще оценить концепцию свободы воли, если мы изучим, каким образом люди относятся друг к другу в качестве действующих лиц. Основным материалом для этого послужит статья Питера Ф. Стросона «Свобода и негодование»[98]98
  Peter F. Strawson. Freedom and Resentment and Other Essays. London: Routledge, 2008 (1974). Статья Стросона дала начало бурной дискуссии. Авторитетная антология, в которой освещены основные позиции по этому вопросу: Michael McKenna, Paul Russell (red.) Free Will and Reactive Attitudes. Perspectives on P.F. Strawson’s «Freedom and Resentment». Farnham/Burlington: Ashgate, 2008.


[Закрыть]. В нормальной ситуации, если один человек наносит другому травму, пострадавший обвинит обидчика. Чувство обиды Стросон называет реактивной установкой. Подобные установки и составляют в основном наше отношение друг к другу. Представьте себе мир, в котором люди не обладают способностью к такой моральной и эмоциональной реакции, где не существует этических оснований для похвалы или порицания. Этот мир показался бы нам совершенно чужим, что говорит о том, насколько фундаментальны для нас эти реакции. Они настолько свойственны нам, что едва ли мы смогли бы от них освободиться. Реактивные установки являются правилом, но случается, что мы делаем исключение из правил, к примеру, если действие было совершено под принуждением, если человек не понимает, к чему привело его действие и так далее. Если кто-то случайно наступил на мою руку, пытаясь мне помочь, боль будет столь же сильной, как если бы на мою руку наступили с умыслом, однако моя реакция в этих двух случаях будет различной: во втором случае я буду считать человека морально ответственным за причиненную мне боль[99]99
  Peter F. Strawson. Freedom and Resentment. С. 6.


[Закрыть]. Таким образом, при определенных обстоятельствах мы способны сдерживать наши реактивные установки и оценивать поступок другого человека иначе, чем мы оценили бы его в обычной ситуации. Мы считаем действующее лицо невиновным.

Стросон различает два типа невиновности[100]100
  Там же. С. 8 и далее.


[Закрыть]. В первом случае действующее лицо не имеет злого умысла и поступает плохо в результате неудачного стечения обстоятельств. В нормальной ситуации на него можно было бы возложить моральную ответственность за произошедшее, однако в данном конкретном случае мы считаем, что во всем виноваты обстоятельства, поэтому реагируем на действие спокойно. Во втором случае обидчик в принципе не способен нести моральную ответственность за что бы то ни было. Если у него отсутствует свойство автономии, он не может быть и объектом реактивных установок, а только объективных[101]101
  Там же. С. 9.


[Закрыть]. В этом случае действующее лицо рассматривается как человек, которому требуется лечение или контроль других людей, а не как самостоятельный индивид, несущий моральную или юридическую ответственность. Причем не только в виде порицания, но и в виде похвалы. В сериале «Доктор Хаус» встречается один персонаж, поражающий окружающих необыкновенным альтруизмом, который в конце концов оказывается лишь следствием нарушения обмена веществ. Когда мы видим, что поведение человека является не продуктом его рациональных решений, но лишь следствием дисфункции, у нас пропадает основание для моральной оценки. Еще один пример: в нормальной ситуации я стану осуждать человека, говорящего мне непристойности у всех на виду. Однако если я узнаю, что обидчик страдает синдромом Туретта, симптомом которого является подобное поведение, моя реакция изменится. Конечно, мне по-прежнему будет неприятно, но я не буду винить в этом больного. Другими словами, я сменю реактивную установку на объективную.

Это различие между реактивными и объективными установками есть не что иное, как пример бытовой метафизики, которая свойственна всем нам. Как отмечает Руссо: «Во всем, что ранит нас, мы ищем скорее смысл, нежели причину. Кусок черепицы, падающий с крыши, может сильнее навредить нам физически, но причинить меньше огорчения, чем камень, брошенный человеком с умыслом. Камень может промахнуться, но намерение всегда попадает в цель»[102]102
  Jean-Jacques Rousseau. Den ensomme vandrers drømmerier. В переводе на норв. B. Huse. Oslo: Bokvennen, 1995. С. 140. Жан-Жак Руссо. Прогулки одинокого мечтателя.


[Закрыть]. Скорее всего, мы примем реактивную установку в отношении того, кто бросил в нас камень, но при наличии оснований мы можем сменить реактивную установку на объективную. Принимая объективную установку в отношении бросившего камень, мы тем самым мысленно приравниваем его к куску черепицы, падающему с крыши, у которого нет цели попасть кому-нибудь на голову, а есть только цепочка причин и следствий. В повседневной жизни мы часто встречаемся с такой сменой перспективы, когда сначала обижаемся на кого-либо, но потом узнаем об обстоятельствах, из которых следует, что обижаться не следует. Предположим, Эспен и Пер мирно беседуют, и Пер при этом ест хот-дог с кетчупом, а затем внезапно бросает его на белую рубашку Эспена. Естественной для Эспена будет реактивная установка и обида на Пера. Однако все изменится, если Пер воскликнет, что сделал это не намеренно, а потому, что его толкнул Пол. И тогда Эспен, если он сам адекватен и если он верит Перу, сменит свою установку на объективную, потому что поймет, что Пер был всего лишь элементом в причинно-следственной цепочке, и действие произошло не по его воле. Если к тому же Эспен увидит, что за спиной у Пера стоит Пол и злорадно ухмыляется, и к тому же за ним уже бывало замечено такое зловредное поведение, он примет реактивную установку в отношении Пола и обвинит теперь уже его в том, что его прекрасная белая рубашка приняла столь плачевный вид.

Существует литературный пример, противоречающий нашей интуиции и тем самым подтверждающий, что гипотеза об установках совпадает с нашим интуитивным пониманием действительности. Речь идет о романе Сэмюэла Батлера «Едгин», написанном в 1872 году. Заголовок романа совпадает с названием страны, в которую попадает рассказчик и которое является анаграммой слова «нигде». В этой стране принята очень суровая система наказаний. Больные или потерявшие трудоспособность люди предстают перед судом и получают жестокий приговор, тогда как преступники, грабители, поджигатели и тому подобные рассматриваются как люди, которым прежде всего требуется помощь и забота.

«Вот что я выяснил. Если кто-либо в этой стране заболел, стал инвалидом или просто ослаб до достижения семидесятилетнего возраста, он предстает перед судом присяжных, состоящим из его соотечественников, и если его осудят, он получит наказание в соответствии с тяжестью своего состояния. Существуют степени тяжести подобных “преступлений”, подобно тому, как у нас есть степени тяжести нарушения закона. Очень суровое наказание ждет человека, страдающего от серьезной болезни, тогда как ослабленное зрение или слух у шестидесятипятилетнего, всегда отличавшегося хорошим здоровьем, карается всего лишь штрафом или же заключением, если у него нет денег заплатить штраф. Если же кто-либо подделывает облигацию, или поджигает собственный дом, или же наносит увечья другому человеку, или же совершает иной поступок, считающийся противозаконным в нашей стране, то его либо кладут в больницу, либо берут под общественную опеку, или же, если его проступок нетяжелый, он просто сообщает всем своим знакомым, что страдает от серьезного нарушения морали, подобно тому как мы поступаем в случае болезни, и они навещают его, проявляя заботу, и с искренним интересом расспрашивают о том, как это могло произойти, с каких симптомов все начиналось, и он открыто отвечает на все эти вопросы. Дурное поведение, хотя оно и не считается чем-то желательным, как и любая болезнь в нашей стране, всегда и без сомнений воспринимается как серьезное расстройство личности, произошедшее в результате какого-то сбоя до или же после рождения. Страннее всего то, что хоть они и считают преступления результатом сбоя в характере или обстоятельствах, они и слышать не хотят об этом в тех случаях, когда у нас в Англии к человеку отнеслись бы с сочувствием и пониманием. Невезение любого рода, а даже плохое обращение со стороны других людей, считается оскорбительным в обществе, посколькую людям неприятно слышать об этом. Потеря всего своего состояния или близкого друга, к которому вы испытывали большую привязанность, подлежит не менее суровому наказанию, нежели провинности, связанные со слабым здоровьем»[103]103
  Samuel Butler. Erewhon. London: Penguin Books, 1985. С. 102 и далее.


[Закрыть].

Роман «Едгин» интересен тем, что в нем показана своего рода инверсия понятия об ответственности: люди в этой стране несут ответственность за то, за что мы не склонны считать их ответственными, и в то же время не отвечают за моральные проступки, за которые мы считаем их ответственными. Впрочем, есть мнение, что наше общество чем дальше, тем больше напоминает Едгин тем, что на граждан часто возлагают ответственность за состояние их здоровья, а также тем, что моральные отклонения в большей степени, нежели раньше, объясняются воздействием обстоятельств. Без сомнений, со временем наши склонности принимать реактивные или объективные установки в ответ на те или иные действия могут измениться, однако едва ли они когда-нибудь станут столь абсурдными, как описано в романе Батлера.

Правилом является реактивная установка, а объективная – исключение из правила. Наше отношение друг к другу, наши этические стандарты и правовая культура предполагают, что обычно мы рассматриваем друг друга как существ, способных к принятию решений и осознающих свои действия, действующих на каких-то разумных основаниях и способных нести ответственность за свои поступки. Если бы все было иначе, если бы объективные установки были правилом, а реактивные лишь редким исключением, то, вероятнее всего, мы считали бы друг друга не личностями, а лишь объектами, оказавшимися в плену причинно-следственных связей, неподвластных нам. Когда мы принимаем объективную установку, мы не считаем действие намеренным поступком, за который индивид должен нести ответственность. В этом случае мы рассматриваем действующее лицо лишь как элемент причинно-следственной цепочки.

Вопреки тому, что, по всей видимости, думает Стросон, объективная установка вовсе не предполагает детерминистской позиции. К примеру, либертарианец может считать поступок индивида продуктом нейрофизиологического отклонения в системе, которую он считает недетерминированной. Самое важное в принятии объективной установки заключается в том, что субъект не играет в событии решающей роли. И здесь кроется основная проблема теории Стросона. Можно подумать, что реактивные установки подвержены влиянию наших философских убеждений. И хотя Питер Ф. Стросон считает, что детерминистская позиция никак не влияет на реактивные установки, его сын, Гален Стросон, указывает, что реактивные установки не так просто отделить от интуитивных инкомпатибилистских убеждений, как считал его отец[104]104
  Strawson. Freedom and Belief. С. 88 и далее.


[Закрыть]. Если интуитивное либертарианство большинства людей пошатнется, будет справедливо предположить, что их реактивные установки тоже ослабнут и уступят место объективным установкам, а следовательно, они станут менее склонными считать себя и других ответственными за свои поступки. Так что вместо того, чтобы поддерживать позицию компатибилизма, теория Питера Стросона, вопреки его собственным намерениям, может скорее дать нам основания для принятия более либертарианской точки зрения[105]105
  Эта позиция тоже весьма спорна, в частности, Шон Николс утверждает, что реактивные установки практически не зависят от нашей позиции касательно детерминизма. Shaun Nichols. After Incompatibilism: A Naturalistic Defence of Reactive Attitudes. Philosophical Perspectives. 21/2007.


[Закрыть]. И хотя в самом начале этой главы я говорил о теории установок как о более практической и психологической теории, нежели предыдущие метафизические позиции, мы видим, что от сложных метафизических проблем нам никуда не деться.

Одно из возражений, которое можно выдвинуть против теории реактивных и объективных установок, заключается в невозможности логически перейти от того факта, что мы считаем друг друга ответственными за свои действия, к тому факту, что у нас нет никаких реальных причин наделять друг друга такой ответственностью. На самом деле то, что мы возлагаем друг на друга ответственность, вполне совместимо с тем, что у нас нет для этого никаких рациональных оснований, например в силу того, что ответственность является довольно иллюзорной величиной. Почему бы и нет? Однако тот, кому придет в голову выступить с подобным утверждением, вынужден будет представить веские доказательства, поскольку оно противоречит всем нашим социальным практикам и институтам. Кроме того, Стросон отмечает, что эти установки так глубоко укоренены в нас, что мы никогда не сможем от них избавиться – как бы сильны ни были выдвинутые против них аргументы. Реализованная объективная установка по каждому поводу – это нечто недосягаемое для нас[106]106
  Peter F. Strawson. Freedom and Resentment. С. 12.


[Закрыть].

Еще одно, более слабое возражение заключается в том, что реактивные установки сами по себе не являются нелегитимными, однако мы совершаем ошибку при выборе легитимного объекта для этих установок. Это возражение более правдоподобно, поскольку мы видели, как меняются реактивные установки в историческом и географическом контексте. Примеры с судебными процессами против животных показывают, что в прежние времена для реактивных установок были приняты гораздо более широкие рамки. Менее экзотическим примером являются различия в возрасте наступления уголовной ответственности, который в скандинавских странах составляет 15 лет, в Великобритании 10 лет, а в Индии всего 7 лет. Общая черта социального развития состоит в постоянном уменьшении класса людей, которые могут рассматриваться как объекты реактивных установок. Насколько нам известно, значительная часть людей, которые сегодня несут ответственность за свои поступки, на самом деле не должны этого делать. А может, и наоборот: вероятно, многие люди, которые на сегодняшний день не считаются ответственными за собственные поступки, должны за них отвечать. Нет никакого способа решить этот вопрос, кроме попытки выработать критерии, позволяющие определить, когда индивид может и должен с рациональной точки зрения отвечать за свои поступки, а затем использовать эти критерии для корректировки реактивных установок. К примеру, они могут стать одним из основных пунктов в теории об автономии.

В конкретных случаях, например в судебных делах, будет возникать значительная неопределенность в подобных оценках: к примеру, если человек, совершивший насильственные действия, имеет повреждения в определенных структурах мозга. Мы знаем, что люди с повреждениями в лобных долях мозга могут страдать отклонениями от нормального поведения и становиться более агрессивными. Так что если человек с такими повреждениями совершает насильственное действие, мы будем склонны думать, что его поступок обусловлен именно этими повреждениями, а следовательно, критерии добровольности его действия – и вместе с тем моральной и юридической ответственности за них – не выполнены. Однако подобные выводы слишком скоропалительны. Статистика говорит, что среди людей с травмой левой лобной доли уровень насильственных преступлений составляет 11–13 %, тогда как среди общей массы населения он составляет 3 %[107]107
  Gazzaniga. Who’s in Charge? С. 194.


[Закрыть]. Это означает, что 87–89 % людей, имеющих повреждения, не склонны к насилию, а следовательно, эти повреждения нельзя принимать в качестве достаточного условия для насильственного поведения. Степень моральной и юридической ответственности за свои поступки человека, имеющего такие повреждения, должна определяться в каждом случае индивидуально. Эти факты дают нам основания подробнее исследовать вопрос о том, является ли объективная установка более предпочтительной, чем реактивная, поскольку в данном случае есть сомнения в том, что поступки действующего лица добровольны, тогда как в нормальном случае мы принимаем это как данность. Повреждения лобных долей ни в коем случае не являются достаточным условием для снятия ответственности с деятеля за его поступки. Граница между добровольными действиями и неподконтрольным нам поведением весьма размыта, и едва ли мы можем быть уверены, что более широкое использование сканирования мозга поможет нам определить ее более точно. В принципе, это утверждение можно экстраполировать на все виды действий. Мы никогда не можем с полной уверенностью сказать, действовал человек добровольно и осознанно или же нет. Всегда останется место для доли сомнения в том, было ли действие полностью добровольным, независимо от того, имеет ли деятель повреждения в мозгу или является совершенно здоровым человеком, так что у нас нет другого выхода, кроме как полагаться на более или менее надежные свидетельства в каждом конкретном случае[108]108
  Довольно информативный обзор различных критериев невиновности с точки зрения скорее права, нежели морали, можно найти в книге: Lawrie Reznek. Evil or Ill? Justifying the Insanity Defence. London/New York: Routledge, 1997. Обзор норвежской судебной практики по признанию недееспособности см. в работе Aslak Syse. Straferettslig (u)tilregnelighet: juridiske, moralske og faglige dilemmaer // Tidsskrift for Straferett. 03/2006.


[Закрыть].

Решающим моментом в определении того, какой вид установки предпочтителен, является вопрос о том, мог ли индивид поступить иначе. Если свобода существует, то действующему лицу должны быть доступны различные варианты выбора, то есть в каждой конкретной ситуации у него должна быть возможность поступить иначе. Формулировка «возможность поступить иначе» предполагает отсутствие жесткой необходимости. Мы говорим не просто о сильном желании сделать что-либо, как в знаменитой фразе Лютера «На том стою, и не могу иначе». Если у действующего лица не было возможности поступить иначе, мы сдерживаем реактивную установку и не возлагаем на него ответственность за его действия.

Лишь в том случае, если индивид очевидно мог контролировать свои действия, его можно считать подходящим объектом для реализации объективной установки. Эта проблема ясно сформулирована Галеном Стросоном, который пишет, что лишь в том случае, если мы отвечаем за то, какие мы – хотя бы в некоторых решающих моментах нашей ментальности, – мы можем нести моральную ответственность и за свои поступки[109]109
  Galen Strawson. The Impossibility of Moral Responsibility // Philosophical Studies. 75/1994.


[Закрыть]. Далее он убеждает нас, что мы не можем отвечать за то, какими мы являемся, а следовательно, наша моральная ответственность за свои поступки иллюзорна. Этот аргумент может показаться убедительным, однако в действительности он довольно спорен. Стросон строит свои рассуждения на примерах, которые скорее относятся к исключениям из правил: он говорит о маленьких детях и душевнобольных, которые не отвечают за свои действия, поскольку не могут их контролировать. Далее он утверждает, что эти исключения на самом деле вовсе не являются исключениями: в действительности именно отсутствие контроля, а следовательно и моральной ответственности, свойственно всем людям в целом. При этом подразумевается, что контроль равняется способности определять, какими мы являемся, а из этого в свою очередь вытекают все наши поступки. Контроль понимается в чисто каузальном смысле. Здесь будет уместно возразить, что мы обычно проводим различие между нормальными индивидами и исключениями, и для проведения этого различия мы пользуемся далеко не каузальными принципами. Когда мы проводим различие между маленькими детьми и взрослыми с точки зрения ответственности, мы делаем это вовсе не потому, что причинно-следственные связи, лежащие в основе личности ребенка, отличаются от причинно-следственных связей, лежащих в основе личности взрослого. Принципиальное различие между ребенком и взрослым состоит скорее в способности сформировать более или менее адекватные представления о мире, самом себе, причинно-следственных связях и нормативных требованиях. Ребенок свободен от моральной ответственности за свои действия не в силу каузальной предыстории своих представлений о мире, но скорее в силу того, что эти представления неадекватны. То же касается и душевнобольных людей.

Каузальная история сама по себе не может освободить действующее лицо от ответственности за свои поступки. Однако когда мы узнаем, что человек вырос в очень плохих условиях, мы обычно предполагаем, что эти условия могли разрушить его способность нести ответственность за свои действия или хотя бы серьезно подорвать ее. Другими словами, мы часто считаем подобные условия формирования личности смягчающим обстоятельством. И тем не менее я продолжаю утверждать, что здесь важна не каузальная предыстория, но способности индивида в настоящий момент, а также тот факт, что действия совершаются в тех условиях, которые никак не препятствуют индивиду реализовать свои способности к их адекватной оценке, к примеру, в отстутствии принуждения.

Давайте представим себе двух действующих лиц, А и Б, которые выросли в совершенно различных условиях: к примеру, А постоянно подвергался насилию и просто плохому обращению, а Б развивался в благополучной среде. Их каузальные предыстории непохожи. Далее предположим, что А и Б оба совершили преступление Х. Мы скорее всего будем более снисходительны к А, чем к Б. Однако вполне возможно, что такой взгляд ошибочен, и у нас нет никаких причин относиться к А мягче, чем к Б, поскольку оба они были сформированы биологической наследственностью и социальным окружением, то есть оба они являются всего лишь продуктами причинно-следственных связей. Почему одни причинно-следственные связи должны считаться смягчающим обстоятельством, а другие нет? Моя идея в том, что решающую роль играет не причинно-следственная связь как таковая, а способности действующего лица. Если А, несмотря на ужасные условия своего развития, обладает адекватным пониманием нормативных требований, а кроме того, не страдает от эмоциональных или когнитивных расстройств, которые подрывают его здравый рассудок, то нет никаких причин считать его каузальную предысторию смягчающим обстоятельством. А если Б, несмотря на благополучную среду, в которой он сформировался, демонстрирует недостаточное понимание элементарных нормативных требований, а кроме того, страдает соответствующими когнитивными или эмоциональными расстройствами, то нет никаких причин считать его каузальную предысторию отягчающим обстоятельством. Это не означает, что каузальная предыстория совершенно нерелевантна при оценке действующего лица, поскольку она может дать нам основания предполагать наличие у него некоторых отклонений, наблюдавшихся ранее у других индивидов в тех же обстоятельствах, но сама по себе каузальная предыстория не освобождает человека от ответственности за свои действия и не смягчает ее. В первую очередь нужно принимать во внимание способности деятеля к адекватной оценке действительности.

Я сделаю лишь одно исключение из вышеизложенного правила для случаев, когда действующее лицо намеренно привело себя в состояние, при котором эти способности сильно ослабляются или полностью подавляются. Типичным примером является нанесение физических увечий другому человеку индивидом, находящимся в состоянии опьянения. С моей точки зрения, то же касается и лиц, страдающих психическими заболеваниями, которые в «нормальной» фазе отказываются от приема назначенных медикаментов, поскольку им кажется, что те имеют неприятные побочные эффекты, и вследствие отказа от медикаментов у них развивается психоз, в состоянии которого они убивают другого человека. Поскольку наше действующее лицо знает, что в случае отказа от лекарств у него может развиться психоз, и намеренно отказывается от них, оно несет ответственность и за последствия этого отказа. То же касается и человека, который в течение долгого времени сознательно развивает в себе качества, которые отключают нормальные моральные реакции. Аристотель пишет, что если бы человек должен был нести ответственность за дурные действия, проистекающие из его характера, то он должен был бы нести ответственность и за формирование этого самого дурного характера[110]110
  Aristoteles. Det nikomakiske etikk. 1114a13–22. Аристотель. Никомахова этика.


[Закрыть]. Эта формулировка оставляет открытым вопрос, способны ли мы вообще нести такую ответственность: либо мы можем отвечать со свой собственный характер, а следовательно, и за действия, проистекающие из него, либо не можем отвечать ни за то, ни за другое. Аристотель выбирает для себя первый вариант: мы отвечаем за то, какими мы являемся, какими мы себя сделали. С этой точки зрения индивид может и должен нести ответственность за поступки, являющиеся следствием его характера, который в свою очередь весьма сужает круг возможных альтернатив этим поступкам[111]111
  Современную версию аристотелевой теории о том, что мы сами формируем наш характер, а следовательно, должны нести ответственность за действия, проистекающие из этого характера, можно найти в книге Jonathan Jacobs. Choosing Character: Responsibility for Virtue and Vice.


[Закрыть].

Подобная позиция, однако, сталкивается с одной проблемой, назовем ее проблемой регресса. Если мы должны нести ответственность за формирование собственного характера, которым обусловлены наши поступки, то мы должны отвечать и за характер, который формирует этот характер, а также за характер, сформировавший характер, который формирует характер. Для того чтобы подобная позиция была обоснованной, мы должны быть в состоянии остановить этот регресс в какой-то точке. Для этого нам придется предположить, что существует какой-то изначальный характер, который ничем не сформирован. Деятель должен обладать способностью определять, какой именно характер ему необходимо сформировать, и предпринять то, что Чарльз Тейлор называет «сильной оценкой», то есть оценкой, у которой нет достаточных предпосылок. Мы вернемся к вопросу «сильных оценок» в главе 13, а сейчас не будем углубляться в их обсуждение. Деятелю не приходится формировать свой характер с чистого листа, подобное вообще сложно себе представить, поскольку любое формирование происходит на основе уже существующего характера, и вместе с тем этот существующий характер не должен ограничивать возможности формирования будущего характера до одной-единственной альтернативы. Согласно теории сильной оценки, существует скорее основание, нежели естественная каузальность, которое и определяет, станет ли наша будущая личность Х или Y. Это основание служит причиной, которая не может быть выведена из какой-то предшествующей причины. Наши действия происходят из решений, которые мы принимаем, а решения происходят из нашего характера. Вместе с тем мы обладаем способностью к рефлексии относительно своих поступков и к изменению себя. Мы автономны. Именно в силу автономии мы несем ответственность. Мы отвечаем за то, кем мы являемся, за свой характер. Это наш характер. Именно поэтому мы можем быть легитимными объектами для реализации реактивных установок.

В этой главе, посвященной обсуждению объективных и реактивных установок, мы снова встретились со сложными метафизическими проблемами из главы 2, поскольку возможность применения реактивных установок напрямую зависит от способности индивида поступить иначе, чем он поступил. Мы также увидели, что каузальная предыстория действующего лица в сущности нерелевантна для оценки его способности нести ответственность, поскольку последняя зависит в первую очередь от качеств самого действующего лица на данный момент. Именно эти качества я планирую разобрать подробнее в следующей главе, посвященной понятию автономии.