Текст книги "Летящая на пламя"

Глава 14

– Как вы смеете!

Шеридан моментально проснулся и задохнулся от боли. Были ранние утренние сумерки. Он обхватил руками свою грудь и закусил губу, чтобы не застонать. Олимпия рвала и метала в бешенстве, разыскивая одежду.

Своими неистовыми порывистыми движениями она раскидала их гнездышко из сухих трав и мха, и теперь на обнаженного Шеридана падали ледяные хлопья снега. Он молчал, восстанавливая дыхание после яростной атаки ее локтей и коленей. Наконец Олимпия нашла свой плащ и завернулась в него. Шеридан начал мерзнуть.

– О, у меня кружится голова, – промолвила Олимпия, зарывшись лицом в полы своего плаща.

– Вам надо… выпить воды, – с трудом промолвил Шеридан. И хотя все его тело страшно болело, ему удалось разыскать в ворохе сухой травы свои брюки, еще влажные, но все же согретые теплом их тел.

Каждое движение давалось Шеридану с большим трудом. Его дыхание было затруднено, лицо искажено гримасой боли. Дрожа всем телом, он нашел свои носки, вытряс из них сухой мох, надел их, а затем натянул брюки.

Скромность не относилась к числу отличительных качеств Шеридана. Одеваясь, он бросил взгляд на Олимпию и заметил, что она с любопытством разглядывает его тело.

– Что, производит некоторое впечатление?

Ее лицо было бледным, она бросила на него растерянный взгляд.

– Это так… необычно… Я никогда не видела. – Она закрыла глаза. – О, как кружится голова.

– Я очень рад, что доставил вам удовольствие. Но, думаю, вам лучше пока прилечь.

Шеридан с большим трудом надел рубашку, чувствуя, как у него ломит все тело. Олимпия послушно улеглась, натянув на себя плащ.

– Я себя очень плохо чувствую. Я, наверное, заболела, – жалобно промолвила она.

Шеридан тем временем, превозмогая ломоту в теле, надел бушлат. Он тоже чувствовал себя больным и разбитым и умирал от голода, вспомнив, что ел тридцать шесть часов назад. Его сапоги заледенели. Натягивая их, Шеридан заскрипел зубами от боли, тяжело дыша.

Был лютый холод. По низко нависшему небу быстро бежали снеговые облака, на востоке чуть брезжила полоска рассвета. Тонкий покров снега устилал замерзшую землю. Над морским простором кружила одинокая чайка. Шеридан встал наконец на колени, а затем с трудом поднялся на ноги, отряхивая налипший снег и ледяную крошку с одежды. Подхватив ведро, он подошел к ручью, у которого нашел накануне вечером Олимпию, и, пробив каблуком тонкую корочку льда, начал черпать студеную воду пригоршнями и пить. А затем, набрав ведро, вернулся к Олимпии, неподвижно лежащей на ворохе сухой травы.

Она зашевелилась и попыталась отпрянуть от него, закутавшись поплотнее в плащ. Но Шеридан опустился на колени рядом с ней и приказал строгим тоном:

– Иди сюда. Неужели ты думаешь, я не знаю, какая ты там, под плащом? Я провел с тобой ночь и имел возможность ознакомиться…

– Нет! Не может быть! – Олимпия судорожно закуталась в плащ и, приподнявшись на локте, уставилась на него. Ее дыхание стало прерывистым и неровным, а пар, выходивший изо рта, смешивался с дыханием Шеридана.

Капитан подал ей ведро.

– Пей.

Олимпия сложила свои ладошки, но ее руки дрожали, и вся вода пролилась.

– Пей, ради Бога, пей! У меня уже не хватает никакого терпения. Пей!

Олимпия закусила губу.

– Зачем вы беспокоитесь? – прошептала она. – Оглянитесь в-вокруг. Мы все равно п-погибнем!

Шеридану захотелось потрясти ее за плечи как следует, чтобы привести наконец в чувство.

– Пей, – снова сказал он.

Она задрожала всем телом, а затем начала безутешно рыдать.

– У н-нас все р-равно нет никаких с-съест-ных припасов. Н-нет огня. Нет крова. Н-нет сухой одежды. Мы не сможем выжить. Что нам делать?

Шеридан взглянул на нее. Бледные лучи рассвета озаряли пряди ее спутанных волос, которыми играл ветер. Обняв Олимпию, Шеридан ощутил трепет ее тела.

– Я не знаю, – честно ответил он. Она судорожно вздохнула.

– Почему вы не позволили Бакхорсу сразу же застрелить нас и положить тем самым конец нашим страданиям?

– Что за странный вопрос, черт возьми! Просто я хотел остаться в живых, разве это не понятно? – Он взял из ее рук ведро и поставил его у своих ног. – Я хотел остаться в живых и, главное, знаю, как это сделать. Я знаю, как мне продержаться день. Не день, так минуту по крайней мере! Я умею выживать!

Он пошел к берегу, с трудом переставляя ноги, которые сильно болели, но передумал и вдруг остановился.

– Я заберу ведро, – сказал он, – поскольку вы, ваше высочество, все равно решили свести счеты с жизнью. Простите меня за то, что я не могу пристрелить вас и тем облегчить ваши страдания, но у меня кто-то украл ружье. – Он угрюмо взглянул на нее. – Вы умрете где-то к полуночи, будьте уверены. Я приду завтра утром, чтобы забрать ваш плащ. Он мне еще пригодится.

Олимпия лежала, дрожа и злясь на себя, Шеридана и весь мир. В ее висках стучала кровь, голова раскалывалась, словно железный колокол, она страдала от холода, голода и жажды. Олимпия хотела бы умереть, но сознавала, что у нее нет мужества даже на это. Ей было страшно умереть здесь, на необитаемом острове, одной, от голода и холода. Какая ужасная смерть!

Она пошарила вокруг и нашла свою влажную холодную одежду, а затем попыталась сесть. Всякий раз, поднимая голову, она чувствовала приступ тошноты и головокружения. Немного отдышавшись, Олимпия все же с большим трудом надела на голое тело свое не успевшее высохнуть платье, хотя застегнуть его не смогла. Сорочку и панталоны она отложила в сторону. Олимпия снова прилегла на бок, натянув на себя дрожащими пальцами плащ. Она лежала, глядя на заснеженные кочки, и слушала, как бешено бьется сердце у нее.

Девушка надеялась, что Шеридан вернется. Но он не вернулся.

Наконец, когда уже солнце начало меркнуть, Олимпия попыталась встать на колени, преодолевая слабость. Голод и злость на Шеридана заставляли ее действовать. Она с трудом держалась на ногах. Ее тошнило. Олимпия мучительно долго добиралась до ручья, который, казалось, находился за сто миль от нее. Лунка, пробитая Шериданом, вновь затянулась корочкой льда. Олимпия стояла над ручьем и плакала, чувствуя, что у нее нет сил добыть воды.

Затем, опустившись на четвереньки, она нагнулась над ручьем, ощущая боль в руке, с которой сползла повязка, наложенная Шериданом. Она долго-долго сидела, бессмысленно уставившись на тонкую корочку льда, а затем с трудом проломила ее и зачерпнула пригоршней студеную воду.

Вода обожгла горло, от холода зашлись зубы, на мгновение девушке показалось, что ее желудок исторгнет ледяную влагу назад. Но, сделав несколько глотков, она убедилась, что тошнота понемногу проходит и ей становится легче.

Почувствовав это, Олимпия подумала даже, что, возможно, ей удастся выжить, чем черт не шутит?

Но голова ее все еще раскалывалась от страшной боли. В ее прежней жизни – как называла она теперь свое житье-бытье в Англии – это было верным признаком чувства голода. Во время охоты вместе с Фишем Олимпии часто приходилось подолгу сидеть в засаде, подкарауливая зуйков, или собирать подстреленных диких уток. В таких случаях, возвращаясь ближе к полудню в хижину Фиша, она гребла из последних сил, изнемогая от голода и чувствуя, как ее голова раскалывается от жуткой боли. Но там, в хижине, ее ждала сытная еда: печенье, которое она брала из дома, чашка горячего чая с сахаром и сливками, поджаренный хлеб с маслом… Здесь всего этого не было и быть не могло.

Олимпия закусила дрожащую губу. От слабости она уже не могла даже плакать. Медленно и осторожно Олимпия встала на колени, а затем поднялась на ноги. Неожиданно с соседней кочки взлетела сова. Она закружилась над головой девушки, а затем вновь села неподалеку, уставясь на нее своими круглыми немигающими желтыми глазами.

Первый раз в жизни Олимпию заинтересовало, можно ли есть жареных сов и какие они на вкус?

Хотя, конечно, она не могла проверить это, поскольку у нее не было ни ружья, ни огня.

Ветер обжигал щеки. Девушка слышала немолчный рев моря, доносившийся с той стороны, куда ушел Шеридан. На снегу до сих пор была видна цепочка его следов. По берегам ручья возвышался сухостой в рост человека. Пожухлые растения шелестели под порывами ветра, эти звуки напоминали ропот толпы, сгрудившейся вокруг Олимпии и следящей за каждым ее движением. Она сделала несколько неуверенных шагов на негнущихся окоченевших ногах, тихо постанывая от боли, и вскоре увидела побережье.

Штормовой ветер бил ей в лицо. Олимпия окинула взглядом белый песок, линию прибоя и черные скалы. Она заметила шлюпку, спрятанную Шериданом под навесом скалы и замаскированную мхом и сухой травой со стороны моря.

Шеридана нигде не было видно. Даже его следы смыл прилив, который успел смениться отливом за то время, пока она лежала, не находя в себе сил встать.

«Прекрасно, – подумала Олимпия мстительно, – надеюсь, что он утонул. Или сломал ногу и умер от болевого шока. Надеюсь, что я никогда больше не увижу его!»

Олимпия еще раз внимательно оглядела мрачное побережье и скалистый остров, простиравшийся за ее спиной. Нигде не было видно ни малейших признаков жизни.

Поплотнее закутавшись в плащ, она начала спускаться с откоса к морю, чтобы разыскать Шеридана.

Уже близился вечер, когда Шеридан вновь отправился к ручью. В руке он нес ведро со своей скудной добычей – крабом, дюжиной мидий и пучком морских водорослей. Это было все, что ему удалось раздобыть на обед. Под мышкей, бережно прижимая к себе, словно это были золотые слитки, Шеридан держал три доски. Целый день он не присел, прошагав несколько миль по побережью, взбираясь на крутые скалы, заходя по пояс в ледяную воду. Однажды, когда огромный пенистый бурун окатил его неожиданно с головы до ног, застав врасплох, а затем отшвырнул мощной волной на скалы, Шеридан чуть не упустил ведро.

И хотя ему удалось спасти его, он потерял всех мидий, на сбор которых потратил целое утро. У него не было сил снова собирать их, поэтому Шеридан отправился к ручью с той добычей, которая у него еще оставалась. Он промок, замерз и умирал от голода. Он должен был срочно поесть, кроме того, ему не давала покоя мысль о том, что ее высочество, без сомнения, начнет жаловаться и обвинять его во всех смертных грехах.

Но капитан не нашел Олимпию на прежнем месте. Ее нигде не было видно. Он постоял некоторое время на берегу замерзшего ручья, дрожа всем телом и хмурясь. Затем поставил на землю ведро, положил доски и снова спустился к воде. Он подошел к шлюпке и позвал Олимпию. Она не отзывалась.

Шеридан обнаружил возле лодки ее следы, но по ним трудно было судить, когда именно Олимпия прошла здесь. Цепочка следов тянулась вдоль побережья и терялась в зарослях сухостоя. Шеридан уже хотел оставить поиски, здраво рассудив, что, если у принцессы были силы уйти так далеко и потеряться, то она, несомненно, в хорошей форме и сумеет вернуться живой и невредимой. Но тут в зарослях показалась ее полная фигура.

Девушка поправила одной рукой плащ, накинутый на плечи, и взглянула на Шеридана.

– Где вы были? – недовольным тоном спросила принцесса. Шеридан окинул девушку завистливым взглядом: длинный плащ с капюшоном доходил ей до пят. Он опустил глаза и насмешливо поклонился ей.

– После того как вы на чем свет стоит отругали меня, я чуть не лишил себя жизни, но затем передумал и решил, что будет лучше, если я все-таки раздобуду что-нибудь на обед, ваше высочество.

– Вы вовсе не обязаны были обременять себя этим.

– Простите, но, по-моему, мы уже обсудили эту тему и даже провели референдум по данному вопросу.

Несмотря на то что Олимпия не ела уже целые сутки, ее румяные щеки были такими же пухлыми, как всегда. Голод не отразился на ее внешнем облике. Она даже выглядела более полной, чем обычно, благодаря плотной шерстяной одежде. Шеридан молча стоял, разглядывая ее круглое лицо, обрамленное светлыми волосами, выбившимися из-под капюшона. Он поймал себя на том, что испытывал огромное облегчение и радость, снова увидев ее. Из этого Шеридан заключил, что в подобных отчаянных обстоятельствах даже такая компания лучше, чем одиночество.

– Ну хорошо, – наконец согласилась Олимпия. – Однако вы наверняка ничего не нашли.

Шеридана не могли не обидеть такие слова, он хотел гордо промолчать, но не выдержал.

– Я нашел краба, несколько мидий и три доски, – угрюмо сказал он, испытывая досаду на себя за то, что не сумел промолчать.

– И все?

– Да пошли вы к черту! – резко сказал он и отвернулся.

– Подождите!

Он остановился и обернулся к ней с недовольным выражением лица. В огромных зеленых глазах Олимпии мерцал какой-то странный огонек, ее губы чуть подрагивали от еле сдерживаемой улыбки.

– Вы раздобыли дрова? Отлично. А вы сумеете разжечь костер?

– У меня есть кремень, – пожал плечами Шеридан. – Но не надейтесь, что вам доведется всю ночь греться у пылающего костра. Три доски – это слишком мало.

– Ну, а это на нем мы, надеюсь, сможем приготовить? – Голос Олимпии звучал как-то странно. И тут она распахнула плащ и показала Шеридану то, что держала под ним.

Шеридан растерянно заморгал.

– О Боже! – воскликнул он, и глаза его полезли на лоб от изумления. – Боже!

В чуть дрожащих руках Олимпия держала гуся! Настоящего жирного гуся, уже ощипанного и выпотрошенного. И это здесь, на краю света, посреди угрюмого необитаемого острова, затерянного в безбрежном океане.

– Я поймала его в силок, – рассказывала Олимпия, сидя у костерка. Шеридан соорудил щит от ветра из паруса и развел огонь. – Здесь неподалеку протекает небольшой ручей, к которому слетается стая. Я сделала силок из ленточек от своей… – она покраснела, – э-э…

– Сорочки, – сказал Шеридан, ободряюще улыбаясь. – Не надо смущаться, я достаточно взрослый человек и прекрасно знаю, что такое корсет, нижние юбки, панталоны. Тем более что все это я покупал для вас. – Он раскрыл раковину мидии, вытащенную из костра, и на его заросшем лице заиграла усмешка. – Хотя, черт возьми, у меня в этом отношении дурной вкус.

Олимпия опустила голову и начала насаживать гуся на вертел, которым служила длинная щепка от весла, сожалея о том, что однажды пожаловалась Мустафе, что на ее новом белье слишком много отделок из дорогих кружев и лент. Мустафа, по всей видимости, сразу же передал эти слова своему хозяину.

– Я не говорила о том, что у вас дурной вкус, я просто считала такое белье слишком экстравагантным.

Шеридан выковырял пластинкой из китового уса, взятой из корсета Олимпии, мидию из раковины и бросил ее в ведро к остальным моллюскам. Затем он, прищурившись, взглянул на девушку.

– Я люблю экстравагантность. Если бы вы вышли за меня замуж, я наряжал бы вас в подобную одежду с ног до головы.

Олимпия отвернулась и стала смотреть в огонь.

– К счастью, я не вышла за вас замуж.

– Не знаю, не знаю… – сказал Шеридан, бросая в ведро чисто вымытые морские водоросли. – Мы, потерпевшие кораблекрушение, сейчас одни на необитаемом острове, и даже если нас спасут, – Шеридан помешал в ведре дары моря, – боюсь, вам будет не так-то легко отделаться от меня.

– Да я скорее стану уличной проституткой, – заявила Олимпия.

Шеридан на минуту замер, перестав помешивать варево, и искоса взглянул на Олимпию своими серыми, словно вечерняя мгла, глазами.

– Как вы предпочитаете есть мидий, краба и водоросли – в виде первого или второго блюда? – спросил он.

– Так, чтобы этим можно было наесться, – сказала она, вновь принимаясь за гуся.

– В таком случае мы съедим все это в виде начинки для гуся. Думаю, что суп из морских водорослей успеет нам еще сто раз надоесть.

И с этими словами Шеридан протянул Олимпии ведро. Олимпия с сомнением взглянула на его содержимое.

– Вы уверены, что эти водоросли съедобны?

– Китайцы считают их деликатесом. Это морской латук. А вот эти… – и Шеридан указал на мясистые красноватые листья, плававшие рядом с зеленоватыми, прозрачными, – эти похожи на водоросли, которые едят на побережье, предварительно высушив их. У них, правда, отвратительный вкус, но они вполне съедобны. Я старался устроить для вас уютное жилище, но вы вправе рассчитывать на комнату с видом на океан.

Олимпия взглянула на него в замешательстве, не зная, что и сказать.

На закате ветер утих, хотя стоял все такой же лютый холод. Море продолжало штормить. Гусь с начинкой из морских водорослей висел над костром на самодельном вертеле. Время от времени Олимпия поворачивала гуся над пламенем, следя за тем, как заботливо и старательно Шеридан поддерживает огонь в костре, подкладывая туда стебли сухой травы и мох. Пламя отбрасывало красноватые отблески на перевернутую шлюпку и освещало лицо Шеридана, когда он становился на колени, чтобы подбросить сухостой в огонь. В эти минуты он был похож на самого дьявола, разводящего огонь в аду, где подвергались вечным мукам погибшие души.

Олимпия все поворачивала и поворачивала вертел, чувствуя, как сосет у нее под ложечкой от голода. От запаха жарящегося мяса, который далеко вокруг распространял ветер, у нее текли слюнки. Гусь постепенно покрывался аппетитной корочкой, его жир шипел и капал в огонь. Шеридан взял костяную пластинку и соскоблил прозрачные капли с гусиной тушки.

– Съешьте это. Не пропадать же добру.

Олимпия закусила губу и взяла костяную пластинку, блестящую от расплавленного жира, который потек по пальцам девушки. Она облизала их, и этот запах и вкус горячего аппетитного жира – единственной пищи, съеденной ею за многие часы продолжающегося кошмара, холода и голода, заставил Олимпию заплакать. Она сидела, съежившись у огня, лизала китовую кость, извлеченную из корсета, поворачивала вертел, на котором зажаривался гусь, и роняла молчаливые слезы. Шеридан насмешливо взглянул на нее.

– Простите меня, – промолвила Олимпия, вытирая ладонью мокрое лицо.

– Ничего, плачьте на здоровье. Любая чувствительная душа расплакалась бы при виде поджаристой корочки на жирном гусе, – сказал Шеридан и пожал плечами. – Мне самому хочется рыдать.

– Я не знаю, почему плачу. Просто… этот гусь… – Олимпия всхлипнула и вновь смахнула слезы рукой. – Нет, пожалуй, вы не способны это понять.

Шеридан ничего не сказал Олимпии. Она долго смотрела на зажаривающегося гуся, а затем отважилась перевести взгляд на Шеридана. Он чуть заметно улыбался, глядя на нее.

– В первый раз за все это время, – воскликнула она дрогнувшим голосом, – я сделала что-то действительно… жизненно важное! Мне кажется… вы считаете меня… очень глупой.

Шеридан опустился на корточки, взял пластинку, аккуратно снял жир с гуся, уселся по-турецки рядом с Олимпией и, закрыв глаза от блаженства, начал пробовать долгожданную еду.

– По своей исторической значимости, – сказал он, задумчиво глядя на пластинку, – ваша удачная охота на этого гуся, на мой взгляд, равна принятию Великой хартии и такому событию, как второе явление Христа.

Взглянув на него сквозь пелену слез, Олимпия не могла не улыбнуться нелепости такого умозаключения.

– Мы должны запомнить нынешнее событие во всех подробностях, – продолжал Шеридан, – чтобы иметь возможность дать все необходимые сведения для энциклопедии, где это достопамятное событие будет, конечно, описано на трех страницах и займет свое место перед статьей о Гутенберге и отпечатанной им Библии. Составители статьи о нашем гусе могут, например, задать нам вопрос о том, сколько времени ушло на его приготовление. Вы готовы ответить на него?

Олимпия с тоской взглянула на вертел.

– Я бы ответила, что, по моему мнению, он жарился десять тысяч лет.

Шеридан разразился таким громовым смехом, что Олимпия вздрогнула от неожиданности. Но его хохот, как ни странно, успокоил ее, и она робко улыбнулась ему в ответ.

Шеридан снова собрал на костяную пластинку жир и передал ее девушке.

– Без сомнения, эта птица будет известна будущим поколениям просто под именем Гусь, – заметил он. – Но я считаю, что значительность данного события требует большей пышности в именовании этой водоплавающей птицы. И поэтому предлагаю именовать ее отныне Славным Гусем Ее Королевского Высочества Принцессы Олимпии Ориенской, острова Английский Малун и группы Богом Забытых Островов. Таким образом, как вы видите, статья о нашем гусе будет помещена под буквой «С».

– Да, но в любом случае статья о фельдмаршале Веллингтоне, к нашему стыду, будет помещена в энциклопедии впереди статьи о Славном Гусе.

– Тогда мы назовем его Более чем Славный Гусь. В конце концов, кто такой этот ничтожный фельдмаршал? Ну разбил он Наполеона при Ватерлоо, и что дальше?

Олимпия невольно засмеялась.

– Что? Вы смеетесь? – Шеридан изобразил на своем лице удивление. – Вы сразу изменились и очень похорошели.

Он порывисто обнял девушку за плечи и прижался лбом к ее лбу. Олимпия на секунду застыла от неожиданности и тут же отпрянула от него. Но ей некуда было убежать, да и Шеридан не позволил бы это сделать. Вечерний воздух был таким холодным, остров – таким безлюдным, а положение – таким отчаянным, что Олимпия застыла на месте не решаясь отодвинуться от Шеридана.

Он тем временем снял гуся с вертела и, используя маникюрные ножницы Олимпии и свой нож, разделил его на две равные порции. Вместо ложек и вилок пошли в ход пальцы и пластины из китового уса.

Олимпия вонзила зубы в сочное мясо со слегка обуглившейся корочкой и зажмурилась от блаженства. Гусь был очень вкусным, несмотря на то что на зубах скрипел песок, а начинка из морских водорослей имела неприятный солоноватый привкус. Олимпия была так голодна, что съела и начинку из водорослей и мидий, хотя подобной еды ее желудок мог и не выдержать. Когда они съели половину гуся, Шеридан снова обнял Олимпию за плечи и перехватил ее руку, тянущуюся за очередным куском.

– На сегодня хватит, мой прожорливый мышонок. Оставим это на завтрак.

Олимпия смутилась и отдернула руку.

– Да-да, конечно… – пробормотала она.

Она сидела не шевелясь, чувствуя тяжесть его руки, лежащей на ее плечах, и не зная, куда спрятать глаза от смущения.

– Но вы должны съесть еще хотя бы кусочек. Я уверена, что вашему организму требуется больше пищи, чем моему, – промолвила она убежденно.

– Я привык довольствоваться и куда более умеренным количеством еды. А вы не привыкли к лишениям. – Он крепче обнял ее. – Кроме того, мне необходимо держать вас в хорошей форме, чтобы вы могли и дальше удачно охотиться на гусей к нашему столу.

Олимпия взглянула ему в глаза, испытывая мучительное желание вновь примириться с этим человеком, поверить в надежность объятий его крепких рук, которые, казалось, могут защитить ее не только от опасности, но даже от страха и усталости, накативших на нее теперь, когда она утолила голод. Шеридан казался таким надежным, таким веселым, бодрым, уверенным в себе, в то время как сама Олимпия могла в любой момент впасть в панику.

Шеридан улыбнулся девушке, глядя на нее сверху вниз. Все сомнения Олимпии развеялись словно дым. Она позволила себе наконец расслабиться, уютно устроившись в его объятиях.

– Вы, наверное, бывали еще и не в таких переделках, – сказала она.

– В куда худших, – подтвердил он.

Шеридан наслаждался теплом, исходившим от нее, хотя ее руки и щеки были холодными как лед.

– Расскажите о самом опасном приключении в вашей жизни, – попросила она, стараясь отвлечься от мыслей, смущавших ее.

Он с недовольным видом взглянул на девушку.

– Уверяю вас, это не самая интересная тема для разговора.

– Я знаю, что вы пережили на своем веку несколько ужасных сражений.

Шеридан ничего не ответил и прекратил поглаживать ее по плечу.

Олимпия искоса взглянула на него. Он пристально вглядывался вдаль, где сгущались сумерки. Девушка заметила, что по его лицу пробежала тень.

– Простите, – сказала Олимпия. – Я не хотела расстраивать вас.

– Не извиняйтесь, вполне естественно, что вы об этом спросили, – сказал Шеридан и вновь замолчал.

– А вам никогда не приходила в голову мысль оставить флот? Я имею в виду, после окончания войны.

– Мадам, я тридцать лет жил лишь одной мечтой – оставить службу на флоте.

– Но вы так долго не подавали в отставку.

Шеридан начертил что-то ножом на песке и тут же стер рисунок.

– Однажды я попытался воплотить свою мечту в жизнь.

– И что из этого вышло?

– Ничего, выйдя в отставку, я бы оказался без средств к существованию. Мне эта мысль очень не нравилась.

Пар от его дыхания смешивался с дыханием Олимпии. Шеридан снова взглянул на свой нож и начертил на песке круг с точкой посередине.

– Я боялся, – добавил он мягко, – что в таком случае могу убить кого-нибудь.

Олимпия нахмурилась. Они встретились взглядами. Шеридан долго пристально смотрел на девушку, затем пожал плечами и криво усмехнулся. И прежде чем она успела увернуться, наклонился и чмокнул ее в лоб.

– Глядите веселей, принцесса, ведь мы все еще живы, несмотря ни на что.

– Неужели вас не пугает наше положение? – спросила она тихо, потупив взор.

– А вас пугает?

– До смерти.

Он немного помолчал, а затем снова заговорил спокойным тоном:

– Вы никоим образом не должны признаваться в этом, иначе ваши обожаемые народные массы не пойдут за вами. Они решат, что вам не хватает мужества и отваги.

Олимпия вскинула на Шеридана изумленный взгляд.

– Так, значит, вы тоже боитесь?

– У меня просто душа в пятки уходит от страха. Но за тридцать лет военной службы так привыкаешь к этому состоянию, что начинаешь с успехом притворяться смелым человеком.

Олимпия все так же хмуро смотрела на него.

– Неужели вы думаете, что герои никогда не испытывают страха, принцесса? – На губах Шеридана играла насмешливая улыбка. – Неужели вы считаете, что драконы вблизи выглядят более безобидно? Нет, принцесса. Вблизи они намного страшнее. – По лицу Шеридана пробегали красноватые блики, придавая ему странное, пугающее выражение, которое обычно имеет языческая маска.

Девушке пришла в голову мысль, что он сам походил в эту минуту на дракона. А может быть, и действительно был им.

– Но в конце концов вы избавлялись от всех страхов, разве не так? Во всяком случае, от большинства из них, – сказала Олимпия, вспомнив вдруг все зло, которое этот человек причинил ей, и стараясь не выдать свой гнев и отчаяние. – Или все ваше геройство – один сплошной обман?

Шеридан пожал плечами:

– Я слишком желторотый для того, чтобы обманывать драконов. Но когда один из них связывает тебя веревками и начинает бить в живот, не говоря уже об ударах, наносимых по голове, и о попытках задушить тебя, ты понимаешь, что самое время сматываться с места событий, сохраняя по мере возможности свое достоинство. Мне жаль, что вы оказались втянутой в подобного рода ситуацию, она не для принцесс, к которым, кстати, драконы питают особую слабость.

– Я думала, что герои созданы именно для того, чтобы спасать принцесс, – заявила Олимпия.

– Да, но вас же до сих пор не съели, не так ли? В этом, кстати, есть моя несомненная заслуга. И потом, мы, герои, вовсе не созданы для того, чтобы помогать пустоголовым принцессам в их поисках. У нас свой жизненный путь, свои надежды. Но об этом почему-то никто не думает. От нас ждут единственного – мы должны спасти принцессу, а после этого жить долго и счастливо. При этом я никогда не слышат о том, что должен предпринять бедняга, который с риском для жизни спас такую принцессу, которая предпочла революцию замужеству и заявила, что скорее станет проституткой, чем выйдет за него замуж. Олимпия слегка отодвинулась от Шеридана.

– Возможно, ему следует украсть ее драгоценности, – язвительно сказала она.

К полному изумлению Олимпии, Шеридан снова попытался обнять ее, но получил решительный отпор. Однако, несмотря на сопротивление Олимпии, ему удалось снова заключить девушку в свои крепкие объятия.

– Вы получите назад ваши проклятые драгоценности, – прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы.

– Отпустите меня! Я ненавижу вас, – промолвила Олимпия.

– Я же сказал, что все верну вам и улажу это дело, черт вас возьми!

– Уладите дело! – воскликнула она с возмущением и, вырвавшись из его рук, вскочила на ноги. Ее лицо пылало гневом. – Вы так ничего и не поняли! У вас нет никакого представления о том, что такое порядочность, законность, честь! Уже ничего невозможно уладить! Ведь я считала вас героем, настоящим героем, достойным уважения, восхищения и… и любви. – Она ударила по торчащему из костра краю горящей доски, и в небо взметнулся сноп искр. – Я любила вас! Вы понимаете это? Я любила вас, а вы… вы предали меня, ограбили и бросили. Оставили одну, а ведь я так доверяла вам и была предана всем своим существом. Я следила за сообщениями о вас в печати с пятнадцатилетнего возраста, делала вырезки из «Хроники военно-морского флота» и наклеивала их себе в альбом, я дорожила этими скупыми сообщениями о награждении вас медалями, о ваших кораблях, о ваших подвигах. Каждую ночь, засыпая, я мечтала о встрече с вами! – Олимпия закрыла глаза и крепко сжала руки, чувствуя, что сейчас расплачется. – Я любила вас… – Ее голос сорвался. – Я любила вас… а вы… вы меня предали.

Слезы хлынули из ее глаз и потекли по холодным щекам горячим потоком. В тишине слышны были только завывания ветра да потрескивание костра. Губы Олимпии дрожали, она прижала к ним кулак и отвернулась от Шеридана, не в силах больше смотреть на него.

– Вы в самом деле любили меня? – Его голос звучал совершенно спокойно и чуть насмешливо. – Но вы же совсем не знали меня.

– Совершенно верно! В этом-то все и дело. Шеридан помолчал немного.

– Да, возможно, вы и любили меня, – сказал он изменившимся голосом.

Олимпия гневно взглянула на него.

– О Боже, зачем я все это говорю вам? Кто вы такой? Вор! Подлец!

Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел на нее снизу вверх. Лицо его заметно помрачнело, на нем теперь не было видно следа насмешливости, а шрамы проступили более отчетливо.

– Когда я отрекся в душе от всех законов нравственности, мне еще не было и четырнадцати лет. Я стремился только к одному – выжить. Я вам уже говорил однажды, принцесса, главное, что я действительно умею, – это выживать.

Олимпия поплотнее закуталась в плащ.

– Но как можно вести такое бессмысленное существование? – В ее голосе слышалось негодование.

Шеридан пристально смотрел в огонь. Затем, тяжело вздохнув, он снова посмотрел на Олимпию глазами, полными грусти.

– Почему же бессмысленное? Смысл – в надежде. Я всегда надеюсь на что-то. Надеюсь, что завтрашний день принесет какие-то перемены к лучшему, что утром я снова увижу рассвет, что гардемарина с моего корабля отзовут на берег прежде, чем его разорвет шальной снаряд, что я опять услышу смех одной знакомой принцессы. Разве во всем этом нет смысла?

И Шеридан начал укладывать недоеденного гуся в ведро с водорослями.

– А мне кажется, – сказала Олимпия дрогнувшим голосом, – что смысл жизни только в одном – в стремлении сделать этот мир лучше.