Текст книги "Похищенная синьора"

Предрассветный воздух стелется холодной дымкой по-над мостовыми. Миланцы только просыпаются, огонь в кирпичных печах, что выстыли за ночь в panifici[35]35
   Пекарнях (ит.).


[Закрыть], еще не разведен, тележки торговцев пустые стоят под навесами. Прямо у нас над головами какая-то старуха со стуком распахивает деревянные ставни на высоком окне.

Никаких признаков французских солдат, которые якобы вошли в город этой ночью, вроде бы не наблюдается. И вдруг в переулке появляется тень.

– Маэстро Леонардо! Вы здесь! – Пачоли спешит к нам, скособочившись под грузом двух плетеных корзин, заполненных провизией для всех в расчете на долгий путь, кое-как перекидывает их через борт повозки и утверждает на досках.

Я покидаю Милан, увозя с собой несоизмеримо больше того, что было при мне, когда я сюда прибыл пятнадцать с лишним лет назад. Понадобилось шесть дорожных сундуков, чтобы вместились мои художественные принадлежности: краски, пигменты, кисти, палитры… Еще в четырех сундуках, побольше, мои шелковые наряды, бархатные туфли и новомодные миланские шляпы. Человека нынче встречают по одежке, и нигде эта поговорка не уместна настолько, как во Флоренции.

– Его светлость уже покинул город, – сообщает Пачоли, и голос его дрожит от страха.

Если герцог удрал, думаю я, это может означать лишь одно – что город сдан-таки французам вчера вечером и теперь они хлынут на улицы, оставшиеся без защитников.

– Как раз сейчас французы ищут вас, друг мой.

– Меня? – недоверчиво переспрашиваю я Пачоли. – Зачем?

– Говорил же я ему вчера, что надо сбежать до заката! – шепчет, обращаясь к математику, Салаи так, что мне все отлично слышно.

Салаи не умеет держать язык за зубами – в этом он остался тем самым уличным мальчишкой, который срезал кошельки у прохожих, когда я на него наткнулся. Но меня неотступно преследует сон о том, кем он может стать однажды. Салаи – мой невоплощенный замысел, он – вызов, брошенный мне.

– Французы видели вашу фреску в трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, – поясняет Пачоли. – Настоятель сказал мне, что король хотел увезти вашу «Тайную вечерю» с собой во Францию и был весьма разочарован, когда монахи убедили его, что фреску никак нельзя снять со стены!

Одно-единственное зыбкое мгновение я обдумываю идею остаться в Милане и явиться к французскому королю, раз уж он, судя по всему, сделался поклонником моего таланта. Покровитель из него может получиться вполне достойный. Но как быть с Салаи и Пачоли? Бунта не избежать.

Я верчу головой направо-налево, однако не вижу поблизости никаких вооруженных людей – ни французов, ни миланцев. Нет смысла отрицать – мой покровитель, герцог Лодовико Сфорца, сам себя превратил в легкую добычу для французского короля. Притязания Лодовико на прямое наследование власти были сомнительными с самого начала. Чтобы расчистить себе путь к герцогским регалиям, ему пришлось убить родного племянника, и установившийся режим грубой силы долго продлиться не мог. Так или иначе, некоторые, возможно, не зря говорят, что у французского короля по крови больше прав на миланский престол, чем у Лодовико. Кроме того, у герцога нет достаточно могущественных друзей, которые сейчас могли бы прийти ему на помощь. Так что сбежал он вовремя. Я осеняю себя крестным знамением и возношу молитву – прошу доброго пути из Милана для него и для нас.

Салаи уже оседлал своего мула, и того повело под тяжестью поклажи. Лука тоже сел в седло одной из наших четырех скотинок, навьюченной множеством кожаных дорожных мешков.

Мулы в хомутах мотают головами, моя повозка поскрипывает под грузом сундуков. Я тоже поднимаюсь в седло и сжимаю пятками круглые бока животного. Мы выдвигаемся по узкому переулку в направлении Порта-Тичинезе – южных ворот города.

Я заблаговременно распорядился переправить деньги на мой счет в Санта-Мария-Нуова перед возвращением во Флоренцию, а отец между тем написал, что уже нашел мне временное пристанище у сервитов – братьев из ордена служителей Девы Марии в монастыре Сантиссима-Аннунциата. Они, мол, пообещали мне заказ на запрестольный образ и к работе я смогу приступить, как только прибуду.

Однако же во Флоренцию я не спешу. Сначала мы заедем в Мантую, а потом, возможно, в Венецию, где наверняка в избытке водятся богатые покровители. Главное – не улыбаться до ушей направо и налево, а то решат, что я слишком заинтересован в их благосклонности. Богатых покровителей это может отпугнуть. О том, что нам предстоит сделать изрядный крюк, я сообщу Салаи и Пачоли уже в дороге. Они, конечно, начнут возмущаться, но поделать ничего не смогут, ибо это я оплачиваю дорожные расходы.

Я оборачиваюсь к спутникам:

– Накиньте капюшоны и следуйте за мной.

Анна

Лувиньи, Франция

1939 год

– И как это тебя не арестовали? – Пьер, сидевший на пассажирском месте в кабине ржавого грузовика «Рено», в притворном изумлении так высоко вскинул брови, что они исчезли под козырьком его форменного кепи.

Анна, крепко сжимавшая руль скрипучей старенькой машины, покосилась на спутника, оторвав взгляд от дороги. «Рено», тяжелый и неповоротливый под грузом ящиков, подпрыгивал и раскачивался на выбоинах. Анна не сводила глаз с шустрого небольшого грузовичка Коррадо с рекламой ремонта швейных машинок на бортах, плавно катившего впереди. В руль она вцепилась так, что побелели костяшки пальцев.

– Да уж, а ведь могли бы сгноить в тюрьме, – отозвалась она, с улыбкой вспоминая тот день, когда брат учил ее водить машину. – Витрина разлетелась вдребезги, и владелец магазинчика все видел своими глазами. Я въехала прямиком в его торговый зал! Но Марселю каким-то образом удалось убедить пострадавшего, что виноват другой водитель, который якобы меня подрезал. – Она покачала головой. – У Марселя редкий дар убеждения, он из тех, кому хочется верить, даже если ты понимаешь, что верить нельзя.

– И что же в итоге сделал владелец магазина?

– Вы не поверите, но мы вышли от него с огромным кульком конфет. А он остался ругать почем зря другого водителя.

– Стало быть, Марсель – тот самый парень, которому доверили охранять бесценные произведения искусства? – хмыкнул Пьер.

– Гм… – промычала Анна и закусила губу. Ее попутчик был прав – доверять шедевры Лувра такому охраннику, как Марсель, было сущей нелепостью. О чем она только думала?

– Он решил не участвовать в нашем большом путешествии? – спросил Пьер.

Анна медлила с ответом, но, несмотря на свой грозный вид, Пьер казался ей вполне безобидным.

– Я хотела, чтобы Марсель поехал. Только вот, судя по всему, мой брат покинул Париж раньше нас. И я понятия не имею, где он сейчас. Честно говоря, я скрыла его бегство от месье Дюпона.

Ну вот, наконец-то она призналась… Скинув с себя этот груз, Анна вздохнула с облегчением.

Кустистые брови Пьера снова уползли под козырек, а в следующую секунду он рассмеялся:

– Ты напрасно боишься месье Дюпона, дорогая. Хотя, наверное, со стороны он кажется очень грозным. Мы с ним вместе через многое прошли. Оба были на Великой войне. Сам он родом с юга и тогда участвовал там в сопротивлении. Возглавлял отряд, который вел наблюдение за немецкими аэродромами, и организовывал пути эвакуации для британских солдат.

– Вы, значит, тоже воевали? Тогда и получили увечье? – Анна покосилась на ногу Пьера, которую тот держал вытянутой вперед, насколько позволяла кабина грузовика.

– Да, на Сомме… – начал он и замолчал, потому что грузовичок Коррадо впереди вдруг сбросил скорость.

Девушка тоже вдавила тормозную педаль. Несмотря на водительские навыки Коррадо, его машину слегка качнуло, когда он одним колесом проехал по краю выбоины. Анна и Пьер одновременно охнули.

– Все обойдется, – поспешил успокоить ее Пьер. – Ты же видела, какую хитроумную штуковину соорудили у него в кузове.

Анна кивнула. Кураторы натянули в грузовике Коррадо что-то вроде гамака из эластичных лент и закрепили на нем ящик с «Моной Лизой», словно везти предстояло тяжелого пациента в госпиталь, а не бесценный шедевр в секретное хранилище.

– К тому же и месье Шоммер там, – добавила Анна.

– Надеюсь, ему есть чем дышать, – сказал Пьер. – Кузов почти герметичный, а мы после отъезда из Шамбора еще не сделали ни одной остановки. Впрочем, до места назначения уже недалеко.

– Хорошо. – Анна взялась за рычаг переключения передач, потому что Коррадо впереди опять увеличил скорость. – Когда у тебя при себе «Мона Лиза», поездка за двести километров вполне может показаться кругосветным путешествием.

За ночь воздух выстыл, и поля вокруг оделись инеем. Колонна из нескольких грузовиков катила по унылой равнине. Одинокие опустевшие фермы застыли в тишине. Увядшие, бурые поля простирались до горизонта по обе стороны дороги. Пару раз они слышали шум самолетных двигателей, но самих самолетов не видели – небо было затянуто облаками. «Что, если это немецкие разведчики? – гадала Анна. – Решатся ли они атаковать нас с воздуха?»

Наконец показалась уединенная усадьба. К замку, построенному здесь несколько столетий назад, вела длинная подъездная дорожка, усыпанная гравием. С первого взгляда Анна поняла, что перед ней жемчужина архитектуры французского Ренессанса: высокие узкие окна со ставнями на двух этажах, крутые скаты просмоленной дегтем крыши и стройная восьмиугольная башня с высоким шпилем. Ей сказали, что хозяева замка, понимавшие всю важность музейной миссии, охотно согласились найти себе на время другое жилье и разрешили работникам Лувра разместить здесь экспонаты коллекций. Несмотря на внушительный фасад с импозантными рядами окон, старый замок Лувиньи по сравнению с Шамбором казался крошечным. Здание стояло в окружении голых деревьев; пейзажный парк пришел в запустение.

Анна припарковалась на гравийной площадке рядом с Коррадо.

Пьер неуклюже вылез из кабины еще до того, как Анна заглушила мотор, и торопливо захромал к задним дверцам второго грузовика. Анна, которой не терпелось взглянуть, как «Мона Лиза» пережила путешествие, поспешила за ним. Было слышно, как позади, хрустя гравием, подъезжают и останавливаются другие грузовики из конвоя.

Коррадо уже отпирал замки на задних дверцах кузова.

– Месье Шоммер! – позвал он, похлопав ладонью по створке – не сильно, словно боялся разбудить убаюканную путешествием Мону Лизу. – Я открываю, будьте осторожны!

Ответа не последовало. Коррадо обеспокоенно взглянул на Анну и позвал еще раз:

– Месье!

Тишина.

– Господи! – возопил Пьер. – Да открывайте же!

Коррадо распахнул дверцы. Все вгляделись в полумрак кузова. Ящик с тремя красными кружочками, целый и невредимый, покоился в «гамаке», едва заметно покачиваясь на растяжках. Месье Шоммер полулежал, привалившись спиной к борту. Лицо его обрело страшный мертвенно-бледный оттенок, по нему ручьями струился пот. С трудом приподняв голову, он посмотрел в сторону Коррадо осоловевшим, блуждающим взглядом.

– Месье! – воскликнул итальянец. – Что с вами?

– Ему нужен воздух. – Пьер, забравшись в кузов, взял старика за руку. – Ничего страшного, месье Шоммер, через минутку вам станет лучше.

Анна поспешила помочь – тоже залезла в кузов, взяла старика под другую руку, они вместе вытащили его из грузовика. Голова месье Шоммера, всегда гордо поднятая, увенчанная котелком и подпираемая накрахмаленным воротничком с галстуком-бабочкой, безвольно свесилась на грудь. Его аккуратно уложили на траву. Коррадо пристроил голову месье Шоммера у себя на коленях.

– Пьер, принесите ему воды, пожалуйста, – попросила Анна и проводила взглядом охранника, захромавшего обратно к грузовику «Рено», где на сиденье осталась его металлическая солдатская фляга. – Бедненький, – пробормотала девушка, помахав перед лицом месье Шоммера ладонями, за неимением веера.

Через несколько минут, к ее облегчению, месье Шоммер приподнял голову, щеки у него порозовели.

– Что ж, – пробормотал он, – это было настоящее приключение.

– Почему вы не постучали мне в стенку кабины?! – выпалил Коррадо. – Я бы остановился!

Месье Шоммер досадливо взмахнул рукой:

– Ночью были заморозки, а картину нельзя подвергать воздействию слишком холодного воздуха.

– Но вы же могли умереть, – сказала Анна. До нее вдруг окончательно дошло, что они все без исключения рискуют жизнью, спасая бесценные произведения искусства.

Месье Шоммер пожал плечами:

– Это же «Мона Лиза». Она была на нашей земле задолго до меня и останется после. Если, конечно, мы справимся со своей задачей.

Все утро прибывали новые грузовики, груженные экспонатами, и Анна была занята утомительной работой: она стояла у дверей замка с целой кипой описей и планшетом в руках, проверяя и перепроверяя инвентарные номера. Малейшая ошибка с ее стороны могла стоить Лувру какого-нибудь экспоната. Небольшая группа музейных работников, прибывшая с грузовиками, ходила по замку, подыскивая наиболее подходящие помещения для хранения. К полудню пришлось развести камины во всех залах – центрального отопления здесь не было. Достаточно было отойти от огня чуть дальше, и у Анны стыли пальцы.

Когда разгрузили все прибывшие машины, девушка заглянула в просторный зал приемов – Коррадо и Пьер катили по полу тележку с ящиком, на котором красовались три красных кружка. Месье Шоммер суетился вокруг.

– Вам помочь? – спросила Анна.

– Откройте-ка нам вон тот шкаф, – отозвался месье Шоммер.

Анна поспешила к роскошному резному, инкрустированному эбонитовым деревом армуару, стоявшему в углу зала, и распахнула дверцы. Медленно и осторожно, так, словно в ящике лежала не картина, а спящий младенец, Пьер и Коррадо поставили его в шкаф и заперли дверцы.

Пьер шумно выдохнул:

– Ну вот, теперь она в безопасности.

Месье Шоммер, сняв шляпу, провел рукой по волосам. Анна заметила, что этот всегда подтянутый и элегантный господин выглядит изможденным, костюм его помят, волосы растрепаны. Она взглянула на Коррадо – тот отряхивал руки с удовлетворенным видом человека, хорошо сделавшего свою работу. Он перехватил ее взгляд, и Анна поймала себя на том, что невольно улыбается. Коррадо ей привычно подмигнул – она внезапно почувствовала себя так, будто вместо крови по ее венам хлынуло, запузырилось шампанское.

– Теперь неплохо бы что-нибудь перекусить. А сразу после этого возвращаемся в Шамбор, – объявил месье Шоммер.

У Коррадо округлились глаза от неожиданности.

Месье Шоммер подергал его за рукав:

– У нас с тобой есть еще работа. Множество экспонатов надо перевезти в другие хранилища, а ты мой лучший водитель.

– Да, конечно… – Теперь Коррадо старался не смотреть на Анну. – Но на этот раз вы поедете на пассажирском сиденье, рядом со мной, месье, – погрозил он пальцем Шоммеру.

Тот с улыбкой продолжил:

– Анну с Пьером нам придется оставить здесь – пусть помогут нашим начальникам отделов и другим кураторам с размещением коллекций.

Зимний ветер вдруг яростно взвыл у дверей замка Лувиньи, протиснулся ледяными струйками в щели на высоких оконных рамах. В камине задрожало пламя, и Анна поежилась.

Они вышли на площадку перед замком, где, хрустя гравием, парковались еще несколько припозднившихся грузовиков. Замок высился над ними, отбрасывая гигантскую тень на площадку и лужайки за ней. Анна и Коррадо наблюдали, как кураторы и другие музейные работники распахивают дверцы кузовов и выгружают все новые и новые ящики. Потом Коррадо перевел взгляд карих глаз на Анну – хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов.

Анна тоже молчала – она могла сказать лишь о том, что отчаянно желает, чтобы он остался, и других слов не находила. После долгой паузы девушка все же произнесла:

– Что мне делать дальше?

Коррадо пожал плечами:

– Выполнять завет месье Шоммера, наверное. Защищай ту синьору, спрятанную в шкафу, ценой своей жизни.

Потом Анна еще долго стояла одна на площадке у дверей замка. Она обхватила себя руками за плечи, пытаясь хоть немного согреться на холодном ветру, бесновавшемся в полях, смотрела, как оседает пыль, поднятая колесами грузовика, и слушала шорох листьев, облетающих с высоких деревьев.

БЕЛЛИНА

Флоренция, Италия1499 год

Однажды в баптистерии, около двадцати лет назад, Беллине пришлось пообещать синьору Герардини, что она до скончания своих дней будет заботиться о Лизе и защищать ее ценой собственной жизни. Держать обещание было бы нелегко, если бы Беллина не убедила себя в том, что ничего лучшего она не заслуживает и личного счастья ей не видать.

Но потом как гром среди ясного неба вернулся Стефано. И передал, что хочет с ней встретиться.

Беллина ушам своим не поверила, когда Дольче поделилась вестями о брате у колодца, где женщины стирали белье. Минул год со дня казни Джироламо Савонаролы и исчезновения Стефано. Беллина обходила склады красильщиков стороной и даже старалась не появляться у колодца, когда туда приходила Дольче. Но каким-то образом они ее разыскали.

Что от нее понадобилось Стефано спустя столько времени?

Беллина спешила, пробираясь сквозь толпу на оживленном рынке Сан-Лоренцо к берегу реки. У прилавков со съестным суетились хозяйки, закупаясь провизией к обеду. Беллина свернула в мясные ряды, где на железных крюках болтались окорока, покачивались под навесами связки чеснока и гирлянды сушеного перца. От запаха выдержанного соленого сыра рот наполнялся слюной.

Она ступила на Понте-Веккьо, сделала несколько шагов и остановилась в нерешительности. Крепко взялась обеими руками за перила, подставила лицо ветерку, который, кружа над мостом, трепал подол ее льняной юбки. Еще не поздно было повернуть назад, к дому Лизы. Некогда отчаянное желание обратить на себя внимание Стефано, перестать быть невидимкой, влачащей жалкое существование, заставило ее украсть крестильные дары детей Лизы. Речи Стефано толкнули ее на воровство у единственного в мире человека, доверявшего ей с самого рождения. Почему она это сделала? Чтобы заслужить похвалу и признательность мужчины, который едва ее замечал? Того, кто сделал ее воровкой и попросту исчез? Пусть теперь ждет ее на складе, гадая, куда она запропастилась, как Беллина сама ждала его долгие месяцы.

Ко всему прочему, Дольче передала ей у колодца послание от Стефано очень не вовремя, думала Беллина. В доме Лизы малышка Пьера снова занедужила. После той, первой, болезни щечки девочки порозовели, она была резва несколько месяцев, так что к ним вернулась надежда. Но потом ее опять одолела лихорадка, вернулись бледность и вялость, Беллина уговаривала девочку хотя бы поплакать, похныкать, выкричать свой недуг, но та была безмолвна и безучастна ко всему вокруг. Надежда вдруг разгоралась, когда в глазах Пьеры мелькала искра жизни и она вроде бы снова начинала интересоваться окружающим миром, и гасла, когда ее глаза становились пустыми и девочка проявляла безразличие ко всему. Беллина сильно привязалась к маленькой Пьере. Сын Лизы, Пьеро, рос озорным мальчишкой, а его сестренка, на год младше, была спокойной, тихой, ходила хвостиком за старшим сыном Франческо, Бартоломео, из комнаты в комнату. Франческо души не чаял в обоих сыновьях, пускал их в святая святых – свой рабочий кабинет, сажал к себе на колени, целовал пухлые пальчики, ерошил курчавые волосы. В такие минуты Беллина нянчилась с Пьерой, тихо пела ей старинные колыбельные, щупала горячий лоб, едва малышка забывалась лихорадочным сном.

Лиза снова была беременна и в последние недели страдала от жары – сильно потела, тяжело, переваливаясь, бродила по спальне, без устали обмахивалась веером. Она жаловалась на боли в коленях, в спине, в животе. Ей все время хотелось пить, и от большого количества жидкости отекали ноги. Беллина приносила ей мятный отвар и заставляла жевать листочки базилика, которые собирала на грядке во дворе. Но легче Лизе не становилось.

Теперь, стоя в сомнениях на мосту, Беллина думала о том, что Лиза и детишки все это время спасали ее от одиночества и тягостных мыслей о горящем на костре Савонароле, о разгроме фратески, о тайном побеге Стефано. Ее дни походили один на другой, тонули в рутине, состоявшей из уборки, стирки, нагоняев от свекрови Лизы и молитв. Она забывалась в бесконечной череде детских нужд – надо было неустанно вытирать носы, рты, попы, играть, утешать, кормить, отвечать на бесчисленные вопросы почемучек. Все это спасало ее и от круговерти мыслей, и от мучительной звенящей тишины в собственной голове.

А потом у колодца Дольче подошла поближе, зашептала ей на ухо, и на мгновение Беллину охватило забытое чувство – смесь ужаса, священного трепета и сладостной дрожи, – когда она узнала, что Стефано вернулся во Флоренцию. Он бежал из города накануне казни Савонаролы, сообщила Дольче, и целый год скрывался. А теперь через уцелевших фратески дал знать, что хочет видеть Беллину. Сказал, им «необходимо встретиться». Дольче повторила его доподлинные слова. И тогда лихорадочная жажда заслужить внимание и одобрение Стефано снова на мгновение проснулась в душе Беллины.

Она все еще медлила, стоя на Понте-Веккьо. Взгляд сам собой метнулся вдоль реки к красильным складам на берегу, и Беллина некоторое время рассматривала с высоты их массивные очертания. Понаблюдала за подмастерьями кожевников – те в мокрой от речной воды одежде развешивали шкуры сушиться на деревянных решетках. Наверное, Стефано уже там, ждет ее. Она словно ощутила его присутствие – по спине побежали мурашки – и быстро зашагала дальше по мосту.

Тот старый склад, где когда-то стояли красильные чаны, источая прогорклую вонь, и речные крысы подслушивали тайные речи на сходках фратески, уже не пустовал. Новый владелец привел там все в порядок, чтобы начать свое дело ради удовлетворения возросшего спроса на роскошные одежды. Поначалу Беллина растерялась, не зная, куда идти.

За последним складом в длинном ряду буйно разросся всеми забытый фруктовый сад. Беллина углубилась в заросли тутовника; за юбку цеплялись ветки и колючки, ткань трещала, но служанка лишь морщилась слегка, слыша этот треск и упорно продираясь сквозь переплетение виноградных лоз и кустарников. Посреди сада обнаружилась поляна. Там она увидела знакомый худощавый силуэт, и сердце чуть не вырвалось из груди. У Беллины перехватило дыхание, когда она шагнула на поляну из прибрежных кустов. Стефано сидел на перевернутой вверх дном деревянной бадье, широко расставив колени, и остругивал ножом сухую ветку. Долгие недели борьбы за жизнь маленькой Пьеры, злобные взгляды матери Франческо, тревожные мысли о греховной роскоши, в которой живет семья Лизы, – в одно мгновение все это исчезло из ее мыслей, испарилось.

– Беллина! – Стефано встал и шагнул к ней. Протянул было руки навстречу, но тотчас опустил их, не коснувшись ее.

Она опять замерла в нерешительности.

– Я не знала, где ты и что с тобой сталось…

Сейчас, когда они оказались так близко друг к другу, Беллина видела, что Стефано еще больше исхудал и осунулся за год скитаний. Он казался изнуренным и подавленным, совсем не тем человеком, что рассылал банды юнцов отбирать имущество у флорентийской знати. Огонь, полыхавший тогда в его глазах, теперь как будто едва теплился под слоем сажи и пепла.

Он так и не ответил, где был все это время. Вместо этого сказал утвердительно:

– Ты все еще живешь в доме Франческо дель Джокондо.

– Да, – с трудом выговорила Беллина.

Стефано кивнул и шагнул еще ближе. От него пахло по2том и грязной одеждой. И еще она ощутила какой-то странный металлический запах, похожий на запах крови.

– Они богатеют при новом… порядке, верно? – спросил Стефано.

В голове Беллины мгновенно закружились образы: стопки расписных позолоченных тарелок в обеденном зале, шелковые туфли в платяном шкафу Лизы, латунные блюда, кожаные сумки, бархатные плащи – все дорогие вещи, от которых ломятся шкафы и рундуки в доме Джокондо. Однако ответила она уклончиво:

– Мне мало что известно о делах синьора Франческо. Я лишь прислуживаю его семье и забочусь о Лизе. Но я не смогу… не стану больше у них… воровать. – Сердце на последних словах у нее уже колотилось так, что кровь гудела в ушах, а в горле пересохло до жжения.

На лице Стефано мелькнуло замешательство. Казалось, он хотел ей что-то сказать, но сдержался. А потом протянул руку и погладил ее шершавой ладонью по щеке. Оглушительная пульсация крови в ушах Беллины на секунду стихла.

– Нет, – произнес Стефано наконец. – Еще одно брошенное в костер шелковое платье уже ничего не изменит. Ты можешь сделать для нас гораздо больше.

– Я? – воззрилась на него Беллина.

Он кивнул:

– Конечно. Ты наши глаза и уши в доме Джокондо. Слуги умеют быть невидимыми для господ. Ты можешь стать ценным источником сведений, которые нам совершенно необходимы. Ты же наверняка слышала, что в городе тайно готовится почва для возвращения к власти Медичи. – Стефано смотрел на нее пристально, будто хотел понять, солжет она ему или нет.

Так или иначе, Беллина покачала головой:

– Я ничего об этом не знаю.

– Поговаривают, у Медичи нашлись влиятельные союзники в Риме. А здесь… что ж, здесь тоже осталось много таких, кто сумеет извлечь выгоду от их возвращения. Твой собственный хозяин, к примеру.

– Ты… – Беллина отчаянно вглядывалась в лицо Стефано, надеясь отыскать хоть намек на то, что он говорит не всерьез. – Ты хочешь, чтобы я шпионила для тебя? – Оттолкнув его руку, она попятилась к зарослям. Неужели именно для этого Стефано и позвал ее на берег? Для того, чтобы заставить шпионить за семьей Лизы?

Стефано принялся кругами расхаживать вокруг потухшего костра в центре поляны.

– Ты, находясь у них в доме, можешь раздобыть для нас больше бесценных сведений, чем сотни таких, как ты, выведают за его стенами.

– Ты хочешь, чтобы я приходила сюда, – дрожащим голосом продолжила Беллина, – и докладывала тебе о том, что делают друзья и родственники Франческо?

Стефано покачал головой:

– Нет, не мне. Ты помнишь Бардо, моего старшего брата? Он будет нашим связным. Ему удалось сохранить место мастера в одной из шелкодельных мастерских Франческо дель Джокондо, так что он лучше разберется в том, что ты ему расскажешь.

– А где будешь ты? Опять исчезнешь?

– Меня здесь хорошо знают как последователя Савонаролы, – сказал Стефано. – Теперь моя роль должна стать… менее заметной.

– А я, значит, должна остаться и шпионить за семьей Лизы? – Беллина попыталась заглянуть ему в глаза.

– Все не так просто, Беллина. – Он взял ее за плечи, и вдруг его глаза воссияли прежним огнем – оказывается, это пламя никуда не исчезло, даже сделалось ярче.

И Беллина вдруг задалась вопросом, почему она раньше не замечала истинной сути Стефано, его дара манипулировать своими последователями, как бесчувственными марионетками, дергая за веревочки. Как она могла быть такой легковерной?..

– Я много времени провел в раздумьях и решил присоединиться к сервитам. Праведникам, сложившим голову в борьбе за дело Савонаролы, надобно найти замену. Я приму послушничество в монастыре Сантиссима-Аннунциата.

Беллина лишилась дара речи, а Стефано, словно в порыве внезапной страсти, коснулся ладонями обеих ее щек, помедлил секунду – и вдруг приник губами к ее рту. Это был поцелуй, о котором Беллина мечтала, ибо сейчас вся его любовь к высшей цели, к Савонароле, к фратески сосредоточилась на ней, только на ней одной. Она ощущала Стефано всем телом, чувствовала его язык, его зубы. В этом поцелуе воплотилось всё – страсть, любовь, желание, вожделение. На миг Беллине почудилось, что она делает шаг с края обрыва и зависает в воздухе, в бесконечно длящемся безмолвии над пропастью, где нет ни силы тяжести, ни дна. На миг она поддалась иллюзии, поверив в ее реальность.

Но Беллина уже понимала, что поцелуй достался ей вовсе не потому, что Стефано видел в ней желанную женщину. И все-таки, как она могла так долго не замечать, что этот человек ею манипулирует – ею и другими тоже? Она подумала о Лизе, о маленькой Пьере, и вдруг все затмило одно-единственное желание – оказаться дома, рядом с ними и забыть про этот теплый, умеющий жалить язык.

Беллина уперлась крепкими, с детства привыкшими к черной работе руками в грудь Стефано и оттолкнула его изо всех сил. Он отшатнулся, но цепко схватил ее за предплечья. Тогда Беллина, рывком высвободив одну руку из его хватки, влепила ему пощечину. Это была звонкая пощечина загрубелой мозолистой ладонью, и Беллина вложила в размах всю свою энергию. В глазах Стефано отразилось глубочайшее потрясение.

Беллина кинулась в заросли тутовника, не обращая внимания на колючки, неистово прорывалась вперед, раздвигая ветки, прочь от Стефано. Преодолев участок с виноградными лозами, она бросилась бежать – от прошлого, от собственных иллюзий и заблуждений, оставляя их позади, как вырванные колючками тутовника лоскуты юбки, как старые тряпки на полу красильного склада. До дома она добрела на последнем издыхании, когда зарядил мелкий дождик. Продавцы на рынке Сан-Лоренцо раньше обычного свернули торговлю, закрыв прилавки от дождя деревянными ставнями. А на языке у Беллины так и остался солоноватый привкус от губ Стефано, его мускусный запах – в ее волосах.

* * *

– Тебе подойдут синие, polpetta? – Беллина стояла у шкафа в спальне Лизы и рылась в корзинке с яркими нитками для вышивания. – Желтые тоже прелестные. Что скажешь? – Она обернулась к Лизе. Та сидела к ней спиной – безмолвный неподвижный силуэт на фоне окна.

Беллина делала все, чтобы чем-нибудь порадовать Лизу, как-то ее отвлечь, но, казалось, смерть маленькой Пьеры погасила искру жизни и в матери. Несколько месяцев Лиза носила черные траурные одежды и отказывалась их сменить. Она вообще отказывалась что-либо делать. Девочку, нареченную Камиллой, родившуюся вскоре после того, как Пьеру отнесли в фамильный склеп, она вручила новой кормилице и целыми днями безучастно сидела с пяльцами и неначатой вышивкой на коленях.

Беллина обнимала Лизу, гладила по густым темным волосам, шептала какие-то утешительные, ничего не значившие слова, тихо пела те же песенки, которыми успокаивала ее в детстве, когда она обдирала коленку или хныкала от какого-нибудь девчачьего огорчения. Но теперь Лиза всегда молчала, лишь отвечала рассеянно и односложно, если ей задавали прямой вопрос. Она сидела у окна, устремив взгляд в пустоту, словно ничего и не видела за стеклом. Беллина подозревала, что Лиза опять беременна, но пока что точно не знала.

Служанку преследовала мысль, что надо было, наверное, достать из тайника в тюфяке тот коралловый амулет, который она украла много лет назад у своей госпожи, и надеть на шейку Пьере, пока та была жива. И что теперь надо вернуть его Лизе и признаться во всем, что она натворила.

Стоя у шкафа, Беллина поглаживала стопку расшитых шелковых тканей из мастерской Франческо на виа Пор-Санта-Мария. Под пальцами чувствовались выпуклые шовчики узора и шелковистый переливчатый шелк. Стефано хотел, чтобы вот такие чудесные вещи она бросала в огонь. Подумав об этом, Беллина вздохнула. «Если Стефано глупец, то я глупа вдвойне. Савонарола обморочил нас обоих». Она проклинала себя за наивность, вспоминала о единственном в своей жизни поцелуе и чувствовала отвращение, на смену которому приходила печаль.