Текст книги "Заметки о чаепитии и землетрясениях. Избранная проза"

§ 46. Когда в стране существует дао, лошади унавоживают землю; когда в стране отсутствует дао, боевые кони пасутся в окрестностях. Нет больше несчастья, чем незнание границы своей страсти, и нет большей опасности, чем стремление к приобретению [богатств]. Поэтому, кто умеет удовлетворяться, всегда доволен [своей жизнью].

§ 47. Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественно дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха.

Ван Вэй

 
Если лед скрыт в сосуде из нефрита,
Волна так холодна, как зеркало луны.
Сосуд, как и луна, от солнца яркого лучей сокрытый,
Сияет, как луна, сквозь прорезь [облаков],
Таит в себе замкнутый свет, внутри же нету тайны,
Там скрыта чистота, извне он как пустота.
 

Ван Вэй

С приходом весны повсюду разлились воды Персикового источника, и не разберешь, [где] священный источник, в каком месте [его] искать.

«Пишу в деревне у реки Ванчуань в пору долгих дождей»:

 
В чаще глухой в пору дождей
Вяло дымит костер.
Просо вареное и гаолян
К восточной делянке несу.
Белые цапли летят над водой –
Залит полей простор,
Иволги желтые свищут в листве
Рослых деревьев в лесу.
Живу средь гор, вкушаю покой,
Люблю на цветы смотреть,
Пощусь под сосной, подсолнухи рву,
От мирской тщеты в стороне.
Веду простую крестьянскую жизнь,
С людьми не тягаюсь впредь,
Но птицы, не ведаю почему:
Нисколько не верят мне.
 

«Когда Су Ши в 1060 г. посетил Кайюаньсы, храм, расписанный этими двумя великими мастерами <Ван Моцзе и У Даоцзы>, он написал стихотворение: «[Ван Моцзе] был глубоким поэтом. Он носил ирис у пояса, а его одежды были украшены душистыми орхидеями. Теперь, когда он [дал мне возможность] созерцать эту настенную живопись, [она мне показалась] очень похожей на поэзию [художника, поэзию] чистую и одинокую. В храме Будды послушники исхудалые, как журавли. Их сердца, как угасший пепел, который ничто не может оживить. Перед дверью два куста [молодого] бамбука. Их заснеженные коленца спускаются до обледеневших корней. Их переплетенные стебли, их смешанные листья бесчисленны, [они полны] движения. И все же [можно] проследить [каждый из них] вплоть до точки их связи. Сколь ни чудесен, сколь ни исключителен мог быть мастер У [Даоцзы], который почитал только искусство живописи, Моцзе улавливал его [дух] сверх внешних форм. Он, казалось, имел крылья бессмертного, чтобы улететь (се) из клетки».

Солнце садится, и сперва кажется, что это красный отблеск на облаках. А потом, постепенно, вырисовывается большой красный круг. Целиком его не видно, отсечен то нижний край, то верхний. Дым появляется на фоне шара того самого цвета – красного солнца. Вот это у нас видно в западное окно. Передают, что зарегистрирован сегодня подземный взрыв, силой шесть и шесть <десятых> балла в районе Семипалатинска, сегодня ранним утром. Остальные новости культурного свойства, я шучу. Сняли Любимова. Больше ничего не слышно. Испытания новой ракеты в Канаде прошли успешно. В этом году они больше производиться не будут. Угон французского самолета в Ливию. Ушло в отставку правительство Сирии по неясным причинам. Говорят, борьба за власть. Все это новости одного дня, накануне праздника восьмого марта. Обещали плана дать. Подчитываю «Мудрое вдохновение» Завадской, пора возвращать владельцу. Вон сколько выписал стихов. Внезапно вспомнил свое старое-старое стихотворение: Зимнее.

 
Дым из трубы не мог подняться выше.
И вот весь он здесь, на фоне стены.
Колокольня дальше говорит «Прощай!»
«Прощай» – я еду дальше.
 

Придумано в сильный мороз, когда дым не распространяется в воздухе, а висит в одном месте. Танки по-русски я пробовал писать время от времени и позже, но сейчас не вспомнить. Кроме одной:

 
Изнутри – снаружи, изнутри – снаружи,
Я стучусь в себя. Какой ты?
Розовая кукла? Отзовись.
 

Я их написал в подарок Элле Фингарет, но она, кажется, его не приняла или ей они не понравились. Были и еще какие-то, но не помню точно. Я готов считать их неудачными, и, кажется, с этих пор уже стихи не пишу. Да-да, я раньше приходил к выводу, что у меня сочиняется не стихотворение, собственно, а размышление, длиной в одну строку. Но пришлось бы часто очень грустить, чтобы потом записывать эти ламентации. Чаще, чем мне свойственно. Я не очень, оказалось, люблю предаваться грусти. Вот результат – отсутствие продукции.

Чем лежать да потеть не от жары, лучше встать, выпить чаю, походить и размяться. К такому выводу я прихожу в последнее время часто ночью. Сегодня еще работает радио, когда я встаю. Для очень одиноких людей эти передачи до часу ночи, для тех, кто работает не из-за денег, а из-за невозможности так прожить. Для тех, у кого на работе и приемника нельзя послушать или нет возможности его завести, для тех, кто должен тут просто сидеть на месте и может слушать. Это универсальное одиночество, но в других городах, наверное, еще не так дело поставлено. В смысле, что там и одиночество жесточе. Одиночество и его спутница, копошащаяся жизнь, распад жизни, что-то по ту сторону и алкоголизма и наркомании. Всякая бытовая патология и, как продолжение ее, и социальная патология. Вычеркивание людей из числа нормальных существ, постепенная деградация, скатывание к какому-то нижнему пределу. Все знакомое, что пережил или хоть одним глазком повидал. Реальность, отличная от социалистической, но с ней сосуществующая в больших масштабах. Пища для размышлений тем, у кого есть силы и способности размышлять. А наша жизнь и заявляется как существование для размышлений. Вот и пойми, что же – инстинктивное бытие или медитативное. Что же это – противостояние, неразрешимое противоречие. Мне кажется, что новая литература, в частности польская, занималась этой проблемой. Но у нас часто осуждают и эту проблематику как попытку выпятить ущербность, отсталость. Осуждали за это и отдельных художников и целые направления. Это, в конце концов, выражение национальной непримиримости и невольно всплывает выражение «великодержавный шовинизм», но это с одной стороны, а с другой – это и непримиримость человеческих темпераментов. Сегодня Вера пришла позже – праздновали на работе, и дала мне выпить три неурочных плошки «Лидии», и вот до чего я раздумался. 8 марта. Кончилась паста в шариковой ручке, дописывал с большим усилием, а новая ручка была под рукой. Эта тема очень обширная, просто так от нее не отпишешься. Жаль тут не польскую литературу или искусство, о положении дел в котором сейчас ничего и не известно, а, отчасти, жаль и самого себя, со своими настроениями, которым предлагается наступить на глотку. Эта тенденция так сильна в социалистической культуре, что контркультура, какая ни есть, буквально перестает быть производящей. Но и бесплодность, как и чувство одиночества, одна из характеристик современной жизни. У нее вообще так же много характеристик, как и у всякой, и не надо предаваться перечислению одних отрицательных. Надо мерно перечислять их, «с расстановкой», а не обязательно стихами. Мы с социалистической культурой не боремся, но не признаем ее проявлений, а спешить с этим некуда. Вот и производится не художественное, в традиционном смысле, произведение, а какая-то наукообразная публицистика, что ли. Горевать надо не о том, что журнал «Польша» плохим стал, а о том, что подорвана в себе самом творческая активность. Но на все есть свои причины. Может, и просто горевать не надо. Надо повторять и всем известное, как это. Вот с каким усилием пишешь, когда паста кончается, с таким же усилием и думаешь, так же затрачиваешь неоправданные усилия на размышления о простых вещах, которые так ясны. Надо ровнее думать, чаще возвращаться к одному, только так и перерешится эта проблема. И, конечно, надо думать одному и самому. Не оглядываться в этом на других, пусть мысли банальны.

Был на дне рождения у Киры, фотографировались. Это, должно быть, хорошо вышло. Смонтировали несколько картин, а перебрали уйму. С трудом подыскиваем место на стенах, перебрались в прихожую. Пили. Народ посматривает и делает какие-то не доходящие до меня замечания. Очень странно, что я привлекаю внимание. Что это? Излишняя женственность восьмого марта так на них действует, или что-то непонятное привлекает внимание ко мне? Я не понимаю, в чем дело. Косятся, как будто не у себя в городе. Слушали много джаза, поначалу внимательно, постепенно все более рассеянно. Привез «Японские легенды о чудесах». Дело было. Договаривались о том, как пристроить эту рукопись, говорили вообще о новостях. Настроение очень хорошее, и его ничто не портит. Погода очень мягкая, в магазине на Искровском полно напитков. Взял два «Кавказа». Разные дорогие вина продаются и водки всякие. Один «Кавказ» употребили, а второй так и остался. Может, вечерком кто-нибудь зайдет. Допились до «Апшерона». Вот жизнь.

9 марта. В праздничную ночь не сплю, читаю. Хоть ночью никто на тебя не смотрит. И дома еще выпил немного «Лидии». Теперь ее продают в бутылках с пробками. Не знаю никаких новостей. Пора отдать дневник Боре, обсуждали, как у него получить предыдущие тетрадки, надеемся, что он их обработал как следует, а с этой будет уже легче. Почерк разборчивый, и записи последовательнее идут. Будет ли он редактировать, ведь я пишу ничего не исправляя, как есть. Может, он не возьмется, тогда пускай Кира прочтет, кое-что ему наверняка интересно. Я бы мог больше о его дяде навспоминать, как я пытался безуспешно, еще со школьных времен, разузнавать о нем, но сейчас что-то больше не вспомнить. Может, и так понятно. Надеюсь. Это дело, потом разные другие дела – надо будет еще раз приехать в картинках порыться. Есть большая коробка, до которой руки не дошли. Хотим поснимать что-нибудь из работ на черно-белую пленку. С Эллой он нас снимал с одной картиной с цветами, к которой не удается пару подобрать. Мы сидели, как на литографии Герты Михайловны. Интересно, что из этого получится. Он только начинает со вспышкой снимать, а может, и нет, не знаю. Натюрморт мой чайный не достали, я бы хотел попробовать его снять. Он хорошо должен выйти на фотографии.

Завтра Вера уезжает на весь день своих навещать, надеюсь, что бутылку нам оставит, еще «Лидия» есть у нее, запасена. В нашем магазине думал вначале что-нибудь купить, но очередь такая, что даже не верится, таких я и на Белы Куна не припомню. Дошел туда почти, а там закрыто. Кира ходил за вином перед обедом, и ему ничего не досталось. Вот какие порядки, рады и «Кавказу». Нельзя сказать, что мы только из-за выпивки встречаемся. Я здесь это вижу. Передам ему дневник, пусть поступает как хочет. Может, и Эллочке будет что-то интересно из моих воспоминаний. Я о многом еще не вспоминаю, о наших московских похождениях, да и многих ленинградских знакомых. Одни уехали, о других еще не вспоминается.

Завтра собираемся на три дня уехать на Петроградскую. Вот там у пивных ларьков меня никто не помнит. Надо укол сделать, деньги получить, а мама собирается остаться у себя подольше. Хочет, чтобы мы пожили одни. Это не так уж важно. Я книги оттуда захвачу, и все мои они будут опять в одном месте. Хотелось бы все же в Эрмитаж попасть. Не знаю, наверное, не получится. Плохо, когда много заграничных выставок. Арманд Хаммер привез в Москву «Кодекс» Леонардо. Можно представить, что там делается, а он говорит, что удастся возобновить культурный обмен. Культурный обмен – это что-то, что проходит мимо простого народа, это как бы где-то не здесь. Во времена «Метрополитена» и выставок всякого золота это очень становится заметно, но, когда эти модные выставки следуют одна за другой, становится ни за ними не уследить, ни просто в Эрмитаж не попасть. А отделы Востока закрыты. Прямо настроение китайской поэзии. Привез еще Су Дун-по. Может, Верочка захочет попечатать. Есть поэма «Тайфун», сочиненная на Хайнане. Никогда ничего сочиненного там пока не встречал. Сборник маленький, но нарядный. А Тэрнер читается легко, несмотря на избыток незнакомых непереводимых слов и выражений. Успел только заглянуть. Мне казалось, что это на материале индийской мифологии написано, а оказывается, что все о первобытной мифологии. Но читается легко, если не вдаваться в суть разногласий между разными учеными.

Вышла еще книга курдского писателя, не знаю ее названия и не видал, но, кажется, у Миши она есть или будет. Можно будет глянуть, что это такое. Больше ничего нового, кажется. У них если есть новости иного рода, то они молчат, как-то не доходит до них.

Вот три подряд праздничных дня, а в воскресенье нужно на работу. Внимание рассеянное. Это недостаток. Хорошо и нехорошо одновременно пить помногу. Не ругаются дома, и то ладно. Вера сперва хорохорится, но потом уступает и соглашается, что я прав по-своему. От этого легче. Когда я возвращаюсь, они уже кончили читать свой детектив и быстро приготовляют праздничное мясо с фасолью. Но за едой говорят о том, что я, конечно, пьян. А я не пьян, но спорить не в силах. Просто рассказываю все как было и ложусь после еды. Неожиданно засыпаю. И когда просыпаюсь, время уже Канновера одного слушать. Боб Шэнк играет на флейте, но я еще не совсем пришел в себя. Мама уже легла, к тому же очень много музыки было днем.

Спасаюсь чаем да писанием. Читаю понемногу, курю. Несмотря на праздник, все тихо. С шумом гости уже разошлись. Ночью ненарушимая тишина в доме. Мне спокойно. Все успеваю до утра, но не чувствуется совсем творческого подъема, как-то делаешь все только привычное. Сегодня не надо выходить на улицу. И не надо действительно. Как не надо мешать другим заниматься своими делами. Развлекаться. Тут развлечение-то одно – пиво да вино. Вот не мешай тем, кто все остальное время занят делами. В будни у меня довольно времени для всего того, для чего у других в праздники только находится время. Скоро теперь уже наступит весна, но она в этом ничего не изменит. Кажется, школьники будут больше заняты, а так все круглый год одно и то же. Любоваться на отпускников я тоже не привык. Но и летом бывают будни, когда довольно свободно можно переделывать все свои дела. Я ходил в прежние годы много за вином и повадился брать его в магазинах у железной дороги. Там есть яблоневый сад, теперь аккуратно расчищенный, так вот как-то тут вина не оказалось, и я должен был пройти через него, и он был днем в будень полон загорающих. Я с этим как-то не сталкивался. Не все, значит, предпочитают ездить за город. Много, прямо много красивых девушек, и вообще, я понял, что мне там делать нечего. Но летом лучше, свободнее, не так скользко. Нет-нет, что-то нами делается.

Получается, что мы в праздники да под видом дня рождения работаем больше всего. Эх, надо бы Кире подарить эту «Вавилонскую башню», да обещали уже Маше, когда подрастет. У него, кстати, тоже никто не понимает по-венгерски, и разобраться в правилах игры нелегко. А в саду обещали городок аттракционов устроить. Не знаю, в шутку или всерьез. И когда это будет? Надо лечь полежать, рука устала.

Попалась пачка со слонами, а чай в ней гранулированный, что такое? Такая партия. Из другой пачки, такой же, заваривал в первый день праздника, был чай обычный, как всегда, а эту открыл и глазам своим не поверил. Чай хороший, до того крепкий – вырви глаз, пью не нарадуюсь, жалею, что мало. Есть еще пара пачек таких, да не знаю, что в них. Очень вкусный чай. Ночью он незаменим. Читаю «Японские легенды о чудесах». Это уж вторая такая книга, первая – «Корейские предания и легенды». Обычно подбирают рассказы, где высмеиваются буддийские монахи, а здесь наоборот. Большая редкость в наше время. Музыка сейчас передается неинтересная, слушать нечего, беру книжку, где ни откроешь, все прославление учения Будды. Вот корейскую книгу легенд нам просто удалось купить в «Букинисте», как-то утром зашли, и Вера ее без труда нашла. Я ее уже читал в больнице, и по внешности она была ей знакома. Спекулянтов хоть и много развелось, но таких, чтобы принимали Закон за чистую монету, нет совсем, поэтому с серьезной востоковедческой литературой полегче. В первом номере «Нового мира» за этот год напечатан роман У. Голдинга, Нобелевского лауреата. Тоже, наверное, можно достать. А «Японские легенды о чудесах», думаю, попадутся, если поискать. Правда, мы сейчас по магазинам не ходим. Я пью пиво и дальше ларька от дома не отхожу, тем более что он расположен возле торгового центра. А у Веры и Киры из-за работы времени нет шастать по «старым книгам». Все же я у него тут увидел полное собрание сочинений Салтыкова, отдельными выпусками. Купил где-то без двух последних выпусков за двадцать рублей и очень доволен. Мне бы такого Гончарова хотелось достать. Он не очень дефицитный. Да деньги все свободные уходят, совсем не остается. Пожалуй, мне не придется ехать на Петроградскую, что-то ссорюсь с мамой, все из-за вина. Провожу их, а сам лучше отсюда съезжу два раза в город. Не пить мне на Щорса, а я уже собрался у нее бутылки сдавать, ничего, так-то легче еще. Второй день праздника прошел незаметно, день был солнечный и, Вера говорит, теплый. Я не выходил, посматривал на гуляющих. Наверное, многие пьяны, и женщины тоже. Не резон тут шляться. Вот тут что-то переворачивается, и я думаю, что как много книг я ни терял и ни утрачивал, находил все же еще больше. И те, что есть, и те, что проходили через мои руки, все найденные. Каждая по-особенному. Можно книги любить.

Подслушал передачу, точнее хвостик передачи, шведского радио. Интервью с Г. Улановой, в процессе которого говорится, что на ее ногах воспитано целое поколение советских людей, а потом интервью с человеком, который участвовал в «Неделе любви», проводимой в шведских школах. Уланова тоже там, натаскивает «девочек». Никогда ею не интересовался, на ней не воспитан, из школ любви слыхал больше всего о школе любви по Генри Миллеру, но и в перспективе здесь нет никаких указаний на то, что он может быть издан или распространен как-нибудь. Приходит на ум, что вот города Богданова нет ни одного, но зато есть город Богдыханов, Пекин. Есть гора Богдо.

 
Где Волга прянула стрелою
На зовы моря молодого,
Гора Богдо своей чертою
Темнеет взору рыболова.
Слово песни кочевое
Слуху путника расскажет:
Был уронен холм живой,
Уронил его святой, –
Тем холмом пронзивши пажить.
А имя, что носит святой,
Давно уж тем краем забыто.
Высокий и синий, боками крутой
Приют соколиного мыта!
 

Вот городов с названием Леон на земле много: во Франции, в Испании, в Мексике, в Никарагуа. Есть мыс Леона в северной Африке, возле Сеуты, есть страна даже – Сьерра-Леоне, и есть в Австралии город Леонгата. Так что сидеть приходится за Леон отдельно, а за Богданов – отдельно. Вот отчего срока по плану порой так часты. Собственно, Сталин Богу молиться не запрещал, это уж в новое время вместе с евреями они выдумали что-то на сей счет. Вообще Богдо – бурятский святой, с этой стороны я чист. Но еще в пять лет я знал, что уповать мне остается в своей жизни на Китай только. В пять лет я это сообразил внезапно, почувствовал одновременно, что никто меня в этом понимать не будет, и испытал чувство той грусти, которую вечной можно назвать. Так что это весьма непросто. И об Тянцзине я знал с пятилетнего возраста, что, когда Мао умрет, там произойдет величайшее землетрясение второй половины ХХ в. Но, например, что под то и в Бирме будет не меньше, выводил сам, и на Новой Гвинее – сам.

Весной видно отчетливо далеко. Женщина между дальними деревьями высвечена вся, вплоть до сумочки, как асфальт виден подо льдом, как через лупу видно или как сквозь бутылку Хереса. Всю ночь – луна. Тринадцатое число. Очень сильный свет лампочек в одном окне привлекает мое внимание, я не понимаю, что я их раньше не замечал? Оказывается, я не видел ночью этого окна освещенным. И вот я гляжу на лампочки и вдруг над собой чувствую свет звезды, гораздо более слабый, но гораздо более сильный. Небо серое, и звездочки – это слабые точки на нем, но они отвлекают от головной боли, их нельзя выключить, как люстру надоедливую, с ними ничего нельзя поделать, и поэтому они сильней. Под утро небо начинает синеть, а луна краснеть, по мере своего приближения к горизонту. Она начинает бледнеть за утренними облаками, туманами и дымами, пока не садится за дома, почти уже растворившаяся в раннем рассвете. Здесь нет теневых сторон улицы, по какой бы стороне ни шел, солнце пригревает, лед сияет, смотри себе прямо под ноги. Очень полезно переделывать хозяйственные дела, замечаешь что-то особенное. Баночки с горчицей в сетке у человека – не из ближайшего магазина, ну а у меня и могло бы хватить только на баночку с горчицей, а так я пью пиво и покупаю белый хлеб, все примерно по двадцать копеек, каждая покупка. Вчера, нагруженный, возвращался из города и только у железнодорожного моста понял, как хорошо весной на воле. Никого нет на улицах, залитых солнцем, только какие-то девчонки колют лед на шоссе. Здесь, где дома даже не просто широко расставлены, а тянутся линией вдоль одной только стороны улицы, а вторая – железная дорога, солнце слепит вовсю. На асфальте лужи и характерное марево в воздухе, удерживающее людей в тенях где-то, где их и не чувствуется. Самое солнечное время я и привык проводить за решеткой и любоваться весной из окна, забранного сеткой. Это так несправедливо, ведь я как раз из тех, кого манит весенняя даль, кому хочется тут идти совершенно свободно. Перевожу от мамы книги свои, в расчете на книжный шкаф. Да, эта весна сделана. Пишут, что на Менделеевской линии поставят памятник Ломоносову к восемьдесят шестому году. На Белы Куна навалены кучи глины, что-то тоже затевают. Ну, не памятник же. Люди, если бы я не сидел так часто, почти все в транспорте были бы уже знакомые, а так я признаю только хоть отвратительные рожи. Обеденный перерыв, и белые халаты все на улице, придется спуститься попозже, я еще должен купить хлеб, какую-нибудь рыбку в томате для супа, да и вина вторая бутылка не помешает. Трудно разменять пятьдесят рублей у прилавка, приходится ждать кассиршу. «Иверия», это очень хорошо для нашего магазина. Тихо совершаю все свои покупки, вчера люди где-то брали тюльпаны-леденцы на палочках, но, видно, это где-нибудь на Славе или еще дальше. Тихо играет музыка Гагаку. Сижу дома. Все, что надо было, сделано. Остается попивать Херес и поджидать Веру. У нее сегодня будет работа по дому. Люди бредят весной, тут только понимая, что они уже не так молоды. Утром передача про вулканологов, довольно интересная, но однообразная. На днях в «Лен. правде» была заметка, что со спутника заметили дважды извержение вулкана в Арктике, в стороне от Аляски, неизвестного доселе арктического вулкана, а здесь показывают экспедицию на Эребус, подробно, с данными о силе ветра. Показывают озерцо лавы на дне кратера. Интересно. Г. Тазиев говорит о том, сколько людей погибло во время извержений этого времени – цифры внушительные.

Пап, с 29 янв. Уйгурсай посл. 2-ое суток – 30 толчков, 13–14 марта РОЭ землетрясение. Отправлена помощь.

Деревья, заметил, красноватые, желтые и зеленоватые даже, чем-то напоминает это золотую осень, но это только весеннее пробуждение посреди снега их к жизни. Воздух такой прозрачный. Передают, что в Москве, в Троицком переулке открылся музей хлеба. Выставлены всякие выпечные изделия.

И на завтра еще есть на пиво с вином. Херес продается второй день подряд. В газетах пишут об увековечении памяти Андропова. Город Рыбинск переименован в Андропов. Еще пишут об испанском триптихе Мыльникова, выдвинутом на соискание Ленинской премии, что он экспонируется на выставке, посвященной 225-летию Академии художеств. Я наливаю до краев пиалу с бело-зелено-золотым орнаментом чистой водой, и мне кажется, что это верно передает образ землетрясения. Дело не в том, что она расплескаться должна в случае подземного толчка, а в том, что, заглядывая в нее, мы видим воду прозрачную до дна и в ней содержится отражение будущего-предстоящего. Но сегодня холодно, ветер студит руки, и, пожалуй, далеко не стоит идти. Лед тает, так что среди дня будет час, когда запахнет весной, но точнее я этого времени не ловлю. Минус. Я уже переоделся в весеннюю одежду, да на март надежды плохи, пока солнце, а завтра, может быть, наступят холода. Теплится жизнь у пивных ларьков, тут что-то говорится и произносится. Звонила мама. К ней заходила за снимками врачиха, почему-то поднялась по черной лестнице. Пока все в порядке, Верочка ночует у нее.

Колумбийские повстанцы совершили нападение на город Флоренсию и освободили из тюрьмы сто двадцать пять человек. При этом было убито около двадцати повстанцев. Акция совершена в ответ на захват подпольной фабрики по производству кокаина, где было захвачено семнадцать тонн кокаина на сумму сто миллионов рублей.

А вообще-то и нет. Просто на вкус этих людей ты уже развращенный. Не понять, что их вкус извращенный, нельзя. Но это особенность окраин. Странно, что этот закон действует здесь, в новых районах. На Ивановской или на Народной это просто бедствие. В этом выражается, в какой-то степени, неприятие ими действительности. Но совершенно с другой стороны. То есть они не приемлют в ней нечто совершенно другое. В центре люди поневоле терпимее, но за первым же углом бурлят эти страсти. Сверху опричники, под ними балет. Они давят ИТР. И вот этот Т. Р. огрызается. Огрызается всенародно, не только они. Городское мещанство, как всегда, недовольно и культивирует свой взгляд, свое мнение. Без этого жизнь была бы невозможна, не имея никакого выхода своему недовольству, которое неизвестно на чем основано, они уже не люди. Но, чтобы из этого что-то вышло, город должен бы быть гораздо теснее. А так выходит, что и огрызаться-то им приходится только по праздникам. Люди искренно непорядочны. Это стихия. Как бы они ни были удовлетворительны с точки зрения властей, но ими полна тюрьма. И вот вой стоит у них внутри. С таким противоречием малограмотным и нечего думать справиться. Скольких людей я знаю в лицо, но не знаком по имени. Чем меньше такие знают, тем лучше. Каждый день новые новости. А вот узнаем ли мы их на улице? Нет. На улице стало уже ничего не узнать. Вертишь в руках газету, заглядываешь на последнюю страницу – ничего. А надо бы читать с начала. Сегодня там все сказано.

Предстоит построить новые дома на девять тысяч семей, двадцать три школы и т. д. в Папском районе. Последний сильный толчок произошел двенадцатого марта. Люди не живут в домах, даже дети занимаются в палатках, одеты еще по-зимнему. Сегодня показывали репортаж. Пятнадцатое марта. Дома, поврежденные, стоят, но их придется сносить.

Японские легенды о чудесах

О святом Сэйку с горы Сеся, что в земле Харима

«Бывший государь Кадзан дважды посещал гору Сеся. Во второй раз приезжал с монахом Энгэном. Тот запечатлел Сэйку во время вечерней молитвы. Когда Энгэн отложил в сторону кисть, содрогнулись горы, затряслась земля. Испугался Кадзан, задрожали и остальные. Сэйку же сказал: “Не бойтесь. Земля трясется оттого, что рисует меня монах алчный. И еще раз трясти будет”. И вправду – когда живописец работу закончил, земля и горы содрогнулись с силой. Кадзан упал и склонился перед Сэйку. Тут Сэйку почуял, что пришел его смертный час. Ушел он в свою келью и сел неподвижно, душа очистилась, и покой снизошел на него. Стал читать “Сутру лотоса”, дыхание его прекратилось, и Сэйку скончался».

Двадцатого марта семибалльное землетрясение на границе с Ираном. Ничего не сообщается о жертвах и разрушениях. Англия передает в десять утра, раньше других.

Весенние дни продолжались недолго. Был еще снегопад и морозы, и сейчас по утрам еще ниже десяти. Тут в субботу упал на льду у винного магазина и страшно ушиб руку. Пил анальгин, думали уже, что трещина, но постепенно боль отпустила, потом и опухоль спала. Новостей никаких. Кое-что прослышал про планы книгоиздательств. Книжка о Ван Вэе должна выйти со стихами, книг много обещают, да я сам планы не видел, знаю со слов Киры. С рукой сижу дома, читаю газету и «Японские легенды о чудесах». Пишут о доме, где родился Кафка, в Праге, о новооткрытых картинах Гойи, якобы нашли шесть холстов на тему «Детские игры», разные другие сообщения. Но на сейсмологические темы пока ничего не появляется. Наверное, уже слишком много по-ихнему коротких и распространенных заметок было. А мне все мало. Чуть не радуюсь, когда сообщают о новых землетрясениях. Парадоксальное состояние ума. Весна. На юге Туркмении уже девятнадцать градусов было. Там все не так, как у нас. Но я никогда не был в Туркмении, да и в Закавказье тоже. Тысяча триста шестьдесят третий год на Востоке. У нас туман постепенно сгущается. Сегодня буду один. Вере в среду в институт, и она должна помочь маме. Там и заночует. Вот у меня и целые сутки. Идет снег. Кира еще рассказал, что вышла книга-альбом в футляре – «Новгородские таблетки». Я тут посмотрел передачу об иконах Русского музея, и после этого показывали авторский вечер П. Аедоницкого. И это множество народа в зале, освещенном огромными люстрами, с мраморными колоннами, со многими исполнителями на сцене, мне казались иконописными сценами, я никак не мог от этого впечатления отвязаться. Был закат, я видел территорию детского сада, и его пустые игровые площадки вдруг тоже стали казаться иконописным пейзажем, а не голландским, как напрашивается обычно сравнение. Пустые, детей в этот день нет, на закате, ну совершенно иконописные клейма. Мне казалось, что все это в целом уже так отрепетировано. Сам Аедоницкий – заказчик своего торжества. Закат окрашивает нашу землю чем-то национальным русским. Но солнце село, и это впечатление прошло. Да и исполнителя на эстраде нельзя без натяжки считать персонажем иконы, скорее скоморох с ярмарки. Потом стали показывать фильм «26 дней из жизни Ф.М. Достоевского». Его я не смог выдержать. И правильно. Сны окрашиваются тем, что направлено на вызывание сильных эмоций. А я жду снов независимых и прозрачных, без стилизации под немчуру, таких, которые непосредственно предсказывают будущее и в которых создается новый образ, а не стилизованное под старину театральное действие. Три раза засыпаю и вижу три сна. Посмотри я больше передач, и сон стал бы еще более дробным. В последнем я пью вино с грузчиками нашего магазина прямо в торговом зале, в канун какого-то праздника, следующего за восьмым марта, но который я ошибочно хочу все время назвать восьмым марта. Может быть, это мусульманский Новый год, но получается, что в этот день и у меня день рождения, мне сорок два года. Вот какая путаница. У меня нет ни сумки, ни авоськи, и я покупаю для дома три бутылки вина красного до черноты, почти литровых, с названием «Дельцер». И это в бакалейном, чтобы не стоять в очереди за портвейном. Три бутылки умещаются как-то под мышкой. Я знаю, что мне скажут на это дома. Там тоже не любят красных вин, но стоять час в очереди, да еще на улице, это слишком. Тут я просыпаюсь. Этот сон был последний.