Текст книги "Глобальные, региональные и национальные тенденции развития экономики России в XXI веке. Избранные труды"

Важная проблема – кризис института семьи. В связи с повышением уровня жизни семья уже не обязательна для выживания. По данным переписи 2010 г., половина женщин не имеет мужа или детей. Ослабляется роль семьи в воспитании детей из-за занятости родителей, перегруженности бытовыми проблемами, потери нравственных ориентиров.

По данным исследования консалтинговой компании Aon Hewitt, уровень вовлечённости персонала в дела фирмы (готовность прилагать дополнительные усилия для достижения реальных результатов) в России (60%) ниже, чем в развитых зарубежных странах (80%). Социальная ответственность бизнеса сводится к добровольно-принудительному финансированию государственных функций. Социальное предпринимательство предполагает участие бизнеса в решении социальных проблем [61], расширение деятельности НКО, помогающих детям из неблагополучных семей, тяжелобольным, талантливой молодёжи, поддержанию межэтнического мира и согласия.

По данным международного исследования [62], для россиян характерна высокая ценность безопасности и защиты со стороны государства при слабой приверженности ценностям новизны, творчества, самостоятельности и риска. Число сотрудников правоохранительных органов в расчёте на 1000 жителей в России (9,7) намного выше, чем во Франции (2,0), Англии (2,3), США (2,2), Японии (2,9) при гораздо большем числе убийств и других тяжких преступлений. Население России в 2011 г. было на 20% меньше, чем в 1913 г. (143 и 175 млн), а число заключённых в 5 раз больше (862 и 194 тыс., максимум – 2,561 тыс. был достигнут в 1950 г., в 1985 г. их число составило 2,357 тыс., в 1991 г. – 1,254 тыс. при 290 млн населения – см. gks.ru, fsin.ru, prison.org). Число несовершеннолетних заключённых в России (13 на 100 тыс. населения) несопоставимо с Финляндией (0,06), Норвегией (0,3), Эстонией (6,3), Польшей (6,5) и другими соседними государствами. Более половины молодых россиян, по данным опроса Института социологии РАН, готовы переступить через моральные нормы ради успеха и денег.

Противодействие культурной деградации, социальному и этническому противостоянию, воспитание уважения к личности, закону, собственности и инновациям – главная цель культурной политики. Переход к инновационной экономике невозможен без смены культурной парадигмы, формирования новой системы устойчивых ценностей и моделей поведения. Предстоит преодолеть такие отмеченные Н. Бердяевым, И. Ильиным, П. Флоренским, П. Струве и другими философами черты российского менталитета как душевная и физическая лень, государственный патернализм (иждивенчество), пренебрежение ценностью человеческой жизни, утилитарность потребностей, низкий уровень рефлексии – способности критически оценивать в дальней перспективе окружающий мир и самих себя. Н. Бердяев отмечал, что русский человек обладает обострённым чувством социальной справедливости, но не видит неразрывной связи между правами и обязанностями, в нём слабо развито чувство ответственности и дисциплины. В воспитании человека общества знаний целесообразно использовать мировой опыт.

Культура нации, ее духовные и нравственные ценности стали ареной противоборства и конкуренции с радикальным исламом и международной финансовой элитой, которые стремятся подчинить весь мир своей воле. Радикальный ислам отвергает ростовщический капитал, алкоголь, наркотики и порнографию, чрезмерную роскошь, помогает бедным семьям. Однако насильственное подчинение мышления и поведения людей единому средневековому стандарту не совместимо с инновационным развитием.

III. Государство благосостояния в условиях системного кризиса

Вторая половина ХХ века ознаменовалась увеличением темпов экономического роста в развитых странах на повышательной фазе Кондратьевского цикла с 2% в 1820–1940 гг. до 4,5% в 1950–1960-х гг. и созданием социального государства благосостояния (welfare state). Начало его созданию положил Бисмарк, при котором в 1880-х гг. в Германии было введено медицинское и пенсионное страхование. В 1870–2007 гг. в США расходы на социальные нужды выросли, по данным ООН, с 7,3 до 36,6% национального дохода, в Англии – с 9,4 до 44,6, в Германии – с 10 до 43,9, во Франции – с 12,6 до 52,6%.

В мире выделяется три основных типа социальной политики: либерально-рыночная (США, ряд стран ЕС, Латинской Америки, СНГ), перераспределительная (Германия, страны Скандинавии), и переходная (Китай и другие страны ЮВА). В первом случае социальная политика финансируется за счет платы за социальные услуги, страховых отчислений, госдолга, а в США – эмиссии международной резервной валюты (по данным аудита в 2007–2009 гг. было эмитировано около 16 трлн долларов, но это не привело к инфляции, так как валюта была скуплена резервными фондами Китая, России и других стран). Перераспределительная система включает высокие социальные обязательства, компенсируемые за счет резко дифференцированных налогов (до 40% доходов и больше), бюджетных и внебюджетных фондов. В азиатских странах доля социальных расходов в ВВП втрое ниже, чем в странах ОЭСР, но в последние годы она увеличивается.

В исследовании Джорджтаунского университета (США) [63] подчеркивается провал либерально-монетарной модели и необходимость новой парадигмы социальной и здравоохранительной политики. Для Великобритании также необходим переход к новой модели государства благосостояния (advanced welfare states) [64]. Это требует реструктуризации рынка труда, перехода от частичных к системной реформе. Ее концепция стала основой конкуренции политических партий в Европе [65]. Государственный капитализм в Китае, а также в России вынужден учитывать западный опыт (develop the West) [66].

В США после кризиса 1930-х гг. была введена льготная медицина для неимущих и престарелых (Medicaid, Medicare) (доля их получателей с 1965 г. выросла с 2 до 16%), бесплатные купоны на продукты, которые в 2012 г. получали 46 млн американцев – на 74% больше, чем в 2007 г. Выплаты гражданам в 1960–2010 гг. выросли с 26 до 66% федерального бюджета и превысили поступления от их налогов. Доля граждан, получающих госпособия, в 1983–2011 гг., по данным статистики США, выросла с 30 до 48,5%, а трансфертов гражданам из бюджета – с 11,7 до 18,4% его доходов. Расходы на здравоохранение выросли с 9,5 до 16,3% личного потребления.

Удар по концепции социального государства нанесли три главных фактора: 1) сокращение темпов роста экономики развитых стран до 1–2% в 2010–2012 гг.; 2) увеличение доли лиц старше 65 лет (в странах ЕС в 2000–2012 гг. с 12 до 16%, а по прогнозу 2050 г. – до 29%), в Италии – с 18 до 21, в США – с 13 до 20% в 2050 г.); 3) сокращение числа производственных рабочих мест в связи с выводом их в страны с низкой оплатой труда. В США в 2000–2011 гг. это сокращение составило 32%, было закрыто более 42 тыс. производств, доля связанных с материальным производством рабочих мест в 1970–2011 гг. сократилась с 25 до 9%. Число рабочих мест для среднего класса в 2000–2011 гг. уменьшилось с 72 до 65 млн при росте населения на 30 млн чел. Доля рабочих мест со средним доходом в 1980–2011 гг. сократилась с 52 до 42%, а низкооплачиваемых – выросла с 30 до 40%.

Зарубежные экономисты (Х. Свердруп, Н. Рубини, П. Кругман и др.) пишут о начале заката современной технологической цивилизации, коллапсе социальной политики и англосаксонской модели социально-рыночного капитализма, основанной на невмешательстве государства в рынок, покрытии госрасходов за счёт рефинансирования долга и инвестирования преимущественно в финансовый капитал и недвижимость, а не в человеческий капитал и инфраструктуру. По оценке Global Risks Report-2012, выделяются основные социальные риски.

Первый из них – рост диспропорций в доходах населения. По данным Бюджетного управления Конгресса США, за последние 30 лет 1% наиболее богатых американцев увеличил свою долю в национальном доходе с 8 до 17%. Исследование Стенфордского университета в 177 крупных городах показало, что в 1970–2007 гг. доля среднего класса сократилась с 65 до 44%, а малоимущих – выросла с 7 до 17%. При этом оканчивает колледж 50% выходцев из состоятельных и только 10% – из малоимущих семей. По данным Powers Perrin, заработок высших менеджеров превышал оплату рабочего в 1980 г. – в 40, а в 2011 г. – более чем в 500 раз (в Японии – в 10 раз). По данным Pew Research Center, число американцев, считающих противоречия между бедными и богатыми слишком сильными, выросло в 2009–2011 гг. с 47 до 66% (среди белых с 43 до 65%, а среди афроамериканцев – до 74%), а очень опасными – с 15 до 30%.

Все это привело к росту социальной дезорганизации и коррупции, упадку квалификации. По данным Manpower Group число фирм, отметивших дефицит квалифицированных кадров, в 2010– 2012 гг. выросло с 14 до 52%. Долги семей составляют 154% годового дохода, 50 млн американцев не имеют медицинской страховки. Число личных банкротств резко выросло, в 60% случаев оно вызвано медицинскими счетами.

В Германии доля бедных составляет лишь 6%, в Швеции – 1,5%. Эти страны ограничили социальную дифференциацию. Первое место по темпам роста ВВП в Европе в 2011–2012 гг. заняла Швеция (4%), где децильный коэффициент Джини, как в Дании и Финляндии составляет 3–4, в Германии – 5–6, а не США (15) или Россия (16,5). Скандинавская модель социальной политики (высокие налоги и социальные гарантии) вопреки предсказаниям либертарианцев (в частности А. Илларионова), демонстрирует свои преимущества. В Финляндии бесплатное высшее образование, в том числе для иностранцев, в Норвегии – реальная диверсификация экономики, где в ведущих отраслях преобладает госсектор, в Дании – лучшая в мире система центров проживания пожилых людей (2/3 ВВП здесь перераспределяется за счёт налогов).

Как показали специальные исследования, сокращение социального неравенства ведёт к снижению распространенности сердечно-сосудистых и психических заболеваний, алкоголизма, наркомании и преступности. В г. Глазго (Шотландия) продолжительность жизни в богатых семьях составила 82, а в бедных – 54 года. Создание рабочих мест в реальной экономике – приоритет социально-экономической политики.

Важным социальным риском является экология, нехватка пресной воды, выбросы парниковых газов. Особенно это относится к Китаю, где доля городского населения, по данным Национального бюро статистики КНР, за 32 года в 1979–2011 гг. выросла с 19 до 52% (в России она выросла с 20 до 70% за 70 лет – в 1921– 1990 гг.). 400 млн китайцев пришли в промышленные города, многие из которых, в том числе Пекин, являются мировыми лидерами по загрязнению атмосферы, но где доходы втрое выше, чем в сёлах. В 2011 г. порог бедности в Китае был повышен с 0,55 до 1 долл. в день.

Китайская социальная политика весьма специфична. Ограничение рождаемости приведёт в 2013–2014 гг. к стабилизации числа трудоспособных и доли Китая в населении планеты (19%). Огромные средства экономит низкий уровень гособязательств в пенсионной сфере (престарелых родителей по закону обязаны содержать сыновья, но не дочери) и медицине.

Согласно отчету, подготовленному Всемирным банком совместно с китайскими учёными, дальнейший рост экономики невозможен без социальных реформ – роста уровня массового потребления, расширения социальных гарантий и численности среднего класса, сокращения разрыва в доходах (в Китае он намного выше, чем в России), коренного улучшения экологии.

Как отметил Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц (Vanity Fair. № 5. 2011), опыт Исландии, Греции, Португалии, Испании, Ирландии показал бесперспективность системы, где дутые активы банков (деривативы) в 11 раз превышают мировой ВВП, а социальные расходы финансируются за счёт роста долгов и дефицита бюджета. Другой лауреат П. Кругман отмечает мощный подъём народного недовольства неравенством доходов и чрезмерным влиянием денег на политическую систему.

З. Бжезинский [67] также считает, что рост неравенства подрывает социальную справедливость – фундаментальную основу стабильности государства. Огромные бесконтрольные финансовые транзакции по всему миру ведут к чудовищным спекуляциям и обогащению немногих.

В России социальная политика до сих пор финансируется за счет конъюнктурных доходов от роста цен на экспортируемое сырье. Неприемлемы попытки заменить их повышением налогов (2010–2011 гг.) или перераспределением расходов бюджета в пользу обороны и полиции (2012–2014 гг.). Источником устойчивого финансирования социальной политики могут стать только институциональные реформы [68].

Выводы

1. Развитие социального и человеческого капитала при переходе от рентно-долговой к инновационной экономике становится целью и одновременно главным фактором общественного прогресса.

2. Социальная политика стала главным предметом новой политэкономии. Существенно изменились ее субъекты, объекты, методы разработки и реализации. Автором предложено определение социальной политики, основанной на социальной справедливости, исследованы принципы ее организации и критерии оценки эффективности.

3. Выделены приоритетные направления социальной политики в условиях новой индустриализации, направленные не столько на перераспределение общественного богатства, увеличение пособий, дотаций и т. д., сколько на развитие массового предпринимательства, инноваций, повышение квалификации и производительности труда.

4. Исследование типологии посткризисной социальной политики показало преимущества ее институциональной модели над либерально-монетарной.

Статья написана по материалам отчета автора по гранту СПбГУ по теории инновационной экономики (2012 г.).

Литература

1. Morrison R. Marx, Durkheim, Weber: formations of modern social thought. London, 2006. 465 p.

2. Context of social capital: social networks in market and communities / eds. Hsung R.-U. et al. New York, 2009. 357 p.

3. Robinson L, Ritchie B. Relationship economics: the social capital paradigm and its application to business, politics, and other transactions. Farnham, UK, 2010. 272 p.

4. Hühll U. Te politics of corporate social responsibility: the rise of a global business norm. Frankfurt am Main, 2010. 368 p.

5. Vasallo F. Frames, social capital and political activism. New York, 2010. 205 p.

6. Fine B. Teories of social capital. London, 2010. 271 p.

7. Krippner G. Capitalizing on crisis: the political origins of the rise of fnance. Cambridge, Mass., 2011. 222p.

8. Van der Heijden H-A. Social movements, public spheres, and the European politic of the environment: green power Europe? Houndmills, UK, 2010. 222 p.

9. Larby V . Wired and mobilizing: social movements, new technology, and electoral politics. New York; Routledge, 2011. 111 p.

10. Social media and democracy: innovations in participatory politics / eds. B. Loader, D. Mercea. London, 2012. 275 p.

11. Cultural politics and resistance in the 21st century: community based social movements and global change in the Americas / eds. K. Dellacioppa, C. Webez. New York, 2012. 195 p.

12. Ideas and politics in social science research / eds. D. Peland, R. Cox. Oxford, Oxford University Press, 2011. 270p.

13. El-Ojeilil C. Politics, social theory, utopia and the world systems: arguments in political sociology. Houndwills, UK, 2012. 237 p.

14. Perspectives on Gramsci politics, culture, and social theory / ed. by S. Francese. London, 2009. 206 p.

15. Hamilton K. Sustaining economic welfare: estimating changes in per capital wealth. Washington DC, WB, 2000.

16. Полищук Л., Меняшев Р. Экономическое значение социального капитала // Вопр. экономики. 2011. № 12.

17. Gary A., Ellis B. Te global grapevine: why rumors of terrorism, immigration and trade matter. Oxford, 2010. 255 p.

18. Collier P. Wars, guns and votes: democracy in dangerous places. New York, 2009. 255 p.

19. Class struggle on the home front: work, confict, and exploitation in the household / ed. by G. Cassano. New York, 2009. 314 p.

20. Ставинская А., Никишина Е. Социокультурный ресурс модернизации республики Казахстан // Вопр. экономики. 2012. № 6.

21. Климова М., Сидорова Е. Человеческий капитал в Европейском союзе: государственный и наднациональный контексты // Вопр. экономики. 2012. № 8.

22. Knowledge workers in the information society / eds. C. McKercher, V. Vosco. Lanham, 2007. 325 p.

23. Tulgan B. Not everyone gets a trophy: how to manage Generation. Y. San-Francisco, 2009. 182 p.

24. Dickman A., Schwabe A., Schmidt J. Preparing the future workforce: science, technology, engineering and math policy in education. New York, 2010. 280 p.

25. Zhang X., Zhan S. Social capital: an alternative model to college graduation. Tallahassee. Fl, 2010.

26. Сторчевой М. Новая модель человека для экономической науки // Вопр. экономики. 2011. № 4.

27. Делавинья С. Психология в экономике: результаты эмпирических исследований. // Вопр. экономики. 2011. № 4.

28. Ольсевич Ю. Психология рынка и экономическая власть // Вопр. экономики. 2011. № 4.

29. Васильева О. Накопление человеческого капитала и изобилие природных ресурсов // Вопр. экономики. 2011. № 12.

30. Hauberer I. Social capital theory: towards a methodological foundation. Wiesbaden, 2011. 330 p.

31. Юдин Г. Экономическое и социальное: автономия сфер и дисциплинарные границы // Вопр. экономики. 2010. № 8.

32. Петросян Д., Фатхина Н. Экономический эгоизм и гуманизация экономики // Вопр. экономики. 2010. № 8.

33. Сасаки М., Сатье Ю., Ромашкина Г., Давиденко В. Доверие в современной России (институциональный подход к «социальным добродетелям») // Вопр. экономики. 2010. № 2.

34. Хлебников П. Крестный отец Кремля Борис Березовский или История разграбления России. М., 2001. С. 322.

35. Гринберг Р. Свобода и справедливость: российские соблазны ложного выбора. М., 2012.

36. Путин В. В. Россия: национальный вопрос // Независимая газета. 2012. 23 января.

37. Путин В. В. Социальная справедливость. Социальная политика для России. // Комсомольская правда. 2012. 13 января.

38. Афонин Ю. А., Жабин А. П., Панкратов А. С. Социальный менеджмент: учебник. М.: изд-во МГУ, 2004.

39. Макашева З. М., Калиникова И. О. Социальный менеджмент: учебник для вузов. М.: Юнити-Дана, 2002.

40. Иванченко В. К новым социальным императивам России // Вопр. экономики. 2008. № 2.

41. Черкасская Г. В. Системный подход в теории социальной защиты // Вестник С.-Петерб. ун-та. Сер. 5. 2010. № 3. С. 50.

42. Рубинштейн А. Я. «Группы и их интересы»: приглашение к дискуссии // Вопр. экономики. 2006. № 11. С. 81–94.

43. Бузмакова М. В. Социальная инфраструктура – важнейшее звено национальной экономики России // Проблемы современной экономики. 2011. № 1.

44. Якобсон Л. Экономический образ мыслей и законодательство о некоммерческих организациях // Вопр. экономики. 2012. № 8.

45. Россия и страны – члены ЕС. Росстат. М., 2011.

46. Осберг Л., Шарп Э. Индекс экономического благосостояния в отдельных странах ОЭСР // Международная ассоциация по изучению дохода и богатства. Обзор дохода и богатства. 2002. № 3.

47. Флербе М. За пределами ВВП: в поисках меры общественного благосостояния. // Вопр. экономики. 2012. № 2, 3.

48. Антипина О. Экономическая теория счастья как направление научных исследований // Вопр. экономики. 2012. № 2.

49. Ясин Е., Андрущак Г., Ивантер А., Косарева Н., Овчарова Л., Пономаренко А., Фадеев В. Социальные итоги трансформации или Двадцать лет спустя // Вопр. экономики. 2011. № 8.

50. Рышкус В. В. Новый критерий качества жизни в стратегии развития России // Проблемы современной экономики. 2011. № 3. С. 57–59.

51. Migration and development: opportunities and challenges for policymakers. Geneva, 2006. 54 p.

52. Migration and economy: global and local dynamics / ed. by L. Trager. Valunt Creek, 2005. 237 p.

53. Капелюшников Р. Спрос и предложение высококвалифицированной рабочей силы в России: кто бежал быстрее? // Вопр. экономики. 2012. № 2. С. 3.

54. Lay I. Poverty and distributional impact of economic policies and external shocks. Frankfurt am Main, 2007.

55. Growth, inequality and poverty: prospects for propoor economic development / eds. A. Shorrocks, R. Van der Kojeven. Oxford, 2011. 283 p.

56. Infrastructure for poor people: public policy for private provision. Washington DC, WB, 2003. 296 p.

57. Данилянич С. Л. Неравенство доходов населения: виды и последствия // Проблемы современной экономики. 2011. № 3. С. 59–63.

58. Матхов Т. Образование, социальный капитал и экономическое развитие (обзор основных исследований) // Вопр. экономики. 2010. № 8.

59. Димаджио П. Культура и хозяйство // Экономическая социология. 2004. Т. 5, № 3. С. 45.

60. Lazear E. Culture and language // Journal of political Economy. 1999. N 107 (6). P. 95–120.

61. Изотова Г., Зверева Н. Социальное предпринимательство: новый институт современной России // Экон. стратегии. 2011. № 9.

62. Магун В., Руднев М. Базовые ценности россиян и других европейцев // Вопр. экономики. 2010. № 12.

63. Beland D, Waddan A. Te politics of policy change: welfare, Medicare, and social security reform in the US. Washington DC, Georgetown University Press, 2012. 222 p.

64. Connell A. Welfare policy under new labor: the politics of social security reform. London, 2011. 189 p.

65. Picot G. Politics of segmentation: party competition and social protection in Europe. New York, 2012. 201 p.

66. State capitalism, contention politics, and large-scale social change / ed. by V. Rol-land. Leiden, 2011. 234 p.

67. Brzezinski Z. Strategic Vision: America and the Crisis of global Power. New York, 2012.

68. Бляхман Л. С., Чернова Е. Г. Две модели финансирования новой индустриализации // Проблемы современной экономики. 2012. № 2.