Текст книги "Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды"

Активно работая над «Мертвыми душами», Гоголь в то же время продолжал совершенствовать комедию «Ревизор», связанную с дорогим для него именем Пушкина. Он работает и над текстом, и особенно над сценическими проблемами комедии. Он часто пишет Щепкину в Москву, детально разъясняя ему особенности ролей комедии. В письме С. Т. Аксакову 5 марта 1841 г. из Рима он сообщает, что посылает ему приложение к «Ревизору» для публикации их в журнале «Москвитянин», с которым был связан С. Аксаков. Гоголь пишет в этом письме: «Здесь письмо, написанное мною к Пушкину по его собственному желанию. Он был тогда в деревне. Пьеса игралась без него. Он хотел писать полный разбор ее для своего журнала и меня просил уведомить, как она была выполнена на сцене. Письмо осталось у меня неотправленным, потому что он скоро приехал сам. Из этого письма я выключил то, что, собственно, могло быть интересно для меня и для него, и оставил только то, что может быть интересно для будущей постановки «Ревизора»…» Гоголь здесь имеет в виду «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора» к одному литератору». «Отрывок…» был напечатан в журнале «Москвитянин» в 1841 г., а позднее в приложении ко второму изданию комедии. Из друзей пушкинского круга самые доброжелательные отношения Гоголь до конца сохранил с Жуковским, последнее небольшое письмо которому написано Гоголем осенью 1849 г. и связано с завершением перевода «Одиссеи» Жуковским. Жуковский посещает Гоголя в Риме. В свою очередь Гоголь неоднократно посещает Жуковского в России и за границей, живет у него на квартире. Жуковский выполняет для Гоголя роль Пушкина: Гоголь читает ему главы из «Мертвых душ», а первую часть поэмы высылает целиком вместе с письмом 26 июня 1842 г. из Берлина. Летом 1846 г. Гоголь публикует в «Московских ведомостях» свою статью об «Одиссее», переводимой Жуковским.

До конца сохранил Гоголь отношения с Плетневым, к которому перешел пушкинский «Современник». Эти отношения были сложнее. Отвечая Плетневу на его совет заняться журналистикой, Гоголь пишет в письме от 17 марта 1842 г.: «У меня для этого нет терпенья. Нет, у меня нет для этого способностей. Отвлеченный писатель и журналист также не могут соединиться в одном человеке, как не могут соединиться теоретик и практик». Рассматривая направление журнала «Современник» как «скромное и чистое», Гоголь связывает эту направленность с именем Пушкина. «Ваш журнал не должен заниматься тем, чем занимается торопящийся, шумный современный свет, – пишет он. – Его цель другая. Это благоуханье цветов, растущих уединенно на могиле Пушкина. Рыночная толпа не должна знать к ней дороги, с нее довольно славного имени поэта».

Шло время. Гоголь работал над поэмой «Мертвые души», трудом всей его жизни, как бы завещанным ему Пушкиным. Первый том поэмы после долгих трудов, с большими цензурными сложностями, вышел в 1842 г. Готовит Гоголь и первое собрание своих сочинений. Активное участие в его делах принимает Плетнев. Мужает талант Гоголя, растет его авторитет. В рамках того великого перелома, который произошел в его сознании с отъездом за границу и с началом работы над «Мертвыми душами», он начинает ощущать себя пророком, усиливаются дидактические мотивы в его произведениях и письмах. К роли продолжателя дела Пушкина, подвигают его и старые литературные друзья, группировавшиеся вокруг журнала «Современник».

О Гоголе пишут Белинский и Герцен, переводят его на иностранные языки. М. Ю. Лермонтов читает ему свою поэму «Мцыри». Он встречается с А. Н. Островским, И. С. Тургеневым, А. Мицкевичем, с братом А. С. Пушкина Л. С. Пушкиным. Плетнев, считая себя продолжателем Пушкина, видел в Гоголе как бы автоматически перешедшего в его распоряжение преданного союзника. Такая позиция Плетнева и других старых товарищей стала раздражать Гоголя.

Ярче всего эти настроения проявились в его письме А. О. Смирновой 28 декабря из Франкфурта. Он пишет, что его «литературные приятели» не поняли смысла происшедшей в нем великой перемены, в результате которой он обратился к совершенствованию «души» своей, чрезвычайно далекой от совершенства. Его друзья проглядели, что он сошелся с «другими людьми», «родственнее» и ближе ему по духу. Старые друзья, занятые каждый своей «идеей» или журналом, видели в нем «прежнего человека» и старались привлечь на свою сторону, хотя он и прежде «не вполне разделял», по его словам, эти идеи. Холодность к их литературным делам Гоголь не отождествляет с холодностью к ним самим. Среди старых приятелей он выделяет Плетнева, который скорее по наивности «затянулся» в литературу. Меняется отношение Гоголя к журналу «Современник». Он пишет о Плетневе: «Ему вообразилось, что он, после смерти Пушкина, должен защищать его могилу изданием «Современника», к которому сам Пушкин и при жизни своей не питал большой привязанности, хотя издавал его собственными руками и хотя я тоже с своей стороны подзадоривал его на это дело. Журнал определенной цели не имел никакой даже и при нем, а теперь и подавно. Плетнев связывает с ним какую-то пространную идею, которую имеет всякий и толкует по-своему, впрочем, и сам он этой идеи в статьях своего «Современника» никому не дал понять. Но тем не менее он считает, что один только идет по прямой дороге, по которой должен идти всякий литератор, и всех, кто не помещает статей в «Современнике», считает людьми, отшатнувшимися и чуть ли не врагами тени Пушкина… Вот почему я избегал с ним всяких речей о подобных предметах, что повергало его в совершенное недоумение, ибо он считал, что я живу и дышу литературой». Конечно, плетневский «Современник» был слабее пушкинского, но все же написанная Гоголем через два года (1846) его статья «О «Современнике»» была излишне резкой. О каких же новых людях, с которыми сблизился Гоголь в эти годы, идет речь в этом письме? Судя по письмам, это славянофильская семья Аксаковых, особенно старший – С. Т. Аксаков, А. О. Смирнова, художник А. А. Иванов, работавший в то время над картиной «Явление Христа народу», Н. М. Языков, ставший другом Гоголя.

Активно общается Гоголь с бывшей своей ученицей М. П. Балабиной. В своих письмах он продолжает поучать ее, особенно в плане литературном. Он одобряет знакомство Балабиной с романом B. C. Миклашевичевой «Село Михайловское, или помещики XVIII века», распространявшемся тогда в рукописи (письмо Гоголя от 30 мая 1839 г.). Этот роман хорошо был известен и Пушкину, поместившему в третьем номере «Современника» свой отзыв на книгу Миклашевичевой. В отзыве он писал: «Недавно одна рукопись под заглавием «Село Михайловское» ходило в обществе по рукам и произвела большое впечатление. Это роман, сочиненный дамой. Говорят, в нем много оригинальности, много чувства, много живых и сильных изображений».

В письме М. С. Щепкину в августе 1840 г. Гоголь уточняет, какую шляпу должен надеть один из героев рекомендуемой им к постановке итальянской комедии: «В шляпе трехугольной, – пишет Гоголь, – не как носят у нас, что называют вареником, а в той, в какой нарисован блудный сын, пасущий стада, то есть с пригнутыми немного полями на три стороны». Этот образ распространенной в то время картины использовал и Пушкин в повести «Станционный смотритель», где изображен юноша-свинопас «в рубище и в треугольной шляпе». Можно сказать, до последних дней Гоголь сохранял в своей памяти образ Пушкина. Буквально за несколько месяцев до смерти (в письме М. П. Погодину в сентябре 1851 г.) он просит Погодина переслать П. В. Анненкову, работавшему над биографией Пушкина, имеющиеся у него материалы. «По мере сил удовлетвори», – просит он Погодина.

А. С. Пушкин

Пушкин в Лицее, как и Гоголь в Нежинской гимназии, основательно изучали классику. Образы и мифы древнегреческой и древнеримской литературы Пушкин постоянно использовал в своем творчестве, в письмах. В письме лицейского пери ода в декабре 1816 года к дяде, известному поэту В. Л. Пушкину, он сравнивает его поэзию

 
«…с гневной музой Ювенала
Глухого варварства начала…»
 

Молодой Пушкин прекрасно чувствовал стиль и сам дух классической поэзии. В письме к брату Л. С. Пушкину, уже после лицея, в сентябре 1822 года, он критикует Кюхельбекера, который, по словам Пушкина, решил «воспевать Грецию, великолепную, классическую Грецию, Грецию, где всё дышит мифологией и героизмом, славянорусскими стихами, целиком взятыми из Иеремии». «Что бы сказали Гомер и Пиндар?» – добавляет он. У Пушкина свои критерии оценки творчества классиков. «У римлян, – пишет он А. А. Бестужеву в 1825 году, – век посредственности предшествовал веку гениев, – грех отнять это титло у таковых людей, каковы Виргилий, Гораций, Тибулл, хотя они, кроме двух последних, шли столбовою дорогою подражания. Критики греческой мы не имеем». Из числа подражателей Пушкин исключает только Горация. Пушкин с нетерпением ожидал выхода в свет «Илиады» Гомера в переводе Н. И. Гнедича, а появление перевода в январе 1830 года встретил краткой заметкой в «Литературной газете». Он противопоставляет «Илиаду» и ее перевод как «образец величавой «древности», модным «блестящим безделкам» современных писателей и называет труд переводчика бескорыстным, вдохновенным «подви гом», которому посвящены многие, «лучшие годы жизни». В «Объяснении…», опубликованном через месяц, Пушкин защищает Гнедича и редактора «Литературной газеты» Дельвига от нападок С. Раича, увидевшего в одобритель ной заметке Пушкина признак «партийной» солидарности. Пушкин отмечает, что, с его точки зрения, значение имеют только чисто литературные оценки. Ссылаясь на незнание греческого языка, Пушкин собирается дать отзыв о переводе Гнедича позднее. В стихах Гнедича, в которых Пушкин отмечал удачные строки, в то же время было, по его замечанию, что-то «жесткое». На это Пушкин указывал в стихотворном послании начала 1820-х годов («На Гнедича»). К переводу же Гнедича он относился одобрительно, указывая, что Гнедич «… воскресил Ахилла призрак величавый Гомера музу нам явил.» («Из письма к Гнедичу»)

В конце 1820-х годов в печати появились отрывки из перевода «Илиады» Жуковским, а в конце 1840-х годов он переводит «Одиссею» Гомера. В этом соревновании переводчиков Гомера Гнедича и Жуковского Пушкин скорее всего на стороне Жуковского. Но еще в 1832-м году, то есть спустя два года после выхода «Илиады» в переводе Гнедича, он пишет стихи «На перевод «Илиады», используя уже собственные силы в гекзаметре: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи, Старца великого тень чую смущенной душой».

Видимо, окончательной оценкой перевода Гнедича следует считать неопубли кованную эпиграмму-миниатюру «К переводу «Илиады» (в этом жанре Пушкин был беспощаден к друзьям):

«Крив был Гнедич-поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод».

Здесь можно уловить печать балагурства, характерного для дружеских эпиграмм Пушкина.

Н. В. Гоголь

Можно отметить три этапа в изучении Гоголем древнегреческой и древнеримской литературы. Гимназический период – по программам Нежинской гимназии; второй этап – середина 1830-х годов (1835–1837), связанный с коренным изменением литературных интересов Гоголя: он начинает работу над «Мертвыми душами», учится у мастеров, особенно у Гомера, и выезжает за границу; третий период – 1844–1845 года, когда он работает над «Учебной книгой словесности русского юношества» и «Выбранными местами…» Этот интерес легко установить, основываясь на его переписке. В «Выбранных местах…», сравнивая русскую комедию с древнегреческой, в частности комедии Фонвизина и Грибоедова с комедиями Аристофана, Гоголь отмечает, что Аристофан высмеивал отдельную личность с ее пороками, стараясь утвердить истину в добре, тогда как русские комики выступали против пороков всего общества, продолжая борьбу света с тьмой, начатую Петром I. Поэтому русские комедии не столько художественные создания, сколько реальные средства «очищения» страны от «сору и дрязгу». В «Учебной книге словесности для русского юношества» Гоголь рассматривает проблемы жанровой специфики древнегреческой поэзии, в частности эклоги. Он указывает, что эклоги Виргилия лишь по внешней форме сельские стихи. На самом же деле эти эклоги представляют собой восхваления, по словам Гоголя, «приемлют вид од, гимнов, ничуть не уступая по возвышенности одам Горация». Эклогой он считает «состязание Гомера с Гезиодом» в вольном переводе Батюшкова элегии Мильвуа «Combat d’Homere et d’Hesiode» (У Батюшкова – «Гезиод и Омир – соперники»). В дальнейшем имя Гомера приобретает у Гоголя символику святости. В 1847 году в письме к П. В. Анненкову он пишет: «Проведя долгое время за Библией, за Моисеем, Гомером – законодателями веков минувших, читая историю событий, кончившихся и отживших, наконец наблюдая и анатомируя собственную душу… я… стал на время чужд всему современному… проснулось во мне любопытство ребенка». С «Илиадой» Гомера связывает Гоголь вопрос об отношении Пушкина к идее монархии, утверждая в «Выбранных местах…», что «только по смерти Пушкина обнаружились его истинные отношения к государю и тайны двух его лучших сочинений». Гоголь пересказывает историю о бале в Аничковом дворце, на который Николай I опоздал, якобы увлекшись чтением «Илиады». Только Пушкин, с его поэтическим чутьем, заметил причину этого опоздания императора и написал по этому поводу оду «К Н***»:

 
С Гомером долго ты беседовал один.
Тебя мы долго ожидали.
 

Гоголь ошибся с адресатом стихотворения. На самом деле оно посвящено Гнедичу и под этим названием уже было известно читателям (Белинский упоминает о нем в цикле статей о Пушкине). Об ошибке Гоголю сразу же указал в своем письме С. П. Шевырев. Любовь Пушкина к царю Гоголь иллюстрирует также отрывком из стихотворения Пушкина «Герой»:

 
…Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор, —
Клянусь, тот будет небу другом,
Какой бы ни был приговор
Земли слепой.
 

Здесь Пушкин описывает посещение Николаем I холерной Москвы в 1830 году. Цитирует Гоголь в связи с этим и отрывки из стихотворения Пушкина «Пир Петра Первого», которое он называет «Пиром на Неве». Видимо, он цитирует это стихотворение по памяти, так как в цитате отмечаются пропуски и неточности. У Гоголя:

 
Нет, он с подданным мирится,
Виноватому вину,
Забывая, веселится,
Чарку пенит с ним одну.
Оттого-то пир веселый,
Речь гостей хмельна, шумна
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
 

Цитируемый здесь Гоголем конец стихотворения у Пушкина выглядит так:

 
Нет, он с подданным мирится,
Виноватому вину,
Отпуская, веселится,
Чарку пенит с ним одну.
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики
В Петербурге-городке
И пальба и гром музыки
И эскадра на реке;
Оттого-то в час веселый
Чаша царская полна
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
 

Гоголь подает Пушкина как провозвестника идеи монархии. Даже в стихотворении «Памятник», по мнению Гоголя, Пушкин «умел благоговейно поклониться перед теми из них (венценосцев – Л. К.), которые показали миру величество своего званья». Гоголь отмечает, что в России писатель вообще нечто высшее, а Пушкин – тем более, так как он, говоря словами Гоголя, «был знаток и оценщик всего великого в человеке». Какое-то время Гоголя интересует «Илиада» Гомера как образец эпического жанра поэзии. Он, как и все, знает о готовящемся переводе Гнедича и о выходе ее в 1830-м году. В 1833-м году, в связи со смертью Гнедича он упоминает «Илиаду» в письме к Данилевскому и рекомендует последнему читать поэму. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями», говоря о литературных влияниях Пушкина, отмечает это влияние и в творчестве переводчика «Илиады». Переводил Гомера и самый близкий после гибели Пушкина Гоголю писатель – Жуковский. В начале 1848 года, накануне путешествия Гоголя в Иерусалим, он в своем письме рекомендует Жуковскому полное, компактное, подстрочное парижское издание Гомера 1846 года. С выходом в свет монументального перевода Жуковским гомеровской «Одиссеи», Гоголь стал рассматривать «Илиаду» лишь как «эпизод» в сравнении с «Одиссеей». Перевод «Одиссеи» Жуковского опубликован в 1849 году. А письмо Гоголя к Н. М. Языкову с анализом перевода, включенное в «Выбранные места…» было опубликовано в «Современнике» еще в 1846-м году. Следовательно, он анализировал «Одиссею» Жуковского по рукописи. По его мнению, это было необходимо, так как читатель должен быть предварительно подготовлен к восприятию такого сложного произведения, как «Одиссея». Эту задачу и должна была выполнить глава об «Одиссее» в «Выбранных местах…» (1847), куда вошло письмо Н. Языкову. Это письмо представляет собою седьмую главу «Выбранных мест…» под названием «Об «Одиссее», переводимой Жуковским». Именно «переводимой», так как книга Гоголя вышла двумя годами ранее перевода Жуковского. Анализ «Одиссеи» позволил Гоголю в исповедальной форме представить читателям сформировавшееся к середине 1840-х годов новое его миросозерцание, новые духовные параметры его личности. Он ссылается при этом на огромное богатство содержания гомеровской поэмы, представленной к тому же на одном из «богатейших» европейских языков, каким является, по мнению Гоголя, русский язык. К этому своему труду Жуковский подготовлен был всей его предшествовавшей жизнью. Этой подготовкой явились его переводы с других языков, обеспечившие адекватную передачу стиля и духа поэмы Гомера, не копию, а, по выражению Гоголя, «слово живо» великого автора. Это не просто перевод, а «воссоздание», «воскресение» Гомера. В современных застойных условиях, говорит Гоголь, породивших «больные произведения», поэма произведет благотворное влияние на всё общество и на каждого его члена в отдельности, независимо от сословной или социальной принадлежности. «Одиссея», полагает Гоголь, станет всеобщим, «народным» чтением. Нравственная сила поэмы, по мнению Гоголя, не снижается «греческим многобожием», так как Христа и апостолов в то время еще не было, а русский «народ смекнет, почему та же верховная сила помогала и язычнику за его добрую жизнь и усердную молитву, несмотря на то, что он, по невежеству, взывал к ней в образе Посейдонов, Кронионов, Гефестов, Гелиосов, Киприд и всей вереницы, которую наплело играющее воображение греков». Божью молитву заменяло Одиссею, по мысли Гоголя, обращение к своей душе, к своему сердцу. Он отмечает великие художественные достоинства поэмы – глубокий и верный психологизм, яркость эпизодов, знание обычаев и законов того времени. Здесь нет длиннот и поучений, это живой рассказ реально существовавшего великого автора.

Анализируя поэму, Гоголь определяет пять принципиальных, значимых позиций. Во-первых, «Одиссея» окажет воздействие на писателей, внеся ясность в их умы и, подобно лоцману, выведя их к свету простоты, спокойствия и уравновешенности. Во-вторых, поэма подействует на развитие эстетического вкуса и освежит критику, которая ныне запуталась и несет, как говорит Гоголь, всевозможную «дичь». В-третьих, «Одиссея» своим стилем русской речи будет содействовать очищению русского языка, который, по мнению Гоголя, не достиг своей «полноты» не только у Жуковского, но даже у Пушкина и Крылова, превосходивших Жуковского «точностью выражения». В-четвертых, поэма Гомера окажет воздействие на ученых и науку, обогатив их наглядными сведениями из жизни древнего мира, включая его нравы и быт. Наконец, пятое, – «Одиссея» воздействует на «дух» современного русского общества, болезненного, ропщущего, неудовлетворенного, своими идеями спокойствия и «величавой патриархальности». Гоголь противопоставляет красоту и стройность древнего мира, с его несложной техникой, современному «мелкому», «лоскутному» «неряшеству» так называемого «европейского совершенства». Таким образом, взгляды Пушкина и раннего Гоголя на литературу Древнего мира мало чем различаются: они возводят к ней возникновение европейских литературных традиций. К переводу «Илиады» Гнедичем Пушкин относится несколько скептически, усматривая в нем стилистическую односторонность; у Гоголя замечаний по переводу Гнедича нет. Ко времени выхода в свет «Одиссеи» в переводе Жуковского Пушкина уже не было в живых, хотя он мог быть знаком с фрагментами перевода. Для Гоголя же гомеровская «Одиссея» в переводе Жуковского явилась символом литературного совершенства, энциклопедией мудрости, позволившей ему изложить обновленную систему своего миросозерцания на завершающем этапе жизни и творчества. При этом обласканный поначалу своими великими современниками Пушкиным и Белинским, уверовавший в свое пророческое предназначение, Гоголь декларировал свои идеи в качестве святых предначертаний для всего человечества.