Текст книги "Прощальные вспышки Родины"

Белый пар на голубом фоне

Во время Блокады самая выгодная работа была у дворников, потому что Правительство доверило им вести учет трупов в домах, которые они обслуживали. Они регулярно ходили от двери к двери и считали мертвецов. На тот случай, если никто не откроет им дверь, у них были ключи от каждой квартиры.

Появилось много квартир, где все жители умерли. Кто угодно мог зайти в такую квартиру и взять все, что он захочет. Собственно говоря, это трудно было рассматривать как воровство, потому что в этих квартирах вещи выглядели, словно грибы в лесу – они были ничьи. Дворники находили эти полезные квартиры раньше других людей, поэтому они становились богачами. Конечно, не все дворники поступали так. Были дворники, которые сдавали вещи государству.

Но для баланса были и такие дворники, которые убивали своих полуживых подопечных, чтобы как можно скорее завладеть их вещами.

Во всяком случае, черный рынок процветал. Вы могли там, для примера, обменять ваше обручальное кольцо на полбуханки хлеба. Мясные котлеты стоили меньше, чем хлеб, но моя бабушка, которая иногда пользовалась черным рынком, никогда не приносила мясные котлеты, и я удивлялся этому.

Тот декабрьский день был очень солнечный, но такой холодный, что плевок превращался в ледышку еще в воздухе. Эта ледышка каждый раз падала на землю с новым звоном. Мне нравились эти звуки, и я часто сплевывал, хотя мой рот был постоянно сухой из-за голода.

Моя бабушка и я шли за водой. Ни водопровод, ни канализация не работали, поэтому это было трудно – достать хорошей воды. Мы брали ее из реки Фонтанка, недалеко от нашего дома. В ту же самую реку, только ниже по течению, люди бросали свои экскременты. Когда-то Фонтанка была прекрасным местом. Русские цари обнесли ее гранитом, вдоль нее стояли прекрасные дворцы, и люди приходили туда отмечать праздники. Сейчас вы чувствовали запах этой реки за полкилометра.

Был очень солнечный день. Солнце буквально слепило меня, но несмотря на это я мог видеть мужчин и женщин, лежащих на земле. Мне было шесть, и я понимал, что эти люди уже умерли или должны скоро умереть, и я глядел на них без особого интереса. Большинство из них не двигалось, однако один мужчина еще шевелился.

Было очень трудно набрать воды, потому что полынья то и дело замерзала, и около нее там скопилось много народа. Наконец моя бабушка наполнила ее ведро и мой чайник, и мы направились домой.

Мужчина, о котором я говорил, еще был на своем месте, но он уже не шевелился. Он лежал лицом вниз, его ягодицы были вырезаны. Там не было крови, только белый пар красиво поднимался в голубое небо. В этот момент я понял, почему моя бабушка никогда не приносила мясных котлет с черного рынка.

Зрелище было прекрасное, глаз не отвести – белый пар на голубом фоне, но моя бабушка упала и пролила воду, которую мы набрали с таким трудом. Она лежала совершенно неподвижно. Я подумал, что она умерла, и пошел искать дворника, чтобы не оставлять ее на улице, а похоронить в земле.

Нагоняй ни за что

В детстве я был счастливчик – водил тесную дружбу с двумя аристократками. Я уже рассказывал об одной из них, грузинской княгине. Вторая благородная персона голубых кровей была наша соседка, бывшая графиня. В те дни мы имели шикарную квартиру. Там были три комнаты, и ванная, и кухня, и очень длинный коридор, по которому я обычно катался на трехколесном велосипеде. Мы с моей мамой и бабушкой занимали две комнаты, графиня располагалась в третьей. Когда-то, в свою лучшую пору, она была прекрасна. К тому времени, о котором я говорю, ей было пятьдесят, и я помню, у нее были черные волосы и черные жгучие глаза, как у цыганки.

Моей маме было двадцать семь, и она дружила с графиней. Мама когда-то мечтала знать иностранные языки и изучала французский в институте, но как дочь Врага Народа она была исключена, поэтому графиня учила ее и меня французскому. Мы учили наизусть разные басни. Графиня говорила, что один Бог знает, кто написал эти басни – даже древние шумеры уже знали их, и они попали в Европу через античного грека Эзопа, во Францию – через Лафонтена, в Россию – через Крылова, и сейчас в мире существует больше ста вариантов этих басен, когда она думает об их странствиях, у нее голова идет кругом.

Я часто заходил к ней в комнату. Там было много книг и толстых журналов. Мы с ней отбирали какие-то из них для нашей печки – никто не знал, когда кончится блокада, и мы все должны были заботиться о тепле в квартире.

Моя мама тоже помогала нашей соседке. В те дни люди получали свою скудную еду по специальным продовольственным карточкам, и жизнь была достаточно простая – если вы теряли эти карточки, вы умирали от голода раньше остальных. Графиня боялась потерять свои карточки, поэтому моя мама держала их у себя и отоваривала вместо графини. Конечно, моя мама всегда отдавала ей всю полученную для нее еду.

Мы все мечтали о хлебе и сахаре больше чем о любой другой еде. Однажды моя мама принесла маленькую коробку соевых конфет. Это был великий праздник, и она угостила нашу соседку. После этого мы с мамой начали распределять, кого из наших знакомых мы еще угостим, а сколько конфет мы сами будем есть каждый день. Я не помню, почему мы сидели на кухне и почему эта коробка лежала в шкафу в нашей комнате, но я хорошо помню, как мы вернулись в комнату и увидели графиню, стоящую на стуле перед шкафом. Она держала в руках нашу коробку и яростно бросала конфеты себе в рот. Она была так занята, что не заметила нас.

Моя мама повернулась, чтобы уйти незамеченной, но я закричал и бросился к графине, сбив ее со стула, так что конфеты разлетелись по всей комнате.

Графиня смотрела на нас, как будто она только что очнулась от ночного кошмара. Она зарыдала и стала повторять одну фразу «Боже, о Боже, до чего я дошла!» Моя мама обняла ее и начала быстро – быстро что-то говорить ей по-французски, но графиня не слышала и не видела ничего и только повторяла и повторяла «Боже, о Боже, до чего я дошла!» Потом они обе покинули комнату.

Когда моя мама вернулась, она молчала, зато я продолжал плакать. Я кричал, что мы должны позвать милиционера, пусть Советская Власть убьет ее, как она убила ее отца и ее мать!

И тогда моя мама ударила меня по лицу.

Моя мама, она всегда была маленькая и слабая, и блокада сделала ее еще меньше и слабее, но она ударила меня изо всех ее сил, и я потом долго страдал от головной боли и старался понять, что я сделал плохого, чтобы заработать такой нагоняй.

Новогодняя ёлка во Дворце пионеров

Я не думаю, что Сталин особенно любил детей. Сейчас говорят, что Министерство Внутренних Дел в то время выпустило инструкцию, разрешающую пытать детей с четырнадцати лет. Если это правда, то эта инструкция была одобрена Сталиным. Однако, он был великим политиком, поэтому он любил фотографироваться с детьми, показывая свою любовь и заботу о них. В каждом большом городе какие-то здания были отданы детям. Обычно они были большие и красивые, настоящие дворцы. В самые лучшие из них Советская Власть часто приводила официальные иностранные делегации, чтобы показать им счастливых детей нашей страны. Дети там были действительно счастливые – они абсолютно бесплатно занимались спортом, искусством или наукой. Любой ребенок, учащийся в городской школе, мог придти туда, и в общем это было прекрасно! Как правило, иностранные делегации были удивлены тем, что они видели в этих дворцах, и жалели детей их собственных стран, потому что у них не было такого счастливых детств.

Советская Власть создала специальную детскую политическую организацию «Союз Юных Пионеров», примером для них служил мальчик Павлик Морозов. В гражданскую войну Советской Власти было нечем кормить рабочих и солдат, и она объявила монополию на хлеб. Вооруженные отряды отбирали хлеб у крестьян, обрекая их на голодную смерть, а крестьяне ловили бойцов этих отрядов, распарывали им живот и засыпали туда зерно. Отец Павлика, крестьянин, не сдал государству, а спрятал для своей семьи зерно, выращенное им. Павлик выдал Советской Власти своего отца и тот был расстрелян. Потом братья отца убили Павлика, и он сделался национальным героем.

В общем, я хочу сказать, что такие дворцы назывались Дворцы Юных Пионеров. Был такой Дворец и в Ленинграде.

Ленинград – самый красивый город России, поэтому он был один из немногих городов, куда Советская Власть впускала даже неорганизованных иностранных туристов. Можете себе представить, какой красивый был этот Дворец! Даже во время блокады некоторые дети занимались там и получали немного еды. Я жил недалеко от этого Дворца и привык гулять вокруг его ограды, но во Дворец меня не пускали, потому что я еще не ходил в школу. Я очень хотел попасть в этот Дворец.

Год подходил к концу, и Советская Власть собиралась устроить новогоднюю елку в этом Дворце. Я видел, как трактор протащил эту огромную елку через его ворота. Когда я сказал об этом моей маме, она подавила вздох.

Через три дня она пришла домой счастливая. Она посмотрела на меня загадочно и сказала, что у нее есть сюрприз для меня. Потом она вынула из своей сумочки какой-то клочок бумаги – билет на новогоднюю елку во Дворец Пионеров!

Она сказала мне, что там будет американский капитан. Мы должны показать ему, что Советские дети умеют себя хорошо вести, и тогда мы получим подарок. Мы не должны есть его. Кто не съест его, получит второй подарок в конце вечера. Кто съест его, тот не получит второго подарка. Моя мама будет ждать меня внизу, в холле.

Мне было шесть, и я запомнил все, что мне сказала моя мама. На следующий вечер я был во Дворце.

Дома было холодно, и мы привыкли пользоваться коптилками. В этом Дворце Пионеров было ослепляюще светло, и зал был теплый и чистый. На полу медленно вращалась новогодняя елка, и Он стоял около нее. Я увидел его и сразу понял, что он и есть американский капитан.

Я никогда не видел такого огромного человека! Он был, как слон, о котором я читал недавно. Я был удивлен, потому что он был черный. Я никогда не видел черных людей! Его широченная грудь была усеяна неизвестными мне орденами. На одной его руке была черная перчатка.

Нас заставляли играть в разные игры, но у нас не было сил чтобы бегать или играть, поэтому мы просто ходили по залу. Снегурочка дала каждому из нас подарок – бумажный кулек с едой, потом начался концерт. Мы сидели теплые, и счастливые, и абсолютно тихие, надеясь получить второй подарок за наше хорошее поведение.

Он вместе с какими-то другими взрослыми сидел за столом на сцене перед нами и глядел на нас. Вдруг он зарыдал очень громко, не останавливаясь и не отводя нас глаз. Никто из взрослых не шевельнулся, чтобы помочь ему.

Я сидел во втором ряду и видел его хорошо. Он возвышался головой над всеми остальными, каждая его слеза была величиной с мой кулак, и его грудь ходила так широко, что из моего второго ряда я слышал звяканье его орденов.

Восемь постов для ловли шпионов

Нет сомнения, что ловля шпионов всегда была самым любимым занятием Советской Власти. Задолго до войны сотни людей были убиты ею как шпионы разных стран. Может быть, четверо или пятеро из них были настоящими шпионами.

В течение войны количество людей, которые ловили шпионов, еще больше выросло. Сталин уделял очень много своего внимания этим людям и даже лично придумал наименование этим частям – «Смерть Шпионам», по официальной советской аббревиатуре «СМЕРШ». Каждый боялся этих отрядов как огня и старался не попадать к ним в челюсти.

В Ленинграде тоже были эти охотники за шпионами. Немцы окружили Ленинград, и никто не мог попасть в него просто так. Поэтому каждый новый человек, которого они видели, рассматривался ими как шпион. Вы должны были доказывать им вашу невиновность, что часто становилось большой проблемой из-за постоянной путаницы в ваших документах.

В любом случае это было трудно – попасть в Ленинград, и почти невозможно – передать кому-нибудь посылку. Почта перебрасывала самолетами через линию фронта только тонкие письма, поэтому жители города почти не получали посылок.

Мой отец еще оставался ответственным работником и вспоминал нас иногда. Однажды он нарушил свою клятву не общаться с семьей Врага Народа и организовал посылку для нас – большой ящик зеленого кирпичного чая. Должно быть, он понимал, что у нас чай кончился. Моя бабушка пыталась обменять этот чай на что-нибудь съедобное на черном рынке, но желающих не нашлось. Мы ели этот чай кусочками, словно шоколад, и наша моча долго была зеленого цвета и чуточку светилась в темноте. Мы не получали больше никаких посылок и не надеялись ни на что.

Это был обычный вечер для того времени. Мы сидели на кухне – моя мама, моя бабушка и я. Графиня уже умерла. Ее комната пустовала, и мы гадали – кого Советская Власть подселит к нам в этот раз. На самом деле это не имело значения для нас, потому что мы понимали, что мы тоже скоро умрем. Честно говоря, нам было наплевать, кто будет наш следующий сосед, просто моя мама и бабушка пытались развеселить меня и часто играли в «Будущее» со мной – мечтали о нашей новой жизни после войны. Каждый из нас понимал, что это была только игра.

Вдруг в дверь позвонили. Все наши родные и друзья либо были на фронте, либо уже умерли, и мы не ожидали никого, поэтому моя мама пожала плечами и пошла открывать дверь. Она не спросила, кто был за дверью, потому что у нас больше не было никаких ценных вещей. Она открыла дверь сразу.

Маленький человек с трудом протиснулся сквозь дверь – огромный рюкзак мешал ему. Странным гортанным голосом он спросил фамилию моей мамы и, удовлетворенный ее ответом, сказал, что он послан Олегом. Потом он подошел к столу, стащил с плеч рюкзак и поставил его на стол. Он развязал рюкзак, наклонил его, и оттуда посыпалось множество разных прекрасных вещей.

Мы как будто видели сон. На столе появлялись мясные консервы, и шпик, и куски сахара и какие-то маленькие пакетики. Мы смотрели, не отрывая глаз, как каждая новая вещь накрывает предыдущую, переворачивает ее и, в свою очередь, исчезает под следующей. Несколько бумажек вылетели из рюкзака.

Это было похоже на какую-то динамическую скульптуру, которую я увидел много позже.

Маленький мужчина зашвырнул за плечи теперь уже легкий рюкзак, поднял голову и посмотрел на нас. Его лицо было покрыто черными волосами и грязью, поэтому трудно было что-то увидеть на его лице. Однако я увидел, как оно дрогнуло. Он сказал что-то не по-русски, мгновенно очутился рядом со мной, поцеловал меня и исчез за дверью.

Среди бумажек мы нашли письмо от Олега. Он писал нам, что он жив и здоров, командует полковой разведкой и что один из лучших его разведчиков совершил подвиг, они попросили как награду для него однодневную командировку в Ленинград. Он получил эту награду. Они собрали немного еды и посылают ее нам.

Там было восемь других писем от совершенно незнакомых людей.

В те дни все жили впроголодь и никто не имел лишней еды. Эти ловцы шпионов – они проверяли этого маленького дага на восьми постах, и на каждом из них, когда они видели, что он несет еду в Ленинград, они подкладывали что-нибудь, что у них было, в его рюкзак – кто банку консервов, кто несколько кусков сахара, а кто только пару картофелин и щепотку соли, завернутую в старую газету.

Как Вы поживаете, Мистер Киплинг?

Война закончилась, и наши солдаты стали возвращаться домой. Они шли через разные места, включая, конечно, Ленинград. Несколько дней по нашим улицам проходили танки, самоходные орудия и бронетранспортеры с людьми, и вся наша одежда пропахла запахом бензина и солярки. Там было много смешных эпизодов. Я видел, как танкист спорил с водителем огромного грузовика «Студебейкер» – кто из них должен проехать первым. Наконец танкист нашел неопровержимый аргумент. Он повернул башню своего танка и так двинул грузовик орудийным стволом, что тот отлетел, словно детская игрушка.

Но все эти машины, пролетая мимо, только оглушали нас, не оставляя никакого следа в наших сердцах. Мы хотели видеть солдатские лица, потому что каждый еще сохранял надежду, что он встретит своего отца. Поэтому мы особенно интересовались пехотой.

Это были очень солнечные, жаркие дни. Мы старались одеться в самое лучшее, что имели, и держали в наших руках мороженое и цветы для солдат. Но они шли и шли мимо нас, как будто никого не видя – эта бесконечная река до смерти уставших людей.

Их лица были черные от пота и грязи, эти солдаты – они возвращались к их собственным детям и у них уже была одна забота – как их прокормить. Они видели американских солдат и американскую технику, и они возвращались в страну, где их жены тащили на себе плуг вместо лошадей.

И пыль стояла над всем этим. Я никогда не видел столько пыли! Мне было девять, пыль и усталость были главным моим впечатлением от этого праздника.

Я боюсь, что с тех пор мне стало казаться – пыль покрывает всех нас. Советская Власть вырастила нас, каждого из нас, солдатами. Мы всегда боролись с кем-нибудь – с буржуазией, детской бездомностью, голодом, реками, ветрами, урожаем… Везде висели лозунги «Все на борьбу с…». И мы действительно стали подобны солдатам. Что есть у солдата? Ничего кроме пыли и усталости. Пыль от наших «шагающих сапог» и усталость от нашей постоянной безнадежной борьбы. Вы легко можете узнать Русского по этому горестному нимбу. Один из моих лондонских родственников недавно вернулся из своей командировки в Россию. Я спросил его – что из этой командировки он запомнил особенно отчетливо. Он ответил мне сразу – пыль! Только пыль! Потом он помолчал немного и добавил, что ему показалось, будто эта пыль появилась в их самолете, как только тот пересек границу России. Он сказал это тихим голосом и оглянулся, словно желая проверить – не стоит ли за его спиной тень Киплинга.

Самый счастливый день моего детства

– Напишите, пожалуйста, рассказ о самом счастливом дне Вашего детства, – сказала наша учительница английского в Лондонском Хендонском колледже, и все мы очень обрадовались, получив такое легкое и приятное задание на каникулы.

Я не любитель откладывать дела в долгий ящик, поэтому уже на обратном пути из колледжа домой я стал вспоминать – какой бы мне выбрать день. Сам того не желая, я глубоко задумался о своем счастливом детстве, и немного разволновался, так что чуть было не попал под автомобиль.

Навстречу мне попадались англичане, японцы, негры, индусы и еще какие-то люди, и все они удивленно смотрели на меня, а двое или трое из них даже о чем-то меня спросили. Но я был какой-то отключившийся и не понял, о чем они спрашивали меня.

Только на мосту через Северное Кольцо это дошло до меня. Там с одной стороны садилось Солнце, а с другой стороны виднелись зеленые деревья, а внизу, естественно, бежали автомобили разных цветов, в общем-то ничего особенного там не было, но все равно на этом мосту я понял, о чем они спрашивали меня. Они спрашивали меня: «Могу ли я помочь Вам, сэр?»

И еще я понял, что я плачу.

* * *

Собственно говоря, с этого рассказа должна бы начинаться эта книга. Это первый рассказ, который я написал. Примитивная довольно вещь. И язык в этом рассказе, прямо скажем, не фонтан. Потом я написал еще пятьдесят два рассказа и захотел было его улучшить, добавить что-нибудь. Но из этого ничего не получилось, и я оставил его немного сырым, каким он был с самого начала…

* * *

Когда война закончилась, мне было девять, и я ходил в школу – во второй класс. Хотя эта школа называлась «начальной», там были пятнадцатилетние ребята даже в нашем классе, не говоря уже о более старших. Естественно, они отбирали от нас все, что хотели. Мы привыкли к этим грабежам и не принимали их близко к сердцу, иначе наша жизнь стала бы совершенно невозможной. В конце концов, война только что закончилась, пол – Европы лежало в развалинах, и эти ребята – что они могли отобрать у нас, кроме соевых конфет, которые мы получали на завтраки!

Мы с мамой жили достаточно бедно, поэтому у меня почти не было вещей, на которые эти ребята могли бы обратить их внимание. Это ранило меня – быть таким бедным.

Зима была очень холодная, и однажды моя мама купила мне ушанку с длинными ушами. Эти уши были не просто длинные. Они были такие длиннющие, что почти доставали до моих колен. Много позже я понял, что эта ушанка была сделана из искусственного меха, но в то время мне казалось, что этот мех – заячий. Каждый раз, когда я бежал в школу или обратно домой, эти уши летели за мной, как две заячьих души, погубленных понапрасну. Эти убитые зайцы даже стали мне сниться. Другие неприятности начались у меня из-за этой шапки в школе. Большие ребята ловили меня с ней на голове и завязывали ее уши вокруг ножки стула или стола, так чтобы я не мог освободиться. Скоро я возненавидел эту шапку.

Когда, наконец, кто-то из этих ребят отобрал ее от меня, я был счастлив. Я уверен, что в моем детстве было много других счастливых дней, но, без сомнения, этот день был самый счастливый.