Текст книги "Посредник"

– А разве египетские спецназовцы, знающие местность и язык, не справились бы с этой задачей легче и лучше? Ведь, если что не так, они запросто могут сойти за местных бедуинов, – спросил Саня.

– Вас посылают с взрывниками не для того, чтобы защитить их от израильтян. Если группу обнаружат до того, как вы доберётесь до складов, то к складам вам уже не пробиться. В такой ситуации вы должны не столько думать о взрывниках, сколько о том, как отойти к лодкам и уйти в нейтральные воды. Арабы, израильтяне… Они люди восточные, живут бок о бок тысячелетия и как-нибудь сами между собой разберутся. А если вы выполните поставленную перед вами задачу и доведёте их до цели, то после взрыва складов, как вы понимаете, взрывникам ваша защита тем более уже не понадобится: о них позаботится их Аллах.

Напрашивается вопрос: а для чего же тогда вы там нужны? Ответ: вы сопровождаете этих смертников для того, чтобы у них не появилось желания в последний момент передумать и коллективно или поодиночке сдаться в плен, а может, бросив в песках взрывчатку, попросту сбежать, сорвав с такой тщательностью подготовленную операцию. Все попытки подобного рода должны пресекаться на месте. Любыми средствами. Вплоть до… Ясно?

– Теперь понятно, почему они не готовились вместе с нами, – задумчиво сказал Сергей. – Значит, на каждого – по одному…

– То-то. Ну, ещё вопросы есть?

– Нет. Спасибо. Всё ясно.

– Что ж, удачи вам, спецназовцы!

Средиземное море сильно штормило, но под водой, в каюте подводной лодки, это не чувствовалось.

Объявили десятиминутную готовность, потом – пяти, трёх…

В момент всплытия группа уже находилась у трапа. Дорога была каждая секунда: по плану операции лодка, чтобы её не засекли израильтяне, должна была находиться на поверхности не более трёх минут.

Вдруг зашатало так, что с непривычки трудно было удержаться на ногах.

Но все действовали слаженно и быстро. Через три минуты подводная лодка снова погрузилась в пучину, оставив нас болтаться в наших десантных резиновых лодках посреди бушующего моря. Иногда мы взлетали так высоко к небесам, что казалось, ещё немного, и врежемся в нависшие над нами свинцовые тучи, и вдруг – мы уже внизу, а над нами нависла огромная гора воды. И всё это происходит ночью, когда вокруг не видно ни зги. С ума сойти! Борьба со стихией отнимала столько сил и требовала такой концентрации внимания, что мы даже удивились, когда вдруг, проскочив полосу прибоя, очутились на берегу.

Всё было отработано до автоматизма: молча оттащили лодки в прибрежные дюны, выпустили воздух и засыпали песком. Выставили ориентиры. Разобрали и закрепили на себе снаряжение. Попрыгали на месте, чтобы убедиться: всё хорошо подвязано. Не гремит. Не звенит.

«Вперёд!» – тихо сказал командир, и группа стала быстро удаляться от моря.

Шедший первым араб-следопыт вскоре остановился перед дюной и присел на корточки. Когда подтянулась вся группа, он молча ткнул пальцем вперёд. Слова были не нужны. Каждый наизусть знал предстоящий нам путь: впереди – прибрежное шоссе.

Двигаясь между дюнами, мы приблизились к дороге вплотную. Дорога в этот час была пустынна, но предосторожность во время такой операции никогда не бывает чрезмерной.

Перебравшись благополучно через дорогу и углубившись в пески на безопасное расстояние, группа свернула влево и побежала параллельно дороге. Всё было как на тренировочном марш-броске, и точно так же наши союзники – чёрное небо, покрытое тучами, и однообразные песчаные холмы скрывали нас от посторонних глаз.

Началась гонка со временем. Время и пространство как бы остановились. Лишь ты, как заведённый, всё переставляешь и переставляешь вязнущие в песке ноги. И только дышишь, дышишь, дышишь. Так громко, что из-за дыхания не слышно грозного рокота бушующего моря. Чёрт бы побрал эти пески! Ведь неспроста один километр бега в песках по нагрузке приравнивается к трём обычным!

Прошло около трёх часов. Вдруг араб-следопыт снова поднял руку и остановился. Всё ясно: мы добежали до дороги, соединяющей прибрежное шоссе с топливными складами. Поворот направо и вперёд, вперёд…Никто нас не подгоняет, но каждый выжимает из себя всё, что может, и даже сверх того. Против нас – Время. Ночь, наш союзник, не бесконечна. Если начнёт светать, то на подходе к складам, мы будем видны с наблюдательных вышек, как на ладони. И потому, нельзя снижать темп. Вперёд! Вперёд!

Так прошёл ещё час. И вот, рука поднята в последний раз. Пришли. Там, в километре от нас – склады с горючим. Да мы и сами догадались, что подходим. Местность изменилась: дюны стали ниже и мельче. Кроме того, всё чаще и чаще, вытесняя пески, стали появляться «плеши» – каменистые участки.

Короткий отдых, и снова вперёд. Пригнувшись. Между дюнами. Последние сто метров – ползком. Забор из колючей проволоки. Осторожно делаем проход в колючке и отползаем. Всё! Теперь их очередь.

Арабы, обвязанные взрывчаткой, один за другим благополучно перебрались за колючую проволоку и как ящерицы, стали веером расползаться к стоящим в глубине территории цистернам…

Мы уже были у места последней остановки, когда на территории складов раздался взрыв. Пожар сразу же озарил пол неба. На вышках запоздало вспыхнули и испуганно заметались прожектора, застучали пулемёты.

«Маги», – определил натренированный слух. И шёпот Сергея: «Уходим! Уходим!» Ещё несколько минут, и мы растворились в ночи…

Пулемёты неожиданно смолкли, но отблески пожара ещё долго играли в небе, подталкивая нас в спину: вперёд, вперёд!

Мы были уже у развилки, когда сзади, за спиной, послышался звук мотора и фары, разрезав вдруг темноту, запрыгали в небе. Погоня! «Судя по звуку моторов – джипы. Если прорвутся к приморскому шоссе – отрежут нас от моря, – сказал Сергей, снимая автомат с предохранителя, – Выбора нет: придётся самим начинать бой. Это плохо: мы сами обнаруживаем себя противнику. Но у нас есть огромное преимущество перед ним – внезапность нападения. Это преимущество надо максимально использовать. В нашем распоряжении – считанные минуты, чтобы кончить израильтян. Справимся – значит, ещё есть шанс уйти. Ну, а нет – значит…».

Быстро заминировав дорогу в двух местах, Саня и Андрей перебежали на противоположную сторону. Мы залегли с двух сторон за придорожными дюнами и приготовились к бою. По дороге приближались две машины…

Первым вступил в бой Саня – лучший сапёр учебки. Точно рассчитав, – (как ему это удаётся в темноте?), – он мастерски подорвал мину рядом с правым колесом движущейся на скорости машины. Она дважды перевернулась и загорелась. Второй джип остановился на безопасном расстоянии и стал шарить прожектором по дюнам.

«Прожектор!» – крикнул Серёга.

Мы разом открыли огонь, пытаясь «ослепить» противника, но на таком расстоянии попасть из короткоствольного «Узи» в прожектор – всё равно, что стрелять зажмурившись.

– Эх, сейчас бы наш «АКМ»! – прошептал лежавший недалеко от меня Женька.

В ответ на нашу стрельбу застучал «Браунинг-03». В придачу к нему из-за дюн открыли автоматный огонь рассредоточившиеся автоматчики.

«Бельгия, чёрт бы её побрал!» – не промолчал Женька, чертыхнувшись в адрес пулемёта. И вдруг застонал. Когда я подполз к нему, он был уже без сознания, а на правом плече проступало, увеличиваясь в размерах, кровавое пятно.

К израильтянам наверняка должно было подойти подкрепление. Тогда нам конец. Надо было уходить, а мы, рассредоточив группу по обе стороны дороги, сами попали в приготовленную для израильтян ловушку. Наш перекрёстный огонь оказался малоэффективен, зато луч прожектора, освещавший дорогу, рассёк нашу группу на две части, и те двое, кто был по ту сторону луча, уже не могли вместе с нами отступить к лодкам. Израильтяне – не дураки: прожектор освещал дорогу и прилегающие к ней дюны, а пулемёт держал под постоянным плотным огнём освещаемую территорию, чтобы не допустить захвата в заложники кого-нибудь из ехавших в подорванном джипе. Захват заложников в корне изменил бы ситуацию на поле боя. Мы это понимали, но от этого не становилось легче: к джипу не подступиться, а отступить ребята могли только в противоположном направлении – в глубь израильской территории, где с наступлением рассвета их ждала верная гибель или плен, что в нашей ситуации было одно и то же. Они прекрасно это понимали.

А «браунинг», как сумасшедший, всё стучал и стучал безумолку, не давая нам поднять головы. И от этой его трескотни, по песчаным дюнам, порой перед самым носом, пробегали длинные змейки фонтанчиков.

В какую-то секунду затишья между очередями Саня крикнул: «Уносите Женьку! Мы вас прикроем, а потом отступим в дюны. В песках будет легче оторваться от джипа», и, вместе с Андреем, открыл ураганный, но, увы, бесполезный огонь. Прожектор сразу метнулся вправо. Пулемёт и автоматчики тоже перенесли свой огонь вслед за ним, и у нас появилась возможность отойти.

Мы перенесли Женю к приморскому шоссе. А что дальше? С ним уйти мы не могли, а бросить его раненым – не имели права: попал бы в руки врага! Вообще – то, по инструкции, мы должны были его… Но ни у меня, ни у Сергея не поднялась рука.

В этот момент на приморском шоссе со стороны Эль-Ариш из-за горизонта появились фары машины: к израильтянам спешила помощь. Мы знали, что надо делать в таком случае: этот вариант десятки раз прорабатывался во время подготовки к операции. Вся ставка делалась на израильскую форму.

Мы перенесли Женьку ближе к обочине дороги, и я склонился над ним, будто оказываю ему помощь. Сергей встал посреди дороги так, чтобы кабина, после остановки машины, оказалась рядом со мной. Когда луч фар осветил его, он поднял вверх и немного вперёд обе руки, как бы останавливая ладонями машину. Поднял именно две руки, а не одну. Визуально разница невелика, но психологически – огромная: этим жестом вы навязываете противнику ощущение вашей миролюбивости и, соответственно, его безопасности. А чем больше безопасности – тем меньше бдительность.

Наш расчёт оказался верен. Водитель, увидев в свете фар трёх израильских солдат, из которых один – раненый, снизил скорость и, подъехав почти вплотную к Сергею, остановился. Высунув голову в окно, он что-то спросил на иврите.

Всё внимание сидящих в машине людей было в этот момент сфокусировано на освещённом светом фар Сергее, который без остановки делал руками какие-то непонятные невероятные движения. Мы же с Женькой, оставшись в темноте, как бы выпали из их поля зрения.

Я резко выпрямился и выпустил длинную автоматную очередь в кабину. Сергей и я сразу же бросились с двух сторон к кабине и рванули настежь обе двери, готовые к схватке. Но драться было не с кем. Это была машина «Скорой помощи». И водитель, и женщина-врач, одетые в белые медицинские халаты, были мертвы.

– Это медики, – тихо сказал Сергей.

– А, какая разница?! Всё равно – евреи! – ответил я.

Мы быстро выкинули тела, я сел за руль и начал разворачивать машину, а Сергей направился к Женьке, чтобы подготовить его к погрузке. На секунду, всего лишь на секунду они с Женькой были освещены светом фар разворачиваемой машины, но этого оказалось достаточно, чтобы пулемётчик из джипа, поняв, что машина захвачена, достал их длинной очередью.

Выключив фары, я подбежал к ребятам: Женька был мёртв, а Сергею перебило ноги. С трудом погрузив обоих в фургон, я, не включая света, тронул машину с места. Выехав за пределы досягаемости пулемёта, включил фары и сразу посмотрел на спидометр. Я знал, что от места высадки до перекрёстка приблизительно девятнадцать с половиной километров.

Светало. Выставленные ориентиры я узнал сразу. Выкопав одну лодку, надул её с помощью баллона со сжатым воздухом. Откапывать вторую не стал – не было времени. Хотел было продырявить её в нескольких местах ножом. На всякий случай. Но потом передумал. А вдруг произойдёт чудо и ребятам удастся уйти от преследования? Тогда они придут сюда, к лодке. А тут… На чём, в таком случае, они уйдут в море?

Я понимал, что обманываю сам себя, потому что не могу смириться с неизбежным. Ночь кончилась. А разобраться с двумя автоматчиками в дюнах при дневном свете – пара пустяков. Развязав себе руки на перекрёстке, израильтяне вот-вот свалятся мне на голову.

Подтянув лодку к воде, погрузил в неё ребят. Последний раз кинул взгляд на дюны и дорогу: «Прощайте, ребята. Помоги вам Бог!»

Когда вода достигла пояса, залез в лодку и включил мотор…

В нейтральных водах нас подобрал сухогруз, шедший в Египет.

Выяснить результаты проведённой операции не составило никакого труда. Ни для начальства, ни для нас. Надо было только включить радиоприёмник. На следующий день в израильской сводке новостей на русском языке среди прочего было сказано:

«В районе Эль-Ариш, группа террористов-смертников, сделав проход в колючем ограждении, проникла на территорию складов горючего и взорвала одну цистерну. К счастью, цистерна была пустой: в ней был только неоткачиваемый осадок. Возникший пожар удалось локализовать, и он был потушен.

Четыре террориста-смертника, не успевшие привести в действие свои заряды, были схвачены. При задержании один из них оказал сопротивление и был ранен.

По информации, полученной на месте от схваченных террористов, была организована погоня за остальными членами группы, которые пытались бежать в сторону моря, но были настигнуты. В завязавшейся перестрелке двое террористов были ликвидированы. Трём удалось скрыться на захваченной машине «Скорой помощи», ехавшей из Эль-Ариш на склады для оказания медицинской помощи раненому при задержании террористу. В последствии машина была обнаружена брошенной в двадцати километрах от места захвата. Ведётся прочёсывание местности.

Потери израильской стороны: во время погони за террористами армейский джип нарвался на засаду, был подорван миной и перевернулся. Двое военнослужащих получили ранения средней тяжести и госпитализированы. Один ранен легко. Во время захвата машины «Скорой помощи» убиты водитель и женщина-врач. Имена раненых и погибших временно к публикации запрещены».

Дальше мне было не интересно, и я выключил радиоприёмник.

На душе появился горький осадок. Всё то, через что пришлось пройти во время подготовки, и в море, а потом там, в песках, гибель троих ребят: всё это – ради чего?! Я вспомнил, с каким воодушевлением говорил инструктор об экологической катастрофе, ООН, СЭВ, о перспективах, чести…

Мне стало понятно: такое значение этой операции и такие радужные перспективы он нарисовал нам специально, чтобы мы, поверив во всё это, были готовы совершить невозможное ради достижения поставленной нам цели. И мы, наивные, доверчивые, действительно поверили! Ведь поверили же!!! А может, так и надо было? Почему же, теперь, после операции, я сам себе задаю вопросы, на которые не нахожу ответа? Погибли трое замечательных ребят. Ради чего?! Чтобы взорвать одну пустую цистерну?! Ведь мы всё сделали, как с нас требовали! Почему же всё вышло так плохо? Кто виноват? Разведка? Штабники? Смертники?

Неделю я грыз себя, не находя покоя. В конце концов, не выдержал и решил сходить в санчасть. Если Сергей там – спрошу его: всё же более опытный – пусть объяснит! Но Сергея там не оказалось: отправили в Союз.

– Куда же его, с перебитыми-то ногами? – спросил я скучающего дневального.

– Сначала – в госпиталь, а потом – дальше…

– Дальше? На повышение?

– Да нет! Какое ещё повышение?! Наоборот: сняли звёздочку и отстранили от оперативной работы.

– За что?!

– Ах, так ты не в курсе? Он во время операции ни за что угробил троих ребят!

– Что ты мелешь?! Откуда ты вообще что-то можешь знать?!

– Точно! – дневальный огляделся по сторонам и перешёл на шёпот. – Это было как раз на моём дежурстве. Поэтому я – в курсе. Всё происходило в кабинете главврача. (Он показал на дверь рядом с тумбочкой дневального.) Мне приказали следить, чтобы никто не подходил к двери. Никто и не подходил. Кроме меня, разумеется. В кабинете были двое старших офицеров из штаба, – перечисляя, дневальный начал загибать пальцы на руке, – третий – из Особого отдела, длинный такой, как шпала, ты его, наверное, знаешь, а ещё один – в костюме. Я так понял, что последний – из Москвы. Закатили кровать с твоим раненым. И тут началось такое… На него орали, как на последнего зелёного салагу! Оказывается, этот твой знакомый, дал приказ группе вступить в бой. А этого делать нельзя было ни в коем случае!

– Почему?! – удивился я.

– Группа, которой он командовал, должна была, пользуясь темнотой, просто пропустить какие-то там джипы и продолжать действовать по инструкции: не вступая в контакт с противником двигаться к лодкам и уйти на них в море. Сказали, что это можно было сделать, как два пальца дважды два. Ещё сказали, что группа даже не была снаряжена необходимым оружием для ведения боя.

– Скажешь тоже: на задание – и без оружия!

– Да нет, насколько я расслышал, оружие у них было – короткоствольные «Узи». Но ты же знаешь, что у коротких – своя специфика. Для ведения боевых действий на открытой местности они неэффективны. А выдали их группе не для ведения боя, а на случай, если придётся решать какие-то внутренние проблемы в группе. Что за проблемы – я так и не понял. А он устроил в песках дуэль с крупнокалиберным пулемётом. Герой! Этот в штатском так и сказал: «Твоя самодеятельность стоила жизни трём спецназовцам. Твоё счастье, что ты ранен: обойдешься без ареста. То, что в звании будешь понижен и отстранён от оперативной работы – гарантирую. Как минимум. Завтра же вылетаешь со мной в Москву. Насчёт трибунала – решит следствие». Представляешь?! А ты – на повышение! Ничего себе – повышение! Не позавидуешь!

– Ладно, будь, – сказал я и направился к выходу.

– Слышь, земляк, будь добр, покарауль на входе немного. До смерти курнуть хочется, а сменить некому. Хоть пару затяжек, а то аж уши опухли. Хорошо?

Я кивнул.

Результаты операции трудно было назвать впечатляющими. Тем не менее, к спецназовцам претензий не было: мы свою работу выполнили. Если и были допущены Сергеем какие-то ошибки, то они произошли на обратном пути и повлиять на исход самой операции уже не могли.

Через месяц в лагерь прикатил египетский офицер и вручил мне медаль. Наши тоже дали медаль и десять дней отпуска домой. Кроме этого, с моего согласия, меня без сдачи вступительных экзаменов зачислили в офицерское училище КГБ.

Получив в штабе все соответствующие бумаги, я ждал корабль, чтобы отбыть в отпуск. Ребята мне откровенно завидовали: счастливчик!

Поехать в отпуск домой из Египта – об этом можно было только мечтать! Если вдруг кому-то выпадала такая удача, всё подразделение заваливало его просьбами увезти с собой и бросить в обычный почтовый ящик письма, чтобы они не прошли через руки цензора. А привезти просили всё, что угодно. От куска домашнего сала, (в мусульманском Египте, как ты понимаешь, с ним напряжёнка), до блока болгарских сигарет. Меня же ничего не просили привезти, так как все знали, что обратно я уже не вернусь: после отпуска я должен явиться прямо в офицерское училище. А от писем я отказался. Не стал рисковать. Кто-то язык потом распустит, и я окажусь сопричастным. Кроме того, среди просителей мог запросто оказаться «стукач». Как у нас говорят, «проверка на вшивость». И тогда – прощай, офицерское училище. Никто на меня не обиделся. Ребята не глупые: без слов понимают, что к чему.

Однажды, незадолго до моего отъезда, дневальный, раздавая письма, выкрикнул Саню. В казарме моментально воцарилась мёртвая тишина. Испытывая неловкость от совершённой оплошности, дневальный молча протянул Санино письмо мне. Вероятно по привычке: мы с Саней всегда брали письма друг для друга.

Письмо было от жены. Я не должен был, но вскрыл его и прочёл… Почему я так поступил? Не знаю. Наверное, потому, что если судьбе было бы угодно поменять тогда нас с ним местами, и это я, а не он, остался по ту сторону освещённой прожектором дороги, то я хотел бы, чтобы он, и только он, мой самый лучший друг – Саня, прочёл письмо от моей Вали.

Г-споди! Лучше бы не читал. Я и так не мог смириться с гибелью Сани, а теперь, прочитав письмо, был раздавлен окончательно: его жена, Катя – ро́дила! И родила – ДВОЙНЮ! И пишет, что по совету врача из детской консультации, обратилась в военкомат по месту жительства с просьбой, если можно, отпустить её мужа в краткосрочный отпуск, чтобы хоть немного помог. А военком, поздравив её с рождением детей и пожелав им здоровья, счастья и долгих лет жизни на радость родителям, сказал, что по Закону о всеобщей воинской обязанности, лицо, имеющее двух и более детей, не подлежит призыву на действительную воинскую службу.

В случае же рождения второго ребёнка во время прохождения службы, либо, как в её случае, при рождении двойни, военнослужащий подлежит немедленной демобилизации из рядов вооружённых сил. И пообещал, что в срочном порядке оформит все необходимые документы, и очень скоро её Александр будет дома, со своими двойняшками.

Катя писала, что считает дни, часы, минуты и секунды до его возвращения. И что хотя ей трудно самой управляться с двумя младенцами, всё равно она очень-очень счастлива, потому, что у неё есть он, её Санечка, которого она безмерно любит. Любит даже больше, чем жизнь! И ждёт.

Я ворвался к ротному и прочёл ему письмо. Но он воспринял это спокойно.

– Я знаю об этом. Перед самым вашим уходом на задание пришёл приказ отправить Александра с первым же кораблём или самолётом в Союз в связи с его досрочной демобилизацией.

– Знали?! Почему же не отправили, раз был приказ? – спросил я.

– Ты что?! Из-за этого подставить под удар такую важную операцию?! Вернулся бы – и уехал!

– Так ведь не вернулся же! Не вернулся!!! Отстрани Вы его от участия в операции, он был бы сейчас жив! – я кипел от злости.

– Отстранить было невозможно: не было готовой замены, – устало сказал он.

– Так начали бы операцию на несколько дней позже! – наседал я.

– Нельзя. Москва давила!

– Вы знали – и ничего ему не сказали. А как Саня был бы рад, узнав, что он стал отцом! Да ещё двойни! Он так переживал! Хоть погиб бы счастливым, – с горечью сказал я.

– Ну что ты, Володя, в самом деле?! Я же не имел права! А если бы он, зная о досрочной демобилизации, отказался идти на задание?! С меня бы потом погоны сорвали! – вскипел он. – Думаешь, мне всё равно? Самому тошно!

– А мне?! А мне – не тошно?! – я почти кричал на него.

– Не доставай меня! Тоже мне – курсант офицерского училища! Считаешь, если получил две медали, тебе всё можно?! Смотри, не посмотрю, что ты открепился от нашей части и мне уже не подчиняешься! Ты пока ещё на моей территории! Вот посажу на губу, там быстро остынешь! Будешь знать, как повышать голос на старшего по званию! – ротный аж потемнел лицом. – Я понимаю: ты потерял в этой операции двух лучших друзей. А кто посчитает, скольких я потерял за годы службы в спецназе?! На кого мне кричать прикажешь?! На командира части?! Или на министра?! Чем на мне свой командирский голос тренировать, лучше, как самый близкий друг, напиши письмо его жене. А то у меня что-то духу не хватает. Напишешь?

– примирительно попросил он.

– Напишу, – буркнул я, и вышел из кабинета.

– Только, смотри, не нарушай секретность! – крикнул вдогонку ротный.

«Ага, – подумал я, – а о чём же тогда я ей напишу?»

Корабль, на котором предстояло плыть из Александрии в Одессу, стоял у пирса. Я поднялся по гулко громыхающему под ногами трапу на палубу, предъявил документы. Вахтенный матрос позвонил куда-то по телефону и велел ждать. Я с нескрываемым любопытством принялся разглядывать судно, так как до сих пор мне не доводилось бывать ни на одном корабле, если не считать подводную лодку. В это время к нам подошёл матрос, и куда-то меня повёл.

В четырёхместной каюте, куда мы пришли, уже сидел один служивый. Каким он был? Высокий, мускулистый, черноволосый и черноглазый, густые чёрные брови, нос горбинкой. Весь какой-то молодцеватый, подтянутый. Форма была подогнана по фигуре и сидела на нём без складок, нигде не топорщась. Словно он в ней родился. Каблуки немного увеличены, подрезаны на конус. Одним словом – пижон. А верней всего – дембель.

Увидев, поднялся:

– Честь имею представиться – Рустам, – приветствовал он меня, небрежно вскинув руку к виску. – А я уже боялся, что больше никого не будет и мне придётся скучать в одиночестве всё плавание.

– Привет, – я пожал протянутую руку. – Владимир.

– Прошу, – на правах хозяина каюты он широким жестом руки пригласил меня к столу, где на газете было разложено огромное количество самой разнообразной еды.

– Спасибо, не откажусь. Я действительно голоден.

– Сев напротив него, я изумлённо оглядел стол. – Ты собрался всё это съесть сам?!

– Что ты, дорогой! – он дружески улыбнулся. – Земляки собрали. У нас, говорят, не принято, чтобы дембель в дороге голодал. Угощайся, сделай милость! Не стесняйся! Ты же видишь: еды на целый взвод хватит!

Открывая консервную банку, Рустам спросил:

– А ты куда путь держишь?

– Тоже домой. Но только в отпуск.

– Вай, дорогой! Что же ты молчишь, а?! Такой случай: ты домой, я домой… Грех не выпить! – Достав из чемодана бутылку виски, он поставил её на стол.

Мы выпили за его дембель. По второй, практически без перерыва, – за мой отпуск. Потом – за службу. За ней – за солдатскую дружбу. Не хочу сказать, что я был трезв, но Рустам… Его развезло так, что после очередных хвалебных высказываний в мой адрес он заявил, что хочет со мной побрататься. Взяв нож со стола, Рустам сделал на ладони надрез. Я – тоже. Мы приложили ладонь к ладони так, чтобы кровь, стекая, смешивалась.

Приложив бумажную салфетку к надрезу, Рустам торжественно произнёс: «Ты теперь мой кровник. Только скажи – и я жизнь за тебя отдам. Ты мне теперь – словно брат!»

Мы снова выпили. За братство. Потом, убрав со стола еду и пустые бутылки, вышли из душной каюты на палубу. Проветриться.

Рустам побежал на нос корабля смотреть, как надрывается букашка-буксир, стараясь оттянуть наше огромное судно от причала. Стоя рядом с каким-то матросом, как потом оказалось – его земляком, Рустам о чём-то увлечённо рассказывал, показывая рукой вдаль. А я, взявшись обеими руками за леер (стальной трос), пристально смотрел за борт. Между судном и пристанью появилась полоска воды. И тут мне подумалось, что эта узкая полоса, отделившая корабль от причала, одновременно пролегла и по моей судьбе. Вместе с Александрийским причалом всё дальше и дальше уходил назад, навсегда уходил в прошлое, весь египетский период моей службы. Но как бы далеко я от этого берега не уплыл, мне никогда не удастся ни забыть кошмар той неудавшейся операции, ни избавиться от горечи, вспоминая своих погибших друзей. Будь ты проклят, Египет! Будь ты проклят!

Я вспомнил о своём обещании ротному и вернулся в каюту писать письмо Кате. Много раз я рвал написанное, начинал писать письмо сначала, и снова рвал. Время шло, а у меня ничего не получалось. Да и что я мог написать? Лгать? Ни она, Катя, ни её двойняшки не заслужили этой лжи. Не заслужили! А Саня?! Мой самый верный, самый преданный друг Саня?! Он что – заслужил?! Ведь если взять по большому счёту, то там, в Синайских песках, отвлекая на себя огонь израильтян, он спас и мою жизнь! А я в благодарность за это должен лгать его жене и малюткам?! Чтобы они потом всю свою жизнь прожили, довольствуясь моей ложью, или той лживой официальной версией, которую им сообщат в военкомате?! Но и правду написать я им не мог. Не мог. Не имел права. Я не колеблясь могу в бою за друга жизнь отдать. Но я – не самоубийца. Ладно, напишу потом, в другой раз. Что-нибудь придумаю и напишу.

Убрав со стола ручку и разорванные листы бумаги, я задумался, глядя в иллюминатор. Мне стало ясно, что, вероятней всего, это письмо так и не будет написано. А если я его всё же напишу, то не отправлю. Но раз так, то может лучше вообще не писать? А что тогда? Съездить к ним в гости? Конечно же! Как я не подумал об этом сразу! Именно так: съездить! Вот приеду, тогда и расскажу всё начистоту… Насколько это возможно… Или намекну…

Г-споди! Какая всё же сволочная штука наша жизнь!

За время плавания мы с Рустамом очень сблизились. Он действительно был отличным парнем. Честным, прямым, открытым. Сидя в каюте, мы часто вели с ним долгие, бесконечные беседы.

Насчёт моей службы я не очень-то распространялся. Сказал, что служу водителем. Вожу ротного. Зато он все уши прожужжал мне о своём локаторе и о том, как эффективно они боролись против израильских самолётов. Израильтян он ненавидел не меньше, чем я:

– Жаль, что мне не довелось схлестнуться лицом к лицу ни с одним евреем! Я бы им показал! Клянусь мамой!

– Это тебе так кажется. Пустыми руками много не покажешь, – скептически проговорил я.

– Зачем – пустыми?! Я для такого случая очень неплохой сувенир везу из Египта домой!

Рустам достал из чемодана большую толстую книгу. Когда он её открыл, я просто потерял дар речи. Внутри книги, в специально вырезанной нише, лежал пистолет.

– Для чего он тебе? – спросил я.

– Для чего?! Ты даже представить себе не можешь, как за время службы в Египте я стал ненавидеть евреев. Раньше, вроде, ничего против них не имел: люди – как люди. Но теперь – терпеть не могу. А ведь у нас их тоже расплодилось предостаточно. Хоть пруд пруди!

– Смотри, будь осторожен.

– Само собой, братишка.

И вот, наконец, настал долгожданный день: наше плавание подошло к концу. На рейде Одесского порта на борт поднялись пограничники и таможенники. Провели досмотр судна. Всё нормально. Корабль получил разрешение швартоваться к причалу под разгрузку. Пассажиры сошли на причал. Рустам побежал прощаться со своим земляком. Я же, не желая стоять под палящими солнечными лучами на открытом пирсе, обещал дождаться его за воротами. Предъявив свои документы на проходной, я без колебаний переступил порог кабинета офицера охраны порта.

При выходе из порта, Рустам был арестован на проходной за попытку контрабандного ввоза в страну огнестрельного оружия…

На душе был неприятный осадок. Что ни говори, Рустам мне доверился. Как брату. А я его – в тюрьму! Таким поступком гордиться трудно. Почему я это сделал? Конечно же, не из жалости к евреям, которых Рустам собрался убивать! Просто я подумал… Вдруг это проверка? А я не приму мер. Как объясню это потом там, в Особом отделе? Чем оправдаюсь? Дружбой?! Смешно! Ну, а какие для меня это будет иметь последствия, догадаться не трудно. Верно?

Нет уж, Рустам! У нас в комитете действует железное правило: дружба – дружбой, а служба – службой!

Действительно: какая это гадость – наша жизнь!

Домой я специально ничего не сообщил. Думал: пусть будет сюрприз.