Текст книги "Сочинения русского периода. Стихотворения и переводы. Роман в стихах. Из переписки. Том II"

1.

 
в тот домик вещих навождений,
опасных шуток Пиерид,
…………………..
куда был завлечен Евгений,
сей предок невских привидений,
где бес, приняв служанки вид,
тайком щетину брил с ланит,{71}71
  Аллюзии на «Медный всадник» и «Домик в Коломне» Пушкина.


[Закрыть]
где и поныне простодушно
картонный самовар радушно
вьет пар бумажный…
…………. и за ним
где мнится Пушкиным Тувим;
 

2.

 
в тот домик, смытый наводненьем,
прибитый стиксовой струей
к несуществующим селеньям —
кочующим в земле чужой;
…………………..
…………………..
пир иностранных философов
и разных непростых гостей
сзывает нынче Философов, —
…………………..
…………………..
в сень зыбкую родных теней.
 

3.

 
Идет, улыбки расточая,
жмет руки, лица примечая.
За ним выносит Коваль плэд.{72}72
  Коваль – прислуживающий в квартире Философова, где проходили собрания Домика в Коломне.


[Закрыть]
На нем по-старчески берет,
без пальцев старые перчатки, —
но сей скитальческий наряд
венчают гордые повадки.
Но резка речь. Но. Зорок. Взгляд.{73}73
  Ср. подобную «парцелляцию» в «Приглашении на казнь» В. Сирина.


[Закрыть]
Он сам собраньем руководит,
калач сам режет он и уж,
готовя выговор, находит
философическую чушь.
 

4.

 
круг неучтивейших проделок:
зачем оратор вздор понес;
зачем на донышках тарелок
картонных Чапский чертит нос;
Чехович ловит эпиграмму,
я «протокол» строчу упрямо,
а Заводинский глаз косит
через плечо на чьи-то косы,{74}74
  Чапский, Чехович и литературный критик В. К. Заводинский – поляки-участники собраний «Домика в Коломне».


[Закрыть]
…………………..
когда решаются вопросы
времен последних, – в нас вперен
глаз вопиющего, с испугом,
 

5.

 
…………………..
и мировой оксиморон
топорщится квадратным кругом
…………………..
Вонзен пытливо хладный взгляд
в сей строй идей, им здесь сличенных,
соединенных в дивный ряд
и без пощады обличенных.
Не буколический приют, —
пресс умозрительной машины
все исторические вины,
все тени ожидает тут.
 

6.

 
…………………..
…………………..
Так посреди своих скитаний,
…………………..
укрытый мглой богини дланей,
…………………..
глубин познаний новых из
…………………..
смотрел на пир чужой Улисс.
…………………..
…………………..
…………………..
 

1.

 
…предутренний и незнакомый
час негативный: смерть ли, жизнь?
Повисшие безвесно домы{75}75
  Строка повторена в гл. 5, строфа 4.


[Закрыть]
и голубиный шорох ниш.
Шаги мои бегут по крышам,
растут шуршащею травой.
Громогремит навстречу: свыше —
в мир – первый рушится трамвай.
При вспышках чинит недра улиц
таинственных кобольдов круг, —
домов испуганные лица
тень гнома превышает вдруг.{76}76
  Ср.: № 300.


[Закрыть]
 

2.

 
Нагроможденные как гробы
такси! и женщина, убогий
свой шлейф влача, вдоль пыльных плит
бредет походкою нетвердой.
Реклама меркнет и шипит,
мигая огненною мордой.
…………………..
…………………..
Стою с лопатой и ломаю
замерзший каменный песок —
в пустую тьму его бросаю,
и рядом тот же плеск и ток.
 

3.

 
Сосед невидимый вздыхает,
лопату чистит и затем,
как я, безвидное бросает
в метафизическую темь.
За Вислой первая сирена
стенает скорбная, у ног
белеет изморозь, иль пена,
иль белый брошенный чулок.
И в облаке тумана сером
уж различим двухмерный брат,
и слева тоже тень за делом —…
и плеск и снова стук лопат.
 

4.

 
…………………..
…………………..
Бесплотные мелькают лица,
всплывая, падая на дно.
Меж них сейчас, дрожа, струится
блаженная моя ладонь.
Стремитесь, струи, бей, живая,
от внуков вестью в мир иной.
И зачерпнув, я возливаю
прозрачную на прах земной.{77}77
  Ср. № 295. Этот текст включен как строки 5-12 в газетную публикацию стихотворения в Мече, 1937, № 38, 3 октября, стр. 6.


[Закрыть]
…………………..
…………………..
 

5.

 
Летят из вагонеток плиты
в сухое гравия зерно.
Булыжника солнцеповито
недвижной мыслию чело.
…………………..
Их лижет языками пламень
из недр пылающей травы,
и тянет преклонить их камень
груз поднебесной головы.
…………………..
…………………..
…………………..
 

1.

 
…………………..
…………………..
…………………..
…………………..
За шкафом тесненькое ложе,
шипящий примус, бдящий глаз
хозяйки, мрак подводный в нас
гнусавящий певцом захожим…
Бывало, в праздник мы бежим
днем наслаждаться настоящим.
День раскален и недвижим,
день пахнет утюгом шипящим.
 

2.

 
Скрежещет остовом трамвай,
Варшава за город стремится.
Вдоль обмелевших ветхих свай
спортсмен над веслами трудится,
нас обгоняет грузовик,
сосед в подтяжках давит ногу,
готический зарится пик,
дворняжка подбежала к догу,
и дама в ужасе, а дог…
но все уже за поворотом,
и тощий нас дарит лужок,
открытым обливая потом.
 

3.

 
Среди осколков кинув плэд,
скелет сомнительного пола
расположился полуголый,
на череп натянув берет.
В купальном чем-то полосатом
там парочка, застыв, сидит
перед фотографом усатым,
морской воображая вид.
Тут дева спит, мозоль ощупав,
прикрыв от солнца сапожок.
Оркестрик безработных трупов
обходит с полькою лужок.
 

4.

 
И быстро насладясь простором,
мы дальше продолжаем бег.
Вот здесь за крашеным забором
моих трудов недавний брег.
Еще пасутся вагонетки,
разбросаны на пустыре;
вот эти высохшие ветки
варились в утренней заре.
И так же плоско перед нами
(с романса вязкими словами
мешаясь) за рекой лежит
затверженный без мысли вид:
 

5.

 
с крестом в отрогах колоколен
совидец тайный вознесен,
(любовь! я был опасно болен,
высоким, вечным соблазнен)
пасомой стадною породой
тавро реклам дома несут,
(ты двойственной своей природой,
там коренясь, цветя же тут,)
в туманы, в дымы остов шаткий
мостом пропячен над рекой,
(меня лечила лихорадкой,
как тифом лечат ум больной.)
 

6.

 
и паровозик в запредельный
попыхивает мир дымком,
(Для нашей хилости скудельной
я обещал трехмерный дом,)
где трюму черному, невежде,
шлепки отмеривает вал,
(и вот, достиг, чего я прежде
с таким упорством убегал:)
спина рабочего в движеньи,
гребущего песок со дна,
(соединенья, воплощенья;
и в первый же остаток дня
 

7.

 
нацеловаться мы успели
до горьких истин на устах),
на вылинявшем плоском теле
песка, в ободранных кустах
(а там, вкусить противоречий
– как говорят для рифмы – яд…){78}78
  Ср. сходный прием в пушкинском «Евгении Онегине», гл. 4 («Читатель ждет уж рифмы: роза»).


[Закрыть]
у лодыря краснеют плечи,
лопатки пыльные торчат…
…………………..
…………………..
…………………..
…………………..
 

8.

 
Ну что ж… назад: в плеск тот же свайный,
в зной улиц, зуд рекламных жал…
…………………..
…………………..
И брошенный билет трамвайный
дорогу нам перебежал…
Цементный дворик и все то же
из мрака восстает на нас:
шипящий примус, бдящий глаз,
за шкафом тесненькое ложе
…………………..
…………………..
 

1.

 
Мы все уверены, что время
проточною водой течет,
растение растет из семя
и стрелка метит все вперед,
ведя по кругу круглый счет.
Но знает часовщик за чисткой
пружинки вечности стальной:
напутанной телеграфисткой
довольно часто запятой,
чтоб посолонь поплыли стрелки,
чтоб закружились время белки
назад……………….
 

2.

 
…. понесло бы вспять
широкой бурностью теченья:
в обратном образе опять
поплыли прошлого явленья,
но только призрачней, чудней,
размеры встречных усекая,
как бы входя в них, просекая
толпу теней, поток вещей,
в незыблемом порядке сущих,
орбитой общею текущих.
…………………..
…………………..
 

3.

 
Еще я жил как все вчера,
посматривал на циферблатик,
и днями правила игра —
сверчка притворного тиктактик.
Но раньше принятого въявь
встав нынче в утренние мраки,
уже времен я спутал знаки:
иду не в будущее – в навь
…………………..
Не то, чтоб в прошлом, но оно
так с настоящим сплетено,
так в будущем сквозясь таится,
 

4.

 
в нем воплощаясь копошится, —
как в сказке страшной чародей,
что вырастает, удаляясь.
И в мраки утра углубляясь,
я погружаюсь в мрак ночей,
чуть измененных узнавая:
реклама хмурится, мигая,
в мир первый рушится трамвай;
громогремит навстречу свыше,
растут шуршащею травой
шаги мои, бегут по крышам.
И голубиный шорох ниш,
повисшие безвесно домы.
 

5.

 
Мир негативный – смерть ли? жизнь? —
предутренний и незнакомый.
и также всадник указал
мечом чугун рассвета плавкой…
…………………..
…………………..
И только я иду с поправкой:
не к черной Висле – на вокзал.
…………………..
…………………..
…………………..
…………………..
 

6.

 
Уже вокзал колебля, птице —
центавро-змей парит-ползет.
Уж в ленте окон реют лица,
бегут носильщики вперед;
уж извергая пар из зева,
вздохнуло, обогнув перон.
Тогда посыпалось из чрева,
помчалося со всех сторон.
…………………..
…………………..
…………………..
…………………..
 

7.

 
И вот, в окне уж заревая,
смеясь, кивая, узнавая —
мой лепомудрый, молодой
лик светлый, Божьей данный глинке!
Как эти белые морщинки
между бровей загладил зной!
Все это было уж: предтеча
сей встречи – сердца перепев,
реминисценцией и встреча
и речи. ………..
…. И лицо воздев,
тащу тугие чемоданы
уже в изученные планы.
 

8.

 
Как после той, большой разлуки
разлука летняя утла.
…………………..
А за окном уж утра звуки:
скребется дворника метла.
Опаснейшие поцелуи,
когда из чайника крутую
лью в чашку кипятка струю,
готовясь, заспанный, к бритью.
И диалог —:
На небе боги
тебя мне указали…
 

9.

 
– Верь!!
то были черти, а не боги…
…………………..
И эти были диалоги…
…………………..
Вот самодельный шкафчик вер:
коллекция нравоучений,
перед которой глупый гном
еще порой
забудет дом
для гномов мирности ученья:
лучится преломленный мир,
в вазончике очится астра.{79}79
  Строка перенесена сюда из гл. 1, 2-й редакции, строфа 7.


[Закрыть]
 

10.

 
Скороговоркой: эльмульт'фсир
сказать, манавадхармашастра…{80}80
  Ср.: гл. 1, 2-я редакция, строфа 7.


[Закрыть]
Сим поведеньем возмущен
глаз вопиющего, с испугом
в нас разных, любящих вперен.
И мировой оксиморон
топорщится квадратным кругом.{81}81
  Ср.: № 249.


[Закрыть]
…………………..
И вот квадратами кружков
его повсюду отраженья:
в осколках мира черепков,
в чертах неузнанных влюбленья…
 

11.

 
Слова враждуют, но уста
всегда готовы к целованью, —
такою Книгой Живота
(по детскому истолкованью)
раскрыта праведно любовь —
такою близостью (жи)вотой,
роднóю, рóдной, кровной, плотой
(от плоть, от родинка, от кровь).
Не страсть, таинственная мирность,
шатер раскинутый в песках
(см. в трактате о шатрах),
где шествует смерчками мiрность
Из трактата о шатрах
(переложение)
…План гемисферы голубой,
с эмблемами духовной тверди;
отрог гремящий жестяной,
топорщащий антенны жерди;
персть – для бессмертных смертный дом;
ладони женской кров и – гроба:
все, что нам явлено шатром,
в себе являет мир особый.
А над шатром – премудрый век,
а в пастбищах – ложбины рек,
где рок коровы, воду пьющей,
крушит, плеща, тростник цветущий;
там – любомудрия настой
(и мирром пахнущий и серой),
и – просто этот камень серый,
нагретый солнцем под стеной…
<19>38{82}82
  См.: № 396.


[Закрыть]
 

Приложение

Стихотворения Льва Николаевича Гомолицкого 1916–1918

Книга первая 1918 г. Типография Ц. Шейнерберг г. Остров

 
И где отвергнуты мифы, сказанья,
И где отвергнут подземный Аид.
И в том пергаменте первые строки,
Первые строки о Боге Небесном Одном
И в том пергаменте первая вера,
Первая вера о Назарянине том.
Но не отчаивайся, бедный мыслитель,
И не плачь над погибшим трудом:
Пройдут года, тысячелетья, столетья
И об ученьи твоем вспомнит весь мир,
Все живое на суше. И в честь твою
Польются стихи и баллады
И наполнят собою эфир.
 
 
III. 1916. Петроград
 

 
Солнце скрылось за горами,
Ночка темная пришла,
А по небу на просторе
Тучка черная плыла.
«Ой ты тучка, тучка черная,
Ты откудова плывешь?
Ой, ты тучка, тучка мрачная,
Мирны ль вести ты несешь?
Расскажи, где ты пролилася
Каплей крупною, дождем,
Как трава вся оживилася
И расцвело все кругом?
Расскажи про земли дальние:
Есть ли рожь там на полях?
Расскажи про люд тот славный:
Есть ли мир в их городах?
Расскажи, как люди добрые,
В счастьи и деньгах живут?
Расскажи, как в холе, в доволе,
Люди жизнь свою ведут?
Расскажи, много ли счастья
В мире и на всей земле?
Расскажи, довольны ль люди
В своей счастливой доле?»
Но вдруг тучка понахмурилась
И вся съежилась во мгле,
И ответила вся мрачная:
«Много ль счастья на земле?
Я была, мой милый молодец,
Во всем мире и везде,
И не видела, мой миленький,
Того счастьица нигде.
Во всем мире люди плачутся,
Жалуются на судьбу,
Везде горе, везде слезы,
Нигде счастья не найду…
Уж давно та тучка хмурая
Тихо скрылася во тьме,
А я мрачно, очи потупя,
Все еще стоял во мгле.
 
 
III. 1916. Петроград
 

 
Светлые воды холодной струей
Тихо бегут все вперед подо мной;
Тихо, так тихо мимо бегут
И счастие мира с собою несут.
Нежный едва ветерок порывает,
Едва лишь коснется, вперед улетает,
И лишь порою былинку пригнет,
И лишь порою пыльцу пронесет.
Жаркое солнце палит не щадя,
Медленно путь свой по небу ведя.
Крупный, горячий песок под ногой
Слегка омываем игривой волной…
А бор горделивый, от речки далек,
Стоит молчаливый в степи одинок.
 
 
IV. 1916. Петроград
 

 
Новая жизнь мне дала вдохновенье,
Новые силы воскресли во мне
И вновь я дышу таланта стремленьем,
И всем я обязан грядущей весне.
 
 
II. 1917 г. м. Лановцы
 

 
Доселе я не знал, что значит опьяненье
Таланта, счастия и строки вдохновенья,
Все это было чуждо мне,
И я не узнаю души моей в себе.
 
 
Так жаждет и она стремлением упиться,
Как жаждет и актер пред пьесой вдохновиться.
И хочется скорей ей в жизни получить
Все, что в ней радостно и с чем ей легче жить.
 
 
Так и цветок весны старается цвести
Во всей красе скорей, хоть скоро отцвести,
Но получить к весне все счастье и отраду…
А дальше ни ему, ни мне и жить не надо.
 
 
III. 1917 г. м. Лановцы
 

 
Чудесный день глядит с небес,
Лаская темный, мрачный лес.
Луч, пробираясь сквозь листву,
Златит могучую кору.
И ветер листьями шумит,
Когда порою налетит.
Но солнце лес не веселит,
Он мрачно меж стволов глядит.
Но что нам лес? Кругом простор,
Поля, – вдали цепь темных гор,
Как будто дымкою они
От наших глаз отделены.
Далеко тянутся брега.
Блестит и искрится вода.
Туда, под самый горизонт
Дорога светлая ведет.
Мелькает чайка под волной,
Кружится над ее пеной,
А там веселой змейкой вод
Река широкая течет,
Течет, врезаяся в поля,
Промеж лесов, холмов журча.
 
 
IX. 1917 г. Село Новостав.
 

 
Чудесное море, спокойное море,
Какою-то негой объят небосклон.
По волнам спокойным корабль одинокий
Плывет между дремлющих волн.
 
 
Белеет на небе над водной пустыней,
Как чайка, над снежной пеной,
Один его парус, бесстрашно, пустынно,
Испытанный в битве морской.
 
 
Вокруг точно дремлет пучина живая,
Как гордый орел на скале,
И, смирно добычу свою поджидая,
Чуть плещет волною к волне.
 
 
Куда ты несешься, корабль, и откуда?
Зачем ты летишь, почему?
Зачем не боишься пучины бездонной?
Валы презираешь к чему?
 
 
О, ты не ответишь, бессловный, бесстрашный,
Ты так далеко от меня,
А я здесь вдали, одинокий, забытый,
Стою и смотрю на тебя.
 
 
Х. 1916. м. Шумск.
 

 
Между ясных вод,
По пустыне их,
По сребристым волнам
С перекатами,
 
 
Белый парус вдали,
Далеко вдали
Будто чайка летит,
Белогрудая.
 
 
Ты, бесстрашный, куда
И откуда летишь?
Ты откуда плывешь
Средь утихнувших,
 
 
Средь утихнувших
Бурных вод морских,
Как орел в гнезде,
Тихо дремлющих?
 
 
Ах, не доброе
Предвещает тишь.
Берегися их,
Белопарусный.
 
 
Про лукавство их
Знает целый мир,
Знает целый мир,
Знать недаром весь.
 
 
Налетит волна,
Захлестнет за борт,
Белой пеною перекинувшись,
И пойдешь ко дну,
Смелый парус, ты,
Не поможет твое
И бесстрашие.
 
 
Над тобой вверху
Будет вал ходить,
Будет вал ходить,
Меж собой плеща,
Перекатываясь.
 
 
А ты будешь спать
Глубоко на дне
Вечным сном своим,
Сном, тяжелым сном.
 
 
И не вспомнит никто,
Как белелся ты
Далеко вдали,
Будто чаюшка
Белогрудая.
 
 
Х. 1917. м. Шумск
 

 
Ночь раскинула полог над спящей землей,
Замерцали блестящие звезды.
Тени кинул с небес серп луны золотой
И заискрил суровые воды.
Ветер листьями тополя тихо играл;
Лес наполнился жуткою тенью
И так жутко и страшно порою шептал,
Замолкал, вновь шептал по мгновенью.
 
 
Х. 1917. м. Шумск
 

 
Ночь мрачно лежит над землею,
Нависла и душит собой.
Огромные, темные тучи
Ползут над суровой водой.
 
 
Все полно зловещим молчаньем:
Ни ветра, ни звука… прибой
Лишь плещет в холодные скалы
Такой же холодной пеной.
 
 
Х. 1917. м. Острог
 

 
Светлое солнце глядело с небес
И шептался таинственно лес.
И река, и весь мир, будто сном упоен,
Погружались в таинственный сон…
 
 
Я сидела в тени, над журчащей рекой,
Склоняясь над светлой водой,
А в воде отражались кустарник и лес
На фоне лазурных небес.
 
 
И мне снились в тиши и под шепот листов
Масса чудных, таинственных снов,
Но один я запомнила лучше других, —
Он из тьмы налетел и затих.
 
 
То был юноша стройный, в кудрях золотых,
Будто ангел он радостен, тих…
И манил он и звал бирюзою очей
И устами, что розы алей.
 
 
Говорил он: «желанная муза, приди!
Дай упасть мне в объятья твои
И лобзать, и лобзать, и лобзать без конца,
Обнимая, что пурпур уста;
 
 
Мы с тобой улетим далеко от земли,
Скинь печали и слезы твои!
В небесах мы как бабочки будем порхать
И со счастьем любовь призывать».
 
 
II. 1918 г. г. Острог
 

 
Где же друзья, о которых везде говорят?
Облака ведь и те, что летят,
Иногда да сойдутся в лазури небес,
Орошая и землю и лес;
И цветы, переплетшись стеблями, растут
И так пышно и ярко цветут;
Вот и ветки деревьев, шепчась меж собой,
Обнимают друг друга порой.
Почему ж у меня нет друзей? Ведь и мы
Как цветы и трава созданы,
Или то только ложь, или то лишь на вид
Чудной дружбой и счастьем глядит?
Или правда, когда набегут облака
И сойдутся клубами, всегда
Дождь польется на землю и гром загремит
И огонь в них мерцает, горит.
Или правда, когда так сплетутся цветы,
Будто меркнут и вянут они.
Или правда, что ветки, шепчася, когда
Обнимают друг друга, – листва
Опадает и грустно шуршит по земле,
Вспоминая о прошлой весне.
Если так, то зачем же поют о друзьях
Те певцы на роскошных пирах?
Если правда их нет, то как пуст этот мир,
Как ничтожен, как зол и как сир.
 
 
II. 1918 г. г. Острог
 

 
Как цветик этот
И жизнь людская:
Чуть показался,
Растет над клумбой,
Бутон-малютка
Глядит из листьев.
Вот дождик прыснул
И Феб ласкает,
Ах, распустился
Глазочек желтый!
Поднял головку,
Чуть зеленеет.
И все так светит
И радость всюду.
Качнет ли ветку
Борей суровый,
Роса ль игриво
Сверкает в чашке,
Иль молнья грозно
Из рук Зевеса
На землю прянет,
На все малютка
Глядит, проникнуть
В природы тайну
Умом стараясь…
Ах, роза близко
Стройна и чудна,
Подняв головку,
Так грациозно
Качает веткой.
И шевелится
В груди малютки
Впервые чувство
Любви великой.
Чуть встанет зорька,
Уж он, поднявшись,
Глядит на розу:
Та спит, реснички
Свои закрывши;
Пылают щечки,
Чуть дышет грудка
И губки сладко
Полураскрыты…
Пора, проснися,
Гелиос несется;
Ужо разбудит
Лучем игривым.
Луч пронесется,
Блеснет слезинка,
Луч снова прыгнет
На перси к чудной,
Прижмется крепко
И будит, в щечки
И в глазки, губки
Ее целуя.
Откроет глазки,
Вкруг оглянется,
Качнет головкой
Своей прелестной,
Манящей сладость…
А мой малютка
Из-под кусточка
Скромнее травки
Все наблюдает.
Ему не надо
Ни поцелуев
И ни объятий,
Он так доволен,
Ему бы видеть…
Но что за буря
В груди мятется,
Бурлит, клокочет, —
Один он знает.
Но дни несутся.
Он поровнялся
С чудесной розой
Своей головкой;
Развилась чашка.
Ужель утехой
Лишь созерцанье?
Он слышал песни:
Любовь, лобзанье
Там воспевают,
Друзей прекрасных.
Он тоже хочет:
Прижаться грудью
К другой кипучей;
Поближе видеть
Пурпур-ланиты;
В глаза зарницы
Глядеть и сердца
В груди кипящей
Услышать бьенье
Любви ответной.
Но так шалунья
Горда, надменна,
Как приступиться?
Эол порывом
Цветок в объятья
Прекрасной кинул.
Ах, укололся!
Шипы так остры,
Обнять не дали…
И плачет бедный,
На жизнь сетует,
Что не родился
И он знатнее,
Чтоб наравне с ней
Стоять и греться;
А вкруг смеются
Цветы, шепчася,
И колют сердце
И колют душу
Своею злобой.
За что смеетесь,
О злые, злые?
Любови чувство,
Порыв высокий
За что вы злобно
Так осмеяли!..
А время быстро
Весну уносит.
Гелиос палящий
Так жжет лучами, —
Ни капли влаги.
Свернулся бедный,
Поникнул долу,
Желтеет, вянет…
«Прости ты, травка,
Прости ты, небо,
рости, шалунья!»
Упал на листик,
Приник холодный
Сухою щечкой,
Не бьется сердце,
Что так любило…
«Прости навеки!»
 
 
29. III. 1918 г. г. Острог
 

 
Посмотри – ручей веселый
Брызжет, скачет по камням,
И ковер лежит зеленый
По полям и по горам.
Солнце с неба голубого
Светит, блещет в ручейке.
Так святой молитвы слово,
Как бриллиант, горит в душе.
 
 
29. III. 1918 г. г. Острог
 

 
Печальное небо, печальные тучи…
Над речкою тихой стою в тишине.
Бесцветна равнина и горные кручи;
Ни ветра, хоть зыбь по ненастной реке.
 
 
Стою, и в душе пустота и ненастье:
Ни слез нет, ни смеха, желания нет,
К всему в ней земному одно безучастье,
Постылы ей люди, природа и свет.
 
 
29. III. 1918 г. г. Острог
 

 
По тропинке узкой и тернами
Перевитой острыми, по храму
Юноша младой едва ступает,
Рвет ногами терний без разбору;
Из подошв струится кровь ручьями;
Изорвался длинный плащ об ветки.
Ничего не видит пред собой безумный, —
Рвется к храму, что пред ним сияет.
Вот уж близко, куст остался только,
Отстраняет он его рукою
И, едва ступая по поляне,
В дверь стремится храма огневого…
Но ему костлявая фигура
Заградила вход к сиянью храма
И, сверкнув очами, сумрачно спросила:
«Ты проникнуть хочешь в храм чудесный?
Ты прельстился радужным сияньем?
Не жалеешь молодость свою ты,
Не жалеешь страшныя утраты».
– «Что тебе, суровый призрак, надо?
Пропусти меня в преддверье храма. —
Отойди, прочь руку от сиянья!
Для того ль я мучился в дороге,
Для того ль я не жалел ни тела,
Ничего, что было свято в жизни,
Чтоб стоять у самого сиянья
И, с мольбою руки простирая,
Умолять тебя, бездушный призрак,
Я измучился, устал под солнцем жгучим,
Жажду струйки, – губы пересохли;
И изранены шипами ноги,
Исцарапано суками тело.
Пропусти, упиться дай покоем;
Дай прильнуть мне к струйке серебристой;
Дай уснуть спокойно в травке мягкой, —
Отдохнуть умом своим и телом.
Я стремился с чудною надеждой,
И сиянье, предо мной блистая,
Придавало силы слабой плоти.
Не слыхал ни жажды я, ни боли,
И теперь, когда так близко радость,
Ты закрыл собою светлое сиянье.
О, почто надежду отнимаешь?
О, почто безумца тяжко мучишь?
Тебе мало, вижу, непреклонный,
Слез и жалоб… Вот же, на колени
Я упал и плащ твой обагряю
И слезами, и кровавым потом.
Призрак мрачно отклонился, очи
Засверкали в щелях под бровями
И улыбка тихо расползлася.
«О безумец! Думаешь, в сияньи
Ты покой получишь и усладу?
Знай, свой путь ты лишь наполовину
Прострадал, пройдя по нем досюда.
Жаждал ты, – там нет ни капли влаги;
Ты устал, – и там не отдохнешь ты;
Ты в крови, – и там шипы и камни,
Нет травы там, нет дороги гладкой.
Ты вокруг увидишь только злобу,
Только зависть, клевету людскую;
За заслуги перед всей землею
Тебя грязью, камнями обсыплют.
Ты проклянешь всех и все земное;
Ты зажаждешь смерти непреклонной.
Отойди, пока еще не поздно.
Возвратись дорогою спокойной».
– «Нет, пусть там опять еще страданья,
Пусть еще несчастья ожидают,
Пропусти меня ты, мрачный призрак,
Пропусти к сиянию златому!
Я веленьем неба призван, – волю
Я исполню, должен я достигнуть
Славы; – дан талант, я разовью в несчастьи, —
Что б ни было – мне девизом будет:
«К славе вечной, к свету и сиянью».
И прошел я полдороги страшной —
До конца дойду по горю и несчастью,
Брошусь свету я в объятья; кверху
Вознесусь в сиянии к престолу».
– «О безумец! О мечтатель бедный!
Но для славы все забыть ты должен:
Не должно быть для тебя ни жизни,
Ни веселья, радости и смеха.
Ни любовь улыбкой не согреет,
Смех не оживит души усталой,
Вечно только горе и заботы.
Не увидишь же ты славы этой, —
После смерти только засияет
Ее луч, тепло распространяя.
И всего из-за пустого
Повторенья имени потомством
Собой жертвовать, на пытку обрекая
Жизнь младую с юною душею.
Отойди, пока еще не поздно,
Возвратись дорогою спокойной».
– «Прочь с дороги! Ты не испугаешь,
Хоть бы пытки мне сулил Нерона.
Не хочу я больше слушать речи.
Отойди, пусти меня в преддверье.
Говори, что хочешь, образ темный —
Ты гонец, ниспосланный от ада.
Я воскликну, речи прерывая:
«К славе! Боже подкрепи, настави!»
«Я пущу, но после сам платися
И кляни себя и жизнь за пылкость,
Необдуманность младого сердца.
Вот гляди: ты видишь ту дорогу,
Видишь терний, видишь зной и злобу?
Безотрадность там царит и горе,
Заточенье с звонкими цепями.
Жалко мне тебя, юнец. Ревниво
Охраняешь ты свое желанье,
Весь проникнут им и яркою надеждой;
Но ведь пыль пройдет, глаза увянут,
Что так блещут молньей вдохновенья,
Опостылит жизнь и все несчастья
И запросит так душа покою.
Красота твоя увянет в горе;
Отцветет цветок бесцельно чудный:
Не прижать его к груди любимой,
Не лобзать в уста его и очи.
И душа высокая и чувства
Благородные, что бьются в сердце, —
Все бесцельно пропадет для славы,
Что ждет имя громкое за гробом.
Если хочешь – упади в объятья
Мглы суровой с горестью и мукой,
Иль иди, пока еще не поздно,
По дороге тихой и спокойной.
Брось желанья, – ты упейся счастьем,
Отдохни в объятиях любови
И познай земную радость чувства;
Утоли ты жажду, отдохни ты».
– «Прочь! Вперед ко славе и ко свету!»
Принимайте бури и несчастья!
И воздаст сторицею Небесный
За мученья адские при жизни,
Нет, достигну я предназначенья!»
И отпрянул призрак и растаял…
Юноша рванулся к двери храма
И пропал во тьме его и мраке.
 
 
30. III. 1918 г. г. Острог