Текст книги "Чудо Саян. Герои ненашего времени"

Часть 1
«Живая история»

Свободные общественные союзы, полеты идей, свитки планов. Сколько слов, сколько прекрасных слов и какая пропасть делового бессилия! Очаровательное время распада государственной машины, безвластия, самопорядка, срывающегося в сумбур. Совершенно ясно, что это конец революции, что кто-то придет и скрутит пуще прежнего, но не в том дело, это все-таки следовало пережить, эти лучшие дни огромной страны…Скачут цены на исчезающие товары, и деньги становятся бумагой… Историки объяснят, как это происходило, чьим радением, чьей мудростью; но не верьте слишком этим документам, потому что они приведут в стройность то, что не было и не могло быть стройным, они откроют в хаосе событий гармонию причин и следствий. Нас влекла стихия, а люди на стороне делили должности, кричали слова команды, стреляли в упор, тормозили раскатившийся вагон. Михаил Осоргин «Сивцев Вражек».

Глава 1
Бурбаки на Волге

«Биохимия сдается натощак». Объявление висело в вестибюле. Нет, это был не вестибюль биофака. И речь шла не о сдаче экзамена по биохимии. Речь шла о сдаче крови на анализ. В отраслевом НИИ, где Горин проработал почти полвека, шел медицинский профилактический осмотр сотрудников. «Жить стало легче, жить стало веселее», – вспомнил Горин фразу вождя. Наконец-то весной 2009 года забота правительства дошла и до них. Как же: первый профилактический осмотр за 18 лет новой эры (если вести отсчет новой эры со дня распада СССР).

На свой четвертый этаж Захар Ильич поднимался в два приема. А что делать, если тебе за семьдесят. Сначала на второй этаж главного здания. Пока шел по длинному коридору второго этажа отдыхал перед подъемом на четвертый. Путь проходил вдоль вереницы портретов классиков гидротехники, вывешенной на стене коридора. Те, кто был изображен на портретах, уже давно покинули этот мир. Всё собирался пересчитать, сколько же из этих людей были когда-то коллегами. Не собрался. Но навскидку, примерно – две трети. Притормозил возле портрета Николая Семеновича. «Уж больно прост он на этом фото, – подумал, – ни дать, ни взять красный профессор. Как будто от сохи в науку по направлению партии». А Николай Семенович был очень даже не прост. И вовсе не от сохи. Те времена, когда эти люди были живы, не были идиллическими, да и люди той поры были не ангелы. Но они (люди, не времена) нравились Горину много больше, чем нынешние.

Отдышавшись в коридоре главного здания, по переходу второго этажа Горин попал в свой корпус и поднялся на свой четвертый этаж. Кабинет находился недалеко от медпункта. На этаже царило необычное оживление. Сначала надо было в медпункте сдать на анализы кровь и мочу, а потом отправляться в музей, в кабинет гражданской обороны и в другие давно забытые и не посещаемые помещения, где сидели врачи-специалисты и бегло осматривали ученых, сдавших анализы.

Институт был старым. Во времена оттепели и застоя в местной стенной газете время от времени напоминалось, что декрет об организации научномелиорационного института подписал сам вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин в 1921 году. Почему-то фотокопию декрета в стенгазетах не помещали. Злые языки, якобы видевшие этот декрет воочию, по этому поводу говорили: «Не помещают оттого, что в машинописном тексте декрета было сказано, что на создание института отпустить из казны миллион рублей, а рукой Ильича была сделана рукописная поправка: миллион зачеркнут, а сверху написано семьдесят тысяч». Тем не менее, поскольку институт с годами от проблем мелиорации отошел в сторону гидроэнергетики, и тот же Ильич сказал однажды, что «коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны», институт до Перестройки был на виду. Отпуска и оклады научных сотрудников были как в системе Академии наук. Хотя институт был отраслевым. Каждую пятилетку институту выделяли несколько орденов, да и сам институт был орденоносным. А потом пришла пора Перестройки. Да…Смутное было время…

Горин открыл дверь своего кабинета, больше напоминавшего склад старых компьютеров. Два компьютера были рабочими. Остальные – списанные в отделе. Материально ответственная Алла Васильевна спросила однажды: «Захар Ильич, можно я на некоторое время поставлю в вашей комнате несколько старых списанных компьютеров?» Ответил: «Можно». Некоторое время продолжалось уже не первый год, но Горин не роптал: кабинет посещал не надолго, на час-полтора в день, и в нем давно не работал. Имел право. Уже одиннадцать лет был пенсионером по возрасту. Но на работе числился. На четверть ставки. Работал дома, после обеда. Утром в качестве моциона шел пешком через парк Лесотехнической академии в сторону своего НИИ. На службе проверял наличие почты, скидывал на флешку нужный материал, беседовал с коллегами, шел назад, обедал и часа в два дня садился поработать часов до семи вечера. Потом телевизор, хотя почти все, что показывали по телевизору (кроме футбола и биатлона) вызывало сугубо отрицательную реакцию. А что делать? Если тебе за семьдесят, и ты живешь один, чем-то надо вакуум заполнять. «Исторические» фильмы Би-Би-Си, где актеры, переодетые римлянами, машут деревянными мечами, исторические хроники Николая Сванидзе, исторические передачи Леонида Парфенова, «Живая история» по пятому питерскому каналу.

Вроде бы не самое непристойное, что дают по TV. А Горин смотрел и удивлялся: «Бурбаки на Волге». Так говорила покойная жена Ольга вместо слов: «Не верю». В середине XX века под названием «Элементы математики» появился многотомный «полный трактат математической науки». Написала трактат группа французских математиков, объединенных под псевдонимом Никола Бурбаки. Трактат переведен на многие языки мира. Ольга однажды сказала: «Представь себе, что через тысячу лет археологи откопают несколько томов трактата Бурбаки и картину И.Е.Репина «Бур…аки на Волге», и буква «л» в подписи под картиной не сохранится, будет стерта. Тогда родится научная гипотеза о том, что группа французских математиков Н.Бурбаки в свободное от написания трактата время таскала баржи по великой русской реке Волга». С тех пор слова «Бурбаки на Волге» вошли в их доме в поговорку.

Телеведущий Лев Лурье в цикле передач «Культурный слой» рассказывает о родном городе Ленинграде, о временах не столь отдаленных (годы пятидесятые-шестидесятые прошлого века), о жизни, свидетелем которой был Горин. «Не тесен мир, а тонок слой». Сам Горин в силу своей незначительности не попадал в «культурный слой», но был свидетелем-очевидцем тех доисторических времен. Рассказы Льва Лурье, человека «относительно молодого» – 1950 года рождения (59 лет), были допингом, будившим воспоминания о прошедшей молодости.

Как все молодые люди тех лет, и Захар выходил изредка на «Брод» – Невский проспект от Литейного до площади Восстания, бывал мимоходом в «Сайгоне», кушал мороженное в «Лягушатнике», стригся в легендарной парикмахерской на Майорова 28. Всё с виду похоже. А по существу – ничего общего. Живая история Лурье не совпадала с его воспоминаниями.

К примеру, рассказывал Лурье на днях про ленинградский диксиленд. Из рассказа получалось, что джаз, убитый партией и правительством в послевоенные годы, возродился в Ленинграде в середине пятидесятых и прародителем его был ленинградский дикси-ленд.

Все как бы верно: в 1946-47 годах были расформированы джаз-оркестры Э.Рознера, Я.Скоморовского, А.Цфасмана, на короткое время исчез оркестр О.Лундстрема. А Эдди Рознер был осужден на 10 лет. Но продолжал существовать оркестр Л.Утесова, в ресторане «Метрополь» (в Москве) играл тот же А.Цфасман, в ресторане гостиницы «Европейская» (в Ленинграде) – Иосиф Вайнштейн. Конечно, для знатоков-эстетов Утесов – не джаз, Силантьев и Владимирцев – тем более. Но для простых людей – вполне. И уж вряд ли кто скажет, что биг-бэнд Иосифа Владимировича Вайнштейна – не джаз. В самом знаменитом джазе Ленинграда пятидесятых-шестидесятых играли Геннадий Гольштейн и Константин Носов, Олег Кувайцев (будущий руководитель ленинградского дикси-ленда) и Давид Голощекин.

Что касается ленинградского дикси-ленда, то слухи о нем доходили до окраинной Выборгской стороны, где Захар жил и учился. Но в его родном политехе был тогда популярен и играл на вечерах джаз-ансамбль Ореста Кандата. Орест Карлович играл на саксофоне, а пианистом был Анатолий Кальварский, впоследствии композитор и руководитель эстрадного оркестра Азербайджана.

У Николая Сванидзе, Льва Лурье и прочих описателей новой истории есть, видимо, сверхзадача: показать, как гнусна была эпоха их отцов. А на деле жизнь была разная. Народ вовсе не делился поровну на тех, кто сажал и тех, кто сидел. Были те, кто не сажал и не сидел. Жили и работали. Их было большинство. Растили детей, шутили. Рассказывали анекдоты. Анекдотов было много больше, чем сегодня.

Джаз, конечно, мелочь жизни, пример, не более того. Но раз уж вспомнился джаз, то, как вспоминается Горину, политику «разгибания саксофонов» не восприняли массы. И против этого не могли устоять никакие постановления партии и правительства. Джаз жил в массах. Одну из наиболее известных джазовых мелодий XX века написал американский еврей со смешным именем Шолом Секунда. Первое название песни – «Ба мир бист ду шейн» (в переводе с идиш – для меня ты красивая). Потом эту песню в обработке О.Кандата исполнял джаз Утесова под названием «Барон фон дер Пшик». Эту же мелодию со словами «В Кейптаунском порту, с грузом на борту «Жанетта» поправляла такелаж…» и «Старушка, не спеша, дорогу перешла, ее остановил милиционер» пели широкие массы трудящихся. Даже антисемиты ее распевали со словами «Сара, не спеша, дорогу перешла».

Захар голоса не имел и старался не петь в присутствии посторонних, но, как каждый студент того времени, слушал по враждебному «Голосу Америки» беседы Уиллиса Канновера о джазе. Как во всякой еврейской семье среднего достатка, в родительском доме было пианино «Красный Октябрь», был кошмар детства, именуемый обучением игре на фортепьяно в Доме пионеров Калининского района. Как и многие сверстники, «терзавшие расстроенный рояль» в детстве, играть он так и не научился. Но приходил в гости кузен Лева. Лева играл и «Серенаду птичьего острова», и «В настроении», и «Караван» Д.Эллингтона, и еще более популярный в те годы «Караван», автора которого Горин не помнил. Там были такие слова: «Шагай вперед мой караван, огни мерцают сквозь туман. Шагай без отдыха, без сна, туда, где ждет тебя весна. Родимый край, о, ласкай мои глаза, пускай течет по ресницам слеза…». Именно этот «Караван» имел в виду незабвенный стиляга Арнольд Кукеш, сказавший легендарную в те годы фразу: «Когда я слышу «Караван», я чувствую себя верблюдом». Арнольд Кукеш – герой студенческого обозрения «Весна в ЛЭТИ». Комсомольский вожак в том же обозрении при разборе персонального дела Арнольда Кукеша произнес не менее крылатую в те годы фразу: «От саксофона до ножа – один шаг».

Для Горина и многих его сверстников начало оттепели – не столько слово, сказанное И.Эренбургом, не только доклад Н.С.Хрущева на XX съезде, но и студенческий спектакль «Весна в ЛЭТИ». Премьера обозрения состоялась через два месяца после смерти И.В.Сталина (11 мая 1953 года) в Выборгском доме культуры. Захар, естественно, видел этот спектакль, правда не на премьере и не в Выборгском ДК на Ломанском переулке, а, кажется, в «Промке» на Кировском. Борис Гершт, Анатолий Флейтман, Александр Колкер, Ким Рыжов, Михаил Гиндин, Генрих Рябкин, Алла Прохорова, Людмила Пахоменко (хочется перечислить их всех) – эти ребята были на несколько лет старше (тридцать первого-тридцать третьего года рождения). Они и не подозревали, создавая этот спектакль, что станут учителями целого поколения, воспитают поколение питерских шестидесятников.

Убедительная просьба: пусть продвинутый в джазе читатель не судит строго предыдущий текст. Захар Горин в джазе полный профан. Просто то, что он видел и слышал, отличается от телевизионной «Живой истории». По этой «истории» оказывается, например, что каждый пионер бегал за пьяным финном и выпрашивал у него жвачку, иначе он не пионер, а гогочка, маменькин сынок. А взрослый фарцовщик, скупавший у иностранцев джинсы и перепродававший их потом втридорога, – реформатор и борец с проклятой плановой экономикой. А главный советский фетиш тех лет – все те же джинсы. Горин же помнит, что в приличных домах детей учили, что попрошайничать нехорошо, а спекуляция – презренное занятие.

Не так давно лучшим фильмом года был признан фильм Валерия Тодоровского «Стиляги». Получил он первые призы и за костюмы, и за музыку и т. д. и т. п. Захар – ровесник героя фильма, и все, что было тогда, помнит «до малейшего винтика». Помнит, как в то самое лето, о котором рассказано в фильме, ездил на целину. Как получил «Курмет грамотасы» – грамоту ЦК ЛКСМ Казахстана. Все что-нибудь получили. Кто значок, кто медаль, а Хайрулла Заиров – даже орден (как сын степей). Относились к значкам и грамотам все с иронией, но, как ни странно (Горин опросил многих), никто этих грамот и значков не выкинул. Все хранят. Помнит, как целинная агитбригада пела залихватские частушки вроде: «Даллес едет на машине в смокинге и фраке, а мы едем на другой, в голубой рубахе». В общем, скучно не было. Даллесов в те годы было двое. Старший брат Джон Фостер – государственный секретарь США, большой антисоветчик, и младший брат Аллен – начальник ЦРУ – совсем плохой человек. Про их козни еще при Сталине писателем Николаем Шлаковым был написан толстый роман «Поджигатели». А насчет фильма «Стиляги» Горин для верности опросил ровно десять своих сверстников, тех, кто в прошлом сами были в некотором смысле стилягами. Но не в уродливой форме. Стилягами, которые носили узкие брюки, но не торговали ими. Стилягами, которые, в отличие от героя фильма, сумели закончить вуз, а не стали лабухами в ресторане. Потом они выросли, «перебесились» и стали «честными производственниками». Все десять признали фильм чудовищной и оскорбительной халтурой.

Сразу после войны была своя мода: брюки клеш, волосатая кепка-лондонка с мягким козырьком, белое кашне, стальная фикса во рту. Ей на смену пришла мода 50-х. Но прикид стиляг 50-х «от клифта до колес» и костюмы фильма «Стиляга», как говорят, две большие разницы. Чуваки ботинки носили не узконосые, а, наоборот, тупоносые, пиджаки носили не узкие, а с широченными плечами. Но дело не в ботинках, галстуке и пиджаке с ватными плечами. Не был карикатурный стиляга борцом за свободу, а был двоечником и спекулянтом. Это все равно, как сейчас главными борцами за свободу объявить Ксюшу Собчак, Андрюшу Малахова и «стилиста» Сергея Зверева. Но и это не главное. Возможно, где-то и бегали комсомольцы по парку за стилягами и разрезали им штаны. Такие слухи циркулировали. Но видеть – не приходилось. А эта широта взглядов на брак и семью, доведенная в фильме «Стиляги» до абсурда!? Папа стиляги, простой рабочий человек в восторге оттого, что жена его сына перед самой свадьбой переспала со случайным негром и родила черненького младенца. Ну, прямо «Цирк». Ну, огорчись поначалу папа, а потом, как любящий отец, смирись с этим прискорбным фактом.

Так нет. Он рад. И все соседи по коммунальной квартире рады. И даже не это главное. А главное – оскорбительная для целого поколения сцена комсомольского собрания. Все-все-все, кто учился в МГУ вместе с героем фильма, злые, одинаково одетые, скандируют слова из хита: «скованные одной цепью, связанные одной целью». А герой в это время с победоносным видом медленно спускается по ступенькам аудитории, подходит к президиуму и кладет на стол свой комсомольский билет. Поворачивается и молча уходит. Все «скованные одной цепью» немеют от ужаса. В кинотеатре Захар Ильич сидел рядом с пятнадцатилетними подростками. В этот кульминационный момент они перестали жевать поп-корн, открыли рты и стали перешептываться: «Что это он положил на стол?» Они – люди другой эпохи. Это ровесники детей Валерия Тодоровского, и они не слышали про книжечку члена ВЛКСМ, и сколь чревато последствиями было выкладывание ее на стол.

Жанр фильма – мюзикл. Горин не спец по мюзиклам. Но кое-какие видел. И мелодии из этих мьюзиклов припоминает: и «Чу-чу» из «Серенады солнечной долины», и «Марш артиллеристов» из «Шести часов вечера после войны». А «музыка» фильма «Стиляги»? Кто помнит её?

* * *

Вступление затянулось и стало походить на «Короли и капусту». Пора признаться, что рассказ не про фильмы Тодоровского-сына и тем более не про музыку. Все предыдущее – старческая болтовня. И по профессии Захар Ильич не кинокритик и не джазмен, а инженер-гидротехник. При советской власти работал в отраслевом НИИ Минэнерго (министерства энергетики). Если честно, то гидротехником Горин стал не по зову партии и даже не по зову сердца, а можно сказать по стечению обстоятельств (каких – обсуждать не будем). В годы Оттепели и Застоя своим ремеслом не гордился, но и не стеснялся его. Почему он гидротехник, хорошо ли быть гидротехником, приносит ли его ремесло пользу или вредит – не задумывался. В эпоху Перестройки все поменялось.

Конец 80-х. Угар Перестройки. Газеты полны обличительных статей: «Только два министерства, два ведомства соревнуются – Минэнерго и Минводхоз. Они соревнуются, как больший ущерб нанести нашей стране, нашей экономике, нашей нравственности. Минэнерго в результате гидротехнического строительства затопило и подтопило 14 млн. га ценнейших земель в нашей стране». Это написал эколог М.Я.Лемешев. А вот писатель С.Залыгин: «Площадь под существующими и проектируемыми водохранилищами по суммарным размерам приближается к площади Франции». Площадь Франции, между прочим, 55,2 млн. га. Да что там какой-то М.Лемешев, сотрудник никому не известного института аграрных проблем и информатики имени А.А.Никонова. Или писатель С.Залыгин. Сам президент М.С.Горбачев сказал: «Посмотрите, какие потери: что ни гидростанция, то целые массивы утраченных земель. А ведь эти заливные луга и пастбища давали продукцию. Речь идет о миллионах гектаров самых хороших угодий, на которых многие хозяйства базировали свое животноводство».

Вот так. Оказалось, что работал Горин зря. И не только он. Но и стотысячный коллектив строителей Союзгидроэнергостроя, возводивший 35 гидротехнических объектов, и семнадцатитысячный коллектив проектировщиков и изыскателей Гидропроекта, и «субчики» (тресты Гидромонтаж, Спецгидроэнергомонтаж, Гидроспецстрой), и полуторатысячный коллектив его института, и завод «Электросила», и… Да разве всех перечислишь. И не только зря. Но с намерением нанести вред не только экономике, но и нравственности заодно.

Гидротехническое начальство пыталось оправдаться, что-то противопоставить. В 1989 году гидроэнергетики свои взгляды изложили в журнале «Энергетическое строительство» (№ 4). Писать в «Новый мир», видимо, считали делом несерьезным. Но кто читает «Энергетическое строительство»? В публичных дискуссиях главные инженеры проектов проклинаемых Туруханской и Катунской ГЭС Н.Овдиенко и А.Пигалев, главный инженер проекта так называемой Ленинградской дамбы С.Кураев и другие ГИПы (главные инженеры проектов) явно уступали в красноречии писателям С.Залыгину и В.Распутину, академикам Д.С.Лихачеву и А.Л.Яншину. А уж «неистовому» Ф.Я.Шипунову по части полемики никто и в подметки не годился. А пересыпанные матерком письма великого Виктора Астафьева главному инженеру достраиваемой ныне Богучанской ГЭС?! Против таких писем никакому факту не устоять.

Обескураженное гидротехническое начальство кинуло клич подчиненным: «Пишите. Пишите хоть в «Новый мир», хоть в центральную прачечную. Авось вас услышат». В те смутные времена и Горин вдруг стал публицистом. Написал два очерка. Один назывался «Чучело начальника в Маркизовой луже». Про дамбу. Второй – «Дискуссия о гидроэнергетике. Взгляд изнутри». Напирал больше на числа и факты. Пытался фактами кого-то убедить, вразумить несведущих… Не вышло. Какое значение имеют цифры и факты, если народ, ведомый своими трибунами, желает бороться за демократию и против всякого тоталитаризма? Поначалу профессионалам казалось, что пройдет немного времени, народ угомонится, писатели напишут свои фельетоны и получат свои гонорары, экологи получат финансирование на свои сомнительные изыскания (на непросвещенный взгляд Горина нынешняя экология – не профессия, а протестное общественное движение), и время поставит все на свои места. Не тут-то было. Ярость масс все нарастала. Энергетическое (в том числе и гидротехническое) строительство было полностью свернуто.

Прошло двадцать лет. Время постепенно тавит все на свои места. На дворе 2009 год. Возрождается строительство АЭС, потихоньку начинает реанимироваться строительство ГЭС, наполовину построенных еще при советской власти. Достраивается КЗС – комплекс защиты Санкт-Петербурга от наводнений. Но потребовалось для этого целых двадцать лет! Целое поколение гидростроителей оказалось не у дел. И никто из тех, кто почти уничтожил целую отрасль, не сказал: «Извините, ребята. Мы были не правы. Простите, что мы испортили вам жизнь». Героям и антигероям этой эпопеи посвящает автор свой рассказ очевидца. Там, где не был очевидцем, он воспользуется рассказами других очевидцев. Пусть не только телеисторики расскажут о том, как это было. Охват событий узковатый. Рассказанные «живые истории» касаются того, что происходило в одной отдельно взятой отрасли народного хозяйства. Аналогичные и, возможно, «еще более живые истории» может рассказать работник любой другой отрасли.