Текст книги "Чудо Саян. Герои ненашего времени"

Глава 8
Кузьмин о себе

Восемнадцать лет назад, в 1992-93 годах, Горин раз-другой в неделю заходил в кабинет к Кузьмину «на огонек». Когда-то могучее Управление «Красноярскгэсстрой» к началу девяностых «съежилось» до четырехпяти тысяч человек, разбросанных вдоль течения Енисея от Тувы до Таймыра. Серьезной работы не было. Никакой надобности сидеть на работе допоздна у главного инженера Кузьмина, видимо, не было. Но он сидел. Многолетняя привычка. В те годы Кирилл Константинович охотно принимал гостей и рассказывал «о времени и о себе».

Потомственный дворянин Кирилл Кузьмин остался сиротой в возрасте одного года. В годы гражданской войны семья Кузьмина решила отсидеться в имении деда матери. Нов 1918 году проходившая мимо шайка то ли зеленых, то ли красных, то ли белых сожгла имение под Курском и расстреляла всю семью. Живыми остались годовалый Кирилл и его мать.

Из рассказов К.К.Кузьмина «о времени и о себе» автор исключил лишь «кхе-кхе», которое Кирилл Константинович время от времени вставлял в свою речь.

– Никогда от матгри не слышал дурного слова о советской власти. В партию вступал без камня за пазухой. Верил и верю в социалистическую идею. Потому, что мне, российскому дворянину, было дорого величие России. И этой партии тоже. Вот в нынешние дворянские союзы ни за что не запишусь. Шантрапа, попрошайки. Им не дороги судьбы России. Государство, такое, как старая Россия и как Советский Союз, могло быть только авторитарным.

Московский Гидропроект, куда я был направлен после окончания института, был не Гидропроектом, а Техническим управлением Главгидростроя НКВД. Когда началась война, меня направили в гидротехническую экспедицию Главоборонстроя строить запруды для заболачивания местности, чтобы остановить немцев.

Воевать начал поздно – осенью сорок второго, под Великими Луками был ранен, попал в госпиталь, потом переболел тифом, потом вернулся в свою девятую гвардейскую стрелковую дивизию, командовал ей Белобородов. В начале сорок третьего вступал в партию.

В сорок четвертом нас собрали и отправили в Уфу проектировать энергетическую базу на Востоке. Создано тогда было двенадцать контор. В Уфе пробыл недолго. Прислали повестку из военкомата. В общем-то, по ошибке, у меня была бронь. Но я решил, раз прислали, Бог с ним, пойду. Только попросил не в училище, а на фронт. Привезли нас на фронт, построили. «Кто хочет в артиллерию – шаг вперед». Так я стал артиллеристом. У нас был девиз «огнем и колесами». Шли впереди пехоты, поддерживали ее огнем и колесами.

Кончил войну 10 мая 1945-го под Кенигсбергом. В марте 1946-го демобилизовался и пошел не в Гидропроект, а в МЭИ преподавать: отпуск у преподавателей большой, два месяца, а я хотел продолжать заниматься альпинизмом. Пять лет преподавал и ходил в горы.

Потом начались стройки коммунизма. В МЭИ пришел нанимать людей один из замов главного инженера Гидропроекта, увидел меня: «Кирилл Константинович, а вы что здесь отсиживаетесь? Строить надо». Так я в 52-ом вернулся в Гидропроект. Пытался совмещать с преподаванием. Какое там. В 1954-ом пришлось уйти. Пошла Куйбышевская ГЭС. Я занимался компоновкой и оборудованием здания ГЭС. Ну а потом Асуан. Малышев – главный инженер проекта, я – начальник отдела проектирования Асуанской ГЭС.

Примечания. 1. Малышев Николай Александрович. Член-корреспондент АН СССР, доктор технических наук, Герой социалистического труда, лауреат Государственной премии. Главный инженер проекта Волго-Балтийского водного пути, Волжской ГЭС им. В.И.Ленина, Высотной Асуанской плотины (Египет), Евфратского гидроузла (Сирия).

2. В проектировании крупных ГЭС принимали участие десятки организаций, сотни специалистов. В организации-Генеральном проектировщике создавался специальный отдел проектирования. Чтобы не сосредотачивать в одних руках большую власть, ее делили «на двоих» – начальника отдела и главного инженера проекта. Так было на Асуане в Москве. Так было на Красноярской ГЭС в Ленинграде (начальник отдела Н.В.Хлебников, главный инженер проекта С.С.Агалаков). Один ум – хорошо, два – лучше. А еще, если строители «съедали» одного за несговорчивость (к примеру, Сергея Степановича Агалакова) оставался «в лавке» второй (Николай Васильевич Хлебников). Оба были в курсе всех дел.

А потом Токтогул в Средней Азии, Наглу в Афганистане. И вот Саяны. В новом качестве строителя… Саяны – объект предельный, построенный «на границе перехода количества в качество». Старые конструктивные решения себя исчерпали: тип плотины, схема гашения энергии, турбина радиально-осевого типа, традиционный конструктивный материал (бетон) исчерпали свои возможности. Для более мощных ГЭС понадобятся принципиально новые решения.

Сами посудите. Плотина держит столб воды в 230 метров. Ну что такое еще пять метров до проектного уровня? Набираем еще пять метров, и плотина начинает трещать. А лопасти турбин? Казалось бы, вместо обычного черного металла лопасти сделаны из нержавейки – и тоже трещат. Для таких высоких плотин и таких расходов сбрасываемой воды водобойный колодец не годится. Нужен был трамплин, отброс струи подальше. А эти бычки на водосливе? Кому они нужны? Без них удельные расходы были бы почти вдвое меньше, и вода растекалась бы по водосливу, а не била бы концентрированно в одно место. Неудачны бычки и с архитектурной точки зрения. Эти ребрышки членят низовую грань плотины, теряется ощущение мощи. Гладкая поверхность низовой грани больше соответствовала бы духу сооружения. А здание ГЭС? Совершенно не смотрится ажурное стеклянное здание машзала рядом с мощной плотиной. Какой-то застекленный сарай, принесенный с другого места. Хотя вечером, когда изогнутый трехсотметровый куб здания машинного зала кажется сплошным золотистым слитком, призрачно освещающим плотину, то красиво. А днем – временная теплица на фоне мощной серой громады.

Про то, что сейчас рассказываю, не пишите. Истории для всех не бывает. Читатель ленив. Никто про отброс струи читать не будет. Широкой публике об электричестве достаточно знать, где у них дома выключатель. Решите, для кого пишете – для публики или для коллег.

Кирилл Константинович, не в порядке провокации, а для полноты картины хочу задать Вам два вопроса. Вопрос первый. В Саяногорске вновь создана организация компартии, говорят, что Вы восстановились в партии. Вопрос второй. Вы работали в системе НКВД, проектировали Куйбышевскую ГЭС, которую строили зеки. Ваше отношение к ГУЛАГу. Что Вы чувствовали тогда и теперь? Нет ли чувства вины и раскаяния за цену, которую пришлось заплатить, например, за стройки коммунизма.

В партии восстанавливаться мне было не надо. Я из нее не выходил. Добровольно вступил и по доброй воле могу выйти. Когда не стало места, куда платить взносы, перестал, но деньги откладывал. Когда появилась возможность – заплатил. А парторганизация – скорее не существует, чем существует. Собирались пару раз, формально человек сто тридцать числится. Большинство осталось не по убеждениям, а по привычке. Есть пожилые, малограмотные. Такие, которые жизнь пронесли на себе. Прошли войну, нужду, радость победы и мирной жизни.

А насчет зоны… Вам молодым не понять, какая уникальная штука была та зона. Я видел, как по той зоне ходил без охраны Молотов, как зеки с жадностью его спрашивали о международном положении, а он им говорил, дескать, лучше работайте, и международному положению этим поможете.

Урки в основном работали плотниками-бетонщиками. С ними общаться не приходилось, проходишь просто мимо. Быть проигранным в карты не довелось. Это не легенды. Бывало такое. Помню, один начальник отдела из НИСа Гидропроекта в чине подполковника ходил на свои испытания по сдвигу с охраной – проиграли его. Но заметьте, охрана без оружия. С оружием входить в зону не разрешалось.

Я имел дело с ИТР. В техотделе Куйбышевгидростроя сидели такие ассы – математики, кандидаты наук, что работать было очень не просто. Все проверяли-перепроверяли, немало ошибок находили. Работали с огромным интересом, с полной отдачей. Кто из них вольный, кто зк, обычно, не знаешь: они об этом не говорили. Когда зона – ежедневный быт, то об этом не задумываешься. Тогда вольняшка и зек были ближе друг к другу, чем теперь депутаты Думы, сидящие на одной скамье. Все работали на стройку, на государство. Народом мы тогда были, а не толпой.

Кирилл Константинович, Ваши взгляды нынче не в моде. Вы противник демократии и сторонник авторитаризма.

Жизнь привела меня к таким воззрениям. Правомерно ли «загонять общество в счастье»? Нужно ли ориентироваться на желания людей, не имеющих возможности проникнуть в глубину проблемы, или следует воплотить идею на основе мнений и решений специалистов, а людям предоставить пользоваться «готовым счастьем»? Я – за специалиста. Правда, для этого нужны настоящие специалисты. Раньше в гидротехнике такие были: Александров, Графтио, Веденеев, Жук. Сегодня таких нет. Я не могу назвать ни одной фамилии. Однако, имена появляются, когда появляется потребность в людях, о которых можно сказать, что такой-то построил Саяно-Шушенскую ГЭС (вместо целой толпы выбитой золотыми буквами на мраморной доске, что висит в холле ГЭС). Распространить это на построение социализма или на воплощение нынешнего лозунга «рынку альтернативы нет» не удается не потому, что не работает «принцип специалиста», а потому, что специалиста нужного калибра не нашлось.

Глава 9
Горячие годы застоя

Тысяча девятьсот шестьдесят четвертый – тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. Годы застоя. Так именуют нынче это двадцатилетие. Для гидротехников годы застоя были годами наряженного труда. Никогда, ни раньше, ни позже, страна не построила такого количества гидроэлектростанций. Саяно-Шушенская ГЭС – детище эпохи застоя. Как, впрочем, нефть, газ, алюминий, алмазы, за счет которых Россия сегодня живет.

Восьмого июля 1963 года начальник «Красноярскгэсстроя» А.Е.Бочкин подписал приказ об организации Саянгэсстроя. Вначале подготовительный период – строительство дорог, промышленной базы и жилья. Первый камень в воды Енисея был брошен 12 сентября 1968 года. Но до 1975 года строительство еле теплилось. У страны хватало средств для ведения строительства двух-трех крупных ГЭС, а она затевала строительство пяти-шести крупных гидростанций одновременно (в те годы Красноярской, Чиркейской, Ингурской, Токтогульской, Зейской, Колымской и других). Отсюда – недофинансирование, недопоставка материалов и оборудования. И как следствие – невыполнение планов. Каждая большая стройка «тянула одеяло на себя», выбивая деньги на строительство.

В начале 1975 года на строительство прибывает новый начальник – Садовский Станислав Иванович. Мужчина рослый, громогласный, «пробивной», бывший комсомольский вожак (секретарь Сталинградского обкома комсомола), после комсомола – один из тех, кто аттестовался тогда как «крепкий хозяйственник» (заместитель председателя Сталинградского облисполкома). По нынешней табели о рангах что-то вроде вице-губернатора Волгоградской области.

Новый едет в Москву и добивается резкого увеличения финансирования строительства. Обладал Станислав Иванович даром убеждения. Начинаются свойственные той эпохе «сплошная лихорадка буден», «даешь» и «время вперед». Результаты не заставили себя ждать.

Перекрытие Енисея намечено на 15 октября 1975 года. Берётся обязательство: перекрыть на четыре дня раньше. Газеты пестрят статьями о том, как важны эти четыре дня, но ни в одной из многочисленных статей не поясняется, в чём такое значение четырёх дней для сооружения, строящегося уже более десяти лет. Чтобы перекрыть Енисей, воде надо подготовить новое искусственное русло, – так называемую гребёнку. Часть русла реки выгораживается перемычками, вода в это время течёт по стесненному перемычками руслу. Котлован, ограждённый временными перемычками, осушается. По осушенному дну реки укладывается железобетонная плита, на плите возводятся бетонные быки, в быках – пазы для затворов, чтобы перекрыть путь воде, когда это потребуется. Только когда гребенка готова, разбираются перемычки, после чего перекрывается стесненное русло, а вода проходит через отверстия в гребенке. Гребенка не готова. Лихорадочно наращиваются быки гребенки. И все же 11 октября 1975 года в 10 утра начальник строительства рапортует первому секретарю Красноярского крайкома Федирко о готовности. Картинная команда секретаря крайкома: «На штурм». И первый самосвал с большим камнем, на котором написано «Мечте Ильича сбыться», трогается к прорану. За рулём «четвертака» самый знатный водитель Илья Кожура, рядом в кабине – почётный гость – главный космонавт страны Береговой. Через три часа двадцать восемь минут Енисей перекрыт. Крики «Ура», митинг, приветствия, подъём вымпела «Слава труду». Ларьки торговали не только закуской.

Но, чу. Чей это голос?

«Только одно выступление покоробило Садовского: не к месту и не вовремя. Хорошо ещё, что не с трибуны и не для радио, а на заседании штаба. Инженер Зайцев. Слов нет, инженер опытный, сыгравший, говорят, очень важную роль в конструировании плотины. И с виду человек положительный. И надо же ему было сказать такое: поздравляю, говорит, с успешным перекрытием, но крайне озабочен наметившимся отставанием по бетонным работам.

– Уменьшение объёма согласовано с Ефименко.

– Станислав Иванович, а что ему драться, что ли с вами? Ведь придёт день, когда Енисей потребует всех сооружений. Ещё раз поздравляю». (В.Рушкис «Радуга в каньоне»).

Итак, в книге одного из летописцев строительства Саяно-Шушенской ГЭС В.Рушкиса письменно зафиксировано, что главный инженер проекта плотины Вульф Наумович Зайцев был первым, кто вслух сказал, что строить надо «не урезая» проекта.

В 1977-ом на строительство прибывает новый главный инженер: Кирилл Константинович Кузьмин.

Следующий после перекрытия крупный этап строительства – пуск первого агрегата. По плану 1980 год. Но вот – «благая весть». Почти сразу после перекрытия в Черемушки приезжает Л.К.Доманский, главный инженер Ленгидропроекта, и сообщает, что решено пустить первый агрегат в 1978 году. Плотина будет еще возведена на треть высоты. Но первые две турбины будут оснащены сменными временными колесами. Для их работы не нужно напора 120 метров, достаточно вдвое меньшего. Новый взрыв энтузиазма, подогретый «большой раздачей» – вручением орденов и медалей.

Нужна ли была такая спешка? Через двадцать с лишним лет, когда энтузиазм поутих, в Заключении Комиссии по сдаче ГЭС в промышленную эксплуатацию записано, что:

– на Саянах ввод мощностей опережал пропускную способность высоковольтных линий электропередач и потребность Сибири в электрической энергии;

– затраты на досрочный пуск составили двадцать пять миллионов застойных рублей, а стоимость электрической энергии, выработанной за счет пуска в 1978 году (вместо приемлемого 1979 года), составила 4 миллиона рублей;

– вследствие ускоренного пуска первые десять лет эксплуатации здания машинного зала ГЭС не было, десять лет агрегаты эксплуатировались под временными шатрами.

«Понятно и ежу», что никакой реальной необходимости в пуске первой машины в 1978 году не было. «Надо было пускать в 1979-ом», – говорил спустя двадцать лет бывший главный инженер проекта Александр Иванович Ефименко.

Годы 1977-78 прошли в лихорадочной гонке плотины вверх. Местная газета «Огни Саян» из номера в номер печатала сводки об укладке бетона. На рабочих собраниях выдвигались все новые трудовые почины: «Уложим в 1977 году миллион кубометров бетона». Красноярскгэсстрой отправил на Саяны всех, кого мог, оголил все свои объекты от китайской границы до Норильска. Министерство перебросило рабочих с других строек: прибыли бригады плотников-бетонщиков с Кавказа, из Средней Азии. Последние недели перед пуском жили на казарменном положении. Словом – большой аврал.

Миллион кубометров бетона в год! До Днепрогэса был американский рекорд триста восемьдесят тысяч, потом Днепрогэс – пятьсот восемнадцать тысяч, Куйбышевская ГЭС – миллион двести тысяч. Бетонные заводы на Саяно-Шушенской имели теоретическую производительность два миллиона.

На всю страну гремел голос Садовского: «Важной особенностью Саяно-Шушенской ГЭС является резкое нарастание темпов работ: уложить миллион кубометров в текущем 1977 году, один миллион шестьсот тысяч – в 1978-м и два миллиона двести тысяч в последних годах пятилетки». («Экономическая газета», ноябрь 1977 года). Но в ноябре было уже и ребенку ясно, что никакого миллиона в 1977 году не уложить. Из письма главного инженера проекта Ефименко писателю В.Рушкису: «Карабкаемся к пуску, но за 1977 год вместо миллиона по плану уложили 833 тысячи кубометров. Объем необходимый для пуска снизили, однако в 1978 году потребуется уложить более 1450 тысяч…И лозунгами, как это любят делать некоторые наши общие друзья, дело не поправишь».

Ажиотаж нагнетали «пускачи» – высокие чины из министерства, которые зачастили на строительство и требовали «давай-давай». Особенно частым гостем из Москвы был патриарх гидроэнергетики Александр Алексеевич Беляков, академик архитектуры, лауреат Ленинской премии и прочее. Партия и правительство очень доверяли Александру Алексеевичу. Проверенный был товарищ: сын известного революционера, для него Кржижановский – «дядя Глеб», со слепым «дядей Васей Щелгуновым» гимназист Саша Беляков разносил листовки, на даче отца бывал сам Ильич. Каждый приезд «пускача» – протокол с пунктами и подпунктами. Протокол № 76 по вопросу пуска первого агрегата в 1978 году: «Ленгидропроекту (т.т. Григорьеву, Доманскому) – форсировать выдачу проектной документации, Красноярскгэсстрою (т.т. Садовскому, Кузьмину) – обеспечить…».

Чтобы как-то «обеспечить», стали «экономить», урезать пусковой комплекс. По проекту для пуска первого агрегата в сооружения надо было уложить 4,1 миллиона кубометров бетона. Урезали до 3,2 миллиона.

Как и полагалось в те годы, досрочный пуск первого агрегата состоялся.

Каким был пуск – сведения противоречивые.

Секретарь крайкома Федирко: «Пуск был по-снайперски точен»

Директор ГЭС Брызгалов: «Пуск был на грани срыва. При первом включении взорвался выключатель. Жуткая пауза. Полно гостей… Включились в сеть на Абаканских выключателях».

* * *

Третий ключевой момент строительства – паводок после пуска первого агрегата. Пророчество Зайцева о том, что Енисей вскоре потребует все необходимые сооружения в полном объеме, сбылось 23 мая 1979 года, через полгода после «снайперски точного» пуска первой машины. Весеннее половодье на Енисее в створе ГЭС началось примерно 20 мая. За день до событий 23 мая вода перед плотиной поднялась на четыре метра.

События 23 мая 1979 года наиболее красочно описаны в романе Ивана Виноградова «Плотина».

«Река вскипела за одни сутки. На десять, на двадцать километров ниже плотины покрылась она сплошной белой пеной и, глядя на нее с какой-нибудь прибрежной сопки, можно было подумать о гигантском космических размеров котле.

Котлом этим стали недостроенная плотина и ее водобойный колодец, куда низвергался теперь мощный водопад. Он падал с большой высоты, вскипая и взрываясь еще на уступах-блоках, и над ним поднимался водяной дым. Словно неопадающий взрыв. Сквозь водяную пыль уже не всегда просматривалась мощная дуга водопада, так что она крушила все на своем пути как бы под прикрытием дымовой завесы.

В первые часы своего беснования одичавшая Река смыла, столкнула с плотины вниз все нетяжелое – доски, щиты опалубки, малые механизмы; затем, набрав силу, обрушилась на бетоновозную эстакаду, которая проходила вдоль всей плотины и под ее прикрытием – от берега до берега. По этой поднятой над землей и водой дороге-мосту тридцатитонные бетоновозы подкатывали со своим грузом прямо к блокам, к кранам, к бригадам, ускоряя работы. Как только вода начала переливаться через плотину, бетоновозы предусмотрительно уехали, но на эстакаде застряла одна несчастная автомашина с лесом. Шофер, сердясь и дергаясь, бегал по воде – надеялся завести мотор. Ему кричали, чтобы уходил, а он все надеялся завести мотор и что-то отвечал, шевеля губами. Тогда кто-то из начальников заорал шоферу в «матюгалъник»: «Приказываю оставить машину и уходить». Шофер поднял голову, несколько секунд зачарованно постоял и поспешно ринулся от машины прочь. Потом он стоял на сухом месте и смотрел вместе с другими, как дуга водопада пружинится, разгибается и крепнет. Вот она хлещет по бревнам настила эстакады, и бревна спичками рассыпаются, падают, кувыркаясь, вниз. Вслед за ними соскользнула, приподнявшись на волне, и удивительно легкая машина, как будто была всего лишь спичечным коробком. Водяной дым становился все гуще и поднимался все выше.

Дальше водопад начал расправляться с самой эстакадой. Добрался до двутавровых, метрового профиля, прогонов и стал гнуть их, срывать с болтов. Да полноте, вода ли это? – дивился и ужасался человеческий разум. – Не превратилась ли она в какую-то новую, еще неведомую нам сверхпрочную материю, которая способна сокрушить сталь?

Особенно крепко держался на своих длинных ногах двадцатипятитонный башенный кран, оказавшийся на пути потока. Вода, хотя и дыбилась, но пока не доставала ему, голенастому, даже до колен…Потом кран покачнулся. Но еще после этого, раскачиваясь, держался несколько часов. Только тогда, когда уже совершенно иссяк запас его стойкости, он начал медленно падать. Ударяясь о бетон, изгибаясь и скручиваясь, он рухнул в кипящую воду и пропал.

А река все ярилась, ей все было мало. Непотухающий водяной взрыв над плотиной все разрастался, и вот от него уже пошел дождь, заливая плотину и даже падая за водораздельную стенку в сухой котлован строящегося здания ГЭС. Сначала это был просто дождь, потом начали фонтанировать сильные струи – ответвления неуправляемого потока, раздробленного сложной конфигурацией этой части плотины: одни блоки здесь были подняты выше, другие остались намного ниже, третьи – между первыми и вторыми. Прыгая по этим ступеням и завихряясъ на них, вода совершала дикую непредсказуемую пляску – и ничего для обуздания ее, для введения в какое-нибудь русло, сделать было невозможно. Котлован у здания ГЭС стало затапливать, и возникла угроза для работающего там первого энергоблока.

Его пытались оградить барьером из мешков с цементом. Вода ограждение снесла. Она уже проникла и в шахту энергоблока. Теперь главная забота сводилась к тому, чтобы не пустить к генератору грязную воду, – иначе придется перебирать его заново. Агрегат был остановлен, и начали возводить вокруг него кольцо из бетона. Ребята из лучшей комсомольско-молодежной бригады надели гидрокостюмы и вошли в воду. А вода здешнего паводка – это вода горных ледников. Сперва она была по пояс, потом по грудь…

За ночь комсомольско-молодежная возвела бетонное кольцо. Генератор был остановлен, но спасен».

Вот здесь писатель написал в духе социалистического реализма. На самом деле генератор спасен не был. Вода начала заливать здание ГЭС в 6.25 утра 23 мая. В 10.44 агрегат отключили от сети. Двое суток, не покидая станцию, работники электроцеха и электротехнической лаборатории вытаскивали из воды все, что можно было и нельзя унести. Удалось спасти больше половины внешнего оборудования генератора, тридцать электродвигателей, вакуум-насосы, задвижки, большую часть приборов. А вот сам генератор пришлось ремонтировать. Ремонтировали на месте (беспрецедентный случай). Очищали все узлы и детали, тщательно выбраковывали стержни статора – сушили на оборотах, потом останов, высоковольтные испытания обмотки, затем выем и замена стержней, не выдержавших испытаний.

Вот так и работали. Вначале строили быстрее, чем полагалось, полагаясь на авось, а потом ценой героических усилий исправляли. Народу в СМИ поведение реки преподносилось, как беспрецедентное, а допущенное головотяпство людьми, как беспримерно героическое. Горин помнит, как летом 1980-го, будучи в командировке на Курпсайской ГЭС, смотрел документальный фильм той эпохи: Кирилл Константинович стоял в каске весь окруженный соратниками и брызгами и, как Наполеон в битве при Ватерлоо, указывал перстом направление атаки на взбесившуюся реку.

Завершит рассказ летописцев еще одна цитата – из романа-хроники В.Рушкиса:

«Качнулся и упал подъемный кран. В омут ныряли щиты, бревна, балки; выше плотины вздыбилось чудовищное облако брызг.

Сквозь пелену этого облака снова стал виден портрет Ленина. В дрожании брызг Ильич словно ожил, зашевелился. Взгляд его стал пристальней, чем обычно. Прищурившись, и вздрагивая от напряжения, от горя, он смотрел на разгул Енисея. И ничто не могло утешить его».

Безутешен был не только Ильич. Безутешны были и в министерстве. Были оргвыводы, выговор строителю Кузьмину, и все, что в таком случае положено. А.А.Беляков, ссылаясь на плохое состояние глаз, ехать на Саяны отказался:

«Осрамилися они. Не поеду, совсем глаза отказывают. Василия Блаженного из окна не вижу…

– Не понимаю, – пожал плечами плотный румяный куратор сибирских строек…

– Министр считает, что Вам Александр Алексеевич надо бы туда съездить.

– Не поеду. Что я там инфаркт буду из-за них получать? Я его и тут получу. Поезжай ты. Ты помоложе».

Было тогда патриарху Белякову восемьдесят пять. Любил он говорить с народом по-простому (обязуюся, надеюся, кончилася). Хотя кончал он не церковно-приходское училище в Урюпинске, а классическую гимназию в Петербурге.