Текст книги "Чудо Саян. Герои ненашего времени"

Глава 4
Чучело начальника в Маркизовой луже

Эта история с большой бородой. Про Дамбу. Возле родного города гидростанций не было. Но была (и есть) Дамба.

Немного истории с географией. Повелел Петр Великий заложить город Санкт-Петербург в дельте Невы и просчитался. Осенью, а иногда и зимой, когда задувают ветры с запада и часто меняется погода, в городе случаются наводнения. Иногда катастрофические. Когда над заливом устанавливается циклон (зона низкого давления), и воздух давит на воду не сильно, вода в заливе приподнимается. Когда циклон сходит, водяной горб начинает опускаться, образуется так называемая длинная волна, и вода из залива устремляется в дельту Невы. И чем ближе к городу, тем выше волна, так как залив к городу сужается. Если еще при этом дуют ветры с запада, то они также гонят воду из залива в Неву. Совместными усилиями длинная волна, ветровой нагон и кое-какие еще стихии могут на несколько часов (до пятнадцати часов) поднять уровень воды в Неве возле Горного института до 4 метров. Наводнением в Петербурге принято считать подъем воды возле Горного института выше 1,6 м.

Нева обычно несет из Ладоги в залив примерно две с половиной тысячи кубометров в секунду. А во время наводнений ей навстречу несется поток с расходом в десять-сорок раз большим. Построй Петр город чуть северо-западнее, скажем, на месте Выборга – не было бы этой напасти.

С наводнениями пытались бороться с петровских времен. Безуспешно боролись с наводнениями первые главные архитекторы города Ж.-Б.Леблон и Д.Трезини Боролся строитель Ладожского канала фельдмаршал Б.Миних. После катастрофического наводнения 1824 года, описанного А.С.Пушкиным в поэме «Медный всадник», ректором Путейского института П.Базеном был предложен первый относительно здравый проект защиты города от наводнений – защитную дамбу в створе Ораниенбаум-остров Котлин-Лисий Нос с водопропускными отверстиями в теле дамбы. Он понял, что наводнения в дельте Невы не от воды, текущей из Ладожского озера, а от воды, поступающей из залива. Идея Базена стала основой так называемого Западного варианта.

Идею альтернативного Восточного варианта принято приписывать кораблестроителю и математику академику А.Н.Крылову. Нева при впадении в залив образует дельту (разделяется на несколько рукавов). Восточный вариант предполагал, что на рукавах дельты возводятся быки типа мостовых, в быках пазы для затворов. При наводнениях затворы опускаются и преграждают путь воде из залива в Неву. Но не только. Эти же затворы не пускают сток Невы в залив. Чтобы прибывающая из Ладоги через Неву вода не затопила город, ладожскую воду должен остановить специальный гидроузел в верховьях Невы. При наводнениях гидроузел опускает свои затворы и не пускает воду из Ладоги. При этом все равно требуется обвалование берегов Невы, при котором город теряет свои прекрасные набережные. Опять же при Восточном варианте не защищаются от наводнений Кронштадт, Стрельна, новые приморские районы города, такие заводы как Кировский и Балтийский. И еще один недостаток Восточного варианта: не закройся один-два затвора – наводнения не избежать. Главное достоинство – не отрезается от моря Невская губа («Маркизова лужа») – участок залива от города до острова Котлин (Кронштадта). Маркизову лужу А.Н. Крылов называл легкими города.

Западному варианту гидроузел в верховьях Невы не нужен. Трасса дамбы протяженностью более 20 километров отсекает от залива акваторию площадью более 300 квадратных километров. Во время наводнений сток Невы, растекаясь по этой площади, может поднять уровень воды в отсеченной части не более чем на 30 сантиметров. В дамбе оставляется несколько отверстий для пропуска воды и морских судов в период, когда нет наводнений.

После нескольких лет проработок и исследований специалисты выбрали Западный вариант. В дамбе оставляется восемь отверстий. Общая площадь оставляемых отверстий в полтора раза больше площади сечения устья Невы. Шесть отверстий в дамбе – водопропускные. Водопропускные сооружения разделены быками на более мелкие отверстия пролетом 20 метров каждое. Сделано это, чтобы затворы и автодорожные мосты перекрывали более мелкие пролеты. Всего 64 малых отверстий пролетом 20 метров в шести водопропускных сооружениях. Два больших отверстия судопропускные. Главное (С-1), пролетом 200 м – в Южных воротах Невской губы, рядом с ныне существующим Морским каналом. Второе пролетом 100 метров в Северных воротах, со стороны Горской.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Проект КЗС – Комплекса Защитных сооружений (в просторечии Дамбы) был утвержден лишь в 1978 году.

Отрезать огромный город от залива – дело рискованное. Есть вероятность того, что отсеченная часть превратится в гниющее болото. Первое крупное выступление с критикой проекта случилось в июле 1975 года. Группа ученых (ботаник, академик А.Тахтаджян, химик-технолог и писатель-натуралист профессор А.Ливеровский, член-корреспондент А.Федоров, адмирал Ю.Пантелеев и другие) написали письмо на имя председателя комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС А.Я.Пельше, где сравнили строительство дамбы со второй блокадой города. В общем, авторы письма не возражали против защиты города от наводнений, им не нравился принятый Западный вариант, они были за Восточный. Авторам письма возражали проектировщики во главе с главным инженером проекта Сергеем Степановичем Агалаковым. Победили тогда проектировщики (институт Ленгидропроект). Спустя три года, после ряда экспертиз, в 1978 году, проект был утвержден, и началось строительство. Письмо в свое время принесло кое-какую пользу. Оно стимулировало ряд исследований для проверки некоторых спорных положений проекта.

Стройка перевалила уже за экватор, и тут грянула Перестройка. В 1987 году в газете «Известия» – первая ласточка: статья Д.С.Лихачева, Д.Гранина, М.Дудина, А.Ливеровского «А где защита от дамбы?».

Постепенно в дискуссию о дамбе втянулся весь Ленинград и его окрестности.

Весь пафос отрицания вчерашнего застоя, вся горечь за скудность быта того времени у многих горожан связались с дамбой – наиболее крупном в окрестностях памятнике эпохи развитого социализма. «История дамбы есть часть истории ушедшего деспотизма», – писал в своем обращении к Ленсовету академик Д.С.Лихачев. «Нравственно ли было начинать строительство дамбы, не зная всех возможных последствий (апрель 1989 г «Общественное мнение» О.В.Басилашвили).

Вообще любимым словом того времени стало слово «нравственность». Сколь нравственно то общество, которое построено под акком-понемент слова «нравственность», сегодня видно невооруженным глазом. Город разделился на два лагеря – «дамбисты» и «антидамбисты». Те, кто за демократию (их большинство) – антидамбисты, а кто против демократии – дамбисты. Шум стоял невообразимый.

При советской власти любой большой проект проходил несколько экспертиз. Проходил положенные внутри-институтскую, министерскую и Госстроевскую экспертизы и проект Дамбы. Только после положительной оценки всеми экспертизами готовилось Постановление ЦК КПСС и Совета Министров. И строительство начиналось.

Сколько потом было дополнительных экспертиз проекта Дамбы!? Не перечесть. Десяток, как минимум. Только за два года (1989-9Огг): экспертиза Совета Министров РСФСР, экспертиза ГКНТ СССР (комиссия А.С.Монина), экспертиза Президиума АН СССР (комиссия А.Н.Яблокова), экспертиза ЛНЦ АН СССР (комиссия В.А.Румянцева), международная комиссия, организованная ГКНТ и Госкомприродой. Денег на комиссии ушло «не мерено». Ни одна комиссия никаких новых исследований и проектных проработок не проводила. Спрашивается зачем-почему? Потому что, листая материалы проекта, разные комиссии приходили к прямо противоположным выводам. Одна комиссия Дамбу закрывала и требовала сурово наказать виновников, другая разрешала достраивать, правда, без всякого удовольствия (а то подумают, что ты не демократ). Объявляли конкурс на проект реконструкции Дамбы. Но при этом Генерального проектировщика (Ленгидропроект) к участию в конкурсе не допустили. Как только очередная комиссия разрешала, так сразу появлялось новое протестное письмо. И опять комиссия. И так далее.

Ниже рассказ (на конкретном примере) о том, как рождались очередные протестные письма. В начале июня 1993 года Горину довелось познакомиться с объемистой рукописью – сто сорок страниц: «Загадка ленинградской дамбы. (Эколого-экономический детектив)». Автор рукописи доктор медицины Наталья Ивановна Моисеева. Наталья Ивановна возглавляла «женский батальон смерти» готовый лечь костьми поперек дамбы. В 1993 году Наталья Ивановна была пенсионеркой, когда-то написала книгу о влиянии солнечной активности на поведение человека. Заглянув в Интернет, Горин узнал, что уже после эпопеи с дамбой Наталья Ивановна занялась «сложнейшей проблемой – что такое время, как оно течет в живых организмах во сне и наяву, об ощущениях времени теми, кто пасует перед трудностями и кто смело идет им навстречу». Эти мысли Н.И.Моисеева изложила в книге «Время в нас и вне нас». Прочитав, что за сложнейшую проблему решает Н.И., Горин сразу вспомнил одновременно квантовую механику Ф.Я.Шипунова, лесковского левшу и шамана с бубном.

Привлек Н.И. в ряды антидамбистов испытанный и закаленный (несмотря на молодость) борец с дамбой литератор, киноактер, председатель экологического общества «Дельта» П.Кожевников. Было и такое общество борьбы с дамбой. Справедливости ради должен отметить, что появление П.Кожевникова на всяческих обсуждениях – в джинсах, без пиджака и галстука, в рубахе, перепоясанной как пулеметными лентами широкими подтяжками, всегда вызывало радость и оживление в зале. А когда на сцену выходил главный инженер проекта Дамбы Сергей Кураев (С.С.Агалаков не дожил до разборок тех лет), с какими-то графиками и тихим голосом, водя указкой по плакатам, говорил чего-то сугубо узкопрофессионального, зал погружался в меланхолию, публика скучнела.

Для Н.И. все началось с истории с черепом. «Петю» Кожевникова Н.И. знала с десятилетнего возраста (дружила с Петиной мамой).

Однажды Петя в экологическом гневе ударил по зубам одного дамбиста. Петю привлекли к суду. Петя этот факт отрицал, говорил, что он всего лишь ударил дамбиста кулаком, а дамбист ударил Петю ножом. В подтверждение своих слов Петя показывал шрам на руке. Дамбист возражал: шрам – отпечаток зубов дамбиста на Петиной руке. Петина мама позвонила к Н.П. и попросила ее, как медика, достать череп и принести его в зал суда «Череп я, конечно, достала, – пишет в своем детективе Н.И., – и один из друзей ходил по залу суда с этим экспонатом». Ходил друг с черепом по залу, чтобы наглядно показать, что нет в челюстях человека такого зуба, чтобы оставить на руке Пети ровный шрам длиной 5 сантиметров. И все же Петр Кожевников получил год условно и только из-за этого казуса не был избран в Ленсовет. Но Петя не расстроился. Весь срок условного заключения он в знак протеста проходил в милицейской шинели, выданной ему на киностудии: П.Кожевников снимался в фильме в роли милиционера. Опального Петю время от времени показывали по телевизору. Сегодня описанное выше происшествие кажется фантастикой, водевилем. А тогда такие истории случались на каждом шагу.

Впервые Горин увидел Н.П. 15 октября 1990 года на заседании Ленсовета, решавшего (в который раз) судьбу дамбы. Председательствующий заместитель председателя Ленсовета Виталий Захарович Васильев объявил: «Слово предоставляется эксперту Верховного Совета СССР по экологии Наталье Ивановне Моисеевой». На трибуну, сердито стуча палкой, вышла старуха и учинила форменный разнос дамбе. Горин думал, что эксперт прибыл из Москвы, прямо из Верховного Совета. Оказалось, что эксперт живет тут, неподалеку.

Вот как сама Н.И. описывает, как стала экспертом. «Пора поговорить о том, что представлял Экологический комитет Верховного Совета СССР, куда я попала по чистой случайности. Для истории борьбы с дамбой не важно, почему я позвонила по данному мне телефону и заказала пропуск в здание на Калининском проспекте. Возможный разговор я тщательно обдумала и вместо визитной карточки взяла с собой свою книгу «Воздействие гелиогеофизических факторов на организм человека».

Экологический комитет располагался на двух этажах – на седьмом, где гнездилось начальство, и на восьмом, где располагался Подкомитет по проблемам экологии человека, возглавляемый депутатом Г.А.Комаровым, и информационно-справочная служба, в обязанности которой входило отвечать на запросы депутатов. Именно эта служба и приняла меня наилучшим образом. Со мной довольно долго беседовали, выясняя, чем я занимаюсь, и какого рода вопросы могут быть даны мне на рассмотрение. А когда привели к Г.А.Комарову, и я попробовала показать ему свою книгу, он смотреть не стал, потому что ею давно пользуется, а просто взял бланк и за своей подписью выдал удостоверение о том, что доктор медицинских наук имярек является независимым экспертом Комитета по вопросам экологии человека».

Вот так. Не будучи депутатом, случайно зашла, информационносправочная служба («в обязанности которой входило отвечать на запросы депутатов») долго и наилучшим образом побеседовала, начальник Подкомитета просто взял бланк и выписал мандат, который открыл перед Н.П. все двери. Ну, как в Октябрьскую революцию. Случай напоминает историю, описанную в романе Михаила Осоргина «Сивцев Вражек». Один из героев романа, солдат, убежал во время революции с германского фронта. Приехав в Москву, солдат зашел в хамовническую революционную управу разузнать, не будет ли новая власть ловить дезертиров. В управе солдат обнаружил неразбериху и полное безвластие. Тогда он нашел красную повязку, повязал повязку на руку, стал отвечать на вопросы, выписывать мандаты и возглавил управу.

А теперь – к технологии изготовления писем-протестов.

В 1992 году Ленгорисполком согласился с мнением Международной комиссии, в которую входили голландские специалисты, запроектировавшие и построившие крупнейшие в мире защитные сооружения от наводнений на реках Маас и Шельда. Комиссия признала проект дамбы приемлемым и рекомендовала дамбу достраивать по существовавшему проекту. Возмущенная таким поворотом событий, Н.П. пишет письмо-протест. П.Кожевников предлагает направить письмо сразу в 11 международных организаций, в числе которых Комитет по охране окружающей среды ООН, Гринпис и др. Ободренная Петей Н.П. приступает к сбору подписей. Вот как эта эпопея описана в экологическом детективе.

«Я составила воззвание и попыталась его показать Гранину. Он выслушал его по телефону, попросил перечитать отдельные места и кое-что уточнить, похвалил в целом и обещал подписать, когда все будет отшлифовано. Я согласовала с ним вопрос, чьи подписи желательны и получила некоторые телефоны.

Самым первым человеком, к которому я явилась с этим документом, был Дмитрий Сергеевич Лихачев. Дверь открыла супруга Дмитрия Сергеевича, Зинаида Александровна. Она была категорически корректна, но не проявляла намерений пустить меня на порог. Но Дмитрий Сергеевич услышал наши препирательства и крикнул, что я к нему назначена. Зинаида Александровна проводила меня в кабинет и села за дальний конец большого стола, изучающе поглядывая на меня. Я выложила перед Д.С. текст обращения на двух языках и протянула супруге текст апелляции на диссертацию Севенарда. Она читала, а он в это время подписывал обращение. Потом я показала ему апелляцию и попросила разрешить от его имени, как депутата, подать запрос в ВАК. Д.С. принес бланк Депутата Верховного Совета и посадил меня за машинку. Через пятнадцать минут я отбыла, полная радости не только потому, что подпись Лихачева открывала возможность получить многие другие, но и потому, что в жестоком мире рыночной экономики существует оазис настоящих человеческих отношений».

Запрос в ВАК касался докторской диссертации Ю.К.Севенарда – главного строителя Дамбы. Диссертация Севенарда была посвящена тому, как рационально отсыпать в воду большую кучу грунта (земляную плотину). Отрицательный отзыв подписали три человека: филолог академик Д.С.Лихачев, геолог академик А.Л.Яншин и доктор медицины Н.И.Моисеева.

Потом Н.И. «отправилась на другой конец города к Юрию Ивановичу Полянскому, член-корреспонденту АН СССР, старейшему петербуржцу». Тогда Ю.И. было 87 лет. Ю.И. подписал и сказал на прощание: «Я ваш солдат. Да не солдат – мы просто охотники на разных номерах. – Вы загоняете, а я пристреливаю».

Потом была академик О.А.Ладыженская. «Профессор Ладыженская приняла меня официально. Я немедленно предъявила свое удостоверение Независимого эксперта экологического комитета». После внимательного прочтения и правки О.А. подписала воззвание.

Далее был Д.Гранин. «Даниил Александрович принял меня как уже старую знакомую и мигом все подписал.

Тем временем Полянский усердно работал по телефонам, и на второе февраля я оказалась назначенной к академикам А.Д.Александрову и ВМ.Тучкевичу».

Прочитав воззвание, А.Д.Александров «воскликнул:

– Ну, какой дурак это написал?

– Я, как умела.

– И Вы хотите, чтобы я это подписал?

– Нет, я принесла Вам материалы, которые подписаны Лихачевым, Полянским, Ладыженской и Граниным, чтобы их согласовать, согласно договоренности. А примете Вы участие в борьбе против дамбы или не примете – исключительно Ваша воля.

Он сердито взял ручку с еле живым стержнем и поставил под русским текстом почти невидимую подпись, представляющую собой в основном вдавление на бумаге.

– Ах, не получилось! Но я снова подписывать не буду.

– И не надо, не беспокойтесь, я потом обведу. Вот Вам другая ручка и английский текст. Подпишитесь, пожалуйста, латинскими буквами.

Он, кажется, хмыкнул, но подписался, на сей раз четко и ясно, очень любезно проводил меня, подав пальто и пожелав самого хорошего.

На лестнице Виктор (сопровождавший Н.И. коллега) аж к стене припал:

– Ну, никогда бы не подумал, что он в конце концов подпишет. И как Вы могли выдержать такое. Я бы давно плюнул и ушел.

– А я бы без подписи не ушла, и он это понял.

Да неужели же вот так важна именно эта подпись? Подпишут другие.

– Академических игр я не знаю, но, может быть, недаром Полянский велел мне сперва ехать сюда, а потом к Тучкевичу.

Академик Владимир Максимович Тучкевич не стал смотреть документов, и все свое внимание сосредоточил на подписи Александрова:

– Нет, почему все-таки он так расписался? Он что не хотел?

– На английском варианте, как видите, подпись четкая. И я подписываться его не уговаривала, так же как и Вас.

– Но почему все-таки он так подписался?»

Вот она – паутина человеческих отношений. Казалось бы, пустяк, в какой последовательности получать подписи. Ан, нет. Подпись Александра Даниловича Александрова, физика по образованию, ученика великого оптика Рождественского, выдающегося математика-геометра, бывшего ректора Ленинградского университета была зеленым светом для физиков и математиков. Для В.М.Тучкевича, бывшего директора Физико-Технического института, колыбели советской физики, подписи писателя, филолога и биолога не имели такого веса как подпись «Данилыча».

Дальше все шло, как по маслу. Поездка в Комарове на дачу к академику Ж.И.Алферову. Для директора Физико-Технического института подпись его предшественника Тучкевича – весомый аргумент.

Прошло двадцать лет. Страсти улеглись. Дамба достраивается. А на экранах телевизоров – тишина. Ни в «Культурном слое», ни в «Живой истории». Где вы, дорогие антидамбисты? Почему не боретесь? А если были неправы, почему публично не признаетесь? Не нужно ни перед кем извиняться. Не нужно каяться. Но сказать в назидание молодым, что общественность может сомневаться, может задавать вопросы, может то, может се. Но окончательное решение – за профессионалами. И подозревать профессионалов в безнравственности только на том основании, что не все понял, негоже. С тех пор, как произошло разделение профессий, человеческое общежитие держится на взаимном доверии. Как только взаимное доверие исчезает, общество разваливается.

Глава 5
Кадры, которые решали

Был такой «посадочный» довоенный анекдот. Бежит газетчик по улице: «Шесть условий, шесть условий Сталина. Три копейки цена. Грош цена каждому условию». И.В.Сталин в начале построения социализма в одной отдельно взятой стране сформулировал шесть условий, которые все должны были знать назубок. Наиважнейшее условие: «Кадры в период реконструкции решают все». Кое-кого из этих «кадров» Горину удалось видеть с близкого расстояния.

Однажды при встрече начальник строительства Дамбы Ю.К.Севенард обронил, что в Ленинград на днях приезжает его отец. Константин Севенард-старший был как раз из когорты тех «кадров, которые решали».

– Юрий Константинович, хотелось бы с ним встретиться и поговорить.

– Я встречу не обещаю, все-таки отцу 88 лет, но попрошу.

– Скажите честно, Юрий Константинович, имя отца в гидротехническом мире помогало Вам в жизни?

– В начале пути скорее мешало, а не помогало. Я начинал на Красноярской ГЭС, и поехал туда не потому, что там главным инженером строительства был мой отец. Скорее наоборот. Еще студентом, возвращаясь с Иркутской ГЭС, где был на практике, я заехал на только начинавшееся строительство. Отец в это время, закончив Горьковскую ГЭС, стал на время чиновником – возглавил строительство и стройиндустрию в Горьковском совнвархозе. Я уговорил его ехать на Красноярскую ГЭС. Начальником строительства был тогда С.Г.Цесарский. Потом, когда Цесарский ушел, отец недолгое время был одновременно и начальником строительства, и главным инженером. Ему предлагали быть после Цесарского начальником – не хотел быть администратором. Начальником пришел Андрей Ефимович Бочкин. Отец с ним не сработался. Бочкин был митинговый вождь, популист. Отец ушел строить Плявиньскую ГЭС в Прибалтике, а я остался. На мне уход отца сказался немедленно: из старших прорабов меня перевели в прорабы. Пошел к своему непосредственному начальнику Гладуну. Он в недоумении. Тогда сходил к Кириллу Ивановичу Смирнову, к тогдашнему главному инженеру….

Зазвонил телефон. Юрий Константинович положил трубку: «Извините, мне надо срочно ехать на строительство». Так Горин и не узнал, что сказал К.И.Смирнов. Но Захар Ильич знал, что тот же Бочкин потом Севенарда-сына повысил: назначил начальником специального участка, готовившего перекрытие Енисея. Опять же вряд ли случайно, что после Асуанской ГЭС Юрий Севенард оказался на Нурекской ГЭС и стал преемником отца на посту руководителя строительства Нурекской ГЭС. Так что имя отца не только мешало карьере сына.

Севенард-старший остановился на набережной Макарова в квартире сына. По пути на набережную Макарова Горин вспоминал передачи по телевизору, где было пролито столько слез по маковкам церквей, затопленных Рыбинским водохранилищем. Вспомнил, что Севенард-старший возглавлял строительство Рыбинской ГЭС. Значит он тот антихрист, который затопил церкви по маковки. Что он скажет на это? Кое-что Горин знал. Знал, что пускалась ГЭС осенью военного 1941 года, что было тогда не до маковок, что в битве за Москву не последней была Рыбинская ГЭС, она спасла столицу от энергетической смерти. Что верно, то верно, перед войной такие, как Севенард не выполняли плана по сводке леса и подготовке ложа водохранилища к затоплению. Но осенью 1941 года надо было решать: «Немцы под Москвой. Топить или не топить?»

Константину Севенарду восемьдесят восемь. Старики такого возраста обычно выглядят неряшливо. Этот подтянутый, даже несколько франтоватый: белая рубашка, галстук, серые брюки, темные очки. На спинке стула висел пиджак с несколькими рядами орденских планок. Как бы невзначай Захар Ильич подошел к стулу с пиджаком, рассмотрел орденские колодки. Нет, не боевые, даже медали «За победу над Германией» не заметил. Звездочки героя тоже нет. Не в пример упомянутым выше Бочкину, Смирнову, Цесарскому. Те – Герои Социалистического труда, а Бочкин, сверх того, еще и лауреат Ленинской премии. Через много лет в одной из газетных статей, посвященных К.Севенарду, Горин прочитал: «Мирный труд прервала война. Для гениального инженера о фронте даже речь идти не могла. Строительство оборонных заводов, оплота победы, было первой задачей, именно это и стало «передовой» Константина Севенарда. О его неоценимом вкладе в создание оборонного комплекса страны пишет в своих мемуарах Гинзбург, нарком тяжелого машиностроения при Сталине, – невиданное по тем временам признание». Так что, не воевал.

– Извините, что я в темных очках. Две операции на глаза, сбриты брови и ресницы. Заменили почти все: новые хрусталики и еще что-то. После первой операции врачи думали, что не выживу.

Говорил об этом Константин Владимирович спокойно, буднично, словно речь шла не о нем.

– Своей родословной особенно не интересовался. Так что ничего определенного о роде Севенардов сказать не могу. Родился в Осташкове Тверской губернии. Отношусь к пятому поколению российских Севенардов. Первый Севенард эмигрировал из Франции в наполеоновскую эпоху. Разговоры о том, что Севенарды – родственники маршала Е.Богарне реальной почвы под собой не имеют. Мой старший брат, будучи в Первую мировую войну в экспедиционном корпусе во Франции, пытался отыскать семейные корни. Но ничего определенного не узнал. Своего происхождения не скрывал. В анкете писал «из дворян».

Услышав про Евгения Богарне, Горин несколько опешил. Евгений Богарне был пасынком Наполеона, сыном первой жены императора Жозефины, был генералом и вице– королем Италии. Но со временем оторопь прошла: Захар Ильич понял, что родословная, видимо, пунктик российских Севенардов. Жена К.Севенарда Целина Кшесинская – племянница великой балерины Матильды Кшесинской фаворитки Николая Второго. Более того, представитель седьмого поколения династии Константин Севенард-внук убеждал общественность, что Целина вовсе не племянница Матильды, а дочь Матильды Кшесинской и последнего русского императора. То есть он, Константин-младший прямой потомок династии Романовых. На всю страну прогремела история о том, как Константин-внук вел раскопки на территории дворца Кшесинской в поисках клада – драгоценностей балерины Кшесинской.

– Учился я в Ленинградском электротехническом у Ивана Васильевича Егиазарова. Диплом мой был – проект Улъбинской ГЭС на Алтае. После окончания несколько выпускников, и я в том числе, поехали на Алтай. На Алтае начинал заместителем главного инженера строительства Улъбинской ГЭС. Проектировали ленинградцы – проектная группа Свирьстроя под командой Ржевского. Консультантом был американец, профессор Торпен. Основное сооружение – каменно-набросная плотина высотой 50 метров с экраном из лиственницы. Сегодня вряд ли рискнули бы возводить такое смелое сооружение. Ничего, стоит. Потом работал главным инженером треста Алтайстрой. На Алтае проработал двадцать лет. Там родились дети, Юрий и его сестра.

В 1948 году вызывают в Москву и предлагают сменить Инюшина на строительстве Бухтарминской ГЭС на Иртыше. С Инюшиным мы были старые знакомые, очень не хотелось ехать на его место. Я стал отказываться. Мою просьбу удовлетворили и отправили на восстановление Верхне-Волжского каскада. Так я попал на Рыбинскую и Угличскую ГЭС. Рыбинская ГЭС пускалась в спешке в первые месяцы войны. Здания ГЭС не было, оба работавших агрегата были под временными шатрами, под грудами строительного мусора. Это их и спасло. Прилетели немцы бомбить. Бомбы сбросили неудачно, в водохранилище. Потом прилетели разведчики фотографировать. Увидели мусор и обломки и решили, что ГЭС уничтожена. Никаких маковок я не затапливал, приехал после войны, в 1948-ом восстанавливать. Надо сказать, что перед войной тогдашний начальник Главгидроэнергостроя академик Б.Е.Веденеев был категорически против большей части затоплений, ратовал за обвалование мелководий. Не прислушались. Страна готовилась к войне. Будь я моложе, вышел бы с предложением организовать общество по возвращению затопленных земель Верхнего Поволжья за право владения осушенными землями лет на пятьдесят. Всю Волгу сейчас не поднять. Был такой проект. А Рыбинское и Угличское водохранилища – вполне по силам. Процентов шестьдесят затопленных земель можно вернуть.

Потом строил Горьковскую ГЭС. Таких безобразий с затоплениями не было. Костромскую котловину обваловали с помощью гидромеханизации. Горьковскую ГЭС построили быстро: первый агрегат пустили в 1955 году, а через год – все восемь. Первым секретарем обкома был тогда Игнатов. Он предложил мне перейти в совнархоз, возглавить строительство. Хорошее было время. Пятьдесят восемь строительных организаций, разобщенность, неразбериха. Постепенно наладили взаимодействие. Придумали «горьковский метод строительства дополнительного жилья». Суть метода в следующем. Идешь на Горьковский автозавод: «Вам жилье нужно? Сможете выделить двести человек рабочих, не корректируя плана?» Выделяют. Идешь на кирпичный завод: «Жилье нужно? Сможете сверх плана дать под будущее жилье… штук кирпича?» И так далее. Сам Никита Сергеевич Хрущев приезжал знакомиться с нашей работой. Я сделал доклад на бюро обкома. Хрущев говорит: «Ничего у вас не получится». Я стал возражать. Игнатов меня ногой под столом. Вижу – генеральный раздражается. Говорю: «Спасибо, Никита Сергеевич за ценные советы. Учтем в дальнейшей работе» Гроза миновала. Потом метод запретили. Решили, что не социалистический.

Юра в те годы учился в институте, был еще совсем неопытный. Думает, что на Красноярскую ГЭС я попал благодаря его уговорам. А было это так. В 1958 году был торжественный пуск Куйбышевской ГЭС. На торжествах Хрущев сказал, что гидротехническое строительство очень затратное, его надо сворачивать и строить тепловые станции. В пятилетний план не включили финансирование крупнейшей в мире Красноярской ГЭС. Над только начавшимся строительством нависла угроза консервации. А на следующий год было в Москве большое совещание. Меня попросили сделать доклад в защиту гидроэнергетики. Инициатором доклада был М.Г.Первухин. Идет совещание. День проходит, второй. Меня на трибуну не зовут. Я в недоумении. На третий день приходит на совещание Хрущев. Вызывают на трибуну. Я доложил. В ту же ночь, часа в три ночи, звонок по телефону: срочно прибыть в аэропорт. В аэропорту высокое начальство: Предсовмина А.Н.Косыгин, министр энергетики И. Т.Новиков. Срочно вылетаем в Красноярск решать на месте строить или не строить Красноярскую ГЭС, тогда крупнейшую в мире. Меня определили туда главным инженером.

Начальником строительства назначили С.Г.Цесарского. Великолепный был строитель и обаятельный человек. А вот поселился он не на стройке, а в Красноярске. Зря, конечно. Хотя тридцать километров на машине – не расстояние. Только лишние разговоры.