Текст книги "Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи"

Вернемся в XIII в. Восемь миллионов обитателей Восточной Европы подчинились четырем тысячам татар. Князья ездят в Сарай и гостят там, чтобы вернуться с раскосыми женами, в церквах молятся за хана, смерды бросают своих господ и поступают в полки баскаков, искусные мастера едут в Каракорум и работают там за высокую плату, лихие пограничники вместе со степными батурами собираются в разбойничьи банды и грабят караваны. Национальная вражда изо всех сил раздувается «западниками», которых на Руси всегда было много. Но успех их пропаганды ничтожен, ибо война продолжает идти: в Карпатах – с венграми, в Эстонии – с немцами, в Финляндии – со шведами.

Вот эту систему русско-татарских отношений, существовавшую до 1312 г., следует назвать симбиозом. А потом все изменилось…

Отрицательное отношение русских политиков и дипломатов XIII в. к немцам и шведам вовсе не означало их особой любви к монголам. Без монголов они обошлись бы с удовольствием, так же как и без немцев. Более того, Золотая Орда была так далека от главного улуса и так слабо связана с ним, что избавление от татарского «ига» после смерти Берке-хана и усобицы, возбужденной темником Ногаем, было несложно. Но вместо этого русские князья продолжали ездить кто в Орду, а кто в ставку Ногая и просить поддержки друг против друга. Дети Александра, Дмитрий и Андрей, ввергли страну в жестокую усобицу, причем Дмитрий держался Ногая, а Андрей поддерживал Тохту, благодаря чему выиграл ярлык на великое княжение.

До тех пор пока мусульманство в Золотой Орде было одним из терпимых исповеданий, а не индикатором принадлежности к суперэтносу, отличному от степного, в котором восточные христиане составляли большинство населения, у русских не было повода искать войны с татарами, как ранее – с половцами. Татарская политика на Руси «выражалась в стремлении… всячески препятствовать консолидации, поддерживать рознь отдельных политических групп и княжеств» [92, стр. 5]. Именно поэтому она соответствовала чаяниям распадавшейся державы, потерявшего пассионарность этноса. Процесс этот, как было показано выше, начался еще в XII в. и закончился, как мы знаем из общедоступной истории, в XIV в., когда наступила эпоха «собирания» земель. Совершенно очевидно, что здесь дело было не в слабых татарских ханах Сарая, а в новом взрыве пассионарности.

Таким образом, заслуга Александра Невского заключалась в том, что он своей дальновидной политикой уберег зарождавшуюся Россию в инкубационной фазе ее этногенеза, образно говоря, «от зачатия до рождения». А после рождения в 1380 г. на Куликовом поле новой России ей никакой враг уже не был страшен.

И наконец, чтобы покончить с побочной, т.е. историографической, темой, необходимо развеять еще один миф. В Монголии после смерти Угэдэя создались две партии, крайне враждебные друг другу. Во главе первой стоял царевич, ас 1246 г. – хан Гуюк, вторую возглавляли Батый и дети Тулуя (Толуя), старший из которых – Мункэ – был другом Батыя. Мункэ поддерживали несториане, Гуюк искал союза с православными.

У Монголии было два сильных врага: багдадский халиф и папа.

Сила монголов была в мобильности. Они могли выиграть маневренную войну, но не оборонительную. Поэтому остро встал вопрос: на кого идти? На папу, в союзе с русскими и греками, или на халифа, при поддержке армян и персидских шиитов?

Батый обеспечил престол Мункэ, тем самым обратив силы Монголии на Багдад и освободив от угрозы Западную Европу. Он считал, что дружба с Александром Невским надежно защищает его от нападения с Запада, и был прав. Таким образом, ход событий сложился в пользу «христианского мира», но не вследствие «героического сопротивления русских», русским ненужного [92, гл. 1], а из-за его отсутствия. Зато династия Аббасидов погибла, и, если бы не вмешательство крестоносцев, предавших монгольско-христианскую армию, Иерусалим был бы освобожден.

На второй натиск у монголов не хватило пассионарности, растраченной в полувековой междуусобной войне (1259–1301). Итак, походы монголов 1201–1260 гг. есть история пассионарного толчка или, точнее, энергетического взрыва, погашенного энтропией. Поэтому поиски здесь правых и виноватых или добрых и злых бессмысленны, как любые моральные оценки природных процессов. Они только мешают разобраться в механизмах изменений причинно-следственных связей в сложных вариантах суперэтнических контактов.

Путем зерна. Диалектика природных явлений предполагает обязательное сочетание жизни и смерти. Согласно закону отрицания отрицания, смерть есть необходимое условие для продолжения любого процесса жизни, и, когда в поле зрения наблюдателя находились короткие отрезки линейного времени, этот тезис не вызывал сомнений даже у древних греков.

Однако к длинным отрезкам времени они относились иначе. «Только горы вечны, да Полярной звезды никто не сдвинет», – говорил герой античной драмы, настолько умный, что даже Олимпийцев считал смертными или, точнее, возникшими и конечными. Римляне были проще и называли свою столицу «Вечным городом», а их культурные наследники, европейцы, полагают вечным линейный прогресс и очень сердятся на тех философов истории, которые говорят об упадках цивилизаций. Обыватель, даже в стенах академий, готов допустить, что исчезнет кто-то, но не он и его институт.

Тем не менее диалектика права. Для продолжения любого процесса, в том числе этногенеза, обрывы и перестройки – такой же элемент развития, как и периоды плавного накопления ценностей. Поскольку этносы таксономически находятся между биологическими категориями – видами и организмами, то срок их существования не может быть определен визуально – слишком долог, а в масштабах культурологии он слишком краток. Возникает вопрос: что является предметом конечным и смертным, если пирамиды и Акрополь пережили египтян и греков, а люди размножаются и человечество все время обновляется? Ответ прост: система этноса, исчезающая вследствие энтропии. А элементы ее – люди – иногда перестраиваются в новые системы, а иногда костенеют в состоянии реликтов.

Для определения и описания начальных и конечных фаз этногенеза нужен широкий охват «временных лет», длинные промежутки линейного времени, которое иным способом сливается в сплошные линии, разумеется для нашего глаза. Как трудно бывает определить «начало» этноса, да и его «конец». С точностью до одного года это вообще невозможно; с точностью до одной жизни – тоже; но с точностью до полутора-двух веков можно, а этого достаточно.

Как говорилось выше, Византия и славянский мир были ровесниками. Значит, и старение их шло синхронно. В ΧΠΙ в. Византия путем грандиозного усилия избавилась от французов и венецианцев, продлив свое существование до 1453 г. как персистент, а затем остаток византийцев – реликт – влачил существование в мусульманском Стамбуле, пока не был вырезан в 1827 г. по приказу султана в отмщение за восстание в Морее. Так кончилась этносоциальная система, хотя потомки уцелевших «ромеев» еще встречаются в Южной России.

Русичам грозила худшая судьба: они перемешались с мерей, мордвой, муромой, ятвягами и куманами, так что их ожидало превращение в этническую химеру, а затем и аннигиляция. Но на рубеже XIII–XIV вв. заметен, а потом стал очевиден (разумеется, для историков, а не для современников – по причине аберрации близости) мощный негэнтропийный импульс, или пассионарный толчок. Ось этого толчка прошла от Пскова до Бруссы и дальше на юг, до Абиссинского нагорья, где уже обратился в пыль древний Аксум. На беду для греков, ось толчка прошла восточнее Константинополя; в Малой Азии население, увлеченное мистическим учением Джелял ад-Дина Руми (умер в 1273 г.), отошло от православия, так что его пыл и страстность пошли на защиту ислама. Удивляться не надо: пассионарность определяет силу, а доминанта (ментальность) – ее направление. Зато нашим предкам повезло: пассионарность, как катализатор, спаяла рыхлую массу в монолит – Россию.

Древним этносом можно и следует называть тот, который избег обновления, как бы оно ни шло, будь это пассионарный толчок, или импорт пассионарности от соседей, или метисация, при которой неизбежно теряются некогда живые традиции. Так, ось пассионарного толчка IX в. миновала Британию, но норманны и французы принесли туда пассионарные гены в XI–XII вв., и смешанный этнос под властью Плантагенетов смог провести тяжелую Столетнюю войну, покрыв себя славой.

Великороссия обновилась за счет христианских монголов и крещеных литовцев, Малороссия – за счет половцев, но «чистым» древнерусским племенем остались белорусы. Их не затронули ни ордынские чамбулы (отряды, совершавшие набеги), ни малочисленные литовцы, подарившие потомков своих витязей Москве и Варшаве, ни немецкие рыцари, отбитые при Грюнвальде в 1410 г. Белоруссия дожила, как древнерусский заповедник, до своей мемориальной фазы, и как таковую ее описал образованный белорусский писатель XX в. Верить ему можно, хотя он говорит от лица персонажа:

«И все же неприкаянный мы народ… Этот позорный торг родиной на протяжении семи столетий! Поначалу продали Литве, потом, едва народ успел ассимилировать ее, полякам, всем, кому не лень… Несчастная Беларусь! Добрый, покладистый, снисходительный, романтичный народ в руках такой погани (шляхты. – Л. Г.)… Отдает чужакам лучших своих сынов, лучших поэтов, нарекает чужаками детей своих, пророков своих, как будто очень богат.

Отдает на добычу своих героев, а сам сидит в клетке над миской с бульбой да брюквой и хлопает глазами» [71, стр. 412–413]. Автор жалеет свой народ. И не зря!

В Восточной Европе пассионарный толчок поднял к исторической жизни два этноса: литовцев и великороссов. На старте они были в разных положениях. Древние балты находились в состоянии гомеостаза. Они, как североамериканские индейцы, мужественно защищались от колонизаторов, часто побеждали рыцарей, но победить организованную этносоциальную систему не могли. Их ждала участь пруссов и полабских славян, если бы в их среде не появились люди, способные на сверхнапряжение, подобные Гедимину, Кейстуту, Витовту, Ольгерду. Первым из людей этого нового склада был Миндовг, ровесник Александра Невского. Оба родились в 1220 г., и если допустить, что причина толчка сработала именно тогда, то для того, чтобы стать фактором этнической истории, требовалось больше 100 лет. Для Литвы так оно и было.

Россия начинала не с нуля, а с отрицательных величин выродившейся цивилизации. Поэтому она отстала от Литвы, правда на одно поколение, но этого оказалось достаточно, чтобы Гедимин, Ольгерд и Витовт стали господами всей бывшей Киевской Руси, за исключением Галиции, которой овладели поляки. Если бы литовцы сумели слиться с покоренным большинством культурного населения своего государства, то они стали бы великой державой. Но этому помешал сладкий соблазн – католическая Польша, уже вобравшая в себя изрядную долю европейской цивилизации. «Нет на свете царицы краше польской девицы», – писал Адам Мицкевич. Литовские витязи не устояли против очарования развитой культуры, уже достигшей эпохи Возрождения, – и половина Литвы втянулась в западноевропейский суперэтнос.

А Россия оказалась в изоляции. Культуру она унаследовала от Византии, но в единый суперэтнос с ней не слилась. Евразийские малые этносы были русским близки. Ландшафт, способы хозяйствования, демонология (ибо в тонкостях христианской догматики мало кто разбирался) роднили население единого лесостепного региона. Но победа соседнего мусульманского суперэтноса, овладевшего в 1312 г. Поволжьем и Причерноморьем, вызвала многовековую войну, которую многие историки пытались экстраполировать в прошлое.

Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой, который продержался более полувека – от Узбека до Мамая. В этот период великоросский этнос переживал инкубационную фазу. Он на время потерял даже общее наименование. Тогда и долго после говорили: «Московиты, тверичи, рязанцы, смоляне, новгородцы», и только в 1380 г. на Куликово поле пошли русские. И хотя Москва, присоединив к своим владениям Великое княжество Владимирское в 1362 г., стала признанной столицей России, для того чтобы население ощутило себя этносом, понадобился подвиг, ставший моментом рождения и государства, и народности, и культуры, и воинского духа, позволившего потомкам витязей XIV в. жить и побеждать, ориентируясь на самих себя. Сил у русских людей хватало, потому что это были новые силы, новый запас энергии.

И любопытно, что аналогичный подъем наблюдается в Турции, за исключением восточной части Малой Азии, находившейся вне полосы пассионарного толчка. Туркмены Карамана, Диарбекра и Азербайджана не уступали туркам-османам ни в храбрости, ни в искусстве верховой езды, ни в верности шейхам, но они стали жертвой османов, которые в XIV–XV вв. были способны на большее.

Та же участь постигла Золотую Орду, в составе которой были древние этносы Среднего Поволжья и «вкрапления» в их среду из Монголии и Джунгарии. Они не были затронуты пассионарным толчком, так как находились восточнее его ареала. Поэтому они не слились в единый этнос, несмотря на социальную и языковую близость и даже единство культуры, воспринятой ими из мусульманских стран, с коими их связывала международная торговля.

Золотая Орда была химерой, тогда как Белая Орда стала ядром образования нового самостоятельного этноса – казахов.

Понимали ли это русские князья XIV в.? Возможно, потому что они за вносимую ими дань требовали и получали военную помощь против Запада и имели крепкий барьер, защищавший их от готовящихся ударов с Востока. За это заплатить стоило, и, что любопытно, после гибели «доброго царя Джанибека», когда в Орде началась «великая замятия» – серия убийств ханов и резня между их нухурами, русские князья продолжали ездить в Орду с данью, поддерживая установившийся и устраивавший их порядок.

Но этот «порядок» был неустойчив. Социальная структура без этнической основы кололась на отдельные этносы, суперэтническое название которых было «татары». Возникли татары казанские – потомки болгар, астраханские – потомки хазар, ногайские – потомки гузов, крымские – смешанный этнос из многих народов, сибирские – осколок Синей орды, литовские – удальцы, завербованные Витовтом, и некоторые реликты: кумыки, аккерманские, очаковские и др. В Великороссии татары легко ассимилировались – взаимная комплиментарность была положительной – и помогали московским князьям в их многовековой войне с Литвой, а хан крымских татар стал вассалом турецкого султана. Турция находилась в той же фазе подъема, что и Великороссия и Литва.

И ведь что важно и особенно интересно: пассионарный толчок XIII–XIV вв. прошел между Вильной и Смоленском, через Минск й Киев, причем Тверь и Москва находились на восточной периферии его ареала. Так почему же именно они проявились как регионы, наиболее способные к развитию, а коренные земли Древней Руси, не затронутые походом Батыя, стали жертвой сначала литовской, потом польской агрессии? Попробуем разобраться.

XIII век – фаза инкубации. Поэтому история XII в. не дает возможности выделить моменты будущего взлета. Они просто не фиксировались современниками, писавшими летописи. Но уже в начале XIV в. государство Гедимина называлось литовско-русским, и русское православие успешно соперничало с литовским язычеством. Исповедание той или иной религии подобно лакмусовой бумажке для описания процессов этногенеза.

И тем не менее в конце XIV в. языческая Литва с королем Ягайло примкнула к Западу, а оппозиция, возглавляемая князьями Витовтом и Свидригайло, потерпела поражение. Границы западного суперэтноса продвинулись до Полоцка и Смоленска, а политическое господство – до Вязьмы и Курска. Чрезвычайно слабое сопротивление русского населения Белой, Черной и Червленой Руси[35]35
  Червленая Русь – Галиция.


[Закрыть] бесспорно, но почему через 80 лет после похода Батыя, кстати не затронувшего Западной Руси, в 1321 г., князь Гедимин у реки Ирпень разбил русских князей и взял Киев, а в 1339 г. польский король Казимир занял Галицию, не выпустив ни одной стрелы? Куда же девалась древняя русская доблесть и где новая пассионарность?

Преодолеть инерцию древней, пусть ослабевшей, системы всегда трудно. Поэтому новые этносы возникают на границах этнических ареалов, где исходные субстраты лабильны и неустойчивы. Значит, пассионариям надо было искать применения своим силам на границах родины. Одни из них отправились служить в полиэтническую Великороссию, сохранив веру и культуру, другие – в Польшу, потеряв религию, но оставив своим потомкам родную землю, третьи – на южную границу, опустошенную беспорядочными столкновениями между кучками степных тюрок и русских дружинников, оставшихся без князей. И там, перемешавшись с крещеными половцами, они создали новый этнос – малороссы (сохранившееся старое название), или козаки (тюркское наименование людей без начальства), или украинцы (так их звали поляки).

Этот этнос проявил невероятный героизм, ибо он вернул заброшенную землю – вывел ее из запустения, сохранил культурную доминанту и саблей добыл политическую свободу. Даже включившись в состав государства Московского, украинцы обрели в нем экологическую нишу, заняв должности от чиновников и офицеров до канцлера (Безбородко) и мужа царицы (Разумовский), так как общность, унаследованная от Древней Руси, – книжная культура и византийское православие – не мешала северным и южным русским жить в симбиозе, а татарская примесь, равная у тех и других, только усложняла поведенческий стереотип новой России, что шло ей на пользу.

Итак, в смене суперэтносов наблюдается не преемственность, а, говоря языком математики, «отношение». Русские как этнос относились к древним русичам, как французы к галлам или итальянцы эпохи Возрождения к римлянам времен Калигулы, а «запустение» и «иго» – это «водораздел» между двумя этногенезами. Сделаем вывод: русские относительно Западной Европы – не отсталый, а молодой этнос.

«Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы»[36]36
  «Советская Татария», 29 сентября, 6,13,20,27 октября, 3,17 ноября 1990 г.


[Закрыть]

(Беседу ведет журналист Альянс Сабиров)

Эти встречи отложились в памяти так ярко и выпукло, что при каждом воспоминании они «прокручиваются» перед глазами, словно кадры видеофильма. Впрочем, если брать во внимание именно зрительный ряд, то примечательного в них вроде бы не так и много. Ибо это, с внешней стороны, просто беседы – в рабочем кабинете среди книг, на прогулке по зеленым аллеям или, как водится в нашем непритязательном быту, на обыкновенной кухне, за чашкой чая, которые затягивались порой и далеко за полночь.

Замечу, что собеседник мой, хотя и является маститым ученым, вовсе не склонен изрекать истины, а более охоч до вольного разговора, занимательных историй и… остроумных анекдотов. Может, как раз юмор-то и помогал ему выкарабкиваться из невероятно сложных ситуаций, преодолевать лишения и муки? Почти восемь десятилетий за плечами Льва Николаевича Гумилева. Редкому исследователю удается создать новую науку, как открыть землю незнаемую. Ему удалось – и в этом он весь!

Справедливы слова академика В. И. Вернадского: «В научно выраженной истине всегда есть отражение – может быть, чрезвычайно большое – духовной личности человека, его разума». Именно с таким нашим современником предлагаю и вам, дорогие читатели, встретиться и побеседовать. Он посвятил свою жизнь изучению хуннов, тюрков, монголов, особо пристально занимался историей русского и татарского народов. Думаю, что в этих размышлениях каждый найдет для себя что-то интересное и важное. Ведь они – обо всех нас с вами, о наших далеких предках и наших потомках.

Альянс Сабиров

Л.Г.: Только не задавайте вопрос, с которым сейчас ко мне все пристают: «А что делать с азербайджанцами и армянами? А как себя вести в Прибалтике?» Я не политик, я ученый. Задача науки – проанализировать то, что было, найти объяснение происходившим в истории событиям, выяснить, почему и как протекают те или иные процессы, а уж дело политиков – сделать практические выводы.

Там, где взаимодействуют разные народы, будь то Кавказ, Дальний Восток или Среднее Поволжье, всегда возможны осложнения. Человеческое бытие – это всегда общение с другими людьми. Конечно, пребывание в сибирском лагере можно назвать крайним случаем «уравниловки». На всех заключенных одинаковые шапки, ватники, брюки и валенки. Питаются они в тех же столовых и спят на нарах в одних бараках. Казалось бы, серая безликая масса – и только. Но даже в этих условиях постоянно ощущалось этническое своеобразие каждого человека: люди сохраняли сознание принадлежности к той или иной нации или народности.

Так везде. Каждый на вопрос: «Кто ты?» – ответит: «русский», «француз», «латыш», «китаец», «грузин» и т.д., не задумавшись ни на минуту. Для простого человека не требуется никакого толкования, как не надо объяснять разницу между светом и тьмой, теплом и холодом, горьким и сладким. Иными словами, в качестве определения выступает ощущение. И в общем-то этого достаточно для обыденной жизни.

А.С.: Но мало знать себя – надо еще знать и понимать других. Советское государство с первых дней провозгласило равноправие всех граждан независимо от национальности. Это всем нам хорошо известно, и все мы с этим согласны. Но в обыденных взглядах часто обнаруживается откровенная обывательщина, порой примитивная до грубости…

Л.Г.: Когда какой-либо народ долго и спокойно живет на своей родине, то его представителям кажется, что их способ жизни, манера поведения, вкусы и воззрения, то есть все то, что ныне именуется «стереотипом поведения», единственно возможны и правильны. А если и бывают где-нибудь какие-либо уклонения, то это от «необразованности», под которой понимается просто непохожесть на себя. Помню, когда я был ребенком и увлекался Майн Ридом, одна весьма культурная дама сказала мне: «Негры – такие же мужики, как наши, только черные». Ей не могло прийти в голову, что меланезийская колдунья с берегов Малаиты могла бы сказать с тем же основанием: «Англичане – такие же охотники за головами, как мы, только белого цвета». Обывательские суждения иногда кажутся внутренне логичными, хотя основываются на игнорировании действительности. Но они немедленно разбиваются в куски от соприкосновения с нею.

А.С.: Не первый год по телевидению и радио звучит песня Владимира Высоцкого о том, как «съели Кука». Песня шутливая, но есть в ней подтекст, о котором автор, может быть, и не думал. Какими же мы предстаем перед окружающими? Почему порой возникают трагические недоразумения?

Л.Г.: Для того чтобы ладить с иноплеменниками, надо представлять их реакцию на тот или иной поступок и не делать таких поступков, которые бы показались им бестактными или, хуже того, обидными. Сколько путешественников, не соблюдавших неизвестного им этикета, погибло зря! И сколько ненужных конфликтов возникает из-за взаимного непонимания или ложной уверенности, что и понимать-то нечего, потому что, дескать, все люди одинаковы и, значит, они такие, как я! Нет, мы разные. И это очень хорошо. Но надо представлять существующие различия, чтобы не упираться в них, не набивать лишних шишек. А иначе как достигнуть взаимопонимания и согласия?

А.С.: На память приходят ленинские строки: «Мы обязаны воспитывать рабочих в „равнодушии“ к национальным различиям. Это бесспорно». Но так ли это бесспорно? В наши дни, когда интенсивность контактов, в том числе и межэтнических, значительно возросла, даже мелочи приобретают особую практическую значимость. Может быть, пора вести речь об определенных правилах, с помощью которых должны строиться взаимоотношения между людьми разных национальностей?

Л.Г.: Честно говоря, не знаю, как насчет конкретных советов и наставлений – напасешься ли на все случаи жизни? Но ни в коем случае нельзя полагаться на равнодушие и ссылаться на незнание. Иногда по неведению можно попасть в весьма неловкое положение. Например, у нас, русских, принято при совершении траурных церемоний обнажать голову. А у восточных народов, да и ближайших соседей – татар, связанных с мусульманской обрядностью, наоборот – непременно должен быть надет головной убор. Разве можно не учитывать этого? Но если брать шире, то необходима подлинная культура общения, которую явно недостаточно воспитывают, небрежно прививают, отчего на молодых побегах вызревают горькие плоды. А формула проста: будь уважителен, терпим, отзывчив, проявляй к другим такое отношение, какого ты ждешь от них.

В конечном счете учит только собственный опыт. Лично мне, скажем, тесные контакты с казахами, татарами, узбеками показали, что дружить с этими народами просто. Надо лишь быть с ними искренне доброжелательным и уважать своеобразие их обычаев. Ведь сами они свой стиль поведения никому не навязывают. Однако любая попытка обмануть их доверие вела бы к разрыву. Они ощущают хитрость как бы чутьем.

А.С.: Да любого, как говорится, отвращают лицемерие и своекорыстие, скрываемые под благообразной личиной. Можно было бы только радоваться, если бы для большинства наших соотечественников слово «товарищ» действительно было «дороже всех красивых слов». Однако из глубин обыденного сознания кое-где прорывается застарелая неприязнь. В результате возникающих конфликтов жертвами преступных элементов становятся сотни и тысячи людей. Каким образом и до какой степени надо озлобиться, чтобы безжалостно проливать чужую кровь, убивать женщин, детей, стариков?

Л.Г.: Есть единственный, но отработанный за многие века и во всех странах способ разжигания вражды. Для этого естественному противопоставлению этносов «Мы» и «не Мы» придается иной, совершенно отрицательный смысл, различия между представителями разных народов доводятся до полного абсурда, дескать, «Мы – люди», а «Они – не люди». Эта дегуманизация идет с применением набора стандартных образов – негодяя, подонка, мучителя, насильника и т.д. Ибо нельзя посеять вражду, не создав образа «врага».

Любовь к своему народу, его истории, культуре, обычаям естественна. Но искусственно нагнетаемый национализм слеп. Он заводит в тупик тех, кто не умеет разгадать его вредоносную сущность, его коварные приемы психологической обработки. Конечно, как и во всех сферах жизни, на национальных отношениях сказались перекосы сталинистской политики, издержки застойного времени. Однако не надо быть слишком прозорливым, чтобы ясно представлять, что и сегодня есть группы людей, заинтересованных в сохранении межнациональных трений. Они спекулируют на всем. Но особенно охотно и пристрастно – на истории.

А.С.: Сейчас, как это бывает в переломные периоды, обострился интерес к прошлому. В истории запутаны многие вопросы. Что и говорить, трудное занятие – глубоко и объективно вникать в минувшие эпохи своего народа и своей страны, да еще в сопоставлении с другими, мирными или враждебными. Кроме выверенного научного подхода, тут необходимо изрядное гражданское мужество. Как вы относитесь к попыткам перенести обиды вековой давности на сегодняшнюю почву? Неужели так и будут таиться в душах людей подозрительность и даже озлобленность?

Л.Г.: Знаете, постигать историю нужно не только здравым умом, но и открытым сердцем. И хорошо, если такая открытость закладывается в человеке «с младых ногтей».

Есть такой афоризм: «Кто владеет настоящим – владеет прошлым, – владеет будущим». Страшный афоризм, если вдуматься, особенно страшно его применение на практике. Причина и следствие меняются местами, и история превращается в публичную девку, в сумму примеров, которой можно обосновать что угодно. Тогда и раздаются голоса о ненужности науки истории, хватит, мол, и знания настоящего.

Я убежден, что нам предстоит многое понять и переосмыслить в истории нашего Отечества. Это не просто страна, где слились Запад и Восток. Здесь с древнейших времен до наших дней протекают процессы, качественно важные для всего человечества. Если смотреть на общественное развитие как на результат деятельности народных масс, а не перечень нашествий, злобных схваток, дворцовых переворотов, можно выявить глубокие корни нашего родства. Против такого взгляда в принципе никто не возражает. Но у многих ли не вызовет невольного протеста напоминание о том, что русский князь Александр Невский был побратимом сына… монгольского хана Батыя?

А.С.: Ну, это можно отнести к разряду исключительных фактов, Правомерно ли строить на подобной основе какую-либо концепцию? Не уведет ли такой путь в ошибочном направлении?

Л.Γ.: Названный факт, кстати, не выпадает из общей закономерности, которую подметил академик В. И. Вернадский: «Россия по своей истории, по своему этническому составу и по своей природе – страна не только европейская, но и азиатская. Мы являемся как бы представителями двух континентов, корни действующих в нашей стране духовных сил уходят не только в глубь европейского, но и в глубь азиатского былого…»

Имею честь относить себя к ученикам и последователям этого великого ученого. Будучи истинным россиянином и патриотом, он подчеркивал: хотя среди населения страны преобладает великорусское племя, однако не в такой степени, чтобы оно могло подавить своим ростом и численностью другие национальные проявления. До сих пор актуальна поставленная им задача «взаимного ознакомления составляющих Россию народностей». И при этом ведь надо постоянно иметь в виду, что десятки современных этносов, предки которых воевали друг против друга в Поволжье или на Кавказе, в Средней Азии или Сибири, ныне живут под одной «крышей», совместно переустраивают жизнь на совершенно новых началах. Да и во всемирном масштабе самой насущной проблемой стало именно взаимопонимание, сотрудничество, доверие.

Помню, в 1945 г., после взятия Берлина, я встретился с немецким физиком моего возраста и разговорился с ним. Он считал, что славяне захватили исконно немецкую землю, на что я возразил, что здесь древняя славянская земля, а Бранденбург – это Бранный Бор лютичей, завоеванных немцами. Будь он начитаннее, то упомянул бы, что еще раньше, в V в., те же лютичи вытеснили с берегов Эльбы германских ругов. Но разве в этом суть? Все народы когда-то откуда-то пришли, кто-то кого-то победил. Таково конкретное действие диалектического закона отрицания отрицания. И не более того!

По-моему, просто смешно выглядят и некоторые наши историки, писатели, эссеисты, представляющие прошлое нашей страны в каком-то искаженном преломлении. Раз двинулось войско с Дона или Волги на Днепр или с Камы на Оку, считай, что имело место иноземное нашествие. Полноте, друзья! Все эти передвижения, в том числе куда более значительные, вплоть до Великого переселения народов, происходили в основном все-таки в пределах нашей нынешней огромной державы и ее ближайших соседей.