Текст книги "Святые отцы и учители Церкви"

__________________

См. прим, к предыдущей главе.

1. Василид. – Hippol. Philosoph. 7, 20–27; Iren. 1, 24. ел.; Clemens Alexandr. Strom, 2, 3, 10; 2, 8, 36; Hilgenfeldt.

Ketzergeschichte des Urchristentums. Leipzig, 1884. S. 224. Мы считаем изложение Ипполита более точно и глубоко передающим учение самого Василида. В тексте сделана попытка соединить со свидетельством Ипполита приемлемое из Иринеева свидетельства.

2. Валентинианство. Отделить учение самого Валентина не представляется возможным. Кроме упомянутых уже источников, см. Tertulliani Adversus Valentinianos. Отрывок из Валентина приведен в Philosoph. 6, 37. Письмо Птоломея к Флоре у Епифания. Haeres. 33, 3–7. Главные тексты: Philosoph. 6, 20 и 35, сл; Iren. 1, 5, 4; 1, 6; 1, 11, сл.; 1, 17, 2; 2, 2, 2.

3. Маркион. Весь материал тщательно анализирован у Harnack'a. См. особенно: Tertulliani Adversus Marcionem, 4, 20, сл.; 5, 7; 6, 25; 1, 17; 1, 24; 3, 8; 11, 4; 3, 7; 1, 27 и 29; 4, 11; 1, 20; 3, 4; 1, 19; 3, 8; 4, 29.

III. Мужи апостольские и апологеты

1. Гностицизм, сперва в чистом виде, затем в слиянии с манихейством²¹ (с III в.) и христианством (маркиониты, вардесаниты и др.) является долгим спутником Церкви. На фоне его и в разнообразных соотношениях с ним развивается православное богословие. Он сказывается у многих церковных мыслителей в постановке, а иногда даже и в решении ряда проблем. Это необходимо помнить для ясного понимания систем Оригена, св. Григория Нисского, так называемого Дионисия Ареопагита, для уразумения всего смысла споров о единосущии и двух природах в Христе Иисусе. Не следует ставить вопроса о каком-то влиянии гносиса на христианство, что приводит к невозможности понимать само христианство. – Существо дела в том, что гностицизм, как и эллинистическая теософия, выдвигал и хотя и ложно, но часто предрешал христианские проблемы. Ибо весь мир был взволнован благовестием Христа и чуял близость Истины (стр. 21–25). И с этой точки зрения гностицизм дает очень много, позволяя от него заключать к тому, что в I и II вв. предносилось христианству.

Церковь, хотя и окруженная бурными волнами устремившегося в нее язычески-иудейского мира, стояла выше его проблем. Ее они не волновали, ибо она легко разрешала их, но не множеством взаимопротиворечивых учений, а целостностью своей веры. Она себя раскрывала, а не состязалась с «совопросниками века сего»²². Ведь «проблемы» ставились и становились неразрешимыми там, где уже или еще не было религиозной целостности. Церковь не спешила оспаривать «внешних» и долго не выдвигала защитников христианства, равных по человеческому таланту и человеческому блеску Василиду или Валентину. Ибо людям она противопоставляла не людей, а Богочеловека, людским домыслам – Богочеловеческую Истину, в ней, в Церкви, живую. Она знала, что через нее развивается мир, что она его средоточие.

Раскрывая свою Истину и прежде всего исходя из себя самой, а не из преходящей злобы дня сего, Церковь, конечно, самоопределялась и эмпирически. Она жила и развивалась сначала памятью о своем Основателе, пребывавшем в ней. И эта память, осуществляемая в совершенном единстве знания и жизни, т. е. Сам Христос в Своих верующих, была Священным Преданием Церкви, которое, содержа в себе всю полноту Живой Истины, воспринималось каждым членом Церкви в меру, доступную его вере и ему необходимую. Сначала Предание жило в апостолах. Затем оно хранилось их непосредственными учениками, «старейшими» или «пресвитерами», как малоасийские «пресвитеры», которые помнили апостола Иоанна и к числу которых принадлежал епископ Смирнский св. Поликарп, как «пресвитеры», на учение которых ссылался еще Климент Александрийский. Со второй половины I в. Предание начало письменно закрепляться и частью письменно продолжать свое развитие. В связи же с тем, что записывалось не только несомненно церковное, но и являвшееся индивидуальным, частью даже неправильным осмыслением церковного, само Предание, храня истинный смысл учения, выделило Богодухновенную часть записанного. Впрочем, этим оно не отвергало прочего целиком и не препятствовало индивидуальному труду, напротив, многое одобряло и благословляло, хотя ранее времен и сроков само не определяло взыскуемого. И если Церковь как таковая пребывала неизменной в полноте, но и в полусокровенности своей Истины, во внешней сфере Церкви проявлялось ее внешнее самоопределение, и отдельные христиане стремились уяснить, оправдать и защитить христианство. Это ранее всего сказалось в творениях «мужей апостольских»²³ и «апологетов»[12]12
  Мужи апостольские (также – «patres apostolici») – Климент Римский (1 Поел. кон. I в.), автор «Второго Послания Климента» (II в.), автор «Послания Варнавы» (I в.), Эрма (Негта, автор «Пастыря», пол. II в.), св. Игнатий Антиохийский (Послания, ум. в 117 г.), св. Поликарп Смирнский и Папий (Papias). Апологеты, названные так как защитники христианства и частью авторы «апологий», – Кодрат (Kodratos, Quadratus), Аристон из Пеллы и Флавий Иустин Мученик (ок. 150 г.), Маркиан Аристид, Татиан, Мелитон Сардский, Афинагор (ок. 170 г.), Феофил Антиохийский (ок. 180 г.), автор «Послания к Диогнету» и Минукий Феликс (автор диалога «Октавий», ок. 180 г.). К апологетам же причисляются, но здесь в виду не имеются – Ириней Лионский, Ипполит, Тертуллиан, Климент Александрийский и Ориген.


[Закрыть].

Прежде всего представлялось необходимым определить отношение христианства к иудейству, вопрос, обостренный как иудео-христианами (стр. 28, сл.), так и маркионитами (гл. II, 3). И те и другие одинаково могли ссылаться на Предание и Писание, в которых, с одной стороны, христианство резко противопоставлялось иудейству, а с другой – указывалась их связь. Надлежало найти какую-то высшую точку зрения, которая бы примиряла оба ряда высказываний, ни одним из них не поступаясь. – Климент Римский²⁴ утверждал, что Ветхий Завет исходит от того же Бога, как и Новый, ни в чем ему не противоречит и относится к нему, как средство к цели. Не обесценивало ли это Ветхого Завета? – «Послание Варнавы» заявляло, что по существу Ветхий Завет с Новым тождествен, но что с самого начала по наущению злого ангела евреи понимали его не истинно и духовно, а буквально. – Это и обесценивало иудейство и слишком походило на гносис. Осторожнее всего выражена раннехристианская мысль св. Игнатием Антиохийским²⁵: Ветхий Завет, пророчество и жречество – благо, но Новый Завет – «исполняющий» Ветхий, и Архиерей Иисус Христос – выше и лучше. Так – вполне в духе св. Павла – и за иудейством признается известная самоценность.

Это понимание необходимо связано с некоторым усмотрением «историчности» христианства, которое оказывается средоточием в развитии человечества и мира. – Конечно, христиане – новая тварь, соль земли, существо, душа и цель ради них созданного мира; и «Бог медлит разрушить мир ради семени христиан» (Поел. Диогн., Иустин). В христианстве стала полной, «исполнилась» Истина. Частичные откровения ее, и ныне еще абсолютно ценные, были уже в дохристианское время: в Моисее, пророках, в человеческом разуме. Можно даже сказать, что вся история человечества представляет собой единый процесс Богооткровения, по существу христианского (ср. стр. 32, 36, 37, сл., гл. II). Но в Иисусе Христе окончательно и совершенно воплотился Логос, уже ранее являвшийся в человеческом образе святым Ветхого Завета (Иустин)²⁶.

Так предопределялось и отношение к язычеству, философия которого разумеется у Иустина под Богооткровением в человеческом разуме (ср. стр. 36, 49, сл.). Но в язычестве необходимо было не только оспаривать его отдельные заблуждения, а и отчетливо показать ложность его в целом и непримиримость его с христианством как иной религии. И многие апологеты переходят в энергичное наступление. – Язычество вызвано к жизни бесами (ср. стр. 35, сл., гл. I, 3), которые, обращаясь около вещества, жаждая жертвенного дыма и крови, пользуются уклоном души к дольнему и соблазняют ее считать их богами (Афинагор). Эрмию²⁷ (II в.) эллинская философия представляется только собранием взаимопротиворечивых учений. —

«То я бессмертен и радуюсь, то снова смертен и скорблю; то меня разрывают на атомы, делают водою, воздухом, огнем, превращают в дикого зверя, в рыбу. Наконец, приходит Эмпедокл и объявляет меня дымом».

Ученик Иустина Татиан²⁸ считает греческую мудрость «бабьими сказками» и «ребячьими бреднями», а «болтливых на язык и глупых умом» философов «бесплодными виноградными лозами» и крикливой «стаей ласточек». —

«Они оставляют одно плечо голым, отпускают длинные волосы, отращивают бороду и звериные когти и уверяют, будто ни в чем не нуждаются», «подражают псам».

А между тем Диоген умер от того, что сырьем съел полипа, Аристипп распутничал, Платон продан Дионисием в рабство за обжорство, все же прочие – сластолюбцы, лжецы и добиваются хороших местечек да денег.

Сам Татиан… дофилософствовался до ереси, и не он, а его учитель, «философ» Иустин, ближе к идее и духу христианства. Ценя истину в языческой философии и понимая эту философию как подготовку и движение к нему, апологеты в общем пользовались ее языком, методом и открытиями. И, даже нападая на нее, они более защищались от нападок язычества или боролись с его равнодушным и неосведомленным пренебрежением. Их «апологии» были обращены либо к гонителям христианства – императорам, либо к образованному эллинистическому обществу. Ведь о христианах или ничего не знали, или знали лишь нелепые басни о их безбожии, о поклонении богу с ослиной головой и людоедством. Лучшим людям христианство казалось опасным для государства и общества суеверием. Даже когда язычники стали знакомиться с христианством и Библией, очень немногие сумели, как философ Нумений, их оценить: большинство, как автор «Правдивого рассуждения» Келье²⁹ (II в.), существа нового учения не понимало. Нетрудно было критиковать язычество, сосредоточившись на материалистических и скептических течениях I и II вв., на скептическом равнодушии легкомысленного, хотя и остроумного Лукиана, на эпикурейской морали и на обилии враждующих направлений. И в апологетах приходится удивляться не резкости отдельных выпадов, а исключительной терпимости и умению оценить и выделить существо греческой мысли.

Критикуя язычество, апологеты связывают философскую оценку его с нравственной. Не разделяют они теории и жизни и в защите христианства, отличие которого от язычества представляется им не только отличием истины от заблуждения, но и отличием праведности от порочности. Связь теории с жизнью – исходный пункт и критерий всякого умозрения, ибо Воплотившийся раскрыл полноту Истины (Иустин, Аристид). Твердость христианских мучеников обратила Иустина от философии к христианству; он обосновывает истинность христианства и тем, что указывает на добродетели христиан и на нравственный переворот, совершающийся при переходе к христианству. Одна из лучших апологий, «Послание к Диогнету», дает воодушевленное описание жизни христиан, а «философ» Афинагор видит доказательство истин веры в осуществляющих ее делах. «Если ты скажешь: “Покажи мне твоего Бога”, я отвечу: “Покажи мне твоего человека, и я покажу тебе моего Бога”». Тот, у кого очи души омрачены грехом, Бога не видит.

«Человек должен иметь душу чистую, как сияющее зеркало. Когда на зеркале ржавчина, не может быть в нем видимо лицо человеческое. Так и человек, когда в нем грех, не может созерцать Бога».

Ведь познавать Его мы в силах лишь тогда, когда благи, заключая к Нему от благого в нас. Так и Бог «все соделал из несущего в сущее, дабы чрез дела постигалось и мыслилось величие Его» (Феофил)³⁰.

Исходя таким образом из христианской веры (стр. 19–23), раскрывают христианские мыслители I–II вв. ее содержание и определяют отношение ее к языческой философии. Они безбоязненно «повторяют», т. е. через поставление в иную связь «исполняют» то истинное, что в ней находят. Ведь многие из них пришли к христианству, как Иустин и Феофил, или путем философских исканий, или от греческой философии, в которой видели частичное Богооткровение. Для многих из них христианство и было истинной философией.

2. Вера в бытие Божие является «природным человеческому естеству мнением» (Иустин). И об этом же бытии говорит человеку весь мир, без Бога и Боговедения непонятный. —

«Невозможно исследовать и познать человека, не исследуя всей совокупности вещей. Ибо все связано и находится в таком единстве и сцеплении, что, если мы тщательно не исследуем Божественной Природы, не поймем мы и человеческой» (Минукий Феликс).

Однако для Богопостижения необходимы не только очи духовные, но и очи не омраченные грехом и вещественностью. Потому-то умопреклоненные к вещественному языческие «богословы» и чтут «те или иные виды вещества», признавая богами «либо огонь, либо ветер, либо движущийся воздух, либо круг звездный, либо бурные воды, либо небесные светила» (Афинагор). Потому-то они, – даже Платон, рядом с Безначальным Богом признававший богами звезды и демонов, – не могут подняться до исповедания единого Божества. И те, кто, как стоики (стр. 32), возвышаются над нелепыми баснями о спорах богов между собою, все еще далеки от истинного учения. Их боги рождаются, происходят во времени и из материи. Но не огонь и не вещество Единый Бог: Он неизменен, а вещество изменчиво и обречено на гибель в огне (он же).

Один Бог, «соделавший начало всего», «невидимый и все видящий, не местный и все испомещающий, ни в чем не нуждающийся, но в коем нуждается и чрез коего все»; владыка всего и «царь веков» (эонов), вседержитель, законодатель и «Отец всяческого» (мужи апостольские). Созерцание неба, земли, моря и солнца, всего дивного порядком своим космоса приводит к постижению единого Божества (Аристид, Афинагор, Татиан).

«Бог единый сотворил из тьмы свет, хранилища ветра полуденного и сокровенное бездны, и пределы морей, и скопления снега и града… Бог мой – Владыка вселенной. Один Он простер небо и установил ширь поднебесной, возмущает пучину моря и шум волн его возбуждает… О Нем ты, человек, говоришь, Его духом дышишь и – Его не ведаешь» (Феофил).

Правда, часто апологеты предполагают, что Бог создал мир из материи. Но это не дуализм, так как материя отнюдь не берется в гностическом смысле, а просто недодуманность. Ведь апологеты со всей решимостью утверждают единственность «неизреченного, безыменного, нерожденного» Бога. Если бы, рассуждает Афинагор, от начала было несколько богов, они бы не могли находиться в одном месте и, как многие, быть единством, безначальностью, бесстрастностью и неделимостью или простотой. А если бы они находились в разных местах, мы бы, признав одного Богом, не нашли места для других, ибо Бог все заполняет, безграничен и все творит. Как истинное и безначальное существо, Он вечен, а потому бессмертен, неизменяем и недвижим, духовен и невидим.

«Как душа в человеке не видима и не зрима ему, познается же чрез движение тела; так и Бога нельзя видеть очами человеческими, но созерцаем Он и познаваем из Его провидения и дел… Если не может человек взглянуть на солнце… то не менее ли еще смертный человек может воззреть на неизреченную славу Божию?» «Вид Бога неописуем и неизъясним… Слава Его бесконечна, величие необъятно, возвышенность непостижима, мощь неизмерима, мудрость неисследима, благость неподражаема, благодеяния неизреченны. Назову Его Светом – о творении говорю; Словом – говорю о владычестве; назову Умом – говорю о Его мудрости; Огнем – о гневе Его» (Феофил, Иустин, Татиан).

Но это не «Неведомый Бог» гностиков, и нет еще у апологетов пафоса непостижимости, свойственного александрийцам.

В некоторой мере Бог постигается, Ему приличествуют имена Духа и Вечного Ума.

У мужей апостольских учение о Логосе только намечено. – Христос, «наш Бог» и «Сын Божий», есть «Речение (рр|кх) Вседержителя и преславного Имени». Он един с Отцом, но и отличен от Него, из Него исшедший, в Нем действующий и в Него возвратившийся Дух Божий. Как Дух, Христос пред существовал Своему явлению на земле, или вочеловечению. Изойдя от Бога, как Слово из Молчания, Он стал «Словом и Законом» и «нашим единственным Учителем». Он принял «зрак рабий», чтобы потом, покинув его, воссоединиться с Отцом, думают одни. Во Христе Божество сосуществовало с человечеством, говорят другие.

«Бог наш Иисус Христос подомостроительству Божьему изнесен был Марией от семени Давида, от Духа Святого; рожден Он был и крестился, дабы страданием воду очистить»,

– говорит Игнатий Антиохийский, настаивающий на действительности страданий, смерти и воскресения Христовых. Этим отвергается всякий докетизм и обосновано упование на спасение всего, даже плоти, которую Христос вознес с Собою на небо. Плоть же Его, или тело Его, и есть спасенное Им человечество или заступившая место ветхозаветного Израиля Церковь, которая также предсуществовала у Бога, как и Христос, которая создана и явлена во плоти Христовой. Христос не только индивидуум, а и Всеединый Человек. Он – Муж, а Церковь – непорочная Его супруга (Климент). Этому не противоречит, что Церковь есть и ныне существующая на земле христианская община, продолжающая ветхозаветную: на земле Церковь раскрывается и становится в грядущее Царство Божие.

Гностическому дуализму противопоставлено оправдание сотворенного мира, который через раскаяние становится святым в Церкви (Эрма)³¹. Человеческое тело будет преображено и просветлено. Но оно, верный спутник души, и теперь уже прекрасно. Потому надо его хранить благим и чистым, а не отвергать: оно – храм Духа Святого. И в корне ошибочно противопоставление «радостного язычества» «мрачному аскетизму» христианства. Именно религия позднего язычества и аскетична; христианство же в борьбе с нею и гносисом защищает сотворенный Богом мир, отвергая лишь рабствование ему. И в этом – жизненный смысл начинающей уясняться догмы Боговоплощения.

Первоначально, говорят апологеты, Бог был один. Однако не был Он «алогичным» или «бессловесным», но в Себе самом обладал Своею «словесною мощью». Она была «внутренним Словом Божьим» (λόγος ένδιάϋετος), дабы стать и «Словом произнесенным», или «внешним» (λόγος προφορικός).

«Ранее всех созданий породил Бог из Себя самого некую Словесную Силу, которая… называется иногда Мнением (δόξα) Господа, иногда – Мудростью (Sophia), иногда – Ангелом, иногда – Богом, иногда – Господом и Словом; иногда именует она себя самое Архистратигом» (Иустин).

Рожденное «Силою и Волею Отца», «Перворожденное» Слово не перестало быть в Боге, и рождение Его не сделало Отца «бессловесным». Но Слово – и «нечто иное», чем Отец, хотя «не по понятию, а по числу», «другой Бог», пребывающий «во второй земле» и «служитель Отца всяческих» (стр. 29, сл., 35, сл., 39, 51).

Через Слово Бог сотворил мир и через Него же раскрывает Себя миру в творении и в Богопостигающем сознании людей, даже язычников. Жизнь мира и есть раскрытие в нем Бога Отца через Слово, история Богоявления (теофании), как завершающихся Боговоплощением Христофаний, история Божьего домостроительства (икономии – οικονομία). Бог породил Сына Своего как начало всего, дабы через Него «создать и образовать всяческое». Так от пламени исходит, его не умаляя, другое пламя (стр. 45). Так звучит вовне мысль-слово или луч исторгается от солнца и в него возвращается. Предвечно пребывающий в Боге Разум (Логос) «проистек» из Него, чтобы стать «идеей и энергией» всего и спасти людей, которые согрешили, ослушавшись Его Закона, и в «помрачении души и окаменении сердца» подпали смерти.

Из того, что Логос вочеловечился, следует, что средоточие мира – человек и что ради человека создан и спасен мир (ср. гл. I–II). Этим устраняется языческий безличный натурализм, как и гностическое отрицание плоти во имя ложной духовности. – Христос был не только духовным, но и душевно-плотским человеком и Богом, воплотившимся, как человек Иисус. У апологетов встречаются утверждения, что Логос, как Дух или Сила Божия, соединился с человеком Иисусом во время Его рождения или крещения (так же – Эрма). Но преобладает мысль, что Логос снизошел на Марию и, сотворив Свою человеческую природу, родился от нее, т. е. воплотился. Иные считали возможным говорить даже о страданиях Бога. Во всяком случае, во Христе признается единство Божества с человечеством, не приводящее, однако, к их отождествлению. А это помогает наметить различие между Логосом и «Святым Духом пророческим». Феофил даже думает, что Бог сочетался с Софией (Духом Святым) и породил от нее Логос (стр. 38, сл.).

Не следует придавать особенное значение формулам апологетов. Надо всегда помнить, что они, во-первых, старались уяснить язычникам христианство в понятиях языческой же философии и что они, во-вторых, в этих же понятиях старались выразить христианскую Истину. Ее же они понимали не как теоретическую только, но как всецелую. Их не занимал сам по себе вопрос о том, является ли рождение Логоса лишь условием творения и фактом Божьего домостроительства или еще (и прежде всего) внутри-Божественным, имманентным Богу фактом. Они не задумывались над тем, насколько точно выражали они тайну Боговоплощения, ибо им она не сама по себе была существенна. Они хотели – в противовес язычеству и гностицизму – обосновать христианское понимание мира как благого, хотя и грешного, творения Божьего, абсолютную ценность человеческой жизни. Они были философами, но философия их была не теоретическим исканием, а осмыслением целостного и религиозного опыта.

Существование и спасение мира осознавались ими как проявление Всеблагости Божьей (Иустин, Татиан, Феофил), которая создала его или из предсуществовавшей материи (Иустин, Татиан), или прямо из небытия (Феофил), людей же предназначила к соединению с Богом, к бессмертию и обожению. Ведь человек создан не смертным (Бог не виновник смерти) и не бессмертным (человек не Бог), но

«способным к тому и другому, дабы, если устремится к тому, что ведет к бессмертию, исполняя заповеди Божьи, получить от Бога в награду бессмертие, если же уклонится к делам смерти, Богу не повинуясь, – самому стать виновником своей смерти» (Феофил).

Как и другие дары Божьи – разум, свободу – бессмертие надо заслужить (Иустин, Татиан), хотя оно и возможно только благодаря Творцу, а после грехопадения – только благодаря Искупителю, Логосу, «вновь рождающемуся в сердцах верующих». По неисследимому чину спасения Логос воплотился, когда люди убедились в своей немощи и в необходимости помощи Божьей (Посл. Диогн.). И Логос Христос, вознесшийся во плоти, спасет, воскресит и тела людские.

Мы воскреснем, но не так, как учат стоики, – по словам которых, через определенное время всегда появляются и без нужды погибают одни и те же существа (стр. 32), – а однажды (Татиан). «Узришь Бессмертного, если ныне в Него веруешь» (Феофил).

И хотя все это – воля Божия, хотя осуществится замысел Божьего домостроительства, мировое развитие не связано необходимостью или роком, а обусловлено свободной волей человеков и демонов (Иустин). Бог все предвидит, но не предопределяет, награждая и карая человека за свободные его поступки. В свободе – гибель человека, в свободе же и спасение его. От него самого зависит: ждет ли его вечная мука или вечное блаженство. А они воздаются всему человеку, т. е. не только духу его, а и его душе и телу. Ибо для Бога возможно воскресение тела, т. е. воссоединение разъединенных смертью элементов; и оно достойно Его, ибо достойным Его было само создание тела.

_________________

Издания апологетов и мужей апостольских, кроме Migne, Funk и Otto — Texts and Studies, Contributions to Biblical and Patristic Literature, ed. by J.A. Robinson, Cambridge, 1891 сл. (Aristides – I, 1); G. Rauachen. Florilegium patristicum (Iustinus – facs. 2,1904); G. Kruger. Die Apologien Iustinus des Martyrers, 2 ed., Freiburg i. Br., 1896 («Sammlung ausgewahlter Kirchen-und dogmenge-schichtlicher Quellenschriften» hqb. v. Dr. G. Kruger); G. Archambault. Justin, Dialogue avec Tryphon, texte grec, trad, franc. 2 v. Paris, 1909 («Textes et documents» publies par H. Hemmer et P. Lejay). Особенно существенны тексты: Clemens Rom. 1; 13–20; 37–45; Barnabas 3, 12, 14; 5, 7; II Clement. 9, 14; Ignatii Ant. Ad Philad. 9; ad Eph. 18, 8; Aristides 1, 2, 6, 16; Athenagoras 8; 17–24; 31–37; Iustinus

I Apol. 8-13; 32, сл.; 46; 61–63; 66; II Apol. 5–8; 2, 10; 12–19; 23; Dial. 11, 28–31, 43, 48, 51, 56, 60 сл, 88, 126; Tatianusc. graecus 1, 4, 8, 10, 15–20, 25–28; Theophil. 1, 1, 4; 1, 4, 6, 7; 1, 10; 2, 10, 23; 2, 24, 27; Ad. Diogn. 6, сл.; Minucius F. 17; Hermas. Pastor Simil. 9, 16, 5–7; Clemens Alex. Strom. 6, 5.