Текст книги "Муки науки: ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль"

8. Документ о культуре и дух культуры

Администрация президента и Министерство культуры готовят программу «Основы государственной культурной политики». Для ее разработки собран коллектив из деятелей культуры (имена их не сообщаются). В «Известиях» (от 12 апреля 2014) опубликованы материалы к проекту этой программы, и когда она появится, тогда и будет организовано обсуждение, хотя обсуждать целесообразно именно эти материалы уже сейчас: в них представлены теоретические основы будущего документа. По нему уже высказался резко отрицательно Ученый совет Института философии РАН («Троицкий вариант» № 152).

В материалах двенадцать пунктов, из которых определяющими являются первые шесть. Их и стоит обсуждать.

1. Культура или кодекс? Остановлюсь на первом. В нем содержится определение «культуры». Вот оно:

«под термином „культура“ понимается исторически сложившаяся система ценностей и норм поведения, закрепленная в материальном и нематериальном культурном и историческом наследии…».

Прежде всего, рассмотрим это определение с точки зрения логики. По этому определению, «культура» – это нечто, закрепленное в «культурном наследии». А что такое «культурное наследие»? Это наследие в плане «культуры». А что такое «культура»? А это и предстоит определить. Классический circulus vitiosus, порочный круг. Но это формальный недостаток, свидетельствующий лишь о своеобразном глубокомыслии отобранных администрацией анонимных деятелей культуры.

А по существу? Совершенно несомненно, что система ценностей и норм поведения – существенный компонент современной и более древней культуры. Но сводится ли к ней вся культура, чтобы оправдать избранное определение?

Определений культуры множество. Только в классической книге Кребера и Клакхона собрано 164, а есть и еще десятки. Наличие множества определений говорит о сложности понятия и многозначности термина.

Для более полного понимания сути понятия его нужно представить в системе понятий и оппозиций, сообразить, что же является антонимом этого понятия. Здесь сразу же выступает оппозиция: культура – натура. Культура по начальному смыслу этого латинского слова означала обработку, культивацию, и противопоставлялась необработанной природе. Конечно, некоторые вещи изготовляют и животные (соты, муравейники, гнезда птиц, плотины бобров). Ставился в антропологии вопрос и о культуре животных. Но животные мастерят свои поделки на основе врожденных программ, наследуемых генетически, а научение (действие условных рефлексов) занимает у них мало места и остается неосмысленным, не переводится в систему символов – язык.

Поскольку определение культуры общее, оно должно относиться ко всему человечеству, ко всем его стадиям развития, и отличать его от животной стадии. Совершенно определенно культура, по крайней мере материальная, была и у кроманьонцев сорокатысячелетней давности, и у неандертальцев сто тысяч лет назад (стандартные орудия, составлявшие основу жизни, даже погребения, то есть представление о потустороннем мире). Ашельские ручные рубила, очень по-своему совершенные, выделывал и гейдельбергский человек (палеоантроп) около полумиллиона лет тому назад. Внешне он гораздо больше напоминал обезьяну, чем неандерталец. Нет никаких данных в пользу того, что у него была вера в высшее существо. Язык у него, по современным данным, уже был, но весьма примитивный, вряд ли пригодный для формулирования системы ценностей и норм поведения. Скорее для конкретных сигнальных сообщений и кратких описаний в складывающихся ситуациях.

Для недоумевающих сразу же отмечу, что наличие речи у всех этих людей исследуется по слепкам черепов (характер мозговых центров), конфигурации гортани (судя по костным остаткам), геному (наличие соответствующих генов) и т. п.

Система ценностей у людей этого типа, конечно, была, но интуитивная, неосмысленная, невыраженная в словах. Но такая система ценностей есть и у животных – ценность своей жизни, своего образа кормления и территории обитания, ценность своих детенышей, своего стада. Осмысленной системы ценностей у них не было. А культура была.

В определении, даваемом разработчиками Администрации Президента, культура сводится к «системе ценностей и норм поведения», «закрепленной» в наследии, к некоему жесткому кодексу, который выработан коллективом и навязан всем его членам неукоснительно. Такая культура, конечно, легко управляема государственной администрацией и очень ей мила. А культура не такова.

Поэтому я предпочитаю определение культуры более общее, основанное на понимании информационных процессов в обществе и характере программирования индивидуального поведения. С этой точки зрения, культура – это пластичная и многозначная, фиксированная в нормах программа деятельности индивидов, формируемая, хранимая, накапливаемая и передаваемая обществом негенетически (обучением, воспитанием) на основе общественной практики. Она уделяется обществом каждому своему члену (энкультурация), мягко рекомендуется и гибко детерминирует индивидуальное поведение.

В нацеленности на индивида, в пластичности и многозначности, в гибкости детерминации – существенная особенность культуры. Без нее культуры нет, а есть казарменная дисциплина, в каких-то ситуациях необходимая, но как дух культуры абсолютно немыслимая.

2. Историзм и его враги. Второй раздел рассматриваемого документа посвящен «принципу историзма».

Принципу этому странно не везет в нашей теоретической литературе. Ведь что такое историзм по классическим определениям (вы найдете их в любых толковых и философских словарях). Историзм – это учение о том, что общество все время изменяется и развивается в истории, что каждая эпоха принципиально отличается от предшествующих и последующих, что ей свойственны, кроме общих законов развития, свои собственные законы и что этим определяется ход истории. Несмотря на всю поэтичность Экклезиаста, историзм не согласуем с библейской догмой, что нет ничего нового под солнцем.

Историзм существует в разных вариантах. Марксистский историзм рассматривается как приложение одного из положений гегелевской диалектики к истории общества и обоснование смены социально-экономических формаций (пресловутая пятичленка), но есть много версий историзма и помимо марксистской. Есть, скажем, религиозный историзм, рассматривающий историю мысли как развитие и совершенствование идеи Бога, как смену религий от дикого язычества к монотеизму и христианству. Есть культурный историзм у Люиса Моргана и так далее.

В Советском Союзе был одно время очень популярен историзм, который, собственно, никаким историзмом не являлся. Под именем историзма тут одно время популяризировалась идея, что история (разумеется, марксистская) является наукой наук, все науки (и уж во всяком случае все общественные) являются всего лишь ее подразделениями. Например, археология, этнография, социология – это лишь версии истории, биология и геология – это не что иное, как естественная история. Все это основывалось на фразе, вычитанной из черновика Маркса и Энгельса, которую те вычеркнули (а наши авторы не заметили этого обстоятельства). Эта «разновидность» историзма исчезла с падением советской власти.

И вот теперь возникла новая разновидность историзма, не имеющая с ним ничего общего. Ее продвигают разработчики «Основ государственной культурной политики». Как они изъясняют свой «принцип историзма»? Национальная культура, по их представлению, не формируется как мозаика из локальных культурных сред, а является результатом длительного исторического развития данной социальной общности, отличающейся от других подобных. Поскольку она – результат длительного исторического развития, то вот и мотив для термина «принцип историзма». А разве «локальные культурные среды» – не результат длительного исторического развития? Стало быть, противоположное (мозаика) существует тоже по принципу историзма? Неувязочка получается. К тому же из комплекса черт, необходимого для констатации историзма, в этом странном рассуждении исчезает основное: принципиальное отличие нынешнего состояния от предшествующего. Оно подменяется отличием национальной культуры (государственной) от «локальных культурных сред», то есть местных субкультур – основы для диалектов, местных сепаратизмов и выделения возможных будущих суверенных государств. Это крайне неприятно для администрации данного государства, важно для его истории, но это не историзм.

Это, скорее, принцип традиционализма или консерватизма, принцип всемерного сохранения традиционного общества. Можно назвать это любовью к традициям предков, а можно косностью, реакционностью, консерватизмом. Но это нечто противоположное историзму. А поскольку сторонники этого очень странного «историзма» против «мозаики культурных сред», то они, стало быть, за конформизм, за всемерную унификацию, лучше всего достигаемую в казарме. Конформизм был свойственен крестьянской и ремесленной среде Средневековья, отчасти и мелкобуржуазной среде времен Контрреформации. Это было время охоты на ведьм, гонений на всех выделявшихся из общей среды – евреев, гомосексуалов, иноверцев, вольнодумцев. У Стругацких в романе «Трудно быть богом» – на книгочеев.

Культура зиждется на двух столпах – на традициях и новациях. Если одного из них нет, культура гибнет. Взгляните на нашу современную культуру и сообразите, сколько в ней от древнерусской и сколько от современной мировой. Я археолог, но мое представление о культуре – современное. Новации совершенно не предусмотрены в представлениях министерских разработчиков о культуре. Их представление о русской культуре – археологическое. Но что-то мне не доставляет радости такое пополнение археологического цеха.

Культура всегда состоит и должна состоять из мозаики культурных сред. С концентрацией основных черт в центре и с большим размахом колебаний, рассеяния, отклонений. Тогда при любом изменении условий обитания найдутся в культуре особи, готовые быстро приспособиться к изменившимся условиям и культура в целом выживет. А культуры узко специализированные, погубившие свою мозаику, неспособны выжить при изменении условий. Несмотря на кажущуюся мощь, они гибнут первыми.

И вывод: «Из такого подхода, в частности, следует, что при проведении ответственной государственной культурной политики следует поощрять и развивать только те культурные направления и „локальные культурные среды“, которые соответствуют принятой в данном государстве системе ценностей». Так система ценностей – в государстве или в культуре? Администрация – в государстве или в культуре?

Приводится выражение В.Р. Мединского: «пусть расцветают сто цветов, но поливать мы будем только те, которые нам полезны». Кому нам? Если остальные цветы не поливать, они засохнут. Это и требуется?

3. На каком континенте Россия? Займемся третьим разделом, который декларирован как «цивилизационный принцип». Если вы думаете, что он подводит к лозунгу «Даешь цивилизованность!» или «Обеспечить достижение высокой цивилизации!», то вы ошибаетесь. Культурная политика, по мысли разработчиков данного материала, не имеет ничего общего с учением о стадиях общественного развития, где цивилизация рассматривается как высшая ступень развития. Не имеется в виду и цивилизация как антипод духовной культуры (связанный с техникой) или как синоним культуры вообще (вообще-то есть и такие толкования).

Здесь, в «Материалах», цивилизация рассматривается как один из локальных вариантов культуры, замкнутый, обособленный и чуждый всем остальным. Такое учение среди научных течений есть, некоторые представители его и названы в «Материалах» – это Данилевский, Тойнби, Гумилев, Хантингтон. Список неполон. Почему-то пропущены Освальд Шпенглер («Закат Европы») и Питирим Сорокин, отнюдь не самые бледные из них, но чем-то они не устраивали разработчиков. Может быть, принадлежностью к Германии и США? Так Хантингтон с его учением о войне цивилизаций тоже американец. Да и Тойнби – с Запада, британец, к тому же ездивший к Гитлеру.

Это учение, инициированное славянофилом Данилевским в книге «Россия и Европа» (1869), рассматривает человечество как совокупность больших суперэтносов или параллельно развивающихся цивилизаций, локальных культур, изначально и навечно различных по своему характеру, по организации, по ментальности и системе ценностей, замкнутых и взаимонепроницаемых. Такова и Россия (причем разработчики настаивают на том, что «российский» и «русский» – одно и то же). Каждая из них, а Россия особенно, уникальна и самобытна. Они чужды друг другу и вредны друг для друга. Смешивание их и смешанные браки гибельны (на этом особенно настаивал Гумилев в своем тезисе об этносах-«химерах»).

Каждая из цивилизаций проходит, по этому учению, свой цикл развития, независимо от остальных, свои стадии, но в общем они одни и те же у всех – от зарождения через подъем к упадку и гибели. Каждый из ученых предлагал свое количество стадий и свою длительность для каждой.

Вслед за Данилевским нынешние его последователи, подготовившие эти «Материалы», повторяют, что «Россия не Европа», что она – не Запад и не Восток, она особая цивилизация. Что европейские ценности, ставшие мировыми (их восприняли США, Канада, Япония, Южная Корея, Сингапур, Австралия и другие передовые и успешные страны), для нас неприемлемы. Хотя эти идеологи все время повторяют, что мы не Европа и не Азия, но на деле все то, что они отстаивают, – это азиатчина в худшем виде (как показано выше, не все в Азии этого придерживаются): отсутствие демократии, несменяемость власти, вмешательство религиозных догм в жизнь государства, попрание прав меньшинств, бессилие справиться с коррупцией и т. п. На деле Россия расположена на стыке Европы и Азии, причем коренные земли русского народа относятся к Европе и всегда в ней были. Да, это земли (зона рискованного земледелия), не столь благоприятные для хозяйствования, как более западные, но в этом плане они не отличаются от скандинавских или канадских. Россию задержало в развитии татарское иго (в ней не было Возрождения, Реформации), но цари Алексей, а особенно Федор и Петр вернули ее в русло европейского развития. Хотя рецидивы отсталости сказывались.

Учение о замкнутых цивилизациях родилось в пореформенной России как реакция на досадную отсталость страны по сравнению с основными европейскими державами, наглядно продемонстрированную поражением в Крымской войне. Для одних это было стимулом к реформам, к революционной деятельности, к наверстыванию упущенного, к стремлению догнать европейские народы и встать вровень с мировой цивилизацией. Для других, консервативных и обиженных, – стремлением доказать, что нам Европа – не пример, у нас свои критерии, не очень-то и нужно кого-то догонять. Шпенглер, похоже, не читая Данилевского, выдвинул аналогичное учение в годы Первой мировой войны – по другим причинам. Его и его европейских последователей, включая Тойнби, поразил кризис европоцентризма перед лицом встающего с колен Востока. В Сорокине соединились разные традиции этого видения истории, и он старался поставить все это на научную базу – чертил таблицы, подводил статистическую базу. Наименее оригинальным из этих мыслителей, но наиболее поэтическим и популярным был Лев Гумилев. Апогея это учение достигло в писаниях Хантингтона – в пророчестве о неизбежном столкновении цивилизаций.

Это лишь одно из многих видений мировой истории. До недавнего времени это учение не пользовалось у нас авторитетом. Критику этого учения можно найти на русском языке в книгах Эльмара Соколова («Культурология») и моей (выходит вскоре: «История антропологических учений»). Факты истории никак не укладываются в эту концепцию. Культуры постоянно смешиваются, ныне все известные культуры передовых народов состоят из потрясающего разнообразия элементов самого разнообразного происхождения. Наша культура – не исключение. Оглянитесь вокруг и попробуйте сообразить, где и кем изобретены, произведены, придуманы, сочинены окружающие вас вещи, книги, музыкальные произведения, фотоснимки, инструменты, учения, нормы, боги.

Ревнители традиционной религиозной морали забывают, что сама православная вера пришла на Русь из Греции, а туда от евреев. А телевизор, по которому выступает православный патриарх с проповедью о рожденном еврейкой Христе, произведен в Японии, а придуман в Америке русским эмигрантом. Газета, в которой напечатаны «Материалы» об обособленных цивилизациях и о том, что «мы не Европа», напечатана буквами, придуманным в принципе в Финикии, типографским способом, изобретенным в Германии, хотя сама газета появилась сперва в древнем Риме, но в современном виде – тоже в Германии.

Эх, нет на меня угодного разработчикам «Материалов» цензора! Впрочем, цензура была изобретена папой Сикстом IV в Италии в 1471 году.

4. Преемственность и сломы. Четвертый раздел ставит вопрос о преемственности культуры. Она раскрывается так:

«Имеется в виду восприятие российской истории как непрерывного процесса – от Российской империи через СССР к современной Российской Федерации. Цивилизационное ядро русской (российской) культуры с присущими ей ценностями остается неизменным на протяжении всего этого периода».

В этой декларации позволительно усомниться. Что ядро русской, а тем более российской культуры оставалось неизменным «на протяжении всего этого периода» (от начал Российской империи – от Петра? Или от Ивана Грозного?) – это надо бы доказать. Отойдем немного глубже в прошлое. Вот IX и Х века – воцарение пришлой династии Рюриковичей, объединение восточнославянских земель под их началом и принятие христианства – это был несомненный перелом, определивший новые культурные особенности этой ветви славянства, Киевской Руси. Век XIII – татаро-монгольское нашествие на раздробленную Русь, иго Золотой Орды, затем освобождение от ига и формирование особого русского народа из части восточного славянства, а прежнее ядро отошло под опеку польско-литовского государства и там образовались позже два других восточнославянских народа. Преемственность от Киевской Руси постулировалась, в церковной жизни сохранялась, но в государственной и экономической реальности от нее ничего не оставалось. Многое было взято от административного опыта Золотой Орды – фискальные потоки, традиции управления, подавление представительства. Девиз же был: Москва – Третий Рим, а не Второй Киев. Прирастало Московское государство, превращаясь в царство, империю, татарскими землями и Сибирью, а не Украиной и Белоруссией.

Затем радикальная европеизация Федора и Петра Алексеевичей. Вся культура городов радикально изменилась. Остался язык, и тот сильно видоизменился, европеизировалась кириллица, коренным образом изменился облик горожан, сменилась их одежда, и через поместья, заводские поселки и бывших солдат это стало постепенно проникать в деревню. Это была уже не Русь, а Россия.

Революция 1917 года от нас недалеко во времени: ее помнили наши отцы и деды. Советская власть могла, конечно, принимать или не принимать внешнеполитическое наследие России, платить или не платить царские долги. Но советская культура была радикальной новацией, и советский народ был новой формацией, в которую вошли люди разных народов прежней России. Ее отношение к прежней России было хорошо выражено названием фильма Говорухина «Россия, которую мы потеряли». Любой человек царского времени, попавший в советскую действительность, счел бы, что оказался в другой стране и окружен другим народом, говорящим на похожем (хотя и не том же) языке.

В 1991 году советская действительность, включая Союз Республик, развалилась сама в три дня, и ни один коммунист ни в одной из республик не встал на ее защиту. Но новая Россия не стала восстановлением ни прежнего Союза, ни одной из его частей, хотя и объявила себя его преемницей. Она захотела стать зажиточным капиталистическим государством и культурой западноевропейского типа целиком и сразу. Поэтому она разрушила все устои советского хозяйства и бытоустройства «до основанья, а затем…», но жить по-новому, по-европейски не сумела и не научилась. Копией какого-либо западноевропейского государства она тоже не стала. Получилась некая смесь латиноамериканских моделей компрадорского капитализма и африканской безалаберности и коррупции на остатках советской техники и житейской сметки.

В этих условиях с первых же лет XXI века власть стала выруливать галеру новой России в сторону восстановления каких-то устоев царской России, а больше – советского тоталитарного устройства, возвращая один за другим принципы советского прошлого: вертикаль назначаемой и несменяемой власти, зажим гражданских свобод, сервильный суд и так далее. Но это вовсе не полное повторение пройденного. Идеологии нет, и никакие возрождения уваровской триады (самодержавие, православие и народность) на пару с советским миссионерством спасения мира невозможны в безусловно капиталистической стране и при капиталистических идеалах самих правителей.

Вот почему власти понадобилась сама идея преемственности в культуре чуть ли не от Византии и такой упор сделан на церковь – единственную часть культуры, где хотя бы по форме эта преемственность соблюдается.

Революция 1917 года и активность сторонников «либерально-западного» пути развития в конце 1980-х – 1990-х годах трактуются в Материалах как «две мощные попытки изменить культурно-цивилизационную идентичность России». По мнению разработчиков, «обе попытки слома традиционной идентичности не имели успеха». Ну наверное, разработчики живут в какой-то иной реальности, созданной в официальных кабинетах. Они даже ссылаются так: «Как видится и отмечается всеми исследователями, российскими и иностранными». Так уж и всеми? Других они просто не читали, и на двор не выходили. И коронный аргумент: «Определенным подтверждением этого тезиса является сам факт разработки рассматриваемого документа». Ну, если считать это доказательством, то все в порядке. Начальство, вероятно, сочтет.

Несомненно, в процессе культурного развития населения России можно наблюдать и преемственность и новации. И были периоды, когда преобладали процессы преемственности, а были времена революционные, когда старое разрушалось, а новое создавалось и переносилось из других стран, заимствовалось от других культур. Преемственность от ближних периодов всегда была больше, от дальних – меньше. От древних в современности – ужасающе мало, почти ничего. Восстановимо только по цепи посредствующих звеньев. Связи, соединяющие нас с предками, очень тонки и конкурируют по значению со связями, соединяющими нас с другими народами мира. Это то, чего разработчики Материалов, по-видимому, не понимают или не хотят понимать.

5. Культура и активность государства. Обратимся к пятому разделу документа. В центре внимания там роль «государства как активного субъекта культурной политики». Но в этом разделе речь не идет о трудности, стоящей перед государством в деле отношения к культуре, о необходимости такта и осторожности в этом деле. А ведь это прежде всего необходимо, потому что культура – чрезвычайно сложная и тонкая материя, и грубое вмешательство может только испортить все дело. Оно погубит богатство культуры, восстановит против государства наиболее талантливую творческую часть работников, выдвинет на первый план более примитивную часть и внушит ей упрощенные лозунги и приемы.

Нет, весь пафос раздела и всего документа в целом как раз нацелен на такой оборот дела. А суть этого пятого раздела в ином. Я не стану здесь цитировать дословно, потому что пришлось бы применять канцелярский язык документа – «Обеспечение… недопущение…». Перескажу своими словами: разработчики считают, что задача государственной культурной политики – обеспечить единство российского общества, не допускать раскол, который может произойти «под влиянием чуждых ценностей». Для этого нужно воспитывать граждан («окультуривать их») в духе общей для России системы ценностей – духовных, нравственных и эстетических.

Иными словами, идеалом провозглашается всеобщий конформизм. Общие духовные ценности, наверное, включают православную религию. А как же быть с другими религиями – тоже коренными для России – мусульманской, иудейской, буддистской? А если люди придерживаются, не дай бог, католической или лютеранской – как тогда быть? А староверам, явно и давно впавшим в раскол (хотя они не без основания считают раскольниками как раз никониан, то есть нынешних православных)? Наконец, как быть с большинством населения нашей страны, не очень придерживающимся церковных норм и ритуалов или даже вовсе атеиста?

Общие нравственные ценности не могут быть едиными хотя бы потому, что частично связаны с разными религиями или отсутствием любой религии, а частично формируются семейными традициями, классовыми и профессиональными различиями. И конечно, политическими убеждениями. Есть некие общечеловеческие нормы (хотя и о них есть разные представления), но мораль в целом не едина у всей нации. Страна расколота в политическом плане (а кто в большинстве, кто в меньшинстве – дело всегда временное, этому нас может научить хотя бы последний век нашей истории).

Но если так, то и мораль у политических противников очень разная. Моральные оценки не совпадают. Что у одних хорошо, то у других – из рук вон плохо. Возьмите оценки заметных явлений – отношение к патриотизму, к эмиграции, к проституции, к «ментам», к смертной казни, к гомосексуальности, к суррогатному материнству и так далее. Вы хотите обязать всех придерживаться одной морали? Придерживаться закона – это понятно. Но мораль формируется культурной средой и жизненной практикой, а не навязывается государством, сколько бы вы ни называли это навязывание культурной политикой.

Ну а о единстве эстетических ценностей даже смешно говорить. Общеизвестно: на вкус и цвет товарища нет. У нас, как и везде на земле, очень разные эстетические идеалы. Эстетические идеалы интеллигента, или крестьянина, или полицейского скорее совпадут с идеалами иностранного представителя этого класса или профессии, чем с идеалами человека другого класса или профессии поблизости, в той же стране. Иначе как бы распространялась мода? Вы хотите добиться эстетического единства? Как Вы этого достигнете? Будете запрещать некие стили музыки, одежды, архитектуры, литературы? Выстроите все города в одном стиле (и гарантируете, что это будет лучший стиль, самый русский)? По радио будут давать только хор Пятницкого или только одобренных Министерством культуры композиторов? Опять запретите рок и джаз? Или теперь они уже стали классикой, их можно, а запрещать нужно что-то новое?

Подытоживая этот раздел, разработчики выступили против «реактивного» подхода в культурной политике. Они заявляют: было бы неправильно сосредоточиться на том, чтобы лишь отвечать на «угрозы» и «вызовы» или события (видимо, это, по их мнению, происходит сейчас). Они призывают к активности государства – нужно «целенаправленно формировать национальный менталитет».

А знают ли разработчики значение слова «менталитет»? Не путают ли они его с идеологией (которая вроде бы запрещена нашей Конституцией как единая система для государства)? Понятие «менталитета» вошло в наше научное употребление из французской школы Анналов, где оно означало стихийно образуемую и несформулированную, а потому – диффузную совокупность подсознательных норм, привычек и стереотипов мышления и поведения некой среды и эпохи. Это абсолютно чуждое государству явление.

Разработчики этого странного документа рассматривают культуру не как менталитет или нечто родственное ему, а как идеологию. Все это уже было. Милые мои, это же советская культурная политика! Та самая, которая явилась одной из причин того, что при развале Советского Союза ни один гражданин не выступил в его защиту, даже ни один коммунист. Ни одна собака не тявкнула.

6. Война против мультикультурализма и толерантности. Шестой раздел Материалов к «Основам государственной культурной политики», разработанных под эгидой Администрации Президента и Министерства культуры, декларирует отказ от принципов мультикультурализма и толерантности.

Анонимные разработчики этих материалов, претендующих на то, чтобы стать нашей общей программой, считают, что принципы мультикультурализма и толерантности, которые ныне очень модны на Западе, несвойственны российской культуре, навязывают чуждые нашему обществу нормы и угрожают погубить наши культурные ценности. Но «…выбор российского пути всегда осуществлялся на основе тех духовных констант, которые были издавна присущи России».

Между тем мультикультурализм, то есть равноправное развитие разных этнических культур в рамках культуры одного государства, позволил многим цивилизованным государствам Запада развить весьма сплоченное общество, смягчить или ликвидировать чрезвычайно резкие напряженности (например, между белыми и чернокожими в США, между ирландцами, шотландцами и англичанами в Британии, между франкоязычными и англоязычными жителями Канады и так далее). По этому принципу развивается наша соседка Финляндия, где шведы, некогда доминировавшие в Финляндии и представляющие там явное меньшинство, ни в малейшей степени не ущемлены в правах и возможностях национального развития (культура, язык и т. п.).

Более того, этот принцип, по крайней мере официально, декларировался в Советском Союзе под названием интернационализма. Можно, конечно, пытаться найти какие-то различия между этими терминами, и они, наверное, действительно есть (по меньшей мере, в исторических корнях). Интернационализм шире: он охватывает и государственно-политическую организацию народов (наши отдельные республики). Тогда как мультикультурализм – только культурную и языковую стороны, и преимущественно в перемешанном расселении. Но в данном контексте различия не существенны. По большому счету это одно и то же.

Разработчикам надо было как-то справиться с этим противоречием. Как это: у нас много культур, а мы против мультикультурализма?! Вот как они справились: «Народы, интегрируемые в состав российского государства в процессе его создания, принимали эту общую культуру, одновременно отказываясь от несвойственных российской культуре национально-культурных особенностей. Так, включение в состав Российской империи территорий Северного Кавказа сопровождалось постепенным отказом населявших их народов от целого ряда норм шариатской культуры того времени – таких, как кровная месть, многоженство, рабовладение и пр.»

То есть разработчики противопоставили мультикультурализму частичную интеграцию других культур в русскую культуру – аккультурацию, частичную ассимиляцию. Несомненно, ассимиляция имеет место в широком масштабе.