Текст книги "Магия вычитания лишнего. Как упростить себе жизнь, убрав из нее ненужную информацию, привычки и обязательства"

В эксперименте с мини-гольфом была еще одна важная загвоздка. Может существовать множество целей внесения изменений, и чаще всего они направлены на то, чтобы улучшить сложившуюся ситуацию. Сью Бирман хотела улучшить набережную Сан-Франциско. Элинор Остром хотела расширить знания о том, как люди управляют общими ресурсами. Иногда, однако, цели направлены на вмешательство или даже саботаж текущих событий, как, например, когда Лео Робинсон занялся борьбой с апартеидом. Чтобы изучить феномен пренебрежения вычитанием, когда целью является саботаж, мы провели другую версию эксперимента с мини-гольфом, во время которого участников попросили по-дружески подшутить над полем соперника, внеся такие изменения в лунку, чтобы «сделать ее хуже». Независимо от того, была ли цель «сделать лучше» или «сделать хуже», подсказка о том, что участники могут добавлять или убирать, увеличивала процент тех, кто убирал (но не тех, кто добавлял). Эти результаты означают, что то же самое упущение, которое не дает нам улучшать города, проявляется и тогда, когда мы пытаемся бороться с расизмом.

На этот момент я был вполне убежден, что мы чаще прибавляем, чем вычитаем, и что от этого мы упускаем хорошие варианты решений, иногда только потому, что даже не задумываемся о возможности вычесть. Надеюсь, вы тоже в этом убедились. Но, как и я когда-то, давайте поднимем на еще более высокий уровень вопрос «должны ли мы поверить».

После мини-гольфа моей команде все еще предстояло поработать над масштабной теорией доступности. Наши умственные способности сталкиваются с противоречивыми требованиями. Вот почему нельзя отвлекаться за рулем, вести два разговора одновременно, и по той же причине бедность и вынужденное беспокойство о деньгах оставляют меньше ресурсов мозга для других жизненных задач. В следующей главе мы увидим, как наш мозг подсознательно вычитает, чтобы защитить драгоценную пропускную способность мозга, а в главе 8 мы узнаем, как можно осознанно делать то же самое. Но теперь, чтобы подтвердить доступность, мы просто хотели изменить пропускную способность и понаблюдать за тем, что произойдет. В теории большая пропускная способность должна была сделать вычитание более доступным, и наоборот.

Вполне предсказуемо, что, несмотря на тысячи часов, потраченных на изучение феномена пренебрежения вычитанием, первым нашим порывом было увеличить пропускную способность мозга наших участников. Мы подумали о том, чтобы дать людям больше времени на размышления. Может быть, мы могли бы случайным образом выбрать несколько участников и выдать им измененную версию инструкции, попросив их потратить пять минут на обдумывание вариантов, прежде чем остановиться на понравившемся?

Если бы мы попробовали так сделать, то не могли бы быть уверены, что они действительно уделят это время размышлениям о нашем исследовании, а не о чем-нибудь еще.

Что, если убрать пропускную способность? Сделает ли это вычитание еще менее доступным, чем обычно? Была пара вмешательств, которые, как известно, вызывают когнитивную нагрузку и, следовательно, снижают пропускную способность. А теперь у нас появился ряд сеток Энди, в случае с которыми вычитание было не просто таким же хорошим вариантом изменения, как добавление, а явно более удачным, если только люди о нем задумывались. При работе с этими сетками задача участников состояла в том, чтобы сделать каждую из них симметричной слева направо и сверху вниз с использованием минимального количества щелчков. Симметрии можно было достичь путем добавления тени в три пустых квадранта, но условия с наименьшим количеством кликов можно добиться только путем вычитания одного заполненного квадранта. Участники могли внести правильные изменения только в том случае, если им приходило в голову вычесть.

В очной версии этого эксперимента мы попросили участников контрольной группы выполнить задания по сетке, сидя в естественном положении. Для того чтобы снизить пропускную способность, мы проинструктировали участников из другой группы сделать следующее: «Пожалуйста, двигайте головой по кругу. (Сосредоточьтесь на движении подбородка небольшими кругами в самом легком для вас направлении.) Выполняйте контролируемые, непрерывные движения (ничего безумного). Пожалуйста, продолжайте выполнять это движение в течение работы со всем набором узоров, начиная с этого момента».

Попробуйте, если хотите. Только не забудьте остановиться, прежде чем продолжить чтение.

В онлайн-версии эксперимента мы отправляли поток чисел на дисплеи участников, пока они работали с сетками. Участникам контрольного эксперимента было сказано игнорировать прокручивающиеся числа, в то время как участникам эксперимента с уменьшенной пропускной способностью дали указание нажимать клавишу F на клавиатуре каждый раз, когда на экране появлялось число 5.

Во всех этих исследованиях с несколькими моделями сетки, в которых участвовало более полутора тысяч человек, меньшая пропускная способность приводила к снижению числа случаев вычитания. Наряду с подсказками и углубленным поиском влияние пропускной способности предоставило тройное доказательство того, что первая причина, по которой мы пренебрегаем вычитанием, заключается в том, что мы даже не думаем о нем.

Наша встреча по поводу результатов анализа пропускной способности, как и встреча с Гейб по поводу моста Эзры, запомнилась мне надолго. На это ушли тысячи часов коллективных размышлений и обсуждений, чтения и анализа. В то время в нашей общей папке «Вычесть, чтобы улучшить» было (по иронии судьбы) более 250 подпапок и 1700 файлов. Энди наконец признал, что теперь он «должен поверить» в важность доступности. Бен согласился, улыбнувшись так широко, что его белые зубы сверкнули сквозь его отращиваемую на зиму бороду. А Гейб, вернувшись из поездки в Калифорнию, напомнила нам о еще более важном обстоятельстве: нам также нужно поверить в то, что доступное сложение обкрадывает нас всех, потому что, наконец обратив внимание на вычитание, мы радуемся увиденному.

4.

У изучения вычитания на деталях конструктора «Лего», лунках для мини-гольфа и сетках Энди есть преимущество: особенности этих экспериментов позволяли нам строго контролировать условия. Мы смогли устранить вариативность и тем самым исключить другие объяснения пренебрежения вычитанием. Мы смогли сделать так, что единственным различием между двумя группами, которые решали задачи с сетками на экране компьютера, было то, что одну группу просили в то же самое время сообщать о прокручивающихся числах. Когда вычитание стало менее вероятным выбором для этой группы, мы могли быть уверены, что это произошло благодаря уменьшению пропускной способности.

Изменения в условиях реального мира более запутанны, чем наши целенаправленно ограниченные исследования. Некоторым жителям Сан-Франциско, вероятно, трудно было представить себе (в прямом и переносном смысле) избавление от автострады Эмбаркадеро. Но труднодоступность, даже нежелание рассматривать вычитание как вариант, не является полноценным объяснением.

Наверняка существуют и другие психологические, культурные и экономические силы, которые объясняют, почему люди пренебрегают вычитанием – и почему потребовались десятки лет и одно землетрясение, чтобы убрать с глаз это бельмо в Сан-Франциско. Таким образом, выводы моей команды породили всевозможные вопросы следующего уровня. В какой степени мы приучены добавлять, создавая конструкции из «Лего» в детстве и занимаясь домашним накопительством во взрослой жизни? Можно ли считать одним из факторов генетику? Делают ли вычитание более или менее вероятным материальное богатство и нужда?

Как мы вскоре увидим, пренебрежение вычитанием имеет глубокие и запутанные корни в нашей природе и воспитании. Эти корни охватывают научные дисциплины и профессиональные нормы, с древнейших доцивилизационных времен до современной эпохи накопления. Чем больше мы знаем обо всех этих силах, тем лучше нам будет удаваться находить удовольствие в меньшем.

Мы упускаем из виду меньше важного, когда что-то строим или готовим еду, думаем или сочиняем. Когда структурируем свои сообщества, дни, мысли. Всякий раз, когда мы пытаемся изменить существующее положение вещей на желаемое. И пока мы с этим не справимся, то будем упускать шансы сделать жизнь более насыщенной, государственные институты – более эффективными, а планету – более пригодной для жизни.

Как мы до такого дошли?

Глава 2
Биологическая природа большего. Наши инстинкты добавления

1.

Птицы-шалашники тратят много времени и энергии на строительство сложных на первый взгляд бесполезных гнезд. В зависимости от вида самец может размещать ветки на земле вокруг молодого деревца, создавая круглый шалаш, или располагать их вертикально, образуя подобие небольшой лачуги. Подобно риелторам, которые обустраивают дом перед продажей, они украшают свое жилье с помощью всего, что им попадется: от ракушек, цветов и ягод до монет, гвоздей и винтовочных гильз. После окончания строительства и оформления самки осматривают доступные шалаши и даже проходят по второму кругу с осмотром тех, что понравились им больше всего. Очевидно, что каждой самке шалашника просто нужно решить, где она поселится.

Однако как только она сделает выбор в пользу понравившегося домика и спарится с его строителем, то дальше она сама отправится строить еще одно гнездо. Там самка будет жить и воспитывать следующее поколение птиц-шалашников. Шалаши никогда не используются в качестве гнезд в традиционном смысле этого слова. Единственная цель строительства этих птичьих дворцов состоит в том, чтобы доказать, что у строителя хорошие гены.

Помните те записи моих исследований по вычитанию, те 250 подпапок и 1700 файлов, о которых я рассказывал в прошлой главе? Конечно, некоторые из этих папок и файлов необходимы для ведения учета. Мы хотим иметь возможность поделиться всеми подробностями наших разработок, если кто-то задумает повторить наши исследования. Нам может пригодиться информация из некоторых старых файлов. Но нам вряд ли понадобится оставлять потомкам черновики нашей первой научной работы с первого по восемнадцатый вариант (хотелось бы, чтобы это было преувеличением). Возможно, вы более разумно относитесь к хранению электронных документов, но уж точно я не единственный человек в мире, который оставляет ненужный раздел в отчете или скачивает в домашнюю папку электронную книгу, которую не собирается читать.

Может ли мое чрезмерное накопительство быть чем-то врожденным, как в случае со строительством птичьих шалашей? Выработанным в ходе эволюции качеством, которое вышло из-под контроля? В конечном счете одним из основных биологических оснований для того или иного поведения является демонстрация своей пригодности. Шалашники демонстрируют свою состоятельность. Самец, который умело строит гнездо из веток и украшает его, вероятнее всего, обладает хорошим здоровьем в целом. Но что насчет меня, заводящего еще одну электронную папку?

В 1959 году психолог из Гарвардского университета Роберт У. Уайт сделал шаг к тому, чтобы связать папки с файлами и эволюцию. В статье, которую процитировали более десяти тысяч раз, Уайт описал нашу «врожденную потребность взаимодействовать с окружающей средой» – не только для выживания, но и для того, чтобы не чувствовать себя беспомощным. Уайт определил свою ключевую идею одним словом – компетентность, то есть то, насколько хорошо, по нашему мнению, мы ориентируемся в окружающем мире. В 1977 году психолог из Стэнфордского университета Альберт Бандура расширил идею Уайта, заключив, что одним из способов удовлетворить нашу внутреннюю потребность ощущать себя компетентным является успешное выполнение заданий. Наша биологическая потребность взаимодействовать с миром также является причиной того, что нам приятно вычеркивать пункты из списка дел (и завершать очередной черновик научной работы).

Почему наша внутренняя потребность ощущать свою компетентность работает против вычитания? В конце концов, Эзра хорошо познает мир как убирая детали «Лего», так и добавляя. Это правда, мы можем развить компетентность с таким же успехом с помощью вычитания. Проблема в том, что проявить компетентность путем вычитания может быть сложнее.

Когда мы что-то преобразуем из того, что было, в то, каким мы хотим это видеть, нам нужны доказательства для того, чтобы предъявить их товарищам, конкурентам и самим себе. Добавив автостраду или папку с файлами, мы показываем миру, что мы сделали. Но точно так же, как в случае, когда автострада Эмбаркадеро исчезла с набережной Сан-Франциско, не будет никаких доказательств того, что мне удалось избавиться от нескольких общих папок с файлами. Независимо от того, насколько полезно вычитание как действие, оно вряд ли оставит после себя доказательства того, что мы что-то сделали.

В прошлой главе мы проанализировали одну из причин того, почему люди не пользуются вычитанием: потому что такой вариант даже не приходит им на ум. Чтобы решить, что меньше значит больше, нам нужно в первую очередь рассматривать меньшее как вариант, а мы часто этого не делаем. Но невнимательность – не единственный способ пренебрежения вычитанием. Как мы вскоре увидим, наши биологические особенности (в этой главе), наша культура (в главе 3) и структура наших экономик (в главе 4) не только подталкивают нас к такому поведению, но и заставляют нас отказаться от вычитания даже тогда, когда мы о нем вспоминаем и когда оно совершенно к месту.

Конечно, биологические, культурные и экономические факторы накладываются друг на друга. Строительство автострады продемонстрировало компетентность, которая стимулировала развитие автомобильной культуры в Сан-Франциско, что повлияло на экономические издержки и выгоды для будущего развития города. Все эти силы, которые накладываются друг на друга, создают неразрешимую головоломку о том, «что из чего вытекает». Но разнообразие идет нам на пользу. Рассмотрев с различных точек зрения природу нашего желания добавлять, мы приобретем универсальные навыки, которые помогут находить меньшее.

Итак, давайте сначала взглянем на добавление с позиции биолога. Эволюционные силы, которые помогают объяснить наш искаженный подход к изменениям, глубоко укоренились. Они позволили птицам, строящим гнезда, людям, прокладывающим шоссе, и всем другим живым существам оставаться в живых и передавать свои гены. Возможно, моя исследовательская группа и создала эти 250 подпапок, но эволюция создала мою исследовательскую группу и сама же наделила ее желанием демонстрировать свою компетентность.

2.

Компания, проводящая генетические исследования, преподнесла новости весьма деликатно: неандертальского во мне «меньше 4 процентов», что звучало как минимум лучше, чем «больше 3 процентов».

Я был первопроходцем в области генетических тестов «напрямую потребителю» – одним из первых, кто сплюнул в пластиковую пробирку, написал на ней свое имя и отправил ее в конверте с заранее напечатанным почтовым адресом. Теперь я регулярно получаю свежие данные о своем происхождении от компании, которая соединяет генетические точки. Чаще всего эти обновления вызваны тем, что новые отправители слюны оказываются моими пяти– или шестиюродными братьями или сестрами.

Однако одна памятная сводка с обновлениями принесла мне новость о том, что я отчасти неандерталец. Вместе с информацией о моей «менее чем четырехпроцентной» доле в генетике в обновлении подчеркивалось, что почти все, у кого нет недавних африканских корней к югу от Сахары, частично являются неандертальцами и что скрещивание между людьми и неандертальцами, как считается, происходило очень давно, около сорока тысяч лет назад, за океаном, на территории нынешних Европы и Азии.

Оказывается, сорок тысяч лет назад произошел решающий момент в истории человечества, особенно с точки зрения нашего интереса к сложению и вычитанию. Это было началом перехода к «поведенческой современности», поскольку наши предки обрели новую способность – думать о том, чего физически не существует. Впервые люди смогли представить себе последствия меньшего и большего.

До поведенческой современности вычитание не было сознательным выбором, как и сложение. Поскольку люди не могли даже представить себе новую ситуацию, изменения могли вызывать только инстинкты.

Для того чтобы понять, как биологические силы благоприятствуют сложению, нам нужно начать с этого.

На заре поведенческой современности выживание означало постоянный поиск пищи. Это была такая всепоглощающая задача, что она буквально определяла человечество. Все люди сорок тысяч лет назад были охотниками-собирателями, и так было всегда. В течение предыдущих ста тысяч лет или около того мои предки охотились и собирали пищу, пробираясь из Восточной Африки через Красное море в юго-восточную часть Аравийского полуострова, а затем на Ближний Восток и в Центральную Азию, где поиск пищи означал поиск диких баклажанов и охоту на мамонтов при помощи каменных орудий.

Жизнь многих из нас перестала вращаться вокруг поиска пищи, а от сокращения объема потребляемой пищи может даже зависеть здоровье. Но мы все равно любим есть. На протяжении всей нашей долгой истории погони за калориями еда помогала нам выживать и передавать свои гены. Как бы я ни старался подавить этот эволюционный инстинкт, именно его я виню всякий раз, когда съедаю целый пакет чипсов, хотя я уже сыт.

Но что будет, если я оставлю храниться бесплатный, но слишком маленький защитный шлем, который прилагался к новому скейтборду Эзры? Неопределенный запас продовольствия был характерен для большей части человеческой эволюции, но не неопределенный запас шлемов. Виновата ли эволюция, когда я добавляю в друзья на Facebook людей, которых никогда в жизни не встречал? Конечно же, эволюция не может объяснить, почему добавление стало смертельно опасным. Или может?

21 марта 1947 года тело Гомера Кольера было обнаружено в его четырехэтажном особняке в Гарлеме, штат Нью-Йорк. Полиция нашла его в изодранном халате согнутым пополам в талии, с копной длинных и спутанных седых волос, лежащих на коленях.

Соседа Гомера, сторожа и младшего брата, Лэнгли, нигде не было. Один слух о том, что кто-то видел, как Лэнгли Кольер садится в автобус в направлении Атлантик-Сити, стал причиной поисков на всем побережье Нью-Джерси. В конце концов полиция обыскала девять штатов в поисках Лэнгли, но все безуспешно.

Братья Кольеры выросли состоятельными сыновьями оперной певицы и манхэттенского гинеколога. Оба получили дипломы Колумбийского университета. Братья жили относительно нормальной жизнью до 1932 года, когда у Гомера случился инсульт, в результате которого он ослеп. Лэнгли уволился с работы, чтобы ухаживать за Гомером.

По словам Лэнгли, он кормил, купал своего брата и даже читал Гомеру классическую литературу, а также играл ему сонаты на фортепиано. Лэнгли надеялся, что сможет вылечить Гомера от слепоты с помощью отдыха и строгой диеты, в которую входило еженедельное употребление витамина С в количестве, которое содержится в ста апельсинах. Но Гомер так и не смог восстановить зрение, и в конце концов его парализовало из-за воспаления суставов и мышц, которое можно было вылечить, если бы его отвезли к врачу.

Помимо тела Гомера полиция обнаружила результат целых десятилетий накопительства. Там были газеты и журналы, которые Лэнгли копил для Гомера, чтобы тот мог узнать все новости, когда апельсины подействуют. Бездетные братья запаслись детскими колясками и маленькими стульчиками. Они приобрели верхнюю часть конной повозки, шасси модели Т и четырнадцать пианино и все это хранили в своем доме. Вещей было так много, что они громоздились до потолка.

Сквозь весь этот хлам Лэнгли построил трехмерный лабиринт из туннелей. Они с Гомером, подобно хомякам, жили в отверстиях, похожих на гнезда, которые стали результатом их добавления.

В течение нескольких недель после обнаружения тела Гомера, пока продолжались поиски Лэнгли, из разных мест съезжались любопытные зеваки, чтобы посмотреть на целое шествие с выносом вещей из дома братьев. Наконец, более чем через две недели после того, как был найден Гомер, полиция обнаружила Лэнгли. Его разлагающееся тело находилось в трех метрах от того места, где нашли Гомера.

Тогда стало ясно, что произошло. Лэнгли умер раньше Гомера от удушья. Полиция предположила, что Лэнгли, должно быть, пробирался по одному из своих туннелей, когда тот обрушился и раздавил его. Поскольку о Гомере некому было позаботиться, он сидел в своем инвалидном кресле и умирал от голода.

Хотя ни у одного из братьев Кольеров не было детей, оказывается, что часть их склонности к накапливанию заложена в генах у всех нас.

Профессор Мичиганского университета Стефани Престон знает больше, чем кто-либо, о так называемом «духе приобретательства», или о том, как и почему мы приобретаем и храним вещи. Чтобы его измерить, Престон придумала задание по сбору предметов, которое играет для нее роль компьютерного экспериментального подхода, как и сетки Энди для моей команды, и это задание можно тщательно контролировать.

В первой части задания участникам эксперимента показывают более ста различных объектов в случайном порядке и по одному за раз. Когда каждый предмет появляется на экране, участников спрашивают, не хочется ли им приобрести его виртуально (участники знают, что на самом деле они ничего не получат). Все предметы бесплатны, и участники могут приобрести любое их количество – хоть мало, хоть много.

Объекты различаются по степени своей полезности. Среди них есть бананы, кофейные кружки, удлинители и другие вещи, которые многие взяли бы бесплатно. Что-то было менее полезно: пустые двухлитровые бутылки, использованные стикеры и, возможно, в знак уважения к братьям Кольерам, устаревшие газеты.

После каждого выбранного объекта участникам показывают полную коллекцию всего, что они добавили. Например, испытуемому, который приобрел семьдесят предметов, на экране покажут все семьдесят предметов вместе.

Затем им предлагается сократить число выбранных предметов.

Сначала участникам эксперимента говорят, что они могут выбросить некоторые предметы из своей коллекции, если пожелают.

Затем им предлагают сократить свою коллекцию так, чтобы она могла поместиться в тележку для покупок на экране компьютера.

Наконец, их просят сделать коллекцию еще меньше, чтобы она помещалась в один (виртуальный) бумажный пакет для продуктов.

Цель ясна: все должно поместиться в одну продуктовую сумку. Участники даже получают обратную связь в режиме реального времени на экране компьютера касательно того, вычли ли они достаточно предметов, чтобы влезло все остальное. И все же многим участникам не удается сократить покупки до одной сумки. Немало среди них и тех, кто не может преодолеть объем магазинной тележки. Люди не избавляются от бесполезных предметов, не говоря уже о том, что они воображаемые, и, как следствие, не справляются с задачей.

Добавление слишком большого количества объектов, а затем их недостаточное вычитание может показаться глупым в рамках эксперимента, но такое же поведение приводит к печальным последствиям, когда начинает разрушать реальную жизнь. Престон обнаружила, что добавление предметов точно так же связано со стрессом, как и переедание. В крайних случаях пренебрежение вычитанием при решении задачи с предметами может быть признаком снедающей человека тревоги и депрессии. Другими словами, те из нас, кто решает оставить себе бесплатный удлинитель и кофейную кружку, демонстрируют более мягкую версию накопительства, которая привела к гибели братьев Кольеров.

Как и самые первые исследования моей команды, придуманная Стефани Престон задача с принятием решений по поводу предметов раскрывает однобокий подход к сложению и вычитанию. В ряде других исследований Престон предполагается, что у такого поведения могут быть биологические корни.

В одном из исследований Престон участвовали сумчатые крысы, которые стали полезными подопытными, потому что они хранят пищу в дикой природе. Престон обнаружила, что когда у крыс крали груды еды, они снова накапливали запасы. Когда я впервые узнал о подобной модели поведения, то не нашел в ней ничего особенного. Я покупаю продукты, когда заканчиваются запасы. Крысы просто поступали так же.

Чтобы понять, почему тяга крыс к накопительству запасов столь важна, мне пришлось напомнить себе, что сумчатые крысы похожи на людей до поведенческой современности. Они не мыслят абстрактно. Их накопительство не может быть следствием размышлений о том, как изменить текущую ситуацию (отсутствие запасов пищи) на более благоприятную (наличие запасов пищи). Накопление запасов, должно быть, является автоматической реакцией на сигналы из окружающей среды, инстинктом, который помог крысам выжить и передать свои гены.

Такое же стремление к накоплению наблюдалось и у других млекопитающих и даже у птиц. Когда подобное поведение встречается у животных, которые произошли от общего предка сотни миллионов лет назад, как в случае с птицами и млекопитающими, его, вероятнее всего, можно объяснить наличием биологического инстинкта, который простирается на всю историю человечества и за ее пределами.

Наш инстинкт добывать пищу может распространяться и на добавление других вещей. Заставив участников приобретать вещи, подключив их к приборам фиксации мозговой деятельности, неврологи подтвердили, что приобретение пищи, как и другие виды приобретений, активирует одну и ту же систему вознаграждения в мозге: мезолимбический путь. Этот путь проходит из внешнего слоя нашего мозга (коры), в котором наши мысли и действия согласуются с целями, в структуры среднего мозга, ответственные за эмоции, и в глубь вентральной области покрышки среднего мозга, где находятся дофаминовые пути.

Мезолимбический путь делает еду приятной на вкус, поскольку соединяет мыслящую и чувствующую части мозга. Те же самые пути вознаграждения могут стимулировать наркотики, такие как кокаин, а также оформление веб-сайтов, которые заставляют нас кликать и прокручивать страницы, добавлять друзей в Facebook, сражаться с троллями в Твиттере или покупать книги. Барахольщикам могут принести удовольствие даже использованные клейкие листочки для заметок.

Даже простая модель поведения требует координации между многими областями мозга. Тем не менее обнаружение роли конкретной системы вознаграждения подтверждает, насколько глубоко укоренились некоторые из наших привычек. А поскольку наше поведение, связанное с приобретением, соответствует ключевой системе мотивации нашего мозга, это может мешать нам в поиске альтернатив, таких как вычитание. Эту систему, которая поощряет прибавление, которая долгое время была полезна в отношении еды, трудно отключить, независимо от того, насколько маловероятно, что я когда-нибудь надену бесплатный шлем для катания на скейтборде.

Наш инстинкт приобретения по самой своей природе склонен к выбору большего. Но как современные с поведенческой точки зрения люди, мы можем противостоять желанию запастись бананами за день до двухнедельного отъезда из города. Мы можем избавиться от сэндвичницы, которая когда-то считалась самым важным и необходимым предметом, но со временем стала не более полезной, чем стопка старых газет для слепого Гомера Кольера. У людей с повышенной склонностью к накопительству даже есть варианты лечения, например когнитивно-поведенческая терапия, которая помогает компенсировать генетическую предрасположенность. Чем больше мы узнаем об инстинкте добавления, тем лучше нам удается с ним справиться.

3.

Пока Эзра не полюбил овощи, мы просили его съедать их хотя бы по три ложки перед десертом. Однажды вечером, когда Эзре было четыре года, он «забыл» о своих трех ложках гороха и съел кусок шоколадного торта. Поскольку никто не любит заканчивать ужин овощами, Эзра предложил: «Давайте завтра я съем пять ложек».

Моника сразу заметила очередную хитрую уловку – Эзра попытался сократить свой двухдневный рацион на одну ложечку гороха. Мои слова о том, что, исходя из ряда убедительных исследований в области количественных инстинктов, наш сын, возможно, совершил честную и даже предсказуемую ошибку, не произвели на нее никакого впечатления.

Вот уже четыре десятилетия гарвардский профессор Элизабет Спелке изучает мышление младенцев и маленьких детей. Изучение детей помогает Спелке выделить роль генетики в процессе обучения и развития в противовес воспитанию.

В исследовании Спелке, которое выглядит наиболее актуально в случае с горошком Эзры и нашим пренебрежением вычитанием, его участниками были пяти– и шестилетние дети, которых выбрали потому, что они знали цифры, но еще не научились складывать и вычитать. Спелке хотела выяснить, обладают ли дети – и, следовательно, все остальные – инстинктом уменьшения и увеличения.

Исследователи в лаборатории Спелке проверили эту теорию, назвав каждому ребенку три разных числа в виде словесной задачи. Что-то вроде этого:

У Розы двадцать одна конфета.

Ей дали еще тридцать.

У Ады тридцать четыре конфеты.

Затем исследователи спрашивали детей: «У кого больше конфет?»

Если вы ответили «у Розы», прекрасно. Вы все правильно поняли. Так же, как оказалось, отвечали дети, которые не умели считать. Они просто чувствовали.

Можно резонно спросить, не говорит ли это о наличии лазейки в исследовании: возможно, дети на самом деле знали арифметику, но не проявили своих навыков на предварительных тестах.

Исследовательский метод Спелке исключал подобные варианты объяснения. Исследователи изменяли величины в словесных задачах таким образом, что некоторым детям давались задачи, в которых конечная разница между конфетами была настолько мала, что ответ нельзя было найти с помощью одной интуиции. В то время как ребенок, который умеет считать, может получить правильные ответы, которые почти не отличаются друг от друга, тот, что полагается на приблизительные цифры, найдет меньше правильных ответов по мере того, как два варианта приближаются друг к другу.

Например, вопросы вроде следующего должны оказаться трудными для тех, кто полагается только на интуицию:

У Розы четырнадцать конфет.

Ей дали еще девятнадцать.

У Ады тридцать четыре конфеты.

У кого конфет больше?

Чтобы ответить «у Ады», надо знать арифметику.

В случаях с близкими цифрами дети отвечали на вопрос, у кого больше конфет, не более правильно, чем при угадывании. Чем ближе друг к другу были две конечные величины, тем меньше оказывалась вероятность того, что дети сделают правильный выбор, кому досталось больше конфет.