Текст книги "Некрасивая"

Глава XII. Заговор приводится в исполнение

Он казался очень нервным и встревоженным в это утро. Уже по тому, как стремительно вбежала в класс его тщедушная, миниатюрная, худая до невозможности фигурка в стареньком вицмундире с затертыми локтями, по тому, как он нервно пощипывал свою седую, клинышком, бородку, и по сероватой бледности его лица можно было угадать, что учитель истории был не в духе.

Размашистым жестом Бертеньев раскрыл журнал и расписался в нем на скорую руку. Потом, сгорбившись на кафедре и сделавшись еще меньше и невзрачнее, произнес, мельком окидывая взором класс:

– У нас сегодня, кажется, задано великое переселение народов. Готы, остготы, вестготы, гунны и Аттила? Правильно я говорю, барышни? Ась?

Но «барышни» отвечали дружным молчанием на вопрос учителя, точно воды в рот набрали.

Спичка подождал минуту. Потом недоумевающе покачал головой, еще раз обвел класс удивленным взглядом, перевел его на страницу журнала, где значились фамилии воспитанниц, и снова спросил:

– Госпожа Иглова, вы записаны дежурной по классу. Пожалуйте, барышня, не угодно ли ответить, что задано к сегодняшнему дню!

Иглова, высокая, рябая девочка с сильно развитыми скулами, за что в кругу подруг и получила прозвище Киргизка, с маленькими, застенчиво бегающими глазами, неловко поднялась со своей парты и тихим, нерешительным шагом поплелась на середину класса. Она остановилась в трех шагах от учителя и встала неподвижно, красная как вареный рак.

– Великое переселение народов, готы и гунны нам заданы на сегодня, Иван Федорович, – заикаясь от волнения, залепетала Киргизка, – но… но… мы не приготовили на сегодня урока, никто! – обливаясь по́том, заключила она и, судорожно стиснув похолодевшие от волнения пальцы, уставилась в лицо учителя испуганными глазами.

Спичка в свою очередь внимательно взглянул на нее.

– Что это значит, барышня? Ась? С какой это поры вы берете смелость отвечать за других? Ась? – произнес он с заметным раздражением в голосе. – Если поленились выучить урок вы сами, то это еще не значит, что вашему дурному примеру последовал весь класс. Садитесь, барышня! Я ставлю вам единицу. Ась? – заключил он свою речь любимым словечком.

– Ась! – громко откликнулся чей-то голос с того места, где сидела Аннибал.

– Госпожа Аннибал! Прошу молчать, – строго проговорил учитель, бросив в сторону Африканки сердитый взгляд.

– Это не я, Иван Федорович, это эхо! – отозвалась опять Римма, не вставая с места.

– Прошу без эха. Здесь не пустыня и не лес.

– Не лес! – покорно согласилась Африканка, опустив свою курчавую голову, в то время как остальные девочки сдержанно захихикали в пюпитры.

– Госпожа Аннибал! Пожалуйте к кафедре и извольте отвечать урок! – произнес совсем уж рассерженным голосом учитель.

Аннибал стремительно вскочила со своего места, почти бегом, отчаянно стуча каблуками, выбежала на середину класса и, оскалив зубы в самой приятной и любезной улыбке, проговорила:

– Как Бог свят, Иван Федорович, мы не учили урока. Никто-никто! Ни самые ленивые, ни самые прилежные. Как Бог свят, и я, конечно, тоже ничего не знаю. Мы не могли… Двадцать страниц… – лепетала она, улыбаясь своими толстыми губами, сверкая черными глазами и перламутровыми зубками снежной белизны, как будто то, о чем она говорила, было удивительно весело и приятно.

– Как, и вы не знаете? Впрочем, это немудрено. Вы ленивы, барышня, очень ленивы! – все заметнее и заметнее волновался Спичка. – Ступайте на место, у вас будет единица! Это так же несомненно верно, как меня зовут Иван.

– Единица так единица! Что такое единица, – возвращаясь на место, звонким шепотом рассуждала Аннибал, строя уморительные гримасы, -

 
Единица – это такая птица,
Которая в конце года
Не дает перехода! –
 

пропела себе тем же шепотком под нос шалунья, а весь класс сдержанно засмеялся, пригибаясь к доскам пюпитров.

– Что вы там ворчите, госпожа Аннибал? – раздражительно произнес Бертеньев. – Что вы себе под нос говорить изволите, ась?

– Сонный карась! – неожиданно буркнула Римма, да так громко, что мы все подскочили на своих местах.

Спичка сделал вид, что не заметил ее дерзкой выходки, и с преувеличенным вниманием погрузился в классный журнал.

– Госпожа Колынцева, – после небольшой паузы произнес он снова, – не желаете ли вы исправить бестактность вашей предшественницы и ответить мне о великом переселении народов? Нет сомнения в том, что вы, как первая ученица класса, выучили этот урок.

И маленькие глазки Спички впились в лицо Феи.

Последняя не спеша поднялась со своего места и, не выходя из-за своего пюпитра, проговорила отчетливо и ясно, ничуть не меняя спокойного выражения в своем красивом лице.

– Нет, Иван Федорович, вы ошиблись на мой счет. Я, как и весь класс, не знаю на этот раз урока.

И легкий румянец залил ее обычно бледные щеки.

Казалось, если бы удар грома и майский ливень разразились над головой Спички в этот зимний день, они не произвели бы такого потрясающего впечатления, какое произвел на него совершенно неожиданный ответ первой ученицы. Впалые щеки учителя истово побагровели, вся кровь бросилась ему в лицо, маленькие глазки забегали и заблестели. С минуту он молчал с растерянным выражением на лице. Потом его костлявые руки нервно защипали бородку, и он разразился целым потоком негодующих слов в адрес Феи:

– Не ожидал… Признаться, не ожидал… Разочаровали, барышня… Ей-Богу-с, разочаровали… Это травля какая-то… Ась? Умышленная травля… Ей-Богу-с, даже гадко видеть и слышать все это… Ну, пускай бы все остальные, из какого-то нелепого чувства стадности, из-за неправильно понятого чувства товарищества, сделать бестактность, но вы-с, вы-с, первая ученица… Развитая умственно, интеллигентная по уму, вы, с солидными знаниями, несмотря на юные годы… Вы могли поддаться общему заблуждению? Да вы шутите, барышня, может быть?.. Шутите, ась? Может статься, вы знаете урок?.. Знаете, но из желания поддержать класс молчите… Вы скажите только, что знаете, госпожа Колынцева, но не хотите, не можете отвечать, и я останусь вполне удовлетворенным, – закончил в сильном волнении Спичка и вытер пот, градом катившийся по его худому лицу.

Я взглянула на Фею. Румянец сбежал с ее лица. Брови свелись в одну темную черточку над загоревшимися гордым блеском глазами. Она закусила зубками нижнюю губу, и лицо ее приняло недоброе, почти жесткое выражение. Она молчала. Только худенькие плечи ее и грудь прерывисто поднимались и опускались от тяжелого дыхания.

Спичка исподлобья посматривал на нее и почти машинально повторял одно и то же:

– Первая ученица… Надежда и гордость института… И не знаете? Ась? И не знаете!.. Не может быть, однако… Не может быть!

Он вдруг тряхнул головой и произнес, как отрубил, громко и резко:

– Госпожа Колынцева! В последний раз спрашиваю: желаете ли вы мне сознаться в знании сегодняшнего урока? Или… Или я поставлю вам единицу, как и тем, другим…

В ответ на это Фея отвела рукой упавшую ей на бровь пушистую кудрявую прядку волос и мол чала.

– Я жду! – зловеще проговорил Спичка. – Слышите, госпожа Колынцева? Я жду…

Дина молчала. Только дышала неровно и тяжело. Прошла минута, другая, третья… Прошло пять минут. Дина стояла по-прежнему, неподвижная и красивая, как мраморная статуя. Стояла и молчала.

И класс молчал, замирая от ожидания вместе с ней. Класс понимал отлично, какое волнение мучительно уязвленного самолюбия испытывала в эти тяжелые для нее минуты первая ученица.

– Предатель, Спичка – предатель! Ась – карась сонный, противный, мерзкий. Диночку нарочно подвел, мою душку-Диночку, мою прелесть! – несся иступленный шепот с той скамейки, где сидела Римма Аннибал.

И вот скорее, нежели ожидали этого девочки, наступила развязка.

– Садитесь, госпожа Колынцева. Я был уверен, что вы знаете урок, но не просил вас отвечать его, а только сознаться в том, что вы его знаете, но… Вы не пожелали сделать это… И… И я вам ставлю обещанную единицу! – произнес сердитым голосом Спичка и твердым движением руки, вооруженной пером, четко нарисовал злополучную палочку в журнальной клетке напротив фамилии Дины.

Класс ахнул как один человек. Случай был совсем неожиданным, странным, из ряда вон выходящим. Первая ученица, святоша, парфетка[50]50
  Парфе́тка (от фр. parfaite – «совершенная») – так называли институток, отличавшихся послушанием и хорошим поведением.


[Закрыть], и вдруг – единица! Все смотрели на Дину: кто с явно выраженной гордостью – молодец, мол, рыцарь, не посрамила класс, предпочла позорную отметку нарушению правила товарищества; другие с сочувствием, третьи с восторгом.

– Ангел, душка, красавица, героиня! – кричала Аннибал, перекинувшись всем телом через пюпитр и не замечая в своем усердии, что конец ее белой пелеринки попал в чернильницу, ввинченную в стол, и постепенно перекрашивается из белого цвета в черный.

Спичка с ехидной улыбочкой переводил взгляд с одной воспитанницы на другую, и маленькие глазки его все больше и больше разгорались неудовольствием и гневом. Вдруг неожиданно его глаза остановились на мне.

Я невольно смутилась, встретив их странно засветившийся благодушием взгляд, предчувствуя всем своим существом что-то недоброе, что должно было сейчас совершиться со мной. Да, не с кем другим, а именно со мной. И моему предчувствию суждено было оправдаться. В маленьких глазках Спички засветилось торжество, когда он после недолгого молчания произнес снова:

– А я знаю одни замечательно честные и правдивые глаза, которые не солгут. Не прибегнут к непорядочной увертке и прямо и открыто ответят мне… Графиня Гродская, знаете ли вы сегодняшний урок? – совсем уже неожиданно повернул дело Бертеньев, и его маленькие глазки, как две горящие на солнце стальные иголки, впились в мое лицо.

Точно какой-то вихрь сразу закружил меня… Я хотела ответить длинной и пространной фразой о том, что если я и знаю урок, то это не значит, что он его услышит из моих уст… Но язык не слушался, слова не шли мне на ум, а глазки-иглы все приближались ко мне и приближались… Смутно, как в тумане, я увидела, что историк сошел с кафедры, приблизился к моей парте и уже не сводил ни на секунду инквизиторски-упорного взгляда с моего лица.

Этот взгляд гипнотизировал меня, мешая сосредоточиться, путая мои мысли, смущая душу и, казалось, все мое внутреннее «я». Солгать ему? Сказать, что я не знаю урока? Но Боже мой, как я могу сделать это? Я, которая еще никогда в жизни не произнесла ни единого слова неправды и лжи. Да, ни единого слова лжи! Я дурна, безобразна, я завидую красоте других, я злюсь на судьбу порой за то, что она создала меня такой дурнушкой, но я никогда не лгу, никогда, никогда!

«Будь честной и правдивой, моя Лиза! – говорил мне, когда я была еще маленькой трехгодовалой девочкой, мой папа. – Знай, что правда в устах человека – это лучше всяких богатств, всякой красоты!»

О, милый, ненаглядный папа, я обещаю тебе это! Да, я твердо обещаю это тебе.

Быстрым вихрем пронеслось во мне теплое воспоминание, легкой тенью промелькнул любимый образ покойного отца… Класс, жестокие правила товарищества, искаженно понятые восторженными девочками, – все это мгновенно скрылось куда-то. Волна горячего, острого самолюбивого чувства, чувства достоинства и жажды непоколебимой правды залила меня, затопив мою душу и сердце, все мое тщедушное существо.

А иглы-глаза все следили и следили за мной горящим взором и как бы торопили меня.

– Еще раз спрашиваю, графиня Гродская, знаете ли вы урок? – пытливо глядя мне в самые зрачки, спросил учитель.

– Да! – вырвалось у меня негромко, но твердо. – Да, я знаю его, но отвечать не буду, как и все!

И, с усилием закончив фразу, я тяжело и устало опустилась на скамью.

Глава XIII. Отступница

– Как вы смели пойти против класса?

– Да, как вы смели?

– Вы должны были сказать, что не знаете урока или молчать, как Фея.

– Вы должны были молчать!

– Это низко, гадко с вашей стороны!

– Да, гадко и низко!

– Это называется – предать класс, отступиться от него!

– Изменить нам!

– Предательница! Изменница! Отступница!

– Отступница! Отступница! Отступница!

Я стояла под градом негодующих криков и обвинений. Спички давно не было в классе. Лидия Павловна тоже вышла еще задолго до его урока, я осталась лицом к лицу перед злобствующей толпой своих разгневанных одноклассниц. Передо мной мелькали сердитые лица, дрожащие от негодования губы, сверкающие глаза…

Больше всех бесновались Незабудка, Грибова, Строева и Аннибал. Последняя была буквально на себя не похожа. Ее черные глаза метались и сверкали, растрепавшиеся кудри прыгали и били девочку по смуглым, ярко разгоревшимся щекам при каждом порывистом движении ее головки…

– Позор! Срам! Безобразие! – криком кричала Римма, потрясая в воздухе сжатыми в кулаки руками. – Позор! Гадость! В нашем классе предательница, отступница! Срам! Срам! Срам!

– Мерзость! – поддакивала ей Незабудка, и ее тонкие губы складывались в ехидную улыбочку.

– Господа! Подвергнем ее остракизму[51]51
  В Греции был обычай изгонять провинившегося гражданина судом сограждан, причем имя провинившегося писалось на черепках (по-гречески – ostrakon), и по этим черепкам подсчитывались голоса в пользу изгнания.


[Закрыть], изгнанию из нашей среды! Помните, душки, как это делалось в Древней Греции? Выгнать ее нельзя, но и оставаясь с нами, она будет чужая, ненавистная нам с этого дня, – кричала Наташа, блестя глазами, и ее рыжие кудри сверкнули плавленым золотом, когда она одним прыжком вскочила на ближайший пюпитр.

– Да, да! Остракизму! Остракизму! – зашумели вокруг.

– За что? За что? – невольно вырвалось из моей груди громким стоном тоски и бессилия.

– И вы еще смеете спрашивать? – услышала я насмешливый голос за собой; бескровное лицо и без того обычно бледной Незабудки близко придвинулось к моему. – Она еще смеет спрашивать, какова?

И тут же, окинув толпившихся вокруг нас девочек злыми торжествующими глазами, она заговорила быстро, резко и громко, обращаясь ко мне:

– Слушайте, вы, ваша светлость, сиятельная графиня Финтифлю-де-фон-Финтифлюшкина! Вы сделали непозволительную гадость, даже подлость по отношению к классу, и мы вам не простим этого никогда, никогда, никогда! Когда весь класс решил не учить урок и сказать Спичке, что не смогли приступить к нему, вы просто и спокойно изволили ответить учителю, что знаете его. Насколько это мило с вашей стороны, судите сами!

– Я не могла солгать! – вырвалось из моей груди. – Я не могу говорить неправды!

– А разве Фея лгала? Фея молчала… Фея – первая из первых, душка, прелесть, бриллиант! – неистовствовала Аннибал, вскакивая, в свою очередь, на стул и размахивая линейкой.

– Да, Фея же молчала! – с той же ехидной усмешкой подтвердила Незабудка.

– Но я не могу лгать! Раз меня спрашивают, я должна отвечать правду, – вылетело из моей груди иступленным, вымученным стоном.

– Ага! Говорить правду! Вы говорите одну только правду, госпожа сиятельная графиня, только правду, да? – снова громко и резко выкрикнула моя мучительница. – Отчего же вы, такое высокочестное, правдивое и искреннее существо, отчего же вы не сказали правды, а именно того, что не здесь, в институте, а там, в вашем пансионе, учили этот урок? А? Смутились что-то? Совесть заговорила, сиятельная графиня! Это недурно, в общем, что у вас еще имеется совесть! – дерзким смехом закончила она свою речь.

Боже мой! Так вот оно что! Какая ужасная, какая роковая оплошность! Она права, тысячу раз правы они все! И эта злая девочка с двумя незабудками вместо глаз, моя главная мучительница, и смуглая Аннибал, и рыженькая Наташа, и Грибова с ее лицом лукавого мальчишки-постреленка, они правы все, все, все, все! Я должна была тогда же признаться Бертеньеву, что не смогла бы выучить урок, если бы не учила его раньше в пансионе мадам Рабе, но я упустила это из виду, я не сказала, и теперь меня постигла справедливая кара.

Вот каковы были вихри мыслей, закружившие меня в ту же минуту. Отчаяние, раскаяние в собственной оплошности буквально сломили мои силы. Я почувствовала почти физическую усталость. Мои ноги подкосились, и я наверняка упала бы, если бы рядом со мной не стояла спасительная скамья. Я опустилась на нее, уронила голову на пюпитр и судорожно сжала ее руками. А вокруг меня продолжал бушевать ураган криков и оскорблений.

– Я ненавижу вас, слышите, ненавижу! – раздавался точно во сне взбешенный возглас Незабудки.

– Душке Фее – единица, а этой противной уродке – двенадцать баллов. Дрянь она этакая! – стараясь перекричать Звереву, безумствовала Аннибал.

– Девочки! Кто скажет ей хоть одно слово, кто будет гулять с ней на переменах или одевать ее по утрам, тот враг классу! Правильно я говорю? – снова повысила свой и без того звонкий голос Незабудка.

– Правильно! Правильно! – подхватили сразу три десятка голосов.

– Неправильно! Нехорошо! Неверно! Вы несправедливы! О Боже мой, как вы несправедливы к бедной Гродской! – слабо и нежно прозвенел где-то милый, дорогой мне голос.

Точно теплый ветерок повеял в мою разгоряченную голову и освежил ее нежной лаской. Точно ароматный розовый цветок вырос в моей душе, такой воздушный, благоухающий и милый. Что-то светлое пробудилось в сердце, и оно забилось… забилось… забилось… Моя голова невольно приподнялась от пюпитра… Глаза взглянули туда, откуда неслись родные звуки…

Усиленно работая плечами и руками, крайне взволнованная, сквозь плотно сомкнутую толпу по друг ко мне пробиралась Мурка.

– Лиза! Лиза! – кричала она мне издали, щуря свои лучистые, красивые близорукие глаза. – Я с тобой, Лиза! Ничего не бойся! Я поняла тебя… Я поняла… Ты не нарочно, знаю… Знаю… А они пусть сердятся… Когда-нибудь поймут… Сейчас слишком много в них злобы и негодования… Пускай… А я с тобой! С тобой, Лиза моя! Пустите меня к ней, пустите же меня! – неожиданно прикрикнула она на загораживавших ей путь одноклассниц.

– Мурка! Дурочка ты этакая! С ума ты сошла, что ли! Опомнись, что ты! Против класса идешь? С отступницей разговариваешь? Очнись, дурочка. Мура! Муренок! Что с тобой? – посыпались вокруг нее скорее изумленные, нежели негодующие голоса.

– Молчите! – с несвойственной ей энергией и твердостью проговорила Мурка. – Молчите! Все равно я не буду с вами заодно. Если Гродская и виновата, то не из подлости, как вы это сейчас решили, а единственно из необдуманности, и я буду за нее. Слышите, девочки? Я буду стоять за нее! Она одинока, несчастна и…

– Святоша Мурина всегда стоит за всех несчастных! О, она истинная христианка! – ввернула Незабудка, сложив бледные губы в презрительную улыбку.

– Да, я стою за одиноких и несчастных! – с горячностью воскликнула Мурина, и ее глаза залучились и вспыхнули, делая некрасивое личико девочки таким светлым и прекрасным в эту минуту.

Она быстро подошла ко мне, обняла за плечи и, приподняв со скамейки, проговорила с нежной заботой и лаской в голосе:

– Не обращай на них внимания, Лиза, они когда-нибудь поймут, а теперь… Теперь я с тобой… Всегда буду неотлучно с тобой, пока ты одинока и несчастна. Даю тебе слово! Пойдем отсюда! Следующий урок – свободный, я хочу тебя немного развлечь, пойдем к моей сестре, Лиза. Я давно собиралась тебя познакомить с Куклой. Хочешь?

Разумеется, я поторопилась изъявить свое согласие. Мурка взяла меня под руку и повела к выходу из класса. Вслед нам полетели насмешливые замечания, крики и даже угрозы моих одноклассниц.

– Берегись, Мурка! Ты играешь в опасную игру!

– Мурина не лучше новенькой! Порядочное дрянцо тоже!

– А дружба-то какова! Орест с Пиладом![52]52
  Оре́ст и Пила́д – герои древнегреческих мифов, двоюродные братья, связанные близкой и бескорыстной дружбой.


[Закрыть]

– Голубки, что и говорить!

– Подождите, эта душка Гродская еще подведет Мурину, долго будет помнить!

– Мурина отлично знает это. Ей нужно только разыграть роль мученицы за идею!

– Добродетельная христианка!

– В монастырь ступай, Мурина! Тебе это больше к лицу.

– Мурина! И тебе не стыдно идти против нас, ты всегда была нашей любимицей! Вернись к нам! Останься с нами!

Услышав последнюю фразу, я и моя спутница встали как вкопанные. К нам спешила своей легкой, воздушной походкой Фея.

Избегая смотреть мне в глаза, она, однако, пристально вглядывалась в лицо Муриной и, протягивая ей руку, говорила:

– Останься с нами, Валентина. Так хочет весь класс и я. Гродская тебе не товарищ. Ты слишком чиста и простодушна для нее, Мура! Слышишь?

Лучистые глаза Муриной вспыхнули негодованием, губы дрогнули. Она вздрогнула и покраснела.

– Как, и ты, Фея? И ты заодно с ними? Дина Колынцева, слушай: я до сих пор считала тебя такой умной и развитой, я так уважала и любила тебя. Не оскорбляй же моего чувства к тебе, моего доверия, Дина. Зачем ты поступаешь так же опрометчиво и несправедливо, как и все другие… Это неблагородно, Дина, обвинять человека в том, в чем он заведомо не виноват.

– Вы с ума сошли, Мурина, вы забылись! – в свою очередь вспыхнула Фея, и глаза ее надменно сверкнули. Однако она тотчас же сделала усилие над собой и через минуту уже произнесла другим, более спокойным тоном:

– Не забудь одного, Мурина: если дружишь с отступницей и врагом класса, ты сама делаешься нашим врагом! А больше я не прибавлю ни слова.

Мурка вскинула на говорившую свои лучистые глаза, потом перевела их на меня.

– Идем на половину малышей, Лиза. Я хочу познакомить тебя с моей сестрой, – произнесла она своим милым голоском и быстро потащила меня из класса.