Текст книги "Некрасивая"

Глава XIV. Новая интрига

Прошел месяц.

Передо мной стоит девочка, маленькая, юркая, подвижная, быстрая, как мышка. Она до того мала, что кажется шестилетней, а между тем малютке Аллочке Муриной, родной сестре Мурки, уже восемь лет. Это самая крошечная воспитанница во всем институте, самый прелестный ребенок в серых, скучных учебных стенах, и потому неудивительно, что весь институт считает своей нравственной обязанностью баловать Альку напропалую. Особенно наши «третьи», одноклассницы старшей Муриной, преуспевают в этом. Им всем без исключения Алька говорит «ты» и называет их тетями. Кому бы ни принесли в прием гостинцы, каждая, поделившись ими с подругами, львиную долю откладывает Альке. Хорошенькие статуэтки, безделушки, красивые картинки, изящные карандаши и ручки – все, чем богаты институтки, то и дело переходит в один из пюпитров седьмого класса, где по большей части царствует самый хаотический беспорядок и хозяйкой которого состоит Алька.

Эта живая игрушка действительно прелестна и вполне справедливо заслуживает всеобщую любовь. Ее лилипутский рост, умное живое личико с носиком-пуговицей и чудесными быстрыми глазенками такого же странного лиловато-синего цвета, что и у сестры, но не лучащиеся кротостью и печалью, как глаза последней, а горящие задорным веселым огоньком, – все это делает ее кумиром всего института. С первого же дня ее поступления в учебное заведение Альку прозвали Куклой, и прозвище это так и закрепилось за ней.

Сейчас Кукла со мной. Идет большая перемена, то есть послеобеденный час, когда воспитанницы обычно гуляют в институтском саду, а сегодня из-за ветреной, мглистой, снежной погоды сидят «дома». Большая двухсветная[53]53
  Двухсветная зала имела два ряда окон.


[Закрыть] зала кажется такой серой и неуютной в этот скучный день. Слышно, как шумит ветер за окном, как воет вьюга на улице, и от этого на душе становится еще тяжелее.

Но Альке, очевидно, решительно нет никакого дела до ветра и вьюги. Она сама – вихрь, сама – ветерок, со своим живым темпераментом и заразительной веселостью. Девочка прижимается ко мне и, лукаво поглядывая на меня снизу вверх, говорит:

– Тетечка-графинечка (с первого же дня нашего знакомства Алька не называет меня иначе)! Тетечка-графинечка, не надо грустить! Не надо делать печальных глазок. Алька с тобой, Кукла любит тебя!

– Ты очень любишь меня, Кукла? – спрашиваю я и порывистым движением притягиваю к себе ребенка, вся всколыхнувшись от радости, от жгучего острого желания быть кому-нибудь близкой и дорогой…

Есть одно прелестное существо здесь, в этих серых стенах, которое меня любит искренне, по-детски чисто и неподкупно!.. Ведь не у Феи же, Аннибал, Грибовой, Строевой и насмешницы Незабудки искать мне любви и утешения!

Вот уже месяц, как я в институте, и за этот месяц пришлось пережить столько, сколько другая не переживет и за целый год! Девочки действительно подвергли меня остракизму. Никто не разговаривает со мной, кроме Мурки, никто не гуляет в переменку между часами уроков, и если приходится по необходимости оказать какую-либо услугу мне, например передать тетрадку за уроком или тарелку за обедом, то это проделывается с таким явным нежеланием и неохотой, что сердце мое обливается кровью, а душа замирает от тоски. И если бы не постоянное присутствие Вали, не ее поддержка и дружба да не бескорыстная детская привязанность Альки, я бы, кажется, сошла с ума за этот мучительный месяц моего пребывания здесь.

Я хорошо училась, и учителя постоянно хвалили меня. Но это только вызывало ненависть класса ко мне, еще более усиливало его вражду. Немудрено поэтому, что любовь Альки действовала на меня как первый луч солнышка в ненастное утро…

– Кукла, милая, детка моя, так ты любишь меня? – еще раз переспрашиваю я в ожидании благоприятного, желанного ответа.

– Люблю, тетечка-графинечка, люблю! – лепечут пухлые губки.

Лиловые глазенки и носик-пуговка близко придвигаются ко мне. Так ужасно близко. Я в одну минуту покрываю бесчисленными поцелуями и пуговку-носик, и пухлые, совсем ребяческие губки, и лиловые глазки…

– Меня нечего любить, Кукла, я ведь уродка, – говорю я против собственного желания и тихонечко вздыхаю.

– Неправда! Неправда! Ты дуся! Ты прелесть! Ты – божество! – неистово кричит Алька и топает ногами, потом смотрит на меня с восхищением, не говоря ни слова, и вдруг с пронзительным визгом бросается мне на шею и в, свою очередь, принимается меня целовать…

Вот она – неподкупная сила любви, не замечающая моего уродства! Милая, милая крошка, я никогда не забуду тебя за эти минуты, что подарили мне такое светлое, большое счастье! Ведь она далеко не избалована человеческим теплом, твоя бедная, безобразная Ло!

Я обнимаю девочку, крепко прижимаю к себе и тихонько шепчу ей на ушко:

– Хочешь сказку, Кукла?

Вместо ответа она начинает визжать от радости и скачет на одном месте.

– Сказку, тетечка, сказку!

У меня с детства есть способность рассказывать сказки. Дочь бабушкиной кухарки, маленькая Дуня, часто пробиралась ко мне в комнату, и я ей целыми часами рассказывала все то, что приходило мне на ум. А так как на ум мне приходили самые неожиданные вещи, то выходили очень интересные сказки, приводившие Дуню в безумный восторг. Кажется, за это умение рассказывать и полюбила меня Алька. По крайней мере, после первой же рассказанной мной фантастической истории девочка стала смотреть на меня очарованными глазами и ходить за мной по пятам, как собачка. И сейчас при одном упоминании о сказке она затормошила меня всю, с хохотом и визгом засуетилась вокруг меня.

– Расскажи, тетечка-графинечка, расскажи!

Делать нечего, Ло, принимайся за сказку!

Мы усаживаемся поуютнее на жесткой скамейке в углу залы и, подумав с минуту, я начинаю: «В одном большом городе, в роскошном богатом доме жила девочка-княжна. Маленькая княжна была богатой сиротой и воспитывалась у своей тетки, старой княгини. Родители княжны, которую звали Зозо, давно умерли. Тетя ее была важная, строгая барыня, она не умела ласкать племянницу, и бедная маленькая княжна томилась и страдала в одиночестве без любви и ласки в доме строгой родственницы.

Однажды Зозо сидела в своей хорошенькой комнате, где было столько чудесных нарядных вещей и блестящих безделушек, но не было главного – счастья и радости, и горько плакала, тоскуя о своей сиротской доле. Вдруг кто-то постучал в ее дверь.

– Войдите! – крикнула Зозо. Дверь тихо рас творилась, и очаровательное маленькое существо, в блестящем, как иней в зимнюю пору, платьице с воздушными крылышками за плечами, впорхнуло к ней.

– Не бойся меня, милая девочка, – прозвенел серебряный голосок крылатого существа, – я видела твое горе и пришла помочь тебе, пойдем за мной…»

– Пойдем за мной! – повторил мою фразу, оборвав дальнейший ход сказки, чей-то насмешливый голос, заставив меня и мою слушательницу подпрыгнуть от неожиданности на скамье.

Перед нами стояли три самые удалые и шаловливые девочки класса: Грибова, Строева и Аннибал. Все три с насмешливым вызовом смотрели мне прямо в лицо. Аннибал, сверкая своими ослепительными зубами, потянула за руку Альку и обратилась к ней вкрадчивым голосом:

– Пойдем, Кукла, пойдем. Тебе здесь не место. Охота слушать глупые сказки! Все это вздор и вранье, душка. И ничего подобного не бывает на свете. Давай лучше устроим игру в гуси-лебеди, позовем еще нескольких «седьмушек», а? Что ты на это скажешь, Кукла?

Но Кукла только отрицательно покачала милой головкой. Ее лиловые глазки были полны ожидания, сказка, очевидно, захватила ее.

– Нет, нет, оставь меня, тетя Аннибал, – отмахнулась она от Африканки досадливым жестом избалованного ребенка, которому все сходит с рук, – оставь! Я не хочу играть… Пусть тетечка-графинечка доскажет мне сначала, что стало с княжной Зозо и куда повела ее маленькая Фея.

– Княжна Зозо! Маленькая Фея! – грубо расхохоталась Аннибал. – Ну уж это дудки, моя милая, я не позволю засорять тебе голову всякой чепухой! Пойдем-ка лучше ко мне, я тебе покажу в классе мышонка, который бегает совсем как настоящий, хочешь?

– Нет! Я хочу сказку! – упрямо оборвала ее Алька и еще крепче и нежнее прижалась ко мне.

– Душка, ты маленькая дурочка, не понимаешь, что для тебя лучше, – вмешалась Наташа Строева. – Пойдем-ка лучше мы с тобой сыграем в ведьму, хочешь?

– В ведьму? Ах! – на одну минуту колебание отразилось на милом личике Альки.

Игра в ведьму! О, это было так забавно! А тетя Огонек, как называла девочка рыженькую Наташу, к тому же так искусно умела изображать Бабу-ягу, костяную ногу, прыгая на одной ножке и гоняясь за малышкой и за другими по большой зале, разметав по плечам свои огненные кудри. Определенно это было большое искушение для бедной маленькой Куклы! Но она колебалась недолго…

– Сказку! Я хочу сказку! – тоном избалованного дитяти снова затянула Алька.

– А ты погляди-ка, что у меня есть! – и Грибова тихонько опустила руку в карман и вытащила оттуда что-то пушистое, желтенькое и мягкое, как клубок.

– Ах! Морская свинка! – не своим голосом, дрогнувшим от радости и восторга, воскликнула Алька. – Живая свинка здесь, в институте! Ах, откуда ты ее взяла, тетечка Грибок?

И уже всем ее вниманием завладела морская свинка, действительно точно чудом появившаяся в чопорных институтских стенах. Свинка, положим, была не живая, но подделка была так хороша, что не оставляла желать ничего лучшего. Очевидно, юные искусительницы приложили много труда, изобретая то, чем можно было бы отнять у меня Альку, привязанность которой к негодной «отступнице» долго не давала им покоя.

Действительно, Кукла точно обезумела от восторга… Визжала от радости, прыгала и скакала, забавляясь прелестной игрушкой. А мои враги, пользуясь этим, отводили ее от меня все дальше и дальше… Вот живая, сверкающая весельем Строева одним движением руки распустила свои рыжие кудри и, замотав свирепо головой и рыча, как зверь, помчалась по зале. В ту же минуту Аннибал с хохотом подхватила Альку на свои сильные руки и вместе с ней бросилась по гладкому паркету в противоположную сторону от воображаемой ведьмы. Рыженькая Наташа погналась за ними, и игра закипела с головокружительной быстротой.

Мне стало грустно. Я наклонила голову и стала смотреть в сад через огромное окно с широким выступом подоконника. Там за обледенелым стеклом плясала и кружилась вьюга, пела метель, безумствовал ветер… А в душе плясала вьюга тоски, бессильное горе, точно беспросветным туманом застилавшее сердце…

«Отняли у меня Альку, отняли последнее мое утешение! Отняли Куклу мою!» – печальный рой мыслей промелькнул у меня в голове.

– Что изволите кручиниться, сиятельная графиня?! – раздался насмешливый голос за моей спиной.

Я живо обернулась. Знакомое, недоброе, бледное и болезненное личико… Злая усмешка и голубые, невинные, как два северных лесных цветка, глаза. Опять Незабудка!

Не знаю, но почему-то во мне вдруг бешенство проснулось. Терпение мое разом закончилось. Переполненная раздражением чаша плеснула через край…

– Что вам надо от меня, наконец? – крикнула я сердито, почти злобно. – Не мучайте меня, оставьте! Мало вам того, что вы на каждом шагу доставляете мне неприятности, вы еще отняли у меня этого милого ребенка, который своим детским лепетом так утешал меня! Не понимаю, кому могла прийти в голову такая жестокая мысль!

Незабудка выслушала меня, потом насмешливо прищурилась, усмехнулась своими тонкими губами и медленно проговорила, отчеканивая каждое слово.

– Мне пришла эта мысль, сиятельная графиня. Я решила прервать вашу дружбу с девочкой. И не только с ней, с Муриной тоже… У отступницы не может и не должно быть друзей. Вы не сто́ите их дружбы, ваша светлость, вы портите их. Ваш бесчестный поступок никогда не забудется, и мы все, всем классом, слышите ли, всем классом ненавидим вас и не дадим вам портить Куклу и Мурку!

– Бесчестный поступок? Какой? Что? Как вы смеете! Я еще ничего бесчестного не сделала в жизни! – вырвалось из моих уст вымученным криком.

Но Незабудка только резко расхохоталась в ответ на мою фразу и, отвесив мне насмешливый реверанс, поспешила присоединиться к играющим. А я с сильно бьющимся сердцем осталась стоять как истукан, машинально повторяя вслух одну и ту же фразу:

– Бесчестный поступок! Я? О, никогда-никогда я не совершала бесчестного поступка. Никогда! Никогда в жизни! Нет! Нет! Нет!

Глава XV. Тайна. – Письмо. – Мой замысел

– Вот, душка, я слышу, будто кто-то скребется, точно кошка в дверь… Гляжу – стоит что-то белое прямо напротив моей постели и на окошко залезть хочет. Хватается руками, царапает ногтями и ничего поделать не может! Я хочу крикнуть – и не могу! Хочу позвать на помощь – язык немеет. Лежу холодная, как лед, а волосы дыбом поднимаются…

– Ну уж и дыбом, врешь ты все!

– Правда, чистая правда, душка, ей-Богу! – и Маша Петрова, большеглазая девочка всегда с несколько удивленным, а теперь испуганным лицом, захлебываясь от увлечения, продолжала свое повествование.

Сидевшие за столом воспитанницы придвинулись поближе со своих мест к рассказчице и вперили в нее загоревшиеся любопытством глаза. Одна только Фея продолжала спокойно сидеть на месте с легкой улыбкой на красивом лице.

– Маша! Петрушенька! Да неужели же это было, или ты, уж сознайся, душка, соврала немножко? – делая лукавую рожицу, произнесла рыженькая Наташа Строева.

– Ну вот! Ну вот! Вы всегда так, Строева! – обиделась и разгорячилась рассказчица. – Выслушаешь все, а потом говоришь: «Врешь!» Ей-Богу же, я не вру, девочки! Клянусь Богом! – слезливым голосом присовокупила Петрова.

– И ты скажешь, что это было привидение, что ли? – громко, на всю комнату прозвучал недоверчиво голос Незабудки.

– Ах, почем я знаю, что это было, душки! – уже с полным отчаянием проговорила Маша. – Я видела только, как «она» стояла спиной ко мне и пыталась вскарабкаться на окно. А что было потом, я не знаю. Я залезла головой под подушку, накрылась одеялом и лежала тихо-тихо, не двигаясь и не дыша, до тех пор, пока не уснула. И уж не помню, что было после.

– Храбрая девица! Нечего сказать! – засмеялась во все горло Аннибал.

– Ну да, а ты бы не струсила, нет, если бы «ее» вдруг увидела? – снова задетая за живое, захорохорилась Петрова.

– Конечно, нет! Я вступила бы с ней в борьбу, как Самсон со львом! – продолжала смеяться Аннибал, сверкая зубами и глазами.

– Душка, ты дура, ей-Богу! С привидением нельзя драться, оно бестелесно! – авторитетно проговорила Грибова, с аппетитом принимаясь за чай с булкой.

– А я уверена, девочки, что это было не привидение, а мадам Роже или Лидия Павловна, делавшие ночной обход.

– Ну уж это совсем глупо с твоей стороны, Гриб. Зачем нашей командирше или Лидии Прекрасной лезть на окошко, да еще ночью? Что они, акробатки, что ли?

– И совсем не акробатки. Не острите, Петрова, – обиделась Грибова. – Может, просто кто-то штору спускал. Вот и все.

– Ну уж и глупая же ты, Лялька! Штора и ночное виде́ние, что может быть общего? – засуетилась рыженькая Наташа и, сделав минутную паузу, подхватила с жаром. – Нет, девочки, я предлагаю узнать, что это было. Тем более что и Аннибал как-то ночью видела белую фигуру, скользившую по коридору. Ведь ты видела ее, Африканка, не правда ли, да?

– Как Бог свят, видела, душка! – ответила, как отрубила, Аннибал, мгновенно делаясь серьезной.

– Ну вот видите! Видите! – еще более заволновалась торжествующая Наташа. – Значит, двое видели: и Африканка и Петрушок. Стало быть, и мы все должны увидеть. Предлагаю караулить всю сегодняшнюю ночь привидение! – неожиданно предложила она.

– Отлично! Превосходно! Прекрасно! Будем караулить всю ночь! – подхватили возбужденные голоса.

Одна только Фея, оставаясь по-прежнему спокойной, серьезно проговорила:

– Не дело это, девочки. Узнают синявки[54]54
  Синя́вки – так институтки называли классных дам, носивших синие форменные платья.


[Закрыть] – не поблагодарят. Станете шуметь и шалить – весь институт перебудите. И готов скандал.

– Ну уж это оставьте, Диночка-душка! Я берусь обеспечить порядок! – неожиданно объявила Аннибал, подскакивая на одном месте, как резиновый мячик.

– Ты? Ха-ха-ха-ха!

– Да, я! Вы думаете, что я не умею быть серьезной? – с обидой произнесла Африканка, делая такую потешную физиономию, что все покатились со смеху.

– Итак, девочки, решено! Не спать всю ночь и караулить: что за привидение повадилось гулять по ночам по нашему дортуару и коридору, – предложила Незабудка, до сих пор все время молчавшая.

– Решено, решено. Не спать и караулить! – подхватили девочки хором.

Едва лишь успели стихнуть их голоса, как зазвенел звонок, призывающий к молитве, и все, как один, поднялись со своих мест. После ужина все выстроились по обыкновению в пары и пошли в дортуар. Здесь девочки, наспех раздевшись, причесавшись и умывшись на ночь, разбились на группы и разместились по кроватям, собираясь как следует обсудить интересовавший их вопрос.

Я же и Мурка улеглись в наши постели, поставили в проход между кроватями стул, положили на него подушку и, опираясь на нее локтями, стали беседовать шепотом обо всем пережитом за сегодняшний день.

Говорили и о Кукле, и ее «измене». Валентина, обычно кроткая и спокойная, теперь сердилась и негодовала:

– Гадкая Алька, дрянная! – хорохорилась она. – На кого тебя променяла! На хитрую Звереву, на дрянную Аннибал! Нечего сказать, хорош выбор! Непременно скажу завтра маме на приеме, чтобы она вразумила девочку. Не может понять, кто ей искренний друг и кто ее ласкает из мести и зависти к тебе. Дурочка она!

– Она еще маленькая, Мурка! – попробовала заступиться за девочку я. – Подумай только: ей восемь лет. Что она может еще понять и усвоить?

– Нет-нет, не оправдывай мою сестру, Лиза! Она глупая, ветреная девочка, и ее следует хорошенько пожурить.

Мурка еще долго распространялась бы на эту тему, если бы перед нами неожиданно не предстала высокая фигура Лидии Павловны, успевшей сменить свое синее форменное платье на широкий домашний пеньюар.

– Милая Гродская, вы получили письмо от вашей бабушки и большую сумму денег! – проговорила она, протягивая мне конверт.

Я смущенно протянула руку за письмом, вскрыла его и тотчас же принялась читать:

«Милая Ло, – писала бабушка по-французски, – через месяц наступают Рождественские праздники, и я хочу, чтобы вы их провели как можно более приятно. Поэтому посылаю вам деньги на имя вашей уважаемой наставницы. Распоряжайтесь ими по вашему усмотрению. Я знаю, что вы вполне благоразумная молодая особа и не будете тратить такой большой суммы по пустякам. Спешу также разрешить вам провести эти рождественские каникулы у кого-либо из подруг, если, разумеется, они вашего круга и пригласят вас к себе. Надеюсь, что ваш выбор будет достоин моей благоразумной внучки. Что же касается нас с Зи, то мы устроились прекрасно. Ницца в эту пору великолепна!»

Дальше шли подробнейшие описания южной природы и времяпрепровождения самой бабушки и ее компаньонки.

Буквы, строки, знаки препинания – все это завертелось в моих глазах. Если бы только знала графиня, как больно ранит меня ее фраза о том, что я могу по собственному выбору провести Рождество у кого-либо из подруг…

Подруг! Да разве они у меня есть, подруги? Одна только Мура, этот искренний и добрый товарищ, еще может считаться пока что моим другом, но и сама Мура, и Кукла не едут на Рождественские праздники, так как этого не позволяют скромные средства их матери. У девочек даже нет теплого платья, чтобы выйти на улицу. Стало быть, Мура не может дать мне того, чем не пользуется сама. Значит, я обречена на тоскливое двухнедельное праздничное сидение в сырых институтских стенах! Правда, Мурка и Кукла будут со мной, но Кукла уже не принадлежит мне, Аннибал с Незабудкой успели так пленить девочку своими вновь выдуманными шалостями и играми, что Алька точно очарованная ходит за ними по пятам…

И, обдумывая все это, я так живо в эту минуту представила себе моих врагов и Альку, что сердце вновь больно защемило от зависти… Еще бы! Ведь Кукла так могла развлечь, утешить и приласкать меня, так отвлекала меня от грустных мыслей!..

Нехорошее, злое чувство зашевелилось во мне. А что если… Что если попробовать отнять у них Куклу, заставить их злиться бессильной злобой, доставить им такие же неприятные минуты, какие они доставляли мне… Я могу, сумею сделать это. Бабушка прислала мне такую большую сумму на праздник, что я могу буквально задарить Альку подарками, игрушками, сладостями. Могу даже нарядить девочку как куколку и предоставить ей возможность, наконец, уехать на Рождество. Посмотрим тогда, что запоют мои враги и останется ли с ними моя Алька! Ведь Кукла – лакомка и баловница, и все нарядное, изящное и новое тянет ее, как бабочку на огонек! Прекрасно, я так и сделаю, я накуплю ей нарядов, ей и Муре, кроме того, уговорю Валю принять от меня деньги, чтобы они обе могли поехать на Рождество. Завтра же попрошу Лидию Павловну съездить и купить самые хорошенькие платья, шубки и капоры[55]55
  Ка́пор – женский головной убор с лентами, завязывающимися под подбородком.


[Закрыть] для обеих сестер!

Чем-то злорадно торжествующим и нехорошим повеяло в мою душу. Я хотела делать добро не ради добра, а ради мести моим врагам, преследовавшим меня и отнявшим у меня все самое дорогое. Это было дурно, я чувствовала и вполне это осознавала, но остановить свое желание уже была не в силах. Долго переносимая втайне обида переполнила теперь, казалось, чашу моих страданий, и я озлобилась, едва ли не впервые за всю мою юную жизнь.

Око за око, зуб за зуб! Пусть это не по-христиански; но что делать! Я слишком страдала до сих пор. Бог мне простит это невинное маленькое мщение, которое к тому же никому не принесет вреда.

И я легла в эту ночь удовлетворенная и радостная, но с сильно бьющимся сердцем и с целой массой новых планов в голове.

А кругом, несмотря на позднюю пору ночи, кипела жизнь. Сегодня никто не хотел спать. Все решили караулить страшное привидение, выяснить во что бы то ни стало, откуда берется белый призрак, разгуливающий по ночам. Чтобы сократить время ожидания, девочки собрались группами на постелях.

Аннибал, завернутая в простыню, с чем-то вроде чалмы из полотенца на голове, стояла во весь рост на своей кровати и пела себе что-то под нос, изображая нечто среднее между факиром[56]56
  Факи́р – фокусник.


[Закрыть] и индийским жрецом.

Незабудка, с фосфорически горящими в темноте глазами, артистически мяукала, подражая кошке. Грибова сбивала гоголь-моголь из сахара и яиц, за которыми с вечера посылала коридорную Дашу. Рыженькая Наташа, распустив волосы по плечам, задавала целое эквилибристское[57]57
  Эквилибри́стика – жанр циркового искусства, основанный на умении сохранять равновесие.


[Закрыть] представление, стоя на ночном столике в одной рубашке. Она то изо бражала балерину, кружась на своем оригинальном пьедестале, становясь на носки, то, повязав голову платочком, копировала чухонку[58]58
  Чухонка – эстонка.


[Закрыть], пришедшую продавать сливки и творог.

Каждая, словом, проводила время по своему вкусу. Мурка лежала на своей кровати, вперив куда-то в темноту свои лучистые глаза.

– Мурушка, знаешь, милая, что я придумала, – будучи уже не в состоянии скрыть своих планов, проговорила я, поворачиваясь лицом к девочке. – Ты на Рождество поедешь домой, и Алька тоже… Я вам устрою это… Ведь ты не обидишься на меня, Валя, дорогая моя?

И, перепрыгнув на кровать моей соседки, я рассказала ей все, что пришло мне в голову в эту ночь, разумеется, умолчав о том, что толкнуло меня на все эти мысли.

Мурка выслушала серьезно, как только она одна, пожалуй, и умела слушать, и долго молчала, неподвижно лежа на своем жестком матрасе. Потом вскинула на меня свои лучистые глаза, и я увидела, что в них стояли слезы.

– О, как ты добра, Лиза! Милая! – прошептала она… – Я не заслужила этого… Такой огромный, такой дорогой подарок. Не знаю даже, позволит ли мне мама принять его… Впрочем, Лиза, душка моя, если ты это делаешь из доброго чувства, желая доставить мне радость, то мама позволит принять твой подарок; я знаю, знаю. Я уговорю ее принять. Она так любит нас и не лишит радости ни меня, ни Альку. Но только я с одним условием соглашусь на него, Лиза, – с жаром подхватила она, – с одним условием: чтобы и ты поехала с нами и провела праздники у нас. Слышишь, Лиза? В наших двух комнатках скромно и бедно, но ты должна быть там с нами! Тогда я приму твой подарок, дорогая моя!

Я даже смутилась от так неожиданно обрушившегося на меня счастья. Оно было так прекрасно и велико. Радость захватила меня, закружила и понесла в своем вихре.

– Мурка, – проговорила я тихо, – голубушка… Да ведь я же стесню вас… Ты сама говоришь, прости… Но… Но ты же сама сказала, что семья твоя живет бедно и часто отказывается от всего, даже от самого необходимого… А тут, тут вдруг я, лишняя… чужая… Ты понимаешь?

– Молчи! Молчи! – воскликнула Валя и обвила мою шею своими худенькими ручонками. – Один человек ничего не значит в семье, где кормится девять! Там и десятая наверняка будет сыта. Ты мне столько сделала Лиза, столько радости принесла своим подарком, которого я не могу не принять, зная, что даришь мне его от доброго сердца и единственно из желания порадовать меня и сестру! Ведь правда, душка? Только из-за этого, Лиза? Да?

– Правда! – прошептала я дрогнувшим голосом, впервые в своей жизни произнося ложь, и все мое лицо залило краской стыда.

О, если б только знала Валя, чем руководствовалась я, доставляя удовольствие ей и ее маленькой сестренке! О, она бы не приняла его тогда, моя чистая, честная, строго корректная Валя, она не приняла бы такого подарка, который делался ей из побуждения насолить другим.

Я уснула в эту ночь со смутным чувством чего-то недоброго, темного на душе. Впервые сказанная мной ложь, казалось, жгла мне губы. А Валя, стоя в одной рубашонке, босая на голом полу, еще долго молилась Тому, кого так свято чтила ее чистая, прекрасная душа.