Текст книги "Некрасивая"

Глава XX. Я – героиня

Мой обморок перешел в сон, и этот сон был сладок и приятен. Я грезила странными видениями, казавшимися продолжением недавних событий. Я видела себя летающей над бездной, с сильными крыльями за спиной, в каком-то розовом облаке, и кто-то певуче, как музыка, шептал надо мной:

– О, как хороша ты теперь, Ло! Как чиста твоя душа, давшая тебе возможность подняться так высоко! Прости же, прости, милая, великодушная Ло, за нанесенные тебе так несправедливо обиды и муки…

– Прости! Прости! – глухо вторили где-то другие голоса.

В ту же минуту что-то ударило мне в глаза ослепительным светом и… я проснулась.

Я лежала на моей постели в нашем дортуаре, на ночном столике горела свеча, а на коленях у моих ног, обхватив их крепко руками, кто-то бился, исступленно рыдая и произнося безостановочно одно только слово:

– Прости! Прости!

Я успела увидеть только курчавый затылок и протянула руку:

– Римма? Аннибал? О чем ты, милая?

В тот же миг курчавая голова приподнялась, и ко мне повернулось опухшее от слез лицо.

– Она не умерла! Она пришла в себя, она выздоровеет! Да, она выздоровеет теперь! Ах, Лиза! Лиза!

И прежде чем я успела прийти в себя, Африканка с ей одной присущей стремительностью бросилась ко мне, обхватила мою голову, тесно прижала ее к своей взволнованной груди и заговорила, трепетно и бурно выкрикивая слова сквозь рыдания, разрывавшие ей горло…

– Гродская! Лиза! Ло! Родная! Светлая ты наша! Прости ты меня! Прибей! Искусай! Исцарапай, мне легче будет. Но прости! О, ты великодушная! Ты лучше всех нас! Даже Феечки лучше! Даже моей Дины! Я обожаю тебя! Я боготворю тебя! Я преклоняюсь перед тобой! С той минуты ты мне сердце вывернула, все сердце наизнанку, когда… Когда за нас с Незабудкой наказание приняла, не выдала ни одним словом, а сегодня… ночью… Звереву спасла от смерти… Сама жизнью рискуя… Феечка все видела… Она не спала… Она, как Незабудка из дортуара выходила, проснулась… И когда ты вышла за ней, она за тобой следом пошла… Подоспели тогда, когда вы уже обе над провалом висели… Она умница – Дина… Сразу поняла, в чем дело… Что Незабудка – лунатик… И оповестила Лидию Павловну и нас… Мы все на лестницу высыпали… Лидия Павловна строго запретила произносить хоть одно слово вслух, и сама – к вам… Подхватила тебя, когда ты уже срывалась, спасая Ольгу. Лиза! Гродская! Графинечка ты моя непонятая, золотая! Прости ты меня за все, Лизочка! Я собачкой твоей буду, рабой, Фею для тебя разлюблю, если хочешь! Как Бог свят! Милая ты моя!

Град исступленных поцелуев сыпался на мое лицо, голову, руки, и горячие искренние слезы юной дикарочки стали обливать мои щеки, губы, лоб и глаза… А вокруг стояли девочки, и при свете горящей свечи, поставленной чьей-то услужливой рукой на мой ночной столик, я видела их всех, растроганных и взволнованных, с глазами, полными слез, восхищения и глубокой нежности. Десятки рук тянулись мне навстречу, десятки губ искали моих поцелуев. И снова, как и из уст все еще рыдающей Аннибал, я услышала тихие, робкие слова любви… признательности… дружбы.

– Мы не понимали тебя… не ценили, – за всех своих подруг наконец нашла в себе силы проговорить рыженькая Наташа и потянулась ко мне…

Прощу ли я? О милые мои, милые, родные! Мое сердце давно было раскрыто для вас. Все забыто, все прощено… И дурнушка Ло чувствует себя такой счастливой, такой ужасно счастливой!

Кто это плачет там в темном уголке? Это Мурка… Она так дрожала, бедняжка, так боялась за жизнь своей Лизы, и теперь напряжение вылилось в слезах!

Но почему же среди сияющих и растроганных лиц я не вижу ни Феи, ни Незабудки… Или одна все еще не хочет меня знать, а другая лежит беспомощная, потрясенная, испуганная, больная?

– Где Фея? Где Незабудка? – со страхом спрашиваю я у окружающих меня девочек.

– Не бойся, милая, душка ты наша! Они здесь!

И Ляля Грибова закрепляет свою фразу крепким поцелуем. Вмиг вся толпа девочек расступается передо мной и пропускает вперед две тонкие фигурки, которые стремительно бросаются ко мне.

– Вы героиня, Лиза! Позвольте мне поцеловать вас! – слышу я красиво вибрирующий всеми своими металлическими нотками голос.

Серые, обычно холодные глаза теперь мягко сияют мне, как вряд ли кому из чужих сияли они когда-либо в жизни. Я протягиваю руку… Мои губы не в силах произнести ни слова… Мое сердце слишком полно… Я пожимаю изящные хрупкие пальцы Феи, я принимаю ее ласковый поцелуй.

– Я уважаю вас за силу вашей души, графиня Лиза! – звучит снова металлический голосок, и от слов красавицы Дины веет искренностью.

– Лиза! Лизочка! Дорогая! Любимая! А меня… А меня пожелаешь ли ты простить и поцеловать? – слышу я дрожащий голос и с каким-то мне самой непонятным чувством нежности и любви широко раскрываю объятия.

Один миг – и бледное, худое личико, подернутое усталостью, с огромными глазами, оттененными синевой, обычно насмешливыми, а теперь полными такого глубокого и горячего чувства, скрывается у меня на груди.

Целую минуту мы обе, я и Незабудка, крепко сжимаем друг друга в объятиях. Ведь обе мы избежали смертельной опасности в эту ночь… Ведь обе были на волосок от смерти… Оля судорожно всхлипывает на моей груди… Потом быстро откидывает голову назад… Забрасывает мне на плечи свои худенькие руки и говорит прерывистым шепотом:

– Я все знаю… Аннибал мне все рассказала. Если бы не ты… Отец с матерью никогда бы не увидели больше их Олю… О, как ты отплатила мне за принесенное тебе зло, моя добрая, моя чудная, моя смелая Лиза! Ах, если бы я могла, если бы умела благодарить!..

И она еще долго целовала меня, пока неожиданно появившаяся Лидия Павловна не приказала всем разойтись из дортуара, чтобы дать мне покой. Последнее обстоятельство крайне поразило меня. Я думала, что все еще длится ночь, ночь моего ужаса и борьбы за жизнь. Но оказалось, что уже утро и девочки вернулись сюда после молитвы – ждать моего пробуждения.

– Дитя мое, если вы чувствуете себя хоть сколько-нибудь дурно, скажите, и я отведу вас в лазарет! – услышала я тревожный голос классной дамы и, взглянув на нее, увидела заботливо устремленный на меня взгляд.

И тут только я вспомнила, чьи сильные руки подхватили меня в страшную минуту опасности, кто вырвал меня и Незабудку из когтей смерти. И не отдавая себе отчета, принято ли так поступать, я, исполненная неизъяснимого чувства признательности, схватила руку Лидии Павловны и благоговейно, как святыню, поднесла ее к своим горячим губам.

Глава XXI. Мой выбор

Моему сладкому сну было суждено продолжаться еще долго. Происшествие со мной и Незабудкой очень быстро облетело весь институт. Меня звали к начальнице, благодарили… Старшие и «свои» смотрели на меня восхищенными глазами и всячески старались сделать что-нибудь приятное для меня. Младшие толпой бегали за мной наперегонки и обожали меня так, как никого еще не обожали до сих пор…

Наконец, в один из четверговых приемов меня позвали в лазарет, куда на время излечения была помещена Незабудка. Когда я вошла в приемную комнату нашей институтской больницы, навстречу мне поднялся высокий статский[63]63
  Ста́тский – человек, занятый на гражданской, то есть не военной, службе.


[Закрыть] и небольшого роста худенькая дама, как две капли воды похожая на Незабудку, которая в своем белом больничном халатике встретила меня еще на пороге и, схватив за руку, потащила к своим.

– Папа, мама! Вот она, моя спасительница! Вот спасительница вашей Оли! – и, прыгнув мне на шею, она буквально душила меня поцелуями, плача и смеясь.

Глубокие прочувствованные слова отца, нежный поцелуй матери, в котором ощущалось чувство долго сдерживаемой признательности, сладко отозвались в душе неизбалованной лаской Ло! Наконец маленькая ручка госпожи Зверевой перекрестила меня, а ее губы еще раз прошептали на прощание:

– Благослови тебя Бог, милая девочка, за нашу Олю!

Здесь я не выдержала и расплакалась.

Уже вдогонку мне летели поспешные предложения и просьбы приехать к ним, провести с ними праздник одной родной и тесно сплоченной семьей.

Я не помню, как выскочила из лазарета, как пролетела всю длинную лестницу, весь «райский путь», выражаясь институтским слогом, и очутилась в классе.

Очевидно, мне было суждено оставаться счастливой весь этот день до конца…

Едва я переступила порог знакомой светлой комнаты, как царившие там волнение и суматоха сразу бросились мне в глаза. Девочки теснились вокруг кафедры, на которой торжественно восседала Аннибал и, неистово колотя по столу руками, кричала:

– А я говорю вам, что она скорее всего согласится поехать ко мне! У нас в «Затишье» чу́дно… Горы ледяные, каток, охота, стрельба в цель… Тройки с бубенцами… Словом, как Бог свят, все, чего душа попросит!

– Нет, нет, лучше ко мне! Она повеселится у нас на Святках! Мама устроит костюмированный бал… – звонким голосом выкрикивала рыженькая Наташа.

– А мы елку для бедных устроим! Ей это больше всего придется по душе! – старалась перекричать Ляля Грибова.

– Да вот и она! Пусть сама решает! – зазвенел металлический голосок Феи, и все головы повернулись к порогу комнаты, у которого я стояла, прислонясь к дверям.

– Вот, Лиза, – подходя ко мне своей легкой, воздушной походкой, произнесла Дина, – решайте сами, у кого из нас вы желали бы провести Рождество. Нечего и говорить, что все мы жаждем иметь вас своей дорогой гостьей и только от вас самих зависит, к кому вы отправитесь… Выбирайте же, Лиза!

Я была смущена таким неожиданным оборотом дела. Чем я заслужила такую дружбу, такое внимание к себе?.. Я хотела говорить, но от охватившего мою душу волнения слова не слушались меня… А Аннибал уже стоит надо мной и кричит мне в самое ухо:

– Ко мне! Ко мне поедешь на Святки, непременно! У меня елка до потолка и тройки, стрельба и горы…

– А у нас костюмированный бал! – прерывает ее Наташа.

– А у нас праздник для бедных!..

– А у нас любительский спектакль. Поезжай к нам, Лиза! Непременно к нам!

Я, смущенная и красная, окидываю глазами все эти приветливо обращенные ко мне лица. О, сколько заманчивых, сладких удовольствий, которых ты еще не встречала в жизни, бедная Ло, сулят они тебе!.. Но вот глаза мои снова перебегают с одного лица на другое, отыскивая кого-то. Где же она?

Передо мной мелькает унылое, грустное личико… Печальные глаза теперь лучатся так тускло и скорбно.

«Ах, как жаль, что я не могу предложить тебе всех этих заманчивых удовольствий. Я ведь лишена всего этого!» – казалось, говорят эти лиловато-синие глаза.

Точно что-то мягкое и нежное, как теплая, благо ухающая роса, разливается по моему сердцу. Я бросаюсь навстречу этим глазам, хватаю худенькие, бледные руки и говорю трепетным голосом, исполненная нежности и любви:

– Мурка, милая, дорогая Мурка, с тобой… У тебя… В твоих скромных двух комнатках… Весь праздник я проведу у тебя. Слышишь, Мурка? И надеюсь, подруги не осудят меня за это… – добавляю я тихо, обводя смущенным взором весь класс.

Нет, они поняли и не осудили… А лиловато-синие глаза заискрились и засияли снова ласковым, лучистым светом, словно весеннее небо в солнечный день.

* * *

Снег… Ветер… Морозец… Морозец на диво… Настоящий крещенский денек… Через два дня Сочельник. Марья Дмитриевна Мурина, Валя, Кукла и я едем в небольших санях, все четверо сжавшись в тесную группу. На Вале и Кукле новенькие салопы, капоры и платья, только вчера привезенные Лидией Павловной из Гостиного двора.

Марья Дмитриевна долго не желала принимать мои подарки, и только настойчивые просьбы Мурки и мои, да неистовый рев Куклы решили дело в нашу пользу. Бедная труженица, истерзанная непосильной работой и борьбой с бедностью, поддалась, наконец, на наши горячие мольбы и приняла от меня эти вещи.

– Отработаю – отдам, – говорила она растроганным голосом, и слезы застилали ее глаза, такие же лиловато-синие, как у обеих ее девочек.

Снег… Ветер… Морозец! Холодно и славно…

Щиплет нос и щеки, уши и лоб… Мы едем и смеемся… И сами не знаем отчего… У Куклы ее нос-пуговка покраснел как вишня… Кукла пищит:

– Уж скорее бы доехать, что ли…

Пищит и смеется. И Мурка смеется, беспричинно весело, по-детски… И смеется, и щурится, и сияет от удовольствия своими лучистыми глазами…

Как хорошо! Боже мой, как хорошо! Дурнушка Ло забывает все былое горе, все свои печали и невзгоды… Впереди все так радостно и легко… Счастливые тихие праздники в тесной и дружной семье рядом с любимыми друзьями, а потом возвращение – не в чужие холодные стены, не в чужую неприязненную среду, а к милым подругам, любящим и нежным, успевшим понять бедную одинокую Ло…

Милый папа! Видишь ли ты это?..