Текст книги "Не будь жестоким, ласковый апрель"

На другой день эта газета с объявлением, как магнитом, притягивала к себе. Ирина в который раз читала театральную афишу, хотя уже помнила ее наизусть. Желание поехать в театр, не откладывая, прямо сегодня, было выше ее сил. На машине уехал на службу Николай. Ирину не могло остановить то, что спектакль заканчивается поздно и она не сможет добраться до поселка. Даже если не будет мест в гостинице, она готова была провести ночь на вокзале. Она оставила на кухонном столе газету, наскоро написав на полях: «Я уехала в театр».

Ирина совсем не подумала, что в кассе может не быть билетов. И только когда вышла из автобуса на вокзале, вдруг испугалась, что может не попасть на спектакль. Но страхи оказались напрасными, в городе жили не одни театралы, тем более не было наплыва на провинциальную постановку. В зале даже оставались свободные места. Спектакль унес Ирину совсем в другое место и время. Знакомые актеры вернули ее в родной дом, заставили забыть все сомнения. Она была одна, но куда-то ушло одиночество.

С гостиницей тоже повезло: там были свободные места. Но усидеть в душном номере в этот солнечный июньский вечер Ирина не могла. Страшно захотелось искупаться. Она положила в пакет гостиничное полотенце и пошла гулять. Она шла не спеша по центральной улице. Заходить в духоту троллейбуса не хотелось, хотя до набережной было далеко. Но торопиться ей было некуда. Вечером жара немного спала, и на улицы высыпала молодежь. Когда Ирина спустилась к реке, солнце уже садилось. Вот-вот, и оно уйдет за ту линию, где соединяются река и небо. Народу на берегу осталось уже совсем мало. Ирина сняла босоножки и пошла по кромке воды подальше от пляжа. Обернулась – никого не было видно. Она разделась донага и медленно зашла в воду. Амур еще не прогрелся и встретил ее прохладной водой. Она долго плавала, потом легла на спину и закрыла глаза: она была дома, в своей родной реке – такой же холодной и бодрящей.

Отросшие до плеч волосы высохли, пока Ирина поднималась по широкой лестнице на крутой берег Амура – медленно, ступенька за ступенькой: раз, два, тридцать, шестьдесят восемь… Она добралась до гостиницы далеко за полночь. Казалось, вовсе не устала, но, как только голова коснулась подушки, она уснула блаженным сном. Утром встала легкая, свежая и вдруг поняла, что вчера за целый вечер ни разу не вспомнила о муже. Но угрызений совести вовсе не было. Не было мыслей о том, волнуется ли он, спал ли ночью, разыскивал ли ее, как встретит ее сегодня. Ей было все равно.

Когда Николай прочел торопливую записку жены на полях газеты, его взяла досада. Конечно, она скучает, а он ни разу не догадался съездить на какой-нибудь концерт или в театр. Даже отец, как бы ни был занят, два раза в месяц обязательно выбирался с матерью на «культурные вечера», как он говорил. «На рыбалку с друзьями у меня время находится, а любимую жену развлечь ума не хватает, – костерил себя Николай. – Правильно Иришка меня поддела. И главное – не стала упрашивать. Взяла да и уехала одна».

Он почему-то не волновался: был уверен, что Ирина устроилась в гостинице, погуляет в городе и завтра вернется домой. Он не метался по квартире, куря сигарету за сигаретой, как это могло быть совсем недавно. Он хорошо выспался, только утром немножко грустно было, что рядом нет теплой уютной Иришки, – он так привык, что она всегда рядом.

Вечером Николай поспешил не домой, а в магазин. Как-то в ювелирном отделе универмага Ирина разглядывала золотые украшения, особенно ей приглянулись сережки с изумрудом. Продавец предложила примерить серьги.

– Они слишком дорогие. Все равно мы их не сможем купить.

– А вы все-таки оденьте и полюбуйтесь в зеркало.

Ирина вынула из ушей маленькие золотые ромбики – подарок родителей на восемнадцатилетие. Когда в ушах засияли изумруды, в ее темно-серых глазах мелькнул зеленоватый кошачий блеск. В зеркале Николай увидел совсем другую женщину – таинственную и еще более прекрасную. Он тогда подумал, как же мало ему знаком даже ее внешний облик, не говоря о ее мыслях и чувствах.

Накануне вечером он решил, что непременно должен купить жене в подарок те сережки, даже если потратит на них все деньги. Беспокоило только одно: лишь бы их никто не купил за это время. Изумруды сверкали в витрине все тем же притягательным блеском. Продавец узнала Николая:

– Эти сережки очень идут вашей жене. Я надеюсь, она будет рада подарку.

Николай тоже надеялся, что Ирина обрадуется, и надоедливая тоска покинет ее сердце.

Ирина была дома, как обычно, вкусно пахло ужином.

– Здравствуй, – дежурный поцелуй в щечку. – Проголодался, наверное, как собачонок. Мой руки, у меня уже все готово, – Ирина разговаривала, как будто ничего не произошло, как будто она никуда не уезжала.

– Подожди-ка, – Николай взял жену за руку и увлек в комнату, где было большое зеркало. Он достал из кармана коробочку и открыл ее: – Это тебе.

– За что? Вроде праздников никаких не намечается. И день рождения только в сентябре.

– Я к свадьбе тебе никакого подарка не сделал, а из-за свадьбы и день рождения толком не отметили. И вообще за целый год я ничего тебе не подарил. Просто преступная невнимательность. Посмотри, это те самые сережки, которые тебе понравились. Одень.

И снова, как тогда в магазине, ее темно-серые глаза отразили кошачью зелень. Она улыбнулась, и на щеках появились до боли любимые ямочки.

Ирина, как могла, уговаривала себя набраться терпения, пыталась занять себя то чтением, то вязанием, прогоняла от себя мрачное настроение. Но навязчивая мысль: «Я испортила ему жизнь» – все чаще возвращалась к ней. Пришло письмо от родителей. Мама писала, что сильно скучает, спрашивала, не собирается ли Ирина с Колей приехать. Снова до безумия захотелось домой. Если бы можно было повернуть время вспять, она не была уверена, что сломя голову поехала бы к Николаю. Нет, она не разлюбила его, но не могла принести ему того счастья, о котором мечтала. В мечтах они оба рисовали большую дружную семью. Не получилось и, наверное, никогда не получится. Ему еще не поздно начать все сначала – с другой. Думать об этом было больно. Только маме и сестре она могла выплакаться, у них найти утешение.

Письмо из дому сделало ясными давно бродившие смутные мысли: она решила уехать. Проводив мужа на службу, она достала с антресолей сумку – ту самую, с которой приехала сюда около года назад. Сложила самые необходимые для жаркого лета вещи. Она не была уверена, что вернется, но не тащить же с собой зимнее пальто. Вырвала из тетради лист бумаги. Долго сидела над ним, не зная, что написать. Потом торопливо выплеснула фразы, которые в последнее время не давали ей покоя: «Я испортила тебе жизнь. Мне не надо было приезжать. Я возвращаюсь домой». Ирина вынула из ушей сережки с изумрудами и положила на стол рядом с запиской.

Она поспешила на утренний автобус, чтобы в очередной раз сомнения не остановили ее. Для нее теперь целью стало купить билет на любой поезд, лишь бы только уехать как можно быстрее. Она готова была даже сесть на электричку, чтобы не ждать ни одного часа.

В автобусе Ирине досталось место рядом с пожилой женщиной. Они уже подъезжали к Хабаровску, когда Ирине стало плохо. Ее затошнило, в глазах все поплыло. Соседка увидела, как девушка внезапно побледнела и стала терять сознание. Она затормошила ее, открыла окно и усадила под струю теплого ветра.

– Дыши, дыши глубже. Что же ты, горемычная, в дорогу-то беременная одна собралась? Да еще в такую жарищу, вон с утра духота какая. Может, хоть дождь пройдет, легче станет, – слышала Ирина сквозь туман причитания бабки.

До конечной остановки было недалеко. Бабулька помогла Ирине выйти из автобуса и усадила ее на скамейку на остановке.

– Оклемалась маленько?

Ирина кивнула:

– Бабушка, а почему вы решили, что я беременная?

– Да разве меня обманешь. Сама пятерых родила, да и внуков уже шестеро. Что, в первый раз? – так и не ответила она на вопрос.

Ирина опять кивнула.

– Ну, я пойду. Доберешься одна-то?

– Доберусь.

Ирина не придала значения двухнедельной задержке. Так было уже не раз, и все обычно заканчивалось болезненными месячными. Но именно так, как сегодня, не было никогда. Она прислушалась к своим ощущениям: пока больше не тошнило, и голова не кружилась. Надо было возвращаться домой. Ирина пошла к вокзалу, в помещении которого были автобусные кассы. У входа в длинном ряду сидели женщины и торговали разной огородной снедью. На глаза Ирине попалась банка с солеными огурцами. Среди множества кучек свежих июньских огурчиков эта единственная банка соленых казалась чудом. Ирина не могла оторвать от них глаз. Казалось, если она не съест сейчас этот огурец, она умрет.

– А один вы можете продать? – спросила Ирина.

– Возьми так, милая, – бабка сняла с банки полиэтиленовую крышку. – Беременная чего захочет, то и съесть должна. А соленый огурчик – первое дело.

«Как будто на лбу у меня написано – все знают. Одна я, дурочка неопытная, ничего понять не могла», – думала, откусывая огурец, Ирина.

До автобуса оставалось два часа. Ирина сидела на лавочке на привокзальной площади. Вдруг нестерпимо захотелось есть. Она пошла к киоску, где торговали хлебом, и купила ржаной каравай. Она отщипывала по кусочку и с удовольствием ела кисловатый хлеб. Никогда не был он таким вкусным.

Наконец, духота разразилась ливнем. Мгновенно всех женщин-торговок «смыло» с площади. Полчаса вместе с ними Ирина пережидала дождь на вокзале. Тучи ушли, напоследок ворчливо громыхнули далекие раскаты, и проглянуло солнышко. Дышать стало легче.

Всю обратную дорогу в автобусе Ирина прислушивалась к своему самочувствию. На всякий случай села у распахнутого окна и старалась дышать глубже. Обошлось без приключений. В прихожей поставила сумку и сразу же отправилась к врачу. Ей повезло: прием еще не закончился. Врач выдала тест на беременность. Время ожидания тянулось медленно: Ирина то верила, что все получилось, то отчаивалась. Врач развеяла все сомнения:

– Ну, что, мамочка, поздравляю вас. Теперь будем беречься, выполнять все правила, чтобы ребеночек родился здоровеньким, – и выдала кучу бланков на анализы.

Ирина испытывала необыкновенные чувства: ее в первый раз назвали мамочкой.

На лестнице Ирина встретила своих теперь уже семиклассников – самых активных своих артистов.

– Ирина Павловна, а мы к вам. Скажите, осенью мы будем снова про Спартака спектакль ставить?

– Про Спартака, наверное, уже неинтересно. Думаю, пора нам браться за историю русских князей.

– А вы придете на работу? А то все молодые учительницы рожают детей и уходят в декрет, – продемонстрировали свою осведомленность о взрослой жизни современные дети.

– Мы еще успеем с вами поставить спектакль, – улыбнулась Ирина. – Репетировать начнем сразу же, как только придем в школу в сентябре. Обещаю за лето написать сценарий.

Дома Ирина взяла со стола свою записку, смяла ее и устало опустилась на диван. Не прошло и минуты, щелкнул в прихожей замок – вернулся Николай.

– Там твою мелюзгу у подъезда встретил. К тебе что ли приходили?

– Ребятам понравилось быть артистами, требуют новый спектакль.

– И до осени, конечно, потерпеть не хотят. Даже летом без любимой учительницы не могут, – Николай опустился рядом с женой на диван. – Ну, а чего такая грустная?

Ирина вдруг расплакалась:

– Я домой хочу, я по маме соскучилась.

– А слезы какие большие. Отпрошусь в отпуск пораньше, хотя бы на две недельки слетаем в гости к твоим родителям, и в Москве нас давно ждут.

– Никуда я не смогу поехать, – не могла Ирина унять слезы. – Мне врач не разрешит. Вдруг в дороге что-нибудь с ребенком случится. Вот и буду теперь весь год дома сидеть, а потом с маленьким тоже никуда не поедешь.

Николай долго молчал, вытаращив на жену глаза. Потом догадался, сгреб ее в охапку:

– Глупая моя, радоваться надо.

Он утешал ее, целуя мокрое лицо:

– Все родители: твои и мои – пусть сами к нам приезжают, чтобы ты не скучала.

Она прижалась к нему, выронив на пол скомканную записку. Николай поднял ее и прочитал:

– А я думаю, почему сумка в прихожей стоит. Это моя Иришка сбежать от меня хотела. Пока бы ты поездом ехала, я бы уже на самолете прилетел да на вокзале тебя перехватил. Никуда ты от меня теперь не денешься, ревушка-коровушка моя. Дай, я твои слезки сладкие вытру, – стал он ловить губами сбегавшие по щекам слезы.

– Они не сладкие, а соленые.

– Нет, сладкие, я-то лучше знаю.

Они долго еще сидели так, болтая разные глупости.

Призрачное счастье

Красивые школьные мечты о работе переводчиком растаяли, как сон. Нет, на иняз Виктория поступила и даже с легкостью. Пять курсов уже позади, по-немецки она шпрехает очень даже сносно. И на практике в Германии в числе лучших студентов была. Но вот ничего лучше, чем место учительницы иностранного языка, после пединститута ей не светит. Нельзя сказать, что в большом городе не нужен ни один переводчик, наверняка даже в Москве есть вакансии. Только ведь у столичных папочек свои детки институты заканчивают, а уж специальности, связанные с иностранными языками, наверняка получает каждое второе начальническое чадо. У Виктории тоже отец – большой человек, но в масштабах заштатного районного городишки, каких в России тысячи. Здраво поразмыслив, Виктория решила возвращаться домой. За пять институтских лет общага страсть как надоела. Чем ехать в неизвестную дыру и снова скитаться по общежитиям с казенной мебелью, лучше под мамино-папино крыло, в домашний уют. Придется сеять разумное, доброе, вечное на иностранном языке своим малолетним землякам.

Родители в принципе были рады ее возвращению домой. Особенно Клавдия Васильевна соскучилась по единственной дочери. Последний свободный летний месяц Викуша понежилась. Спала почти до обеда. Не успевала протереть глаза, мама ставила перед ней какую-нибудь вкуснятину. Девушка начала бояться за свою фигуру, тем более что проблема с лишним весом тревожила ее со школьных лет. В конце концов, она категорически отказалась от маминых котлеток и пирожков, переключившись исключительно на фрукты и овощи, благо на исходе лета и то, и другое было в изобилии. Мама и тут проявляла кулинарные чудеса: ее морковные и капустные котлеты были изумительны.

Вот только скучновато было Виктории. Лара, закадычная школьная подруга, еще училась, будущий строитель, вместо каникул она умотала на Дальний Восток со стройотрядом. Еще одна из их школьной троицы, Марина, никуда из города не уезжала. Она окончила училище, несмотря на молодость и небольшой опыт, работала главным бухгалтером в районном доме культуры. Марина была уже замужем, второй год они с мужем притирались друг к другу характерами: то ссорились и разбегались по маминым углам, то мирились. В общем, как поняла Вика, в расписании Маринкиной жизни времени для школьных подруг совсем не осталось.

Наконец, и Викино безделье осталось позади. Собственно, она теперь была не Викуша, как привыкла называть ее мама, а Виктория Николаевна – учитель немецкого языка. Правда, место ей нашлось только в школе на окраине города, но это было не так важно. Главное, на традиционном районном педсовете учителя, у которых она совсем недавно училась, называли ее по имени-отчеству, разговаривали на равных. Председатель райисполкома, он же Викин папа, лично посетил педагогическое собрание и с высокой трибуны поставил задачи на новый учебный год, чего давненько не делал. Учителя пошептались, поняв причину внимания районного руководства к ним. За неделю до начала занятий Виктория привыкла к своей школе, коллеги были очень внимательны к ней, щедро сыпали советы, иногда противоположные. Но Виктория была уверена, что и без посторонних советов сразу сможет расположить к себе детей, в общем, не сомневалась в своем педагогическом таланте. И совершенно напрасно.

На первый урок она вошла с высоко поднятой головой, желая показать уверенность. Высокая прическа и туфли на высоких каблуках сделали ее выше, но не стройнее. Даже черный костюм не скрадывал полную фигуру.

– Тетя лошадь, – громко сказал мальчишка с последней парты.

Виктория покраснела и, не сдержавшись, крикнула:

– Тихо.

Это было ее первой и главной ошибкой. Класс уже невзлюбил новую учительницу. Потом девочка с большими белыми бантами преподнесла Виктории дежурный первосентябрьский букет. Виктория улыбалась, надеясь сгладить перед ребятами первое неприятное впечатление. Но все было напрасно, в классе стояло какое-то жужжание, хотя Виктория говорила действительно увлекательные вещи, пытаясь заинтересовать ребят изучением немецкого языка.

Прозвище «Тетя лошадь» не прижилось, но по имени-отчеству ребята ее не называли. Чаще всего она слышала: «Немка идет». А вот в прозвище, которое прилипло к ней накрепко, Виктория была виновата сама. На перемене из дому позвонила Клавдия Васильевна по какому-то срочному делу. Она по привычке обращалась к дочери: «Викуша». Раздраженная после трудного урока в самом противном седьмом классе, Виктория перебила мать:

– Сколько можно: Викуша, Викуша? Мама, ты звонишь в школу, здесь меня зовут Виктория Николаевна.

Мальчишка, что принес в учительскую карту по истории, уловил этот разговор. И уже через пятнадцать минут, входя в класс на очередной урок, Виктория слышала, как на заднем ряду кто-то пропищал: «Викуша пришла», и все захихикали. Она сдержалась, сделав вид, что ничего не произошло. Класс был, как обычно, невнимателен: когда один ученик отвечал, другие занимались, чем попало. Когда Виктория писала на доске, в ее сторону пуляли из трубочек жеваной бумагой. Когда она поворачивалась к классу, все сидели с ангельскими лицами. С того дня все ребята за глаза звали ее не иначе, как Викуша.

Ни советы директора и опытных педагогов, ни свои собственные потуги подружиться с ребятами Виктории не помогли. С каждым днем она все больше ненавидела школу. Ближе к Новому году она утвердилась в мысли: надо кончать неудавшийся педагогический эксперимент. Родители были в курсе, что у дочери не все ладится на работе – раздражение и досаду от ежедневных неудач скрыть было невозможно, да она и не пыталась. Одним словом, пришел день, когда Виктория сказала отцу:

– Я ухожу из школы. Папа, найди мне другую работу.

– Вика, но ведь середина учебного года. Доработай хотя бы до конца.

– Ты хочешь, чтобы я в психушку попала?

Отец не хотел, чтобы его обожаемая единственная дочь попала в психушку. В общем, перед зимними каникулами Виктория написала заявление об увольнении, пережила увещевания директора школы и укоризненный взгляд заведующей районо. Развеялась две недели января в доме отдыха, потом еще две недели пролежала дома с ангиной. По счастью, ее не очень страшная болезнь совпала с отпуском отца. Николай Петрович никуда не поехал, решив посвятить длинные зимние вечера любимому занятию – чтению. Вика с раннего детства боготворила отца. Она всегда восхищалась его упорством, мужеством и умом. Он рано остался сиротой и, даже не получив среднего образования, вынужден был пойти работать. Она помнила, как они вместе с отцом учили уроки: она, первоклассница, писала в тетради корявые буквы, а отец готовил контрольные. Он заочно окончил институт, когда ему было уже за сорок. Не мог он, директор завода, даже допустить возможность упрека со стороны молодых выпускников вузов, работавших у него в подчинении, что их начальник – неуч.

Сколько Вика себя помнила, в их доме всегда выписывали горы журналов. А каждый новый том подписных изданий отец вначале прочитывал, а уж затем ставил на книжную полку. Эти полки отец сделал тоже сам, и они занимали всю стену длинного коридора от пола до потолка. Николай Петрович рано научил дочь читать. Когда Вика подросла, они с отцом часами обсуждали прочитанную книгу. Даже когда он стал председателем исполкома и свободного времени у него почти не оставалось, все равно находил возможность и вникнуть в Викины школьные проблемы, и почитать вместе с ней стихи любимых поэтов.

Интерес к изучению иностранного языка тоже привил Вике отец. В школе он давался ей с легкостью, потому что отец предложил своеобразную игру: сначала они общались между собой, перемежая немецкие слова русскими, а со временем, когда словарный запас Вики рос, они полностью переходили на немецкий. Поэтому задолго до окончания школы Вика определилась с будущей профессией – наивная девчушка, она представляла себя переводчицей, встречи с послами, зарубежные поездки. Мать злилась, когда Николай Петрович и Вика часами говорили на непонятном ей языке.

Виктория вообще не могла объяснить себе, почему два таких разных человека оказались вместе. Мать была простушка, малообразованная, горы журналов и книг ее мало интересовали. Похоже, до конца она не прочла ни одной книги. В молодости Клавдия Васильевна работала на заводе, но когда родилась Вика, полностью переключилась на домашние дела. Правда, готовила она великолепно и была рукодельница: весь дом был украшен ковриками, салфеточками. Но не это же в самом деле прельстило в ней отца, тем более что женился он уже под тридцать лет, да и невеста его была не юная девушка. Поговаривали, что бабушка ходила к колдунье, и та помогла приворожить понравившегося парня. Но разве мать скажет Вике правду. Да сейчас, когда столько лет прожито, это и неважно.

В школу Виктория зашла только еще один раз – забрать свои вещи из учительской. С каким облегчением она покинула эти ненавистные стены.

Виктория недолго сидела без дела: помог случай и папа. Ушел на пенсию директор дома культуры. Эту должность неопытной Виктории ни за что не доверили бы, если бы ее отец не был таким большим начальником. На новой работе коллектив встретил Викторию настороженно. Но взрослые – это не дети. Они сдерживали эмоции, приглядывались – мало ли что. Вскоре все поняли: Виктория на своем месте. Старому директору перед пенсией ничего не хотелось менять, казалось, от скуки пауки по углам паутину сплели. А Виктория вытрясла у отца деньги и заменила старый плюшевый пыльный занавес на сцене на современный, заказала костюмы для танцевального коллектива. Коллеги понаушничали, что без отца Виктория ничего не смогла бы сделать, но все равно ее хвалили. Дом культуры как-то ожил. Когда в соседний большой город приезжали с гастролями столичные артисты, пусть не самые знаменитые, Виктория умудрялась договориться об одном концерте на своей сцене. А то привозила спектакль из драмтеатра все того же соседнего города. В такие вечера зал набивался до отказа.

На видавшем виды автобусе Виктория вместе с самодеятельными артистами объездила все деревни. Однажды заведующая фермой из глухомани написала заметку в районную газету и похвалила Викторию за организованный концерт, тут же покритиковала районное руководство за то, что не может обеспечить артистов автобусом: в дороге старый драндулет заглох, пришлось вытаскивать его трактором. Критика «подействовала», дому культуры купили новый автобус. Виктория поняла силу печатного слова и теперь регулярно писала в газету о работе вверенного ей коллектива. В общем, она чувствовала себя в своей тарелке, приходила на работу первая, уходила последняя, когда заканчивались вечерние репетиции. И все же Викторию беспокоило, что очаг культуры посещает в основном детвора и пенсионеры, а ей хотелось привлечь сюда своих сверстников. Молодежь собиралась по субботам и воскресеньям на танцы. Что могли предложить ей? Десяток заезженных пластинок да подключенный к проигрывателю хрипучий усилитель.

Как-то Виктория подошла к парням, которых теплыми майскими вечерами не раз видела на улице с гитарами:

– Давайте создадим вокально-инструментальный ансамбль. Пока начнем репетировать на тех инструментах, что есть. Но если покажем себя с концертом, обещаю выбить хорошие электрогитары и ударник.

Ребята загорелись. Теперь каждый вечер гитары бренчали в стенах дома культуры. Руководители коллективов гоняли их со сцены, ругались из-за расписания репетиций, но ребята были настойчивые. Виктория съездила в областной центр и сумела достать записи самых модных ансамблей, в том числе зарубежных. Но дело двигалось плохо – у ансамбля не было опытного руководителя. Казалось, хорошее дело заглохнет, но опять помог случай.

Как-то Викторию привлек звук гитары. Ее ребята так играть не могли. Любопытство привело ее в комнату, где собрался ансамбль. Юные музыканты облепили незнакомца. Он играл, прикрыв глаза, в такт качая головой, и русые локоны красиво рассыпались по плечам. Облик настоящего музыканта дополняла густая аккуратная бородка. Наконец, ребята заметили ее:

– Виктория Николаевна, слышали, как классно играет?

– Владимир, – представился бородач.

– Кто вы?

– Так, прохожий. Узнал, что ребята пытаются ансамбль создать, решил послушать. А вообще, я музыкант, если можно так назвать. Окончил музыкальное училище, потом был музвзвод в армии, потом такой же ансамбль, как ваш, в соседней области. Да вот решил домой вернуться. Наверняка мы в одной школе учились, может быть, я года на два-три раньше.

– Только в школе вы наверняка были без бороды, так что узнать вас трудно. Но играете вы здорово. Я руководителя для ансамбля найти не могу, может, вы пойдете?

Владимир Тарасов начал работать в доме культуры. В ансамбль пришли еще двое музыкантов – друзья Владимира, да и мальчишки быстро подтянулись. Теперь на танцах звучала живая музыка, Владимир к тому же неплохо пел. Молодежи по выходным набивалось столько много, что в зале, где обычно устраивали танцы, было тесно. Первый же концерт на сцене был успешным. Ансамбль за два часа перепел самые известные шлягеры. Молодые зрители неистовствовали. Виктория, которая в последнее время пропадала на всех репетициях и была уверена в успехе, уговорила прийти на концерт отца. По горячим следам в очередной раз выбила у него деньги – теперь на новые инструменты, как и обещала ребятам.

Сердце Виктории, которое непростительно долго оставалось холодным и спокойным, запылало. Запылало с того самого момента, когда она впервые услышала игру на гитаре бородатого музыканта, когда он представился ей: «Владимир».

Первой о сердечной привязанности подруги узнала Марина. Она была свидетелем всех успехов Виктории, которая по службе была ее начальником, а по сути так и осталась школьной подругой. Виктория на новой, непростой для себя должности директора с первых дней была спокойна, имея надежный тыл в лице главного бухгалтера Марины – за финансовую сторону у директора никогда голова не болела. Она не боялась делиться с подругой проблемами, зная, что она никогда не воспользуется ее неопытностью или сомнениями. Если приходила к Марине обсудить очередную идею и слышала от нее: «Не стоит!», Виктория обычно отказывалась от этой идеи. Но в случае с Володей все было иначе.

Реалистка Марина не раз пыталась открыть Виктории глаза. Чаще всего после репетиций, выпроводив малолеток, руководитель ансамбля с друзьями засиживался за полночь, а утром уборщица вытаскивала из комнаты батареи бутылок из-под спиртного: провинциальная музыкальная богема предпочитала грузинские вина и шампанское. После танцев у входа в дом культуры барышни поджидали солиста своего любимого ансамбля, выбор у Володи был колоссальный, и он непременно удалялся в темноту с одной из барышень.

Вся эта «информация» лишь заставила Викторию больше времени уделять своему избраннику. Теперь она бывала практически на всех репетициях ансамбля как бы в качестве помощника и советчика. Ее советы были, в общем-то, к месту, и удачный репертуар удалось составить тоже не без участия Виктории. При ней пьянки за полночь в доме культуры были невозможны. Виктория уверовала в то, что сможет вообще отлучить Володю от пьянок. Вроде само собой получалось, что он поздними вечерами провожал ее домой. Они шли, не спеша, по темным улицам, болтая обо всем на свете. Поскольку она практически всегда была рядом, другим девушкам здесь делать было нечего.

Виктория чувствовала, как с каждым днем растет привязанность к ней Володи, и ждала того дня, когда он произнесет миллион раз сказанные разными людьми, но все равно волшебные слова: «Я тебя люблю» и сделает ей предложение. Такой день настал. Несмотря на то, что стоял октябрь и на улице шел мокрый снег, в душе Виктории цвели цветы и пели птицы.

Счастливая Виктория объявила родителям, что выходит замуж. Но в ответ услышала от отца решительное «нет». Он не был влюблен и потому совершенно трезво оценивал личность претендента на руку дочери: за Володей в городе закрепилась репутация выпивохи и бабника. Дать согласие на то, чтобы любимая дочь испортила себе жизнь, Николай Петрович никак не мог. И хотя Виктории шел уже двадцать четвертый год, она не могла ослушаться отца и старалась не нарушать требования быть после семи вечера дома. Даже любимые книги не могли развеять тоски и уныния. Вечерами она сидела с матерью у телевизора и не понимала, о чем говорят с экрана, потому что ее мысли были в это время далеко от дома. Как маленькой, ей не разрешали первой подойти к телефону. По разговору отца или матери Виктория понимала, что звонил он, но не смела спросить. На работе они, конечно, виделись, но всегда вокруг было много посторонних, и выйти за рамки официального общения было невозможно.

Виктория чувствовала, как с каждым днем растет привязанность к ней Володи, и ждала того дня, когда он произнесет миллион раз сказанные разными людьми, но все равно волшебные слова: «Я тебя люблю».

До сих пор Владимиру Тарасову все удавалось в жизни легко, может быть, потому что он перед собой больших целей не ставил и пользовался только тем, что дала ему природа: музыкальный слух, хороший голос и приятная внешность. Любовь Виктории он принял с благосклонностью и сделал ей предложение скорее по инерции, чем от большой любви к ней. А вот когда на его пути появилось препятствие, вдруг она стала ему необходима, как воздух. Он жаловался Марине на жестокость Викиного отца, искал у нее сочувствия и совета.

Стоял ноябрь. Рассветало поздно, а в пять часов вечера становилось темно, как ночью. Да и днем было сумрачно из-за низких туч. Погода была созвучна унылому настроению Виктории и только усиливала хандру. Уже дали о себе знать первые морозы, и снег покрыл мерзлую землю. Виктория где-то простудилась и неделю протемпературила. Началась длинная череда праздников, каждый вечер в доме культуры были запланированы праздничные мероприятия, но Виктория плюнула на все – обойдутся без нее. Не было ни сил, ни желания вырываться из плена тоскливого одиночества. Она чувствовала себя брошенной, несчастной и лелеяла в себе эту боль. Виктория часами могла сидеть в своей маленькой комнате и смотреть в окно: за стеклом, разрисованным по краешку легким морозным узором, были видны соседний дом, огород и чуть в отдалении – заснеженный лес.