Текст книги "Планета исчезающих слов"

– Вы уже можете читать? Я помню, что на планете была проблема с восприятием письменных текстов.

– Да, можем. Только это всё равно трудно. Совсем не то, что живая речь.

Вдруг у меня в мозгу мелькнула догадка.

– А расскажите. Чем чтение было раньше и во что превратилось сейчас?

– Раньше люди с большим трудом понимали значения написанных слов. Ещё труднее связи между ними. Надо было по несколько раз перечитывать, чтобы что-то усвоить. Как будто слова на бумаге лишились тел, превратившись в шелуху, в мусор. И ещё одна проблема состояла в том, что одно и то же слово имело много разных написаний. Но так как все эти слова уже составляли общепланетный язык, оставалось просто все заучить.

– А теперь?

– Теперь с пониманием проблем нет. И всё же это не так, как речь. Плоско и бедно.

– Погоди (я незаметно для себя перешёл на ты, тема меня очень волновала). Правильно ли я понимаю, что вы полностью осознаёте прочитанное, но не можете увидеть описанную реальность так, как было при рассказах умирающих, или сразу постичь сущность явления при назывании его имени?

– Да, именно.

Я аж откинулся на кресле.

– Так я могу вам сказать, что вы умеете читать! Никто из землян не может больше.

– Правда?

– Чистая правда. Но неполная.

Она смотрела на меня с таким интересом и вниманием, что я изо всех сил старался точно формулировать ускользающую мысль.

– Читая, ты можешь погрузиться в описываемую реальность, хоть это и не транс. Ты можешь подключить своё воображение. А степень погружения зависит от таланта автора и твоей способности к восприятию.

– Но ведь воображение может многое исказить! – воскликнула она. – Мы потому и смогли сохранить нашу историю, что все действительно видели одно и то же.

– Ты уверена?!! Попроси разных людей описать хотя бы даже эту комнату. Они опишут разное. И те, кто их будет слушать, увидят её их глазами.

Она явно расстроилась.

– И что же тогда делать? Как же история, объективность?

– Наверно надо признать, что полной объективности нет и не будет. Да её и не существует наверно. К ней надо стремиться, хоть она недостижима. Но ведь есть достаточно вещей, которые мы можем знать точно. И чем их больше, тем больше шансов на объективность. Вот есть факт, документально зафиксированный – несколько тысяч японцев после великого извержения Фудзи на трёх грузовых космических кораблях оторвались от земли и унеслись в открытый космос. Что было дальше?

Давай сложим все имеющиеся части и посмотрим, чего не хватает.

А потом я помолчал немножко и добавил:

– Происхождение людей на вашей планете – это та тайна, которую не успел разгадать мой отец, Чен Ройс. Я хочу закончить начатое.

– Понимаю, – улыбнулась Тина, – Надеюсь, что Вы не обидитесь на то, что я не спрашиваю, как человек, умерший до Вашего рождения, стал Вашим отцом? Я считываю только ту информацию, какую Вы сами хотите мне передать. Я не ошиблась про отца?

– Нет, Вы правы. Получилось как нельзя лучше. Я не хотел объяснять, но хотел, чтобы Вы знали. Так что прекрасно получилось.

Мы рассмеялись и с увлечением занялись складыванием пазла. Стола для этого оказалось мало, и мы довольно скоро переместились на пол – точно, как дети, собирающие огромные картины космических кораблей. На каждый исторический эпизод приходилось по кусочку сероватого картона, на которых мы проводили цветные полосы, обозначавшие точные это сведения или предположительные. Мы искали упоминания о датах или просто выстраивали события логически, пока не свели всё в большую таблицу. Конечно, можно было сразу использовать компьютерную программу, но мне доставлял такое удовольствие древний способ работы, что я наслаждался и помалкивал.

Перекладывая картонки, я иногда касался руки Тины, иногда её широко открытые глаза оказывались прямо напротив моего лица. Всё это волновало, и я не сомневался, что прямо сейчас происходит счастье, что я проживаю может лучший день в моей жизни, но даже это оставалось фоном. История планеты поглотила меня. Сколько всего я не знал!

С отметкой «предположительно» были внесены мои данные о том, что после извержения часть японцев была завербована на работы на неизвестной им планете. Что за этой операцией стояли люди из Орна, а непосредственным исполнителем, наверняка на этом нажившимся, был землянин, которого я раньше называл Жадным, а потом переименовал в Грифа.

Опять же предположительно таким же образом вербовали людей из других стран, особенно неблагополучных.

Мы не знаем отправились они сначала на Орн или на другую планету?

Мы не знаем, сразу ли у них стёрли память о том, откуда они? И когда начал действовать закон?

Мы точно знаем, что сразу с Земли на Молчаливую они попасть не могли – технология появилась позже. Мы точно знаем, что целью хозяев было набрать бесправных и послушных работников на сбор ядовитых растений. Мы точно знаем, что из растений можно делать яды и некоторые лекарства. Мы не знаем, как именно их использовали хозяева.

Впрочем, интересовала пришельцев и местная древесина. Не вся, а только верхние части деревьев.

– Они даже привезли нам примитивные механизмы для лесопилки – рассказывала Тина. – Нижние, толстые части стволов наших деревьев, изнутри серые. Из них построены все наши дома. А верхние части – цветные. Не такие яркие, как листья, но настолько красивые, что они готовы были везти эти чурбаки в соседнюю галактику. Там они, видимо, стоили бешеных денег. Но это они не сразу рассмотрели. Первым и главным товаром было ядовитое сырьё.

Из книг Тины выяснилось, что работники не знали, кто его забирает. Всё свозили на большие склады, которые периодически пустели.

– Но на самом деле это точно известно, – проговорила Тина мрачно. – У нас есть свидетельства – дети-полукровки. Не заходя в города, через нанятого посредника астронавты Орна получали свой товар и женщин. Товар забирали с собой, а женщинами пользовались 1-2 дня. Надолго они не оставались. Да и прилетали редко. Но это условие. А они хозяева.

Мы уже сидели за столом, глядя сверху на картонную гусеницу, состоящую из целых исторических эпох и мелких происшествий, а Тина, до сих пор свободная и весёлая, вся сжалась и вцепилась в край стула, точно, как моя мама в памятном видео. Она знала, что женщины, которых уводил посредник, не сопротивлялись, чтобы не вызвать гнева хозяев на весь народ. И это вызывало бессильную ярость.

– Ты так это переживаешь, будто всё происходит сейчас. – сказал я. – Но ведь Орн повержен, проиграл войну. К вам уже никто не прилетает и не насилует женщин.

– Ничего не изменилось. Ты не понимаешь. Они снова сильны. И в их отношении к нам ничего не изменилось. Они хотят вернуться, только ждут подходящего случая. Теперь они нас по-настоящему ненавидят. И пусть это холодная ненависть, как всё на Орне. Но тем она может даже страшнее.

– Да, наверно. Прости.

– Тебе не за что извинятся. Давай продолжим.

– Да, конечно!

– Первым людям было очень трудно. Вся их жизнь была борьбой за выживание в незнакомых и непонятных условиях. Закон уже действовал, но они даже не очень сильно от этого страдали. Фактически одичали. Жизнь была примитивна и сводилась к самым простым функциям. Эти люди не знали ни музыки, ни живописи. Возможно, память об этом хранилась в народе, но не было ни сил, ни времени её раскрыть.

Тут я позволил себе усомниться. Ведь потребность в творчестве невозможно убить совершенно. И если бы она исчезла в каком-то поколении, её нельзя было бы передать детям. Так что на этот пункт мы тоже поставили отметку «предположительно». Дальше снова продолжила Тина:

– Жизнь постепенно налаживалась. Обычная, материальная. Поселенцы приспособились к климату, разобрались с тем, какие растения и каких животных можно употреблять в пищу. Появились более свободные люди и разделение на состоятельных и бедных. Теперь работали не все. А необходимую норму можно было выкупить. Начался внезапный расцвет музыки и рисования. А дома! Это были уже не пещеры первых поселенцев. Скоро ты сам увидишь. И при этом всех мучал невероятный голод по словесному самовыражению. Мука немоты.

– Я кажется понял! Сначала она выливается в героизм отчаянных (эпоха войн, Время Героев), потом в тоску и уныние (эра Великого Уныния), потом из музыкантов, художников, инженеров и архитекторов появляются люди со сверхспособностями, с умением читать мысли.

– Да! Правильно. Но и среди обычных людей тоже. Существуют разные формы передачи мысли. Одним необходим взгляд. Другим нужно касание. А третьи не связаны ничем внешним.

– Как сами жители объясняют появление сверхспособностей?

– По-настоящему о природе дара, как у нас это называют, никто ничего не знает – одни предположения. Одни говорят, что дар родился из-за жёстких условий, как компенсирующие способности человеческого мозга. Другие – что это побочные действия самой программы Орна, в которой к тому же могли накопиться ошибки. Но удивительно то, что дар сохраняется как новая природа человека, уже независимая от действия программы. И передаётся по наследству.

Знаешь, некоторые думают, что вы раскроете какую-нибудь из наших загадок. Люди вам очень верят. После второй экспедиции появилась даже секта, в которой пришельцам с земли поклонялись как богам.

– Вот это да! И как это прекратилось?

– Может и остались какие-то тайные адепты, – Тина расхохоталась. – А если серьёзно, очень помог визит на землю и поход по местам, где жили Пат, Чен и Янус. Разговоры с теми, кто их знал. Но я думаю, что не все поверили. Так что не удивляйся, если тебе начнут воскурять фимиам и приносить жертвы)))

– Ну если поджарят что-нибудь вкусное, не откажусь)))

– Как легко тебя купить!

– Есть некоторые люди, которым даже платить ничего не надо. Могут взять меня даром. Если я нужен конечно.

– Ну, не знаю. Можешь спросить у этих твоих некоторых людей.

Тина опустила голову, так что я не видел выражения её лица.

– Мы, кажется, отвлеклись, – сказала она слегка смущённо.

– Да-да, я слушаю.

– На планете появились читающие мысли. И именно в этот период сюда попадает вторая экспедиция с земли, которая раскрывает источник действия закона.

Дальше продолжаю я:

– Появляется возможность отменить его действие. Но земляне решают, что нельзя принимать такое решение без самих жителей планеты. Решение было отдано молодёжным лидерам, читающим мысли, первому Совету Молчаливой, главой которого был Снил. Они отказались выключать программу, решив, что для всей планеты будет лучше, если весь народ научится читать мысли. Отмена закона сразу отбросит развитие сверхспособностей назад, сделает ненужным. Земляне сочли их аргументы разумными и не стали возражать.

– Начинается третий период в жизни планеты, – подхватывает Тина, – Период Крайностей. Высочайших достижений и глубоких нравственных падений, экстремизма.

Этот период оказался для меня совершенно новым и неизвестным. И открыл страшные тайны.

– С чтением мыслей есть немало проблем. А особенно с воздействием на чужие умы. Надо тренироваться, чтобы развивать своё умение. Учиться формулировать чувства и размышления. Вне осознанности эмоции туманны и невнятны, а бедно и плоско выраженные мысли бессильны и неубедительны. Совершенствоваться в искусстве мыслепередачи, не слыша живой речи, невозможно. И эту проблему все решали по-разному. Одни традиционно слушали умирающих стариков, пытались продирать сквозь оболочки письменных текстов, толкались на рынке, жадно ловя всякое новое слово. А другие решили, что этого мало.

Постепенно появились «гонты», как их потом называли. Для тебя отмечу, что среди них у многих зеленоватый оттенок кожи.

– Это потомки тех посредников с Орна, которые прилетали забирать товар?

– Да. Но я думаю, что не только. Мужчины Орна могли… – она сделала едва заметную паузу, – попользоваться земными женщинами до прибытия на планету или по дороге. А потомство появилось уже здесь. Это их мало заботит. Они так же холодны к своим детям, как и к чужим. Детки эти как правило высокомерны и стараются держаться вместе, как высшая каста.

– Я вспоминаю, что Чен говорил о том, что у парня, который убил Лариуса и Сой, были голубоватые скулы.

– Это ему показалось в вечернем свете. Они были зеленоватые.

– Я ещё помню, что Чена удивило то, что, когда он произнёс «Месть», почти не изменился. А Пат сказал, что он скрыл истинный мотив.

Я ясно вспомнил Пата в тот момент. Он был мрачен и говорил, сдвинув лохматые брови и походя на Карабаса-Барабаса, который раздумывает, как бы получше наказать Буратино. Но по рассказам Чена я примерно представлял, какая в нём происходила работа. Он обладал колоссальными знаниями по психологии, но точность его оценок определялась скорее способностью к интуитивному въезду в состояние человека. Он как бы собирал всё, что ему известно, в один котёл и ждал, пока из этого варева родится жизнь. Если живое не родилось, считал, что никаких выводов делать нельзя – они будут ложными. Но убийца был не вполне человеком.

– Он полукровка, – отозвалась на мою мысль Тина, – а у них бывают странные комбинации человеческих и нечеловеческих качеств. Насколько я знаю, есть два подобия чувства, знакомое обитателям Орна – крайнее высокомерие и самодовольство. Они считают себя самыми сильными умами в известных галактиках, и в чём-то даже правы. Интеллектуально они на высоте – отсюда их технические достижения. А за этим следует вывод, с их точки зрения логичный, что они должны всеми управлять. Это даже не страсть властолюбия, хорошо нам знакомая, это голая логика Орна.

А на том состязании явилось нечто, логике не поддающееся. Непонятное и почему-то обладающее огромной властью над людьми. Это я про любовь.

Меня так взволновало то, как Тина произнесла это слово, что я не сразу включился в смысл того, что она говорила дальше. Но взял себя в руки.

– Чистокровные настолько не понимают, что это такое, что вообще не принимают её в расчёт и не обращают на неё внимание. Так – глупая людская причуда, вроде разведения кактусов. Полукровки в этом отношении прозорливее. Они осознают степень опасности. Понимают, что нельзя держать в повиновении народ, у которого в сердце живёт эта зараза – так они её воспринимают. И чуют за версту, безошибочно угадывая, где настоящая. Надо невест и женихов вместо гадалок к ним водить. Для них это как запах иного. Самый яркий, из всех имеющихся. Маркер. Видимо, убийца был не просто фанатом Рона. У него был связанный с ним расчёт.

Состязание поэтов – не просто личная история какой-то девушки и её женихов. Это массовая и очень значимая акция для всей планеты. Выигравший на долгое время становился звездой и кумиром. На него начинали равняться, ему подражать. В том, почти бессловесном мире, они были властителями дум. Их власть огромна. На это, скорее всего, и был расчёт. Рон был управляем. Лариус – нет. А усиленный взаимностью Сой становился непобедимым.

При Роне можно было стать серым кардиналом, и делать с планетой что угодно, умело дёргая за ниточки тщеславия кумира. Сой и Лариус – чистая свобода. Он сразу это понял. И понял, что проиграл. Ну и уничтожил источник «заразы». Это не просто месть. Он, видимо, считал это чем-то вроде исполнения долга. А может быть был агентом Орна.

– А Рон?

– Нет, Рон был землянин. Из-за своей бесчувственности среди зелёных нет сильных поэтов, и они поклоняются выдающимся талантам и даже им завидуют. Красоту они как-то по-своему чувствуют. Но их любование красотой такое же холодное, как они сами. При этом они стараются заполучить талант в свои ряды. Видимо, так произошло с Роном. Но это были ещё вегетарианские времена. Одно убийство за несколько лет, хоть и двойное. Самое страшное началось, когда появились гонты. Их назвали по имени хищных клыкастых тварей, похожих на земных волков и обитающих в пустошах за холмами.

Глава 4. Гонты

Тина говорила, и взгляд её всё больше погружался внутрь себя. Как будто она уходила в то страшное время, становясь одной из тех, кого события прошлого коснулись лично.

– Воспоминаний стариков гонтам было недостаточно потому, что это именно воспоминания стариков, чувства которых остыли, и которые забыли о проблемах юности и взросления. А словесный голод испытывало молодое поколение. Наше поколение.

Она даже не заметила, как стала говорить от их имени. Она уже действительно была там. Я мысленно потянулся за ней и вдруг увидел небольшой домик на окраине города. И за ним, на огороженном участке, смотрящем в сторону леса, компанию подростков. Они не расслаблены, как обычно бывает у мальчишек в этом возрасте. Они похожи на воров или заговорщиков, планирующих важную операцию. Лица всех не отрываются от вожака. Он высокомерен и насмешлив. Я видел жилку на его виске. Или это моя? Похоже на сумасшествие.

– Из среды телепатов выделяется группа экстремистов. – продолжает звучать для меня голос Тины, – и по планете прокатывается волна ментальных убийств.

Картинка в моей голове меняется. Теперь они идут по краю леса. Гуськом, ступая след в след. Между деревьев виднеется поле и ряд отдельно стоящих домиков. Я откуда-то знаю, что им нужен второй справа. Нет, они не будут брать его возле дома – тут он может закричать. Они подождут, пока он выйдет, и пойдут за ним.

Между тем, голос Тины продолжает:

– Ментальное убийство – это такое явление, когда под сильным ментальным воздействием людей заставляют говорить. Задача буквально выпотрошить говорящего. Взять от него всё, что только можно. При этом выбирают самых толковых и талантливых.

Да, этот именно такой. Ему 15. Если оставить всё как есть, он научит всех технике речи, которую недавно для себя открыл. Она всё равно не даёт полной свободы, но колоссально расширяет возможности. Нельзя этого допустить. Тогда все станут сильнее и над ними труднее будет взять власть.

Я как будто возвращаюсь на пару лет назад и вижу подростка, подтянутого и сосредоточенного, сидящего в библиотеке над раскрытой книгой. В руке у него карандаш и лист серой бумаги. Он старательно повторяет начертания букв. Написав слово, сидит над ним, шевеля губами, пытаясь вызвать образ. Со словами, написанными подобием иероглифов, дело идёт гораздо быстрее. В них сразу заключены образы. А буквы, оторванные от смыслов, связать в образы невыносимо трудно, почти нереально. Когда он слышит слово, никогда не обращает внимания на то, как оно звучит. Зачем? Кто говорит словами? Говорят смыслами, картинами, мыслеобразами. У каждого есть какой-то запас слов – как родители научили или услышали от стариков. И у него есть, но другой может говорить как-то иначе, это не имеет значения. И вдруг его осеняет! Если одно и то же можно назвать разными словами, значит можно эти разные слова выучить. И тогда, если ты теряешь мыслеобраз, связанный с одним словом, он в тебе останется через другое! Но Господи, как же трудно найти хоть одну такую пару! Почему они написаны так по-разному? Он сидит какое-то время почти в отчаянии, но снова склоняется к тексту.

Потом я вижу его уже постарше, лет 14-ти. Он проталкивается через толпу на базаре и подходит к праздно сидящим мужикам. Они улыбаются и машут ему рукой. Он тут уже не в первый раз, и им уже знакома игра, в которую играет с ними этот мальчик. Сначала они смеялись, но он был так серьёзен, что самые бестолковые прониклись уважением. Они садятся в ряд, он достаёт бумагу и карандаш. У тех, кто участвует в игре впервые, округляются глаза.

Для себя он придумал свой способ записи, чтобы не мучиться, выбирая из тех, что видел в книгах. Он садится напротив и произносит слово «нежность». Новенькие смотрят на него с испугом. Да и опытные каждый раз вздрагивают. Но он спокоен. Теперь они должны ему это слово вернуть. Между тем слово на них подействовало, и их черты размягчаются. Никому не хочется отдавать это слово, особенно тем, кто его не знал. Наконец первый решается. Он знает, что слово ему вернут, это уговор. Первый раз было очень страшно, а теперь уже меньше. Он собирается духом и произносит. Мальчик очень внимательно вслушивается и что-то чертит на своём листочке. Лицо мужчины на этот миг становится жёстким и даже злым, но мальчик, спохватившись, возвращает ему слово и маленькую монетку за храбрость. Эти монетки он копит всю неделю, откладывая от того, что даёт ему отец.

Он не всегда записывает. Если слово звучит привычно, в этом нет нужды. Он старается выбирать людей, не похожих на него самого, заметив, что их слова звучат иначе. Он сам не знает, что составляет первый на планете словарь. Пока он никому об этом не рассказывает. Его мечта – найти хотя бы по паре к каждому важному слову и научить всех. Тогда потеря знаний не будет происходить сразу. Страх уменьшится. Появится время для восполнения. На земле мы назвали бы это подушкой безопасности. В его представлении это такая огромная свобода, что ему хочется прыгать, бегать, летать. В тот день он был очень доволен – 5 новых пар! Пять слов, которые он может произнести и не лишиться сокрытого в них знания.

Сегодня его словарь уже не помещается на полке. Он даже начал строить специальный сарай, в котором будет стеллаж, а все листочки он разложит по коробкам. Однажды он чуть не потерял слово «счастье», весь дом перерыл. Оказалось, что ветер влетел в окно и сдул его на пол, а он, не заметив, поставил сверху мешок с лесными орехами, которые собирался перебрать.

О словаре пока знают только самые близкие и, к его несчастью, они, молодые гонты. По-хорошему надо было бы дать ему ещё наполниться, но они голодны и нетерпеливы. Они возьмут его сегодня. Выпьют до капли. Может потом они тоже смогут читать. Чтение всё равно пустая пища, только намёк на опыт. И всё равно это ценный навык. Вот его дом. Как хорошо, что он прямо возле леса. Они устроятся в засаде напротив, и у них будет отличный обзор. Они знают, что сегодня он собирается в город, а дорога лежит через поле.

Пин, самый младший из них – отличный разведчик. У него такой трогательный и невинный вид. Никто не подозревает, что он из них. Никому даже в голову не приходит! А его побаиваются даже члены группы. Когда он не играет лапушку, его глаза становятся стеклянными, как у пресмыкающихся. В нём совсем нет ничего человеческого, хоть кожа и нормального цвета. Так бывает. Есть почти совсем зелёные, но твёрдо стоящие на стороне людей. А есть вот такие. У которых наследственные черты полностью ушли во внутреннее устроение, а во внешности победили гены матери.

Среди них есть и просто люди, без примеси инопланетной крови. Как в древние времена в отряды азиатских террористов вступали немцы или англичане. Их ценят. Они старательны и исполнительны. Из кожи вон лезут, чтобы никто не подумал, что они слабаки. Иногда они даже становились лидерами. Но сейчас ими командовал Мойр – откровенный потомок зелёных. Даже не внук – сын! И он этим гордился, по крайней мере на людях. О том, как его травили в раннем детстве и как ему хотелось, чтобы брали в игру, лучше никому не знать.

Скрипнула дверь, и все вытянули шеи, вглядываясь в рассветный сумрак. Туман ещё не совсем рассеялся, но видимость была уже достаточной. Мойр выбрал отличное время, продумал всё до мелочей. На пороге дома показался мальчик. Худой, но не из хлюпиков. Его плечи загорели почти до черноты. Он любил прыгать с крутого берега в речку. А в беге ему не было равных в классе. И ещё он носил с собой металлический прут, завёрнутый в серую бумагу. Он не был лёгкой добычей. Но размытое туманом лицо Мойра растянулось в страшноватой улыбке. И в их головах зазвучали его приказы.

– Приготовились. Сейчас все войдите глубже в лес – вашего движения не должно быть слышно. Пин, забеги немного вперёд по направлению к городу. Парень ходит быстро, и вы не зевайте.

Тем временем мальчик спустился с крыльца, внимательно оглянулся и вышел на дорогу. Она шла мимо домов вдоль леса, потом мимо поля, а потом лес заканчивался, и начинался большой тракт, ведущий в город. Он зашагал по дорожке быстрой походкой, чуткий, как прячущаяся от охотника дичь. Надо было дойти только до широкой дороги в город, там уже были люди. Это недалеко, он пойдёт быстро, и ничего с ним не случится. Он сто раз тут ходил. Конечно, одного его отпускали редко, но сегодня отец не может его проводить даже до перекрёстка. Даже мама не может постоять, глядя ему вслед до той минуты, пока он не пройдёт всё поле и не превратится в точку. Отец повёз маму в больницу, и мальчик был один. У него были смутные подозрения, что мама не просто так упала с лестницы. Но он отгонял их как нелепую паранойю. Всё будет хорошо. Только сердце почему-то колотилось больше обычного.

Он услышал треск сломанной ветки. Остановился, оглянулся, подождал. Тишина. Треск донёсся не от дороги, а из глубины леса. Это мог быть зверь. Он двинулся дальше.

В это время Мойр осыпал ругательствами толстого Додика, который и наступил на ветку, а при этом мысленно хвалил себя. Отослать всю эту компанию поглубже в лес было отличной идеей, он молодец. Вот и мальчик подумал, что услышал зверя.

– Правильно, малыш. Так и продолжай думать. Я бы тебе подкинул пару-тройку ещё более правильных мыслей, да боюсь, что почувствуешь воздействие. Больно ты нервный.

Собственно, Мойр был всего на два года старше, но чувствовал себя тридцатилетним. Принимать решения об убийствах старит, знаете ли. Даже таких бесчувственных, даже если это убийство только ментальное. Впрочем, если сильно наследить, если тело живого клиента будет представлять для них опасность, ничто не мешало сделать его мёртвым. Да и разница, в сущности, невелика. Представьте, как матерям возвращают только оболочку их умненьких и талантливых деток. Пускающих слюни идиотами.

Мойр снова двинулся вдоль дороги, скрываемый деревьями и кустами, стараясь попадать в такт шагам мальчика. Двигался он почти совсем бесшумно, но подстраховаться стоило. Поле начнётся совсем скоро.

– Надеюсь, что все сработают чётко, – думал он.

Роли были расписаны, каждый знал своё место. Поэтому по сигналу Мойра мальчика очень быстро окружили. Они конечно знали: что Аташир, так его звали, не впадёт от страха в ступор, а будет защищаться. Но то, что в его руке прут, а не просто рулон бумаги, поняли не сразу. Они даже успели скривить лица в усмешке, когда он замахнулся. И в ту же секунду воздух прорезал дикий крик боли, а на него сразу наложился другой.

Пин, который стоял прямо перед Аташиром, откатился в сторону, прижимая к себе рассечённую правую руку. Его сосед сидел на корточках, закрывая руками лицо. Сквозь пальцы сочилась кровь. А страшный прут с развевающимися обрывками бумаги взлетал снова и снова, разя направо и налево. Аташир действовал быстро, успевая контролировать весь круг нападавших, но задерживаться здесь не имело смысла – путь открыт. Он бросился бежать.

В панике, долей секунды раньше, в том же направлении помчался толстый Додик, обезумевший от страха и вопящий во весь голос. Он рванулся вперёд – и угодил в ловушку, предусмотрительно устроенную Мойром. Споткнулся о натянутую поперёк дороги леску. Аташир успел увидеть его падающее тело, всё понять, но было уже поздно. Мгновение – и он сам уже впечатался в твёрдую поверхность дороги. Попытался вскочить, но запутался в наброшенной на него сетке. Он попался.

Признавать это не хотелось. Да что там признавать? Это было невыносимо, этого нельзя было допустить! Ему удалось просунуть руки в ячейки сетки, вытянуть прут и продолжить размахивать им и вращать, пытаясь достать приближающихся врагов. Мойр приказал всем отойти, подкрепив команду жестом. А сам встал на безопасном расстоянии, внимательно рассматривая летающий прут. Интересовало его одно – заострён конец как копьё или нет? Сам бы он точно заострил. Но нет. Аташир не собирался никого убивать, только отбиться и уйти.

– Идиот, – подумал Мойр раздражённо.

Его всегда раздражала чужая глупость. Не важно чья. Но, отдав дань концептуальным переживаниям, он довольно усмехнулся и вразвалочку, с картинным спокойствием, приблизился к Аташиру. Мойр был парнем крупным, с большими, сильными руками и толстыми пальцами. Рост ему достался от отца, а комплекция – от матери. Быстрым и ловким движением он схватил прут и резко выдернул его из руки Аташира. Всё было кончено. Мальчику удалось подняться, но бежать он уже не пытался. Только в бессильной надежде вглядывался в дорогу. Но дорога была пуста. Мойр правильно выбрал время.

Следующая сцена, которая мне открылась, происходила в лесу. Полуобнажённый Аташир сидел, привязанный к дереву, а гонты, как волчья стая амфитеатром расположились напротив. Только раненые Пин и длинный Нейл, сын библиотекарши, которому Аташир выбил прутом глаз и сильно разбил висок, сидели немного дальше. Увидев их, я понял почему Аташир полураздет. Его рубаху разорвали на полосы. И теперь Пин, сжав зубы от боли, перематывал руку, положив на рану чёрный лист какого-то растения.

Нейл скорее полулежал, еле сдерживая стоны и неловко пытаясь обмотать голову. Кровь никак не успокаивалась и продолжала течь через слабо намотанную повязку. В крови были и руки, и лицо, и рубаха Нейла. Никто ему не помогал. Больше того. Мойр иногда бросал на него такие взгляды, что, если бы боль не поглотила всё внимание Нейла, он предпочёл бы тихо смыться.

Вдруг все стоны стихли. Остались только звуки леса – тихое шуршанье листвы и редкий свист пугливых соек, точнее их местных аналогов. В этой новой тишине обострился слух и далеко-далеко, за полем и дорогой проявился город: то зовущим кого-то голосом, то стуком колотушки, то ударом тяжёлого кузнечного молота. Где-то там была жизнь, казавшаяся отсюда сном – простая, недостижимая. Если откуда-то могло прийти спасение, то только оттуда. Но город ничего не знал. Только мать Аташира заметалась во сне, сбила повязку, вырвала заботливо закреплённую иголку капельницы. Но к ней уже спешила медицинская сестра, и через минуту-другую и здесь повисла тишина.

Аташир, до сих пор выглядевший подавленно и отрешённо, вдруг встрепенулся, забился как пойманная в силки птица. Он столько раз представлял этот момент, продумывал, как лучше себя вести, если вдруг на него нападут. А теперь растерялся. Он, конечно, может потянуть свой рассказ подольше. Его жизнь, настоящая жизнь будет продолжаться пока он будет говорить. Он знает много слов, он может говорить долго: день, два, а может тысячу и одну ночь. Но это пустые мечты. Как только Мойр почует опасность, он пожертвует оставшимся запасом слов и бросит его тут, а может и убьёт. И это произойдёт сегодня. До того, как отец вернётся домой.

Может надо сохранить какие-то важные слова, не выпускать, не отдавать гонтам? Но нет, не выйдет. Они умеют воздействовать на ум, сейчас начнут. Вот как они на него смотрят. Как настоящие гонты, почуявшие запах крови.