Текст книги "Всего 50"

***

На горе «Три креста» стояли, сидели и смотрели на Барсу сверху преимущественно молодые люди. На площадке, у подножья трёх каменных крестов, словно вросли в землю скамейки и два больших камня.

Рядом стоял худой парень в джинсах и майке с коротким рукавом, в темных очках – стёкла выточены в виде гитары, грифом вверх.

Парень отчаянно, бешено рвал струны, мотая головой с длинными каштановыми волосами, и пел на прекрасном английском какую-то песню, у которой не было конца.

Парни и девушки переглядывались, смеялись, а гитарист не прерывал своё выступление в стиле рок-н-ролла ни на секунду. Голос его уже превратился в хрип, но он не унимался.

Группа проходящих девушек начала пританцовывать в такт музыке. Одна, в голубой лёгкой тунике, пустилась в пляс, сверкнув розовыми трусиками. Сделав несколько активных движений, девушка двинулась с компанией своей дорогой, продолжая импровизированный танец.

А гитарист бросился следом, словно пытаясь её догнать, и пел при этом, как и до того – страстно. Но одну фразу он почти заорал: «Я хотел бы быть твоим догом!!»

Стайка девушек улетела, а парень невозмутимо вернулся на прежнее место и все пел и пел энергично, в быстром темпе.

Сидя на лавочке в тени, я чистила апельсин. Разделив его на дольки, подошла к парню и протянула дольку прямо к его артикулирующему рту:

– Передохни! Ты уже устал наверняка.

Парень несколько растерялся, но послушно раскрыл рот, жадно зажевал дольку и надтреснутым голосом поблагодарил:

– Мучас грасиас!

– Извини, как ты можешь так долго петь?

– Это моя работа. Ещё немного попою и сделаю паузу.

Но он пел ещё полчаса, неотрывно глядя на три креста. «Я хотел бы быть твоим догом…»

Я вспомнила одну из любимых своих песен «Если бы я была твоей собакой» Веры Матвеевой.

А неистовый певец вдруг запел «Кукарачу» на испанском! Без перехода, в том же сумасшедшем ритме, будто хотел сегодня порвать струны гитары, будто пел в последний раз.

В футляр, лежащий на земле, изредка падали деньги, но на ужин «старатель от музыки» наверняка заработал. Время от времени он ещё и пританцовывал, подпрыгивая на одной худющей ноге, в запыленных бутсах на толстой подошве, и казался братом Мика Джаггера.

Уже притомились слушатели, а поющий – нет.

Его фотографировали, как экспонат, как достопримечательность. «Во темперамент! – сказал кто-то по-русски. – Как заведённый».

А парень вдруг начал без сопровождения гитары издавать протяжные странные звуки, типа «Ко-ко-ко», «Брр-р-брр», «бум-бам-бам», потом какие-то английские слова и просто «мэ-мэ-мэ»… И вновь ударил по струнам.

Когда певец всё-таки сподобился закончить выступление, он присел на лавочку рядом со мной, потому что я уже держала для него в руке вторую дольку апельсина. И хлопала я ему одна. Он всех, наверное, достал.

Парень оказался итальянцем, родом из Салерно.

– Ну, и энергии у тебя! На десятерых! Откуда?

– Не знаю. Музыку люблю, гитару. Место это обожаю…

– Ты профессионал?

– Да нет, самоучка. Несколько уроков брал в юности, а потом самостоятельно группу организовал. Вечерами мы выступаем вместе, а днём я здесь.

– Как тебя хватает на это?

– Я не знаю, но… сверху что-то, оттуда… – он показал рукой на небо. – И любовь к музыке, конечно.

– А здесь, в Барселоне, давно?

– Три года.

– Нравится?

– Да, нравится, но Италии мне не хватает, дома не хватает…

– Если так будешь выкладываться, скоро станешь знаменитым.

– Да ну… Мне уже тридцать пять. И я не думаю, что мне это нужно. Я – свободный человек, мне никто не указ. Могу сорваться в любое место, могу петь целый день, могу не петь… У меня есть знакомые известные музыканты, так они сказали: «Ты – на своём месте, и будь лучше на нём». Они правы. Потому что в шоу-бизнесе твой талант сразу ставят на счётчик, доят тебя, как священную корову, и выпивают твою энергию, ради прибыли. Ты – уже не ты, а фигура, как в шахматах. Тебе положено быть в форме, быть всегда готовым предстать перед толпой, а я привык быть себе хозяином. Мне удовольствие доставляет петь для людей, а не красоваться перед ними. Быть знаменитым трудно, это крест.

– А тебе удается зарабатывать таким образом на жизнь?

– Знаешь, деньги – не главное. Можно голодать, и быть счастливым. Я каждый раз перед сном говорю: «Господи, спасибо тебе!» И сегодня скажу спасибо за такой день, за вот эту девочку, что стала танцевать под мою музыку; спасибо за дольку апельсина, за разговор с этой женщиной… Тебя имею в виду. Ты ведь не итальянка…

– Конечно, нет. Но я чувствую себя итальянкой, потому что люблю Италию. Испанию тоже. И вообще – с некоторых пор стала ощущать себя человеком мира. Свободу духа считаю наиважнейшей штукой. Иду к ней, стремлюсь. Освобождаюсь от страхов.

– Например?

– Например, от страха постареть и потерять красоту. Я пришла к выводу, что красивой можно быть в любом возрасте. А ещё от страха потерять мужчину, любовь… Хочу научиться принимать жизнь такой, какой она… получается. Если что-то не получается, значит, время не пришло. Или не нужно тебе это.

– Да, согласен абсолютно. У меня вот не получилось создать семью. Все мои женщины были чудовищно ревнивы.

– Конечно, потому что у тебя на первом месте – музыка твоя…

– Вот именно! И сейчас я даже рад, что один. Я сам песни пишу, когда вокруг становится тихо… Творить можно только в одиночестве, факт.

– Согласна с тобой. Молодец ты. Как тебя зовут?

– Джейсон. Это псевдоним мой, но я на него отзываюсь… А тебя? Ты все-таки кто?

– Я – полукровка. Журналистка. Тоже в свободном полете – для разных изданий пишу. И я тоже одна. Хотя задачи такой перед собой не ставила…

– А это, мне кажется, данность… Ты приходи сюда, когда будет грустно. Я тут почти каждый день пою.

– Спасибо, Джейсон! Связки не порви.

***

С каждым шагом я крепла. Неосознанно сделав ставку на последний день пребывания в Барселоне, я по-своему спряталась «под крылом» Гауди в парке Гюэль. И в меня словно перетекла та свобода духа, которой здесь был пропитан каждый кирпичик, веточка или осколок цветной керамики в мозаике «тренкадис». Да, физически я смертельно устала, психически была надломлена, но ощущала прилив сил душевных, необходимых для того, чтобы оправиться от удара и горечи.

Барселона невзначай помогла мне. Свобода духа, которая живёт в этом приморском городе, неисчерпаема, несмотря ни на что, и она передается, если ты не закрыт, не заморочен, если не притупились твои рецепторы здоровой витальности. Если тебе элементарно интересно и хочется жить.

Я всегда рассчитывала на свою любовь к жизни. Она диктовала мне выход из тупиковых положений. Поднимала на гребень волны, и оттуда я сразу видела всю широту открытого передо мной мира, во многом ещё неизведанного и тем более привлекательного.

Нет, я уже гораздо сильнее, так что – справлюсь… Это испытание, и его нужно пройти. Для чего оно – сейчас не понять. Но это обязательно вскроется после.

Поначалу Барселона казалась мне если не враждебной, то, по меньшей мере, чуждой. То, что она приняла часть удара на себя, я осознала гораздо позже. Хотела я этого или нет, но город обступил меня спасительным кольцом, состоящим из тех пяти условных достопримечательностей, что были изображены на открытке-предтече, и искусством признанных гениев, коих знает весь мир, и творческим выплеском тех, чьи рисунки на асфальте стирает либо подошва прохожего, либо погодная коллизия. Меня прикрыла от прямого удара и намоленная Саграда – олицетворение свободы духа. Даже одинокий мим, присевший за мой столик, тоже внёс свою лепту.

Чтобы понять, насколько ты счастлив, нужно хотя бы однажды почувствовать себя глубоко несчастным. И окажется, что сама жизнь подставляет под тебя руки.

При одном условии – ты должен ощущать жажду жизни, проще говоря – любить жизнь и цепляться за неё, а не упиваться своей драмой. Тем более – разве это драма – несбывшаяся мечта? Просто реакция на крушение иллюзии у каждого – своя. Один норовит с моста сигануть, а другой встанет на этом мосту, уронит вниз две слезы и – начнет любоваться открывшейся панорамой.

С возрастом человек становится болеё рациональным, что ли. Дорожит жизнью – как таковой. Стихают амбиции. И борьба с иллюзиями перестаёт быть неравной. Хочешь выйти победителем – выйдешь. Человек очень силён. Надо просто поставить перед собой задачу и чётко её сформулировать. «Хочу жить и радоваться»! И баста. «Я сказал»! Как писал острослов Ежи Лец: «Будем сами дуть в свои паруса».

Надо сделаться полководцем самого себя. Это непросто, это – труд. Но никогда не бесполезный. Кому-то для этого нужно уйти в горы, кому-то раствориться в толпе. Одному хватает собственных ресурсов, а другой вынужден прибегнуть к помощи психотерапевта или сведущего человека. Просто близкого друга, наконец. Но, так или иначе, нужно постараться вынырнуть на поверхность из своих обиженных судьбой глубин. Это нам только субъективно кажется, что всё, конец. Объективно – всё гораздо проще. Непоправима лишь смерть.

Меня многому научили эти несколько дней. Одна только реплика Хосе «Это – жизнь» чего стоила! Казалось бы, два слова – что они могут объяснить, а тем паче – чем помочь? А помогли ведь.

Я любила жизнь и хотела жить. «Улыбнись мне! – сказала мне жизнь, – и я дам тебе шанс остаться балансировать на Земле, как та девочка Пикассо на шаре, вечная эквилибристка волею его кисти»…

***

В парке Гюэль я зафиксировала на камеру всё, что просилось или настаивало быть запечатлённым.

Пора уходить. Закончился ещё один день странного путешествия к самой себе.

Уезжать не хотелось, но, с другой стороны, оставаться не на что, да и толочь воду в ступе, по меньшей мере, неразумно. Как ни старайся, а почерневшая от моей драмы Барса насколько протягивает руку помощи, щедро одаривая собой, настолько же и прячет её за спину, постоянно напоминая, с кем я должна была исследовать её богатства.

Значит, хватит. Ещё один день был бы просто лишним. Хотя, безусловно, можно и программу туриста глубже копнуть, и музей Пикассо проштудировать…Но что-то подсказывало – надо брать билет на паром и в ночь уплывать.

Всё остальное, не открывшееся мне, я увижу и открою вместе с Серёжей.

ГЛАВА 12. Взрослая Ассоль

До отправления парома оставалось три с лишним часа. Ехать куда-либо уже не имело смысла.

У портовой набережной стояло на приколе большое судно с несколькими мачтами. Оно выглядело любовно отреставрированной музейной роскошью. Ему бы ещё две тысячи погонных метров алых парусов, витиеватую надпись «Секрет» на борту и красавца Артура Грея на капитанском мостике… Водоизмещением в двести шестьдесят тонн, как у галиота Грея, тут, конечно, и не пахло, но я отчетливо вспомнила гриновскую сказку.

Настроив фотоаппарат на самопуск и пристроив его на край скамьи, я приняла на фоне мощного киля парадную позу.

Такой снимок, помимо утилитарной, памятной, мог вполне нести ещё и эзотерическую нагрузку. «Галиот Грея» из рассказа «Алые паруса» и я – вместе, в одном кадре. Значит, послание во Вселенную ушло. Осталось лишь добавить сюда капитана корабля. Будущее добавит. Потому что мне очень этого хочется.

Мечтам свойственно сбываться. Причем, как правило, – в сути своей. А ещё точнее – в сути пожелания. Человек, может быть, и не получает конкретного предмета, о котором мечтал, но получает как бы основу, квинтэссенцию своей мечты. Вот зачем галиот? Не для того же, чтобы вцепиться в штурвал или лечь в его каюту. Чтобы увидеть, благодаря его наличию, дальние страны, совершить экзотическое путешествие. Значит, если Грей и не приведёт «под уздцы» долгожданные «Алые паруса», то ожидающая на берегу девушка всё равно в своё время куда-то поплывёт. Хоть на моторке, но поплывёт!

Последний вечер в Барселоне я решила, во что бы то ни стало, провести красиво.

На абсолютную оригинальность программы объективно не было сил. Но в пандан ночлегу в «Мажестике», которым я себя побаловала, просился праздничный ужин у моря, в ресторане с непременным видом на закат. В ритуале заката есть тот покой и та гармония природы, что помогают снять нервное напряжение дня.

Долго искать такой ресторанчик не пришлось. И закат себя ждать не заставил. На его желто-розовом фоне торчали зазывные мачты яхт и корабликов, уже не ослепляющих белым цветом, как днем, а успокаивающих мерным, тихим покачиванием, с тайным призывом уплыть на них к счастливым берегам…

На одной из самых высоких мачт я легко представила алые паруса, вспомнив строки рассказа Александра Грина, посвященные острому восприятию каждого уважающего себя романтика: «… совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нём не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намёков; не было также ни синевы, ни тени – ничего, что вызывает сомнение».

Речь шла о цвете шёлка на изготовление алых парусов.

Вот такой цвет был у нашей с Серёжей мечты… «Гордый. Полный благородного веселья и царственности».

Я выбрала портовый ресторанчик с любовным названием «Барселонета», где в меню преобладали блюда морской кухни. Уж если ужинать красиво, то обязательно со свежей рыбой, выловленной утром позитивным каталонским рыбаком!

На террасу ещё полупустого ресторана вела лесенка в виде трапа.

Настенные часы, в виде корабельных, показывали половину седьмого. В это время большинство потенциальных клиентов ещё баловало себя аперитивом в барах.

Деревянный пол, выкрашенный в каштановый цвет, напоминал палубу, а само помещение парило над кромкой бухты на железобетонных сваях.

Отсюда открывался великолепный вид на вечернюю Барселону, на размытую вдали гору Тибидабо с храмом Святого Сердца, на столпившиеся белые яхты, на грядущие огоньки в домах у набережной.

– Куда бы вы хотели сесть? – спросил чернобровый официант с резкими чертами лица. – Вот здесь хороший столик…

– Можно выбрать самой?

– Пожалуйста!

Пройдя вдоль ряда двухместных столиков, я села за один из них. Но через минуту пересела на два столика вперед, ближе к воде, чтобы вдыхать её запах.

Столик был как столик, но когда я положила на него мобильный и машинально повернула к себе стоящий посередине пластиковый номер стола, мне пришлось засмеяться вслух.

Номер стола был годом моего рождения, и выглядел, как очередной подарочный сюрприз. Привет от клопов – пятьдесят плюс семь!

Рядом с номером я положила случайно найденную на тротуаре бордовую розу, потерявшую отломившийся стебель – получилось ненавязчивое торжественное оформление.

Через минуту официант поставил рядом высокий, запотевший бокал с золотистым пивом «Варштайнер», и композиция приобрела завершённость.

– Какое блюдо сегодня особенно удалось шеф-повару? Только честно! – обратилась я к официанту, пробежав глазами меню.

– У нас всё честно и всё вкусно. Но лично я порекомендую рыбку «бакалао», на гриле.

– Бакалао? Никогда не пробовала.

– Вот и рискните, не пожалеете. Костей мало, мясистая, вкусная, – натянуто улыбнулся официант, ещё не разогретый начавшейся рабочей вахтой и отвечающий с ленцой. – Что желаете на закуску?

– Не знаю… Предложите что-нибудь?

– У нас есть прекрасные мидии, навахас. Знаете, такие необычные, удлинённой формы?

– Не пробовала. У меня на днях был день рождения. Самый подходящий для познания момент. Давайте… на… навахас. Пор фавор.

– Хорошо. Поздравляю вас!

– Мучас грасиас!

Мидии на итальянском языке, которым оперировал официант-полиглот, подстраиваясь под клиентку без знания испанского, звучали забавно – «коццы».

Я доедала пятую и последнюю по счёту мидию, как вдруг у кромки моря появилась худая пожилая женщина с белым холщовым мешком на плече, в белых же широких бриджах и темно-синей рубахе-распашонке. Она неспешно шла босиком. Остановилась, положила котомку на землю и встала лицом к заливу, расправив плечи.

Женщина стояла, слегка запрокинув голову, и казалось, устремилась вдаль и ввысь, и за горизонт. От её хрупкой фигуры веяло поздней, терпкой романтикой. И надеждой.

Я представила, что это была постаревшая, преданная своей мечте Ассоль… Она сменила облегающее платьице, которое развевалось на ветру, на более удобные и современные бриджи, её голова стала седой до белизны, но поступь осталась легка, а постановка головы не утратила своей гордой линии. В её осанке не было ни горечи, ни ностальгии по молодости, ни усталости от жизни.

Глядя на неё, нельзя было предположить, что она недовольна своей участью, какой бы та ни была. Полное слияние с кромкой моря, с самим морем, с окружающим миром. Согласие с самой собой. И радость бытия. Вот что эта «Ассоль» сохранила.

Галиот Грея пока не приплыл или, возможно, не приплывёт вообще, а женщина осталась верна своей любви, мечте, надежде… Верна себе самой. И от этого – гармонична и счастлива. Поэтому она прекрасна, несмотря на возраст. А ведь ей никак не меньше шестидесяти пяти…

От женской фигуры у моря невозможно было отвести взгляд.

Вдруг дама поискала босыми ногами опору на влажном песке и, найдя, расставила ноги на ширину плеч. Встряхнув прямыми волосами седой стрижки-каре, она вскинула обе руки вверх, задержалась в этом положении на секунду и ушла в такой глубокий наклон вперед, что ей могла бы позавидовать любая двадцатилетняя особа.

Женщина легко выпрямилась, сделала ещё пару глубоких наклонов и стала размахивать руками, словно птица крыльями, будто гимнаст перед ответственным броском на брусья.

Потом она высоко поднимала ноги выше головы, выгибалась назад почти до «мостика», приседала мягко, неглубоко, щадя суставы колен, складывалась пополам, обхватив руками щиколотки – и всё это легко, изящно, ни на кого не обращая внимания.

Гармония её облика была сродни гармонии самой природы, к щедрости которой она обращалась за подпиткой.

Мне самой захотелось отставить тарелку, пойти к воде и встать рядом с незнакомкой, повторяя её движения.

Но шеф-повар уже приказал уложить на гриль нежную бакалао.

Да и дама, сделав ещё несколько движений, имитирующих размашистый ход лыжницы и конькобежца, постояла, раскинув руки, вдохнула всей грудью, повесила на плечо полупустую котомку и, вдохновенная, медленно удалилась.

Когда бы Артур Грей ни приплыл, он был бы в восторге от своей Ассоль. Ведь она ничуть не стала хуже. А, может быть, даже лучше…

Я взяла телефон и написала Славке: «Ем коццы, глядя на мачты. А передо мной седая Ассоль делает гимнастику, чтобы не разочаровать замешкавшегося в пути Грея. Живой пример!»

Славка ответила символом «хохочу» и приписала: «Молодцы обе»!

Я подумала и отправила эту же смс про «живой пример» Серёже.

В ответ не раздалось ничего. «А в ответ – тишина: он вчера не вернулся из боя…» – вспомнила я слова из песни Высоцкого.

Да, вот так и в мирное время погибают мужчины-современники на своих фронтах бизнеса, карьеры, долга …

Стало опять больно в области души. Расхотелось есть деликатес в одиночку и делать вид, что мне достаточно одной изысканной панорамы заката… Всё бросить и полететь к нему в Москву! И что? Он не захочет встречи. Если он попросил замолчать, значит – я сейчас, мягко говоря, не к месту. Нужно смириться. Принять.

Расплатившись, я побрела в сторону набережной.

Закат совершал свой ритуал проводов ещё одного дня. Ночь ещё не пришла, замешкалась, и промежуточные синие сумерки повисли над бухтой, как занавес театральной декорации, подчеркивая, словно чертежник каждую деталь, проступающую на фоне неба.

В воде отражался и морщился, строил рожицы электрический неоновый свет.

Звон бокалов и бряцанье столовых приборов пополняли какофонию человеческой речи.

В эту полифонию вступила токката каблуков моих мокасин, извлекая свою музыку из уложенных один к одному булыжников. Я шла вдоль порта, чуть поодаль от набережной, по которой прогуливались издалека кажущиеся необремененными, сумевшие расслабиться люди.

Вдруг булыжники под ногами сменились на зеленоватое стекло. Присмотревшись, я увидела, что стою на стеклянном квадрате, размером приблизительно шестьдесят на шестьдесят сантиметров, обрамлённом металлической рамкой.

Изнутри квадрат был пуст, и едва подсвечивался источником электрического света, а по центру толстого стекла были проложены красные цифры в виде проводков, похожих на человеческие артерии. Каждый такой квадрат, а они шли друг за другом, постепенно выступая из темноты, содержал определённое кроваво-красное число. Начиналось всё с цифры «1», потом шли двузначные, а затем трёхзначные и четырёхзначные цифры. Наверняка это был своеобразный памятник кому-то.

На скамейке сидел, с улыбкой глядя на яхты, старик в льняных брюках и белой рубашке.

– Сеньор, извините за беспокойство, добрый вечер! – обратилась я к нему.

– Добрый, – встал мужчина со скамейки.

– Какая галантность, сеньор!

– Старая школа…

– Спасибо! Вы не знаете, в чём смысл этих квадратов? Наверняка вы – барселонец.

– Никакой идеи… Это порт, так что, может быть… что-то с морской темой связано.

– А вы всегда и всем так улыбаетесь?

– В общем-то, да…

– А сколько вам лет?

– Восемьдесят два.

– !! Я думала, гораздо меньше! Прекрасно сохранились. И всё время здесь жили?

– Нет, что вы! Я и в Германии работал, и в Канаде – в Монреале, целых пятнадцать лет. Там тоже люди хорошо сохраняются.

– У вас наверняка есть свой личный секрет сохранения молодости.

– Есть. Это – оптимизм.

– Согласна с Вами. Замечательный пример для подражания. Ну, что ж, желаю вам прожить минимум сто лет!

– Спасибо! И вам!

Пытаясь самостоятельно разгадать идею встроенных в пешеходную зону квадратов, я переходила с одного на другой по очереди, постепенно удлиняя для этого свой привычный шаг, и почти прыгая, как с льдины на льдину.

Может быть, это количество затонувших кораблей? Или количество солдат союзнических войск, погибших во Вторую Мировую? Или это счастливые номера испанской лотереи?

Я перепрыгнула с серьёзной мысли на увеселительную, как с квадрата на квадрат. Им, казалось, не было конца. Сколько их ещё? Шаг – любит, другой – не любит, следующий… Любит!

И я стала гадать на квадратах, как на ромашке. Словно мне не пятьдесят, а шестнадцать.

Дойдя до последнего квадрата, за которым пешеходная зона переходила в пирс, я радостно выдохнула: «Любит»! И легонечко, не пугая прохожих, подпрыгнула на квадрате 4181. Надо запомнить эти счастливые цифры. Господи! Ура! Он меня любит, несмотря ни на что. И он вернётся ко мне… Вернется? А разве он с тобой был? Физически можно сказать, что и не был, не провёл вместе даже недели, а духовно, незримо, – да, был, рядом, близко, так, что я видела, как через краешек его ушной раковины проходит солнечный свет, как выступают капельки пота на лбу, как расширяются и сужаются его зрачки…

Любит!

Я ещё раз оглянулась на таинственный, счастливый квадрат и пошла в сторону вокзала за вещами.

***

В круглосуточной камере хранения никого не было.

Вынув из ячейки пакет с двусмысленным подарком Марко, я осталась с ним один на один.

Трогательный момент, вперемешку с фарсовым. Вибратор показался мне тяжёлым, тяжелее прежнего, и я подумала – не оставить ли его здесь, в ячейке? Может быть, какому-то одинокому сердцу пригодится? Нет, подарки передаривать нельзя, примета плохая. Ладно, рассмешу Надю: не с любимым вернусь в Геную, так с вибратором!

Я вспомнила свою шуточную зарисовку: «Если милый вэри бизи, остается тэйк ит изи… Милый – форменный диктатор. Здравствуй, здравствуй, мой вибратор!»

Вот, сама себе накаркала, написав эти бойкие строки четыре года назад…

Криво усмехаясь, я вышла с пакетом на улицу.

Теперь пешком за пятнадцать минут дойду до порта, где стоит паром на Геную, куплю билет – и в каюту. И сразу – спать, спать, ни о чём не думая. За иллюминатором будет шептать колыбельный рэп моё любимое море. А во сне приснится самое лучшее, что со мной ещё произойдет. Как сказал Хосе, Барселона просто так не отпускает… Она словно кладёт напоследок в карман человека какой-то предмет наподобие тотема, чтобы человек, касаясь его, мысленно возвращался в Барселону. А мысль, как известно, материальна. Она и приведёт обратно. Но уже – вместе с любимым.

В кассах паромов удивила безлюдность – ни одного человека.

В окошечке еле отыскался мужчина-кассир. Он стоял за открытой дверцей шкафчика и что-то жевал.

– Добрый день! Билеты на ночной паром в Геную есть?

– Добрый день! Есть, сеньора. Сколько вам нужно?

– Один, самый недорогой.

– С машиной?

– Нет, без ничего.

– Тогда с вас сто девятнадцать евро.

На паром въезжали одна за другой машины всех калибров. И даже несколько автобусов.

Лучше не думать, сколько вся эта посудина в результате полной загрузки весит. Ах, да, там же какой-то закон физики всё уравновешивает…

Моя каюта оказалась огромной относительно моих представлений о двухместной каюте.

Иллюминатор, круглый, небольшой, был грязен до неприличия – море в нем утром наверняка будет мутным. Все равно.

Съев припасённый банан, я умылась, легла и, не дожидаясь отправления парома, провалилась в небытие.

ГЛАВА 13. Виктория

Разбудил меня шум моторов.

За стеклом иллюминатора не было ничего, кроме мутного, хоть и живого моря. Хоть бы дельфинчик какой выпрыгнул рядом – так, для ощущения жизни вездесущей…

Я вышла на ближнюю палубу. На парусиновых шезлонгах лежали или сидели одетые мужчины – шофера тех машин, что плыли внизу, в трюме, в гулком чреве парома.

Паром выглядел до обидного обыденно. Он не ставил красивой точки в моем путешествии, а будто обронил кляксу, на которую уже не найдёшь ни ластика, ни белой замазки. Кисленько выглядели и обшарпанные борта, и сама палуба, выкрашенная в яркий, но слишком искусственный бирюзовый цвет.

Холодный ветер усиливал неуютную атмосферу. И ни одной женщины! Даже смешно.

Угрюмые мужские лица не располагали к тому, чтобы я выбрала себе шезлонг рядом с ними.

Встав у бортика, где сквозняк не хозяйничал слишком активно, я с наслаждением созерцала морские владения.

Им не было границ. Только море, поддерживающее своими краями небо. Или небо, охватившее собой море.

Две стихии сливались воедино, сочетаясь по цвету. Оттенки – от белёсо-голубого до глухого синего, почти чёрного – казалось, гуляли сами по себе, принадлежа установленной кем-то палитре. Белые чубчики, образующиеся на гребнях волн, на мгновение украсив собой гладкую «причёску» моря, растворялись и убегали, чтобы превратиться в чубчики уже другого гребня.

Паром двигался с определённой скоростью и мерно шумел, успокаивая таким образом нервы, помогая отрешиться, собраться с мыслями.

«Вот и стали мы на год взрослей»… Благодаря своей наивности, иллюзиям и пятидесятилетию, я увидела Барселону. Теперь надо взять себе за правило: вместо грусти по поводу нового дня рождения – знакомство с новым городом, а ещё лучше – с новой страной. Отдалённость путешествия – лишь вопрос наличия финансов. Чем сидеть за столом и слушать, какая ты славная, лучше бродить по незнакомым улочкам, заходить в храмы, подмечать другие обычаи, слышать новые звуки и мелодии, любоваться пейзажами и не переставать удивляться многообразию человеческой жизни. День твоего рождения не должен быть грустным. Лучше кого-то обрадовать в этот день, чем амбициозно ждать поздравлений и подарков. И если обрадовать некого или не на что, то нужно обрадовать себя самого.

Выбор остается за каждым: накормить в этот день друзей в родном городе, или стаю голубей – в чужом. Только не нужно надрыва, если что-то не срослось – и друзья поймут, и голуби с голоду не падут. Будь в этот день самим собой. Будь собой! Прими себя, свой возраст, свою суть. Форму своего черепа, в конце концов! Прости себе ошибки и дай слово не наступать на те же грабли. И прости других, что они не с тобой. Дай им свободу выбора! Они придут к тебе, когда им станет трудно без тебя дышать. Или не придут, а помашут издали рукой, улыбнутся на расстоянии. Тоже хорошо. Значит, помнят.

Разве это возраст – пятьдесят лет? Те, кому сейчас двадцать, не поверят, но именно в пятьдесят все только и начинается. Приходит вкус жизни и радость бытия. Амбиции уступают место смирению. И это происходит гармонично, без надсада. Становится дорог каждый день, и ты начинаешь различать мельчайшие детали, оттенки, недоступные взору, скрытые от тебя прежде… Большинство теорий вдруг становятся применимы на практике. Отголоски плохо усвоенных мудрых сентенций достигают того нейрона в мозгу, которому они необходимы, и рождается мысль, будто своя – и она не менее мудра. Так или иначе, уже есть, чем гордиться, а силы ещё не иссякли. Апогей человека – его пятидесятилетие. Вершина, Джомолунгма, откуда он видит если не всё, то очень многое.

А если учесть, что учёные признали семьдесят четыре года возрастом абсолютного счастья, то в пятьдесят вы – просто дитя, у вас действительно всё впереди.

Не торопите время, господа! Оно без нас спрессовано в года,

Оно не в курсе наших ускорений и нами остановленных мгновений.

Не убыстряя равномерный шаг, оно не знает пропастей, коряг,

Обрывов, бездорожья, непогоды, календарей, какими меряют народы

Отпущенные им для жизни дни. Зачем ему, на что ему они?

Ведь сколько жизнь свою не отмеряй, не ты определяешь этот край…

А тот, кто знал бы свой последний миг, тот был бы преждевременно – старик.

Нельзя, не стоит время подгонять. Не торопись увидеть сына взрослым, мать!

Улыбочке беззубой месяц, три… – и вот уже студент он, посмотри.

Когда любимого ты у порога ждёшь, разлука режет, словно острый нож.

Но ты замри и вспоминай пока – жест, им владеет лишь его рука…

Взгляд – им одарят лишь его глаза… Его улыбку, что забыть нельзя…

И наслаждайся ожиданием любви! И не гони ты время, не гони,

Ведь всё равно в тот срок придёт к тебе, какой заложен по твоей судьбе.

Любите время вашей жизни, все! Как быстро уходить с травы росе!

Как непреклонен каждый день закат! Любите мир, пока глаза глядят!

Дышите и живите широко! И помните – счастливым стать легко:

Ловите каждой клеткой – каждый миг! И не гоните тех, кто к вам приник,

И отпускайте – всех, да без узды! И за добро не ожидайте мзды…

У вечных истин вечен и рецепт. Кто их постиг, тот сам себе – адепт,

Хозяин собственной судьбы своей: не знает ни колодок, ни цепей,

Открытым сердцем обращён в рассвет. Ни зависти, ни злобы в сердце нет.

А только благодарность – вот и всё. Ещё раз – благодарность. И ещё.

P.S. Не жди реакции мгновенной и вечной памяти нетленной.

***

Расчетное время прибытия я написала Наде в смс.

Она вызвалась приехать, встретить: порт Генуи «огромен, стозевен и лайяй». В нем можно реально заплутать. И как только все лайнеры, ракеты, многопалубные корабли здесь друг друга не задевают и не становятся препятствием на пути «собрата»?