Текст книги "Искусство: язык Бога. От античности до авангарда"

Лилия Ратнер
Искусство: язык Бога. От античности до авангарда

© ООО ТД «Никея», 2018

© Издательский дом «Никея», 2018

© Ратнер Л. Н., наследники, 2018

* * *

Лилия Ратнер

Предыстория

Телеграммы от Бога

В 50-е годы я окончила художественное отделение Полиграфического института, а потом поступила в Московский университет на искусствоведение. Но искусствоведом так и не стала, с головой ушла в реальное искусство рисования. А потом, спустя много-много лет, мне мое образование понадобилось. Это случилось тогда, когда я для себя открыла, что искусство, как океан, совершает приливы и отливы, то уходя от Бога, то вновь пытаясь приблизиться к Нему, но настоящее искусство всегда связано с Богом, все исходит из одного единого Центра, а все, что вне этого, совершенно бессмысленно.

Конечно, когда я училась, никаких идей, связанных с Богом, у меня не было. Я обратилась и приняла крещение гораздо позже – в 1979 году – и попала в среду православных священников, которые, как и я, были неофитами. Один из них был переводчиком с английского, другой – сын писателя, третий – бывший архитектор. Лидером у них был очень талантливый поэт, который в 26 лет обратился и сжег все свои стихи. Это была такая среда, вышедшая из богемы, которая ненавидела искусство! Моим духовником стал бывший киновед, выпускник ВГИКа, который после рукоположения тоже все это бросил. Наверное, звучит странно, но все они, придя в Церковь, как бы отталкивались от себя в прошлом, меняли вектор своего пути на противоположный. Кстати, до сих пор в православии есть такое мнение, что искусство – это жизнь душевного человека, не просвещенного духовно; что искусство заражено грехом, и за счет своего очарования оно может заражать грехом других. И когда я пришла в Церковь, вдруг оказалось, что я занимаюсь чем-то недозволенным.

Меня это ужасно мучило. Я очень уважала своего батюшку, это было первое духовное лицо в моей жизни, но все время с ним спорила. Я приходила к нему на исповедь и говорила: «Грешна, батюшка!» – «В чем же ты грешна?» – «Осуждала священноначалие (то есть его)». Естественно, ему ничего не стоило меня с моими оправданиями искусства разбить в пух и прах, и я уходила со слезами. Но, приходя домой, писала ему письма, главным в которых был вопрос: если Бог дал талант человеку, почему он должен зарывать его в землю? Он мне приводил тысячу аргументов и отвечал, что искусством можно заниматься, но только церковным: иконы, роспись храмов… А мне казалось, что я родилась совсем с другими задачами. И я не понимала: ну почему, если я напишу прекрасный пейзаж или портрет замечательного человека, это не будет прославлением Господа Бога?

В постоянных спорах мы провели с этим батюшкой почти десять лет, и в результате у меня даже получилась небольшая книжечка полемических эссе об изобразительном искусстве. Так что я многим ему обязана. Кстати, сейчас он совершенно изменил свою позицию, и его дети и внуки не чужды искусству.

Но тогда он был категорически против, а я, поскольку ничего другого делать не умела и не могла и, кроме всего прочего, это было единственное мое ремесло, которым я зарабатывала на жизнь, – я продолжала рисовать. Однако невозможно заниматься искусством, чувствуя, что оно тебе запрещено, что это что-то греховное. Постепенно я перестала выставляться, перестала общаться со своими друзьями, которые меня ценили как художника. Потом почти перестала рисовать. В конце концов я стала погружаться в глубокую депрессию…

Мой духовник любил говорить красивые проповеди, в стиле XIX века. Например, однажды я от него услышала: «Православные – счастливые люди. У нас есть всё: Священное Писание, Святое Предание, культ Богородицы, иконы. Мы сидим за пиршественным столом». А я вдруг нечаянно, неожиданно для себя говорю мрачно: «За этим пиршественным столом можно умереть от голода!» Вспомнила греческого царя Мидаса: все, к чему он прикасался, превращалось в золото.

В какой-то момент я дошла до того, что стала думать: зачем я крестилась, зачем я в эту Церковь вообще пришла, загубила свою жизнь.

И вот мой священник, видя меня в таком ужасном состоянии, однажды посоветовал: съезди в Армению, там есть замечательная община…

* * *

В ту пору у меня никогда не было денег, а тут вдруг деньги нашлись – у меня музей как раз купил работы, и я полетела на эти деньги в Ереван, никого не зная там, ничего не ожидая – просто, что называется, по послушанию.

В Ереване была огромная община членов Армянской Апостольской Церкви – примерно три тысячи человек, в основном репатрианты, семьи которых после революции уехали на Запад, а потом их Сталин пригласил вернуться. Они поверили, вернулись, привезли все свое имущество, Сталин это все у них немедленно отобрал. Но им важно было, что они на Родину вернулись, у армян по всему миру очень сильная связь с родной землей.

Десять дней я прожила в семье чудесного человека по имени Гамлет – он был инженер-физик, работал на атомной станции. Дом у него был такой чистый-чистый, бедный, никаких ковров, никаких хрустал ей. Очень милая молодая жена, двое деток, и все такие приветливые. Эти десять дней для меня были как сказка! В общине так много всего было интересного: молодежные группы, вечерние школы, филиалы по всей Армении. Я увидела деятельных живых христиан, которые делают очень много добра. Сколько любви они на меня обрушили! Я начала ездить в Ереван каждые три месяца, я просто рвалась туда. И как-то они мне говорят: ты так не наездишься – это же очень дорого. А у вас в Москве есть похожая община. И дали мне телефон отца Александра Меня[1]1
  Протоиерей Александр Мень (1935–1990) – православный священник, известный миссионер, библеист, просветитель, переводчик, писатель. Был зверски убит 9 сентября 1990 года неизвестными. Лилия Ратнер стала духовной дочерью отца Александра в последние годы его жизни.


[Закрыть]. Так я стала его прихожанкой.

И тут все встало на свои места, потому что отец Александр очень ценил и любил всякое творчество. Он мгновенно снял с меня этот запрет на искусство, и я стала выздоравливать, как после тяжелой болезни. Как это было мучительно, как я боялась рисовать! И вот потихоньку, постепенно я стала делать наброски, пока вдруг из меня не полились, просто как из фонтана, рисунки на тему Ветхого Завета, за которые мне не стыдно. И это было счастье.

Это произошло уже после гибели отца Александра…

Собственно, эту историю я рассказала, чтобы было понятно, как я пришла к идее, что любое искусство – от Бога, если оно – настоящее искусство.

Красота надоела?

С моей точки зрения, с сотворения мира и с древних времен, когда изобразительное искусство уже заявило о себе, процесс его развития идет по нисходящей. Обычно люди не хотят этого признавать, считая, что все эпохи одинаково значимы, одинаково гениальны, просто они говорят разным языком. Но мое глубочайшее убеждение, что это не так. Я считаю, что искусство древних было неизмеримо выше, грандиознее и ближе к Богу, чем искусство наших дней. Конечно, нам не хочется так думать: ну как это, с какой стати мы – и вдруг не гении? Может быть, гении есть среди нас, но не в этом дело. Я говорю об основном векторе, который указывает на некоторую редукцию, понижение чувства прекрасного.

Когда я училась, у нас был очень харизматический лидер[2]2
  Речь идет об Элии Белютине (1925–2012), руководителе художественной студии «Новая реальность». Работы студийцев, среди которых была и Лилия Ратнер, экспонировались в 1962 г. на знаменитой выставке в Манеже, разгромленной H. С. Хрущевым.


[Закрыть] (ему было лет тридцать, но нам, восемнадцатилетним, он казался старым, взрослым и мудрым). Он говорил: «Красота – это то, что должно пылиться в музеях. Вы должны писать так, чтобы хотелось… вырвать, глядя на ваши картины». Представляете? То есть красота надоела, кто-то утверждал, что красота – это вранье, фальшь… Но я никогда не могла с этим согласиться. И однажды, когда я уже пришла в Церковь, мне попались слова замечательного французского православного богослова Оливье Клемана, цитирую их тут не дословно: «Наша вера красива. Святость прекрасна. Мы должны возродить красоту. Красота – это улыбка Бога. Как можно жить без нее? Бог создал мир именно по законам гармонии, красоты и порядка. Просто человек сделал все, чтобы разрушить эту гармонию, но, может быть, в наших силах ее возродить или хотя бы попытаться что-то сделать».

* * *

Люди не всегда понимают, зачем вообще нужно искусство. Как мы обычно смотрим на картины? Нас захватывает сюжет. «Иван Грозный убивает сына»[3]3
  Картина И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года».


[Закрыть] – страшно, царь глаза вытаращил, кровь течет, безумное лицо… Поволновались – и пошли дальше. А там – еще Репин, «Не ждали». Кого не ждали, почему не ждали, кто это такой пришел, откуда пришел – вот что нам интересно. А суть-то вся в том, что у «Ивана Грозного» – красное на красном! А в «Не ждали» – контраст ясной, светлой, такой безмятежной комнаты и семьи – и этого странного, какого-то темного человека с обмотанным вокруг шеи шарфом, который, может быть, только что свалился с виселицы и поэтому помилован…

Художник мыслит образно – совершенно не так, как мыслит обычный человек. Например, Суриков однажды увидел горящую свечу днем, на фоне занавески на окне. И очень долго и мучительно носил в себе этот образ, пытаясь вспомнить, какая у него ассоциация рождается. И в конце концов понял, увидел: «Утро стрелецкой казни», ни больше ни меньше! Помните, там эти стрельцы в белых предсмертных рубахах, со свечами? Вот какое грандиозное полотно, шекспировского масштаба, вызвала в сознании художника одна свечка, горящая днем на окне! Или ворона на снегу – как вы думаете, что художнику пришло в голову при виде вороны на снегу? «Боярыня Морозова»!

Недавно я услышала от своего старого знакомого, известного лингвиста Вячеслава Всеволодовича Иванова об открытии современных археологов: они обнаружили, что изобразительное искусство – речь, так сказать, рисуночная была дана людям задолго до того, как появилась словесная речь и тем более письменная. Древние люди общались между собой образами, это самая главная, самая исконная форма общения. Я думаю, что в раю Адам и Ева общались именно так – вообще без слов, именно образами. И конечно, этот образный язык дан нам Богом для общения с Ним и друг с другом. Это самое главное. Поэтому, когда мы воспринимаем искусство, мы должны держать наготове вопрос: чем эта картина меня зацепила? Что Бог хочет сказать именно мне и именно через эту картину? Это же какие-то телеграммы, письма, обращения Бога к нам через настоящих художников. Он хочет, чтобы мы уловили, угадали, расшифровали этот сигнал и понесли его дальше. В этом, мне кажется, главный смысл художественного творчества и ключ к его пониманию.

Блок был замечательным мистическим поэтом, и я уверена, что он запросто встречался с Музой. У Блока в стихотворении «К Музе» есть такие слова:

 
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И когда ты смеешься над верой,
 

(заметьте – она смеялась над верой! – IP.)

 
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
Зла, добра ли? Ты вся – не отсюда,
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты – и Муза, и чудо.
Для меня ты – мученье и ад.
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами —
Всё проклятье своей красоты?
 

Видите, Блок говорит, что красота может быть и проклятьем. Наша с вами задача – вернуть красоте ее изначальный смысл. Или хотя бы постараться это сделать.

* * *

Считается, что художники, как и музыканты, и артисты, говорить не умеют. А я как раз очень люблю, когда говорят художники, потому что они говорят о конкретных вещах. Я как-то присутствовала на защите диплома в Суриковском институте. Дипломник показывает картину, искусствоведы начинают говорить высокие слова, дают исторические экскурсы… Потом встает художник и говорит: «Да просто надо усилить первый план!» И это было совершенно точно! Этого никогда не увидит никакой искусствовед… Художники действительно говорят большей частью коряво, с трудом, но уж если скажут, то в самую точку, потому что они мыслят образами.

Что такое язык образов? Это язык души, так душа разговаривает. Нам всем это знакомо. Вот мы смотрим на еле видимый зеленый туман, который вдруг начинает окутывать деревья ранней весной. Еще пасмурно и холодно, а у нас в душе какое-то ликование, мы еще даже не осознали, в чем дело, но этот зеленый туман почему-то трогает наше сердце. Сначала всегда говорит душа, и рисунок или картина дают важную информацию о состоянии души. Мне очень нравятся слова моего друга, доктора психологии Бориса Сергеевича Братуся: «Живопись относится к той донаучной психологии, предметом которой была душа вообще, во всем многообразии».

* * *

Еще одно соображение, прежде чем мы начнем говорить об изобразительном искусстве. Я хочу поспорить с замечательным стихотворением Николая Гумилева «Шестое чувство»:

 
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарей
Под холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение летит неудержимо.
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо…
Так век за веком  –  скоро ли, Господь?  —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
 

Красиво, правда? Но я не согласна с тем, что этот орган только предстоит еще родить человечеству. Я убеждена, что первое, что Господь вложил в нас, – именно этот орган, именно это шестое чувство, которым мы улавливаем «образ мира, в слове явленный»[4]4
  Из стихотворения Б. Пастернака «Август».


[Закрыть], как сказал Пастернак. Но, к сожалению, под так называемым культурным слоем, мусором и всем прочим это забылось. Давайте вместе разгребать культурный слой и извлекать это изначальное шестое чувство, прежде всего – в самих себе.

Глава 1
Что знали язычники о красоте Бога?

Праискусство

Наши древние предки знали, что такое красота. Вы наверняка видели фотографии наскальных рисунков в пещерах в разных концах земли. Чаще всего ученые трактуют их как магические заклинания об успешной охоте. Чтобы охота была удачной, рисуем мамонта, и, значит, мы уже его как бы добыли. Но есть такие фрески, которые помещены в темных углах пещеры да еще замурованы так, что никогда никто их увидеть не мог, кроме того, кто их изобразил. А нарисованы они изумительно, несмотря на то что художник, как говорится, «академиев не кончал», он просто был гений… У него явно была совсем другая цель! Какая?

Художник через эти рисунки разговаривал с Богом. Он так молился. Вот простенький орнамент на горлышке глиняных сосудов, которые находят археологи, – это же не только и не столько украшение. Возможно, это что-то похожее на Иисусову молитву, когда постоянно повторяется одна и та же фраза…

Многие произведения искусства говорят нам о том, что древним язычникам было открыто – мир сотворен по законам гармонии, красоты и порядка.

При этом первые христиане клеймили язычников, и в частности античных художников, за то, что те творили идолов. Бывало, отбивали статуям руки и ноги. Правда, быстро опомнились и начали изо всех сил восстанавливать античное наследие. Но не тут-то было: восстановить утраченную гармонию гораздо труднее, чем ее разрушить.

В наше время мир раздробился на множество самых разных наук, искусств, культур. Процветает цивилизация, но кажется, что целостное знание красоты мира нами утрачено.

Древние египтяне и греки были язычниками, египетский пантеон или греческий Олимп были населены огромным количеством богов, самых разных, и эти боги ничем не отличались от людей, кроме бессмертия. Но – многие факты свидетельствуют о том, что и египтяне, и античные греки верили, что над этим сонмом богов был Единый Бог (рок, судьба), и память о нем жила в культуре.

Египет: искусство, обращенное к вечности

Древний Египет[5]5
  Я не являюсь специалистом по Древнему Египту и античности, однако тему искусства нельзя не начать с этих цивилизаций. В этой книге мы коснемся их пунктиром, в самых общих чертах. (Примеч. авт.)


[Закрыть] [6]6
  Зубов А. Б. Лекции по истории религий, прочитанные в Екатеринбурге. М.: Никея, 2009. С. 65.


[Закрыть] – очень величественная, глубокая цивилизация. Египтяне многое знали о сущности мироздания, может быть, больше, чем современный человек. Жили они в благоприятных условиях: в теплом климате, по берегам Нила, который разливался два раза в году, что делало почву очень плодородной. Искусство у них тоже расцветало – думаю, не последнюю роль в этом играло благосостояние. Однако у этого искусства есть два главных момента: его стили не менялись тысячелетиями (нам сейчас даже трудно себе это представить!), и оно целиком было обращено к смерти (в этом есть логика – что в человеческой жизни более неизменно и постоянно, чем смерть?).

Египтяне, в отличие от многих других народов, придавали огромное значение посмертному существованию. Вся их земная жизнь была подготовкой к жизни вечной. Древнеегипетские тексты свидетельствуют, что египтяне верили в телесное воскресение умерших. Как говорил известный историк и религиовед профессор Андрей Зубов, «если обширнейшую и сложнейшую веру египтян свести к одному зерну, оно будет в идее дарования вечной жизни»6. Но переход в вечность – процесс очень сложный. Человека на этом пути ждут испытания: по верованию египтян, разные боги должны были принимать у человека экзамен – достоин ли он вечной жизни? Каждый должен был явиться на суд со свитком так называемой антиисповеди. «Анти» – не потому что она «против исповеди», а потому что она, в отличие от нашей исповеди (мы говорим: «то-то сделал, то-то сделал, так-то согрешил»), состояла в другом: люди говорили «не сделал», то есть не убивал, не воровал, не обижал. Однако сама тональность исповеди была похожа на нашу – это состояние нравственного ответа, нравственной самооценки. Это поразительно! Еще Моисей десять заповедей не провозгласил, еще Христос не пришел! Откуда у египтян было это знание? Из этого следует, что нравственный закон написан в душе, и человек сотворен с этим законом. Кант, конечно, был прав, когда сказал про звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас[7]7
  Известное высказывание немецкого философа Иммануила Канта (1724–1804) в его работе «Критика практического разума»: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».


[Закрыть]. Он действительно внутри, с этим мы живем, с этим мы на свет Божий появляемся.

Египтяне верили, что душа должна была быть взвешена. Умершего встречало некое божество с головой шакала – Анубис, с весами в руках. На одну чашу весов клалась душа умершего, на другую – павлинье перо. И душа, отягощенная грехами, не должна была оказаться тяжелее этого пера.

Тело принято было обязательно мумифицировать, в соответствии с особым ритуалом. Из тела вынимались внутренности, они отдельно упаковывались в мешочки и захоранивались в специальных сосудах – канопах. Это не давало разлагаться трупу, который заворачивался в бинты из холста, пропитанные всякими смолами. Делалось это с практической целью – тело должно было воскреснуть в новой жизни, поэтому надо его сохранить. Мумию укладывали в саркофаг, который имел форму тела, и вся его поверхность была расписана: по определенному канону рисовали лицо, одежду, положение рук умершего. Лицо раскрашивалось очень тщательно. Особенно ярко выделялись глаза, они подчеркивались темно-синей, иногда черной краской и становились огромными. Почему? Потому что душа (египтяне называли эту субстанцию «Ка» – это жизненная сила, которая и делала человека личностью, это близко к нашему понятию «душа») с последним дыханием вылетала через глаза и представала перед богами, проходила через суд. Если ей давалось право на бессмертие, она таким же образом – через глаза – возвращалась в тело. Поэтому глаза были так подчеркнуты – чтобы душа могла найти обратный вход.

Внутри саркофага все было испещрено инструкциями – как человек должен вести себя в вечной жизни. Затем саркофаг помещали в ящик-гробницу. Туда же клали ушебти – небольшие глиняные статуэтки, изображавшие слуг, которые сопровождали умершего в путешествии по загробному миру.

Кроме того, египтяне стали рисовать на папирусе все, что понадобится человеку в другой жизни, и снабжали рисунки письменными комментариями. В результате мы получили свитки папирусов, в которых изумительно нарисованы посуда, утварь, сосуды для хранения вина и масла. Египтяне свято верили, что нарисованное – оно же и есть реальное. Вот какая была вера в силу изобразительного искусства!

* * *

Типичная египетская статуя – жрец Аменхотеп и его жена жрица Раннаи. Человек здесь как бы идет, делает шаг вперед. Но вместе с тем нам кажется, что жрец не идет, а стоит на месте. Вообще все египетские статуи неподвижны, персонажи стоят «руки по швам», как по стойке «смирно». Я думаю, это такой образ «хождения перед Богом» («ходить перед Богом» – выражение из Ветхого Завета[8]8
  Выражение «ходить перед Богом» употребляется в Ветхом Завете многократно. Например, см.: Быт. 5: 24; Мих. 6: 8; Иер. 7: 23.


[Закрыть]), которого египтяне боялись.

Самый распространенный жанр древнеегипетского искусства – это неглубокий рельеф. Когда падал свет, то получалось очень красиво – с одной стороны как бы темный штрих, с другой – ярко освещенный. Изображение на таких рельефах своеобразное, очень узнаваемое: голова дана в профиль, плечи, торс развернуты в фас, а ноги и руки тоже в профиль – почему они упорно изображали людей именно так? Возможно, разгадка вот в чем. Обе руки нарисованы, как будто они увидены справа, так же точно и обе ноги. Чтобы увидеть со всех сторон так называемую круглую скульптуру (то есть скульптуру, вокруг которой можно обойти), нужно время, пусть несколько секунд. Но чтобы окинуть взглядом рельеф, когда ты одновременно видишь профиль, фас, грудь, живот, ноги, – времени не нужно. Я думаю, у египтян было особое отношение ко времени, и их изображения говорят нам об этом. Подумайте – как можно изобразить вечность? Возможно, именно так, как делали это древние египтяне!

* * *

Особый, самый плодотворный период в египетском искусстве приходится на Новое царство (с XVI по XI в. до н. э.)[9]9
  Египетскую историю принято делить на три периода: Древнее царство (с 5-го до конца 3-го тысячелетия до н. э.), Среднее царство (с конца 3-го до начала 2-го тысячелетия) и Новое царство (с XVI по XI в. до н. э.).


[Закрыть], а внутри этой эпохи есть так называемый амарнский период, когда страной правил знаменитый фараон Эхнатон. Он был великим реформатором, и многие его реформы исходили из религиозного сознания, что Бог един! Революционный взгляд для нашего понимания Древнего Египта, согласитесь? Хотя некоторые специалисты считают, что египтяне и до Эхнатона верили в единого Бога.

Эхнатон приказал уничтожить все изображения многочисленных богов, вплоть до того, что сбить фрески и рельефы, и изобразить только одного бога. Это был бог Солнца – Атон, он изображался в виде круга с лучами, каждый из которых кончается кистью руки: это милостивый бог, который дает все необходимое для жизни. Фараон даже изменил имя: Аменхотеп IV стал Эхнатоном – «полезным Атону», и членов своей семьи и сановников тоже переименовал соответствующим образом. Раньше столицей Египта были Фивы, а Эхнатон в честь бога Солнца решил построить новую столицу – Ахет-Атон («горизонт Атона»), которая вся была украшена изображениями бога Солнца.

Однако после смерти Эхнатона жрецы взбунтовались, столица вернулась в Фивы, большинство изображений бога Атона были сколоты, и вернулся сонм прежних богов…

Но это «открытие» единого Бога было грандиозным, как и вся египетская цивилизация, создавшая удивительное искусство смерти и вечности.