Текст книги "Журнал «Юность» №04/2021"

– Извиняюсь, – сказал журналист, которому его вопросы не давали покоя, – а как вам, Валерий Александрович, такой зал… мм… небольшой?

– Да отлично, – пожал плечами Валера. – Уютно, контакт с публикой сразу, голос сильно напрягать не надо.

– Ну вы ж, наверное, в таких никогда не выступали! – продолжил давить журналист.

– Сто раз выступали. Всякие ДК в Подольске, в Рыбинске. А филармонии областные – просто песня. В плохом смысле. Круче только в деревенских клубах.

– Неужели?

– Ну да. Все это проходят. И мы. До того, как стали мейнстримом.

– Это когда Гендель с вами играл?

– Д-да. – Валерий Алексаныч кивнул, уголки губ его оттянулись вниз.

– Да, это с Генкой еще, – добавил басист нейтральным тоном.

Больше про историю группы не говорили и всю дорогу до аэропорта проболтали ни о чем.

* * *

– Как съездили? – спросила жена, встречая Джефа.

– Нормально.

– Не расскажешь?

– Светуль, дай раздеться-то.

– Разденься… и выйди на улицу голым.

Джефъ сказал сурово:

– Я вам свитера привез.

– С «Сонатой»? Их девать некуда.

– Норвежские родные. Саамки вязали.

– Чьи самки?

– Человеческие. Не хочешь – не носи.

– Давай уж, добытчик. Спасибо.

Она потрепала Джефа по редеющему ежику волос.

– Ты теперь надолго?

– В смысле – здесь?

– В смысле дома.

– Ну месяц у нас точно нет концертов, а там как получится. По идее, тур новый надо верстать. Ну и корпоративы никто не отменял.

– Значит, снова через неделю сорвешься.

– Скажут – сорвусь. А то ведь кто его, – Джефъ мотнул головой в сторону комнаты сына, который, кстати, так и не появился, – будет обувать-одевать?

– Кстати, он молчит что-то.

– Он вообще немногословен, ты не заметила за последние полтора десятка лет?

– Он о чем-то молчит. Не просто не говорит, а не говорит что-то. Зайди к нему.

– Зачем? Раз он молчит?

– Ну, может, с тобой будет пооткровеннее… Давай, Джефъ, камон.

Джефъ зашел в ванную, вымыл руки, ополоснул лицо. Сейчас бы фужер коньяку да лечь с пультом от плазмы, на которой «Матч-ТВ». Где Джокович с кем-нибудь. С Давыденко, например.

– Сын. – Джефъ вошел в комнату с белым крашеными стенами, которая была б совсем пустой, если б не платяной шкаф, толстенный ортопедический матрац на полу, компьютерный столик и кресло. – Здравствуй. Ну, как ты тут без…

– Предки, я от вас сваливаю. – Сын резко повернулся в своем глубоком компьютерном кресле с подголовником, закрывающим уши.

– Куда?

– На съемную квартиру.

– Зачем тебе квартира? На что ты ее снимать…

– Я с барышней.

– С кем?

– Мы с ней уже три месяца чатимся.

– Это повод съезжаться?

– А чо – нет?

Джефъ вздохнул. Ну что за шутки дебильные.

– Да съезжай. На что ты только квартиру снимать будешь?

– Биткоин продам.

– Кого? А… господи. Откуда у тебя биткоин?

– В прошлом году прогу написал одному геймеру из Канады, он мне биткоин подогнал.

– Хм, а он сейчас сколько стоит? Три тысячи долларов?

– Пятнадцать.

– Да ладно?

– И растет. Сводку NASDAQ показать?

– Не надо.

Джефъ прошел на кухню.

– Ну? – спросила жена.

– Не нукай…

– Что говорит-то?

– Слушай, мы из отпуска коньяк привезли, помнишь? В дьютике взяли, ты сказала, что для торта, чтоб корж пропитывать.

– Ну брали, да. А что?

Он побарабанил пальцами по столу и попросил:

– Светлана Сергевна, накапайте мне, пожалуйста, пятьдесят грамм, будьте так любезны.

– А что, без бутылки не разобраться?

Он покачал головой. Жена ушла искать коньяк в серванте.

Евгения Матыкова

Ритм

Выпускница МГТУ имени

Баумана, по профессии инженер-конструктор. Выпускница магистратуры ВШЭ «Литературное мастерство». Публиковалась в альманахе литературной школы CWS, в сборнике рассказов «Твист на банке из-под шпрот» издательства «Эксмо» в журнале «Новая Юность» на портале http://textura.club. Финалист литературной премии имени Паустовского «Золотая роза». Автор на портале о литературном мастерстве «Многобукв».

Alla marcia

С. В. Рахманинов, Прелюдия № 5, опус 23, соль-минор

1.

Уже пятнадцать лет Игорь Борисович каждый день вставал в семь утра.

Вот и сегодня проснулся в семь ноль пять. Осеннее солнце просеивалось сквозь неплотные занавески. Форточка пританцовывала. За окном, из оркестровой ямы двора, разыгрывался, настраивался город – стучали каблуки, заводились моторы, и где-то далеко-далеко привычно гудела МКАД.

Проснувшись, первым делом Игорь Борисович заводил наручные часы. Непонятно было, заводит ли он их или они заводят его. Недорогой, но ценный артефакт прошлого – минский «Луч» с пожелтевшим циферблатом и вытянутыми цифрами. Игорь Борисович снимал часы только для того, чтобы помыться, для всех остальных бытовых дел часы были необходимы – Игорь Борисович приучился жить по строгому расписанию, въедливо следил за пунктуальностью и не любил выходить из ритма.

После того как часы были заведены, Игорь Борисович подносил руку к уху и сосредоточенно слушал нежные шаги времени – тэк-тэк-тэк-тэк-тэк – неизменный ритм в шестьдесят ударов в минуту.

Умывание – пять минут, пауза, завтрак – пятнадцать. Пауза. Порядок. Десять. Пауза. Зарядка – двадцать. Пауза. Выйти в магазин.

– Гулять, Игорь Борисович? – спрашивала его соседка в лифте, которая обычно в это время отправлялась на работу.

– Пройдусь, – отвечал он ей, поглядывая на часы.

Время – ценность. Ритм – жизнь.

Пять раз в день, ни больше ни меньше, Игорь Борисович пил чай. Он обжигался в жизни несколько раз, но ожоги жизни сделали его тверже, он закалился, отвердел, загрубел. Поэтому и чай любил пить – обязательно кипяток, чтобы чувствовать знакомый вкус опасности и преодоления.

В пять вечера Игорь Борисович начинал отдыхать: поливал одинокую дылду-герань в треснувшем пластиковом горшке, поправлял стопки газет «ЗОЖ» на письменном столе, наливал коричневого кипятку с тремя ложками сахара, садился на продавленный диван и, шумно втягивая жидкость, отдавался телевизору, иногда посматривая на часы чаще обычного. Время стеснялось пристального внимания и замедлялось.

Сын звонил каждый четверг примерно в шесть – и раз в месяц приезжал на выходные. Сегодня был четверг.

Без десяти шесть Игорь Борисович выключил телевизор и подошел к окну взглянуть на бело-синий коллектив многоэтажек района. Постояв у окна, он прислонил часы к уху, чтобы сосредоточиться на шестидесяти ударах в минуту. Тэк-тэк-тэк – дергалась пружина. Звонка нет. Любое отклонение от ритма нервировало.

Только в семь часов Игорь Борисович, пересмотревший груду газет «ЗОЖ», перезвонил сам.

– Дисциплина – залог здоровья, – поздоровался он с сыном.

– Чистота вообще-то. Привет, пап. Извини, не позвонил. Кран прорвало, квартиру затопило. Расхлебываем тут.

– На кухне?

– В ванной.

– Давно менять пора было. Соседей затопили?

– Не, нормально. Разберемся. Сегодня убираем, завтра новый ставить буду. А так у нас все как обычно, позвоню, как время будет.

– Отечественный бери, латунный. У Валеры на рынке хорошие краны, ну который у станции торгует. Однорукие не бери, а то… – но разговор оборвался.

Ночью Игорю Борисовичу плохо спалось, и встал он раньше обычного. Дождался семи, чтобы завести часы, потом девяти до открытия строительного рынка. Сыну нужно было помочь. Игорь Борисович проработал сантехником в местном ЖКХ несколько лет, хорошо знал продавцов, с некоторыми дружил. Поэтому новый кран купил идеальный. Не переплатил, не продешевил.

Сын жил на другом конце города, но столица доказывала относительность расстояний – жизнь в одном городе не предполагала частые встречи. Игорь Борисович спустился в метро, сел в полупустой вагон. Двери хлопнули, и поезд потянуло вперед. Ехать было минут сорок, он глянул на часы и засек время. Из окна вагона, как из грязной лужи, на него смотрело отражение. Крепкий мужик еще, в глазах металлический блеск, спокойствие. Игорь Борисович держал на руках красную коробку с новым смесителем и чемодан с инструментами, которые захватил из дома.

– Зачем?! Не надо было, – сказал Андрей у порога, когда увидел отца с чемоданом и красной коробкой. – И лучше в следующий раз звонить, мы же договаривались.

Сын Андрей – худой, высокий, кареглазый и бородатый – был не то чтобы другой масти, а будто бы совсем из другой карточной колоды. Игорь Борисович выплавлен из стали, а Андрей – из теплой, мягкой меди.

В доме сына было светло и просторно. На окнах не было занавесок, на подоконниках пусто, на полах не было ковров, минимум мебели, много фотографий и картин на белых стенах. Но в этом свободном пространстве съемной квартиры Игорь Борисович все равно ощущал себя неуклюжим взрослым в чужой детской комнате: ходил осторожно, будто боялся наступить на детскую игрушку, аккуратно садился на бежевый диван и стулья с высокой спинкой, остерегаясь что-то сломать или испортить. И повсюду чувствовал вязкое, стесняющее давление.

Андрей жил с Надей. Кто она: подруга, невеста или жена? Игорь Борисович не знал, куда ее поместить в своей системе координат, от этой неопределенности побаивался ее настолько, что даже не называл по имени.

Из ванной Игорь Борисович крикнул:

– Напортачили твои работнички тут. А я говорил, давай сам сантехнику поставлю. Не послушал… – Игорь Борисович изучал лабиринты труб. – Ладно, я сейчас быстро поменяю.

– Пап, – Андрей позвал из кухни. – Давай посидим, кофе выпьем. Тебе какой – капсульный, из турки, из кофемашины, во френч-прессе? Есть темной и светлой обжарки. Разные бленды – ароматизированные и классические. Могу покрепче, могу помягче сделать. Пену могу взбить. Капучинатор есть. Или просто с молоком? Без кофеина есть, тебе какой? Сироп добавить? Давай мягкий бленд сделаю, только недавно друзья из Африки привезли свежий кофе…

– Чай буду, – ответил Игорь Борисович и посмотрел на часы.

Хотелось управиться за час и поехать домой. Андрей ответил молчанием.

Из ванной Игорь Борисович прошел на кухню, вымыл руки и аккуратно и медленно присел на стул. Надя стояла спиной, нервно и быстро резала салат. Андрей ставил тарелки.

– Скандинавской ходьбой не занялся, па? – Андрей намазывал на тонкий хлебец пасту из хумуса.

– Это для стариков, мне еще рано.

Игорь Борисович положил на тарелку салат из одних зеленых листьев, политых чем-то кислым и пряным и посыпанных мелкими семенами. Он чувствовал себя как ребенок за взрослым столом – непонятно, как это есть, где хлеб и почему тарелки такие плоские, большие, квадратные и синие.

– Как на работе дела? – спросил Игорь Борисович, наконец проглотив листья рукколы, которая имела вкус бензина.

– Пап, я уволился.

– Полгода назад уже, – добавила Надя.

– Ты там и года не проработал же. – От салата во рту стало слишком кисло. – Я в ЖЭКе двадцать лет проработал. Меня не мотало, как пустую бутылку на полу вагона.

– А я ищу себя, пап, пробую разное. – Андрей положил в тарелку побольше салата.

Надя доела салат и налила себе воды, Игорю Борисовичу сделала чай.

– Чай только из пакетиков у вас? Заварки нету? – обратился к ней Игорь Борисович. – Сделай тогда, пожалуйста, кипятку, – протянул ей налитую чашку и снова обратился к Андрею: – Ну так и что же пробуешь?

– Фотографией занялся.

– В фотостудии, что ли? Где на паспорт фотографируют?

Андрей встал из-за стола и подошел к Наде. Надя, выливая неправильный чай в раковину, погладила его по руке, обняла понимающим взглядом. Андрей долил воды в чайник. Надя его включила.

– Пока там, да. Пока учусь делать профессиональные съемки.

Вся семья слушала, как закипает вода. Игорь Борисович ковырял в зубах застрявшие зерна из салата, Надя переглядывалась с Андреем.

– И что, хорошо платят? – Игорь Борисович дождался наконец кипятка в чашке и начал осматривать кухню, чтобы найти сахар. – На свою квартиру заработал? На машину? На свадьбу? – И он покосился на Надю.

– Сахара у нас нет, к сожалению. – вставила Надя. – Да и вам лучше без сахара, он же вредный.

– Сколько надо, столько и платят, нам хватает, – вставил Андрей, опустил капсулу в кофемашину. Громко щелкнула крышка, машинка затарахтела и выпустила витую струйку кофе, похожую на нить шпагата. Запахло кофе. Все слушали, как наполняется чашка.

Игорь Борисович отхлебнул своего кипятка. Снова попросил у Нади пакетик чая, окрасил им кипяток, попробовал, добавил еще один. Несладкий коричневый напиток напоминал то ли полынь, то ли дым костра. Во рту было едко и противно. Он посмотрел на часы.

– Ну, пойдем работать! Работа, как говорится, не волк, а сила, умноженная на расстояние. – Игорь Борисович улыбнулся Наде, а она опять перебросила нить взгляда Андрею.

– Па, не надо кран менять, – поглядывая на отца поверх чашки кофе, сказал Андрей.

– Игорь Борисович, мы сами решим этот вопрос, мы уже договорились с… – Надя встала из-за стола и начала что-то искать. – Где же тут он лежал…

– Мои друзья все починят. И кран я уже купил, такой, какой я сам хочу.

– Однорукий, что ли? Отечественный хоть?

– Однорукий. Итальянский. Какой я хочу.

– Вот, сахар нашла! – И Надя протянула измятые одноразовые пакетики с сахаром.

Игорь Борисович нехотя взял один и высыпал в чай. Вкуснее не стало.

– Ну давай я твой поставлю. – Отхлебнул. – Только потом не жалуйся, когда опять рванет.

– Я тебе не жаловался! И не надо мне ничего ставить, я вообще не просил тебя приезжать. Я сам могу разобраться и со своими проблемами, и со своей жизнью. И с краном тоже.

– Игорь Борисович, – вмешалась Надя, – мы просто друзей попросили, уже договорились, нам так неудобно будет опять им отказывать, нужно уважать чужое время.

– Неудобно на потолке спать – одеяло падает, – по инерции пошутил Игорь Борисович. – Ну как знаете. Поеду тогда.

Игорь Борисович прошел в прихожую и начал обуваться.

На улицу Игорь Борисович вышел с неприятным ощущением. Вспотел, будто на пятый этаж поднялся, хотя спускался на лифте. Во рту до сих пор был неприятный привкус чая, в зубах до сих пор мешались мелкие зерна из салата. Часы показывали, что прошло полчаса. Полчаса, вырванных из плана. Никому не нужных, бессмысленных и бестолковых. Игорь Борисович злился на потерянное время, на дурацкий салат и на невкусный чай.

По широким свободным тротуарам, вдоль шумной дороги он поплелся домой. Уже у метро вспомнил, что забыл у сына ящик с инструментами. Вернулся. Прошел через двор, уже почти подошел к подъезду, как увидел Надю с мешками мусора. Она, не заметив его, быстро прошла к мусорным бакам. В зеленые контейнеры полетели два черных мешка и новенькая красная коробка со смесителем. Потом вышел Андрей, они сели в такси, машина, ожидающая их, быстро тронулась и скрылась в арке.

Ночью Игорю Борисовичу не спалось. Он ощущал свое тело – больные колени, спину, живот. Ворочался на кровати, пытаясь забыться, прислонял к уху часы с умиротворяющим и ровным постукиванием, но привычные «тэк-тэк-тэк» не успокаивали. Около полуночи встал, прошел на кухню, выпил чаю-ки-пятка. Не допил. Вернулся в комнату, опять прилег, прислонил часы к уху и послушал часовой метроном. Пивной свет фонарей растекался по шторам. Время шло, но Игорю Борисовичу казалось, что оно вдруг свернуло со своей замкнутой траектории и пошло бойким солдатским маршем по другой дороге, все дальше, дальше, отдаляясь, затихая, исчезая. Под замолкающее время Игорь Борисович и заснул густым, бетонным сном.

Проснулся поздно утром, забыл завести часы и насовсем потерял свой ритм, потому что жизнь теперь казалась ему ночью.

2.

Lento та non troppo

Ф. Шопен, этюд ор. 10 № 3, ми мажор

– Отлично, а теперь на травку ложимся, вон туда, в одуванчики, в центре папа с мамой, малыш слева, а старший с мамой, так, ага, хорошо, улыбаемся! – Андрей щелкнул затвором, посмотрел на получившийся кадр. Полез в большую серую сумку, достал объектив, полосатый и длинный, и быстро и уверенно прикрутил к фотоаппарату.

– Мам, я не хочу в траву, там крапива. – Старший сын в синей бархатной жилетке и с напуганным, скучающим выражением лица стоял в стороне, пока вся семья пыталась разместиться на небольшом пледе.

– Сына, ты в крапиву не лезь, сюда давай ложись, – уговаривала мама с профессиональным макияжем, который отлично смотрелся на фотографиях, но пугал в реальности. На ней было легкое льняное белое платье и венок из цветов.

– Ну мам, там еще и колючки какие-то!

– А ну быстро лег на траву, – гаркнул отец.

Он был одет в белые брюки, рубашку в клетку, которая расходилась на животе, испытывая на прочность пуговицы. Ему не хотелось изгадить белые брюки, поэтому он то садился на корточки, но вставал, потому что брюки опасно стягивали зад, то пытался завалиться на бок, облокотившись на руку, и в итоге встал на колени.

Наконец все нашли себе место и замерли.

– Так, а что мы такие невеселые?! – Андрей кривил лицо, глядя в видоискатель. – Ну-ка смотрим на меня, веселее, веселее. Кто на съемке веселится – в инстаграме отличится! Хорошо, хорошо.

Мама с венком на голове пискляво захохотала.

– А почему это папа у нас такой серьезный, а? Улыбаемся, улыбаемся! Кто с улыбкою родился, тот в России… Вот так хорошо, хорошо!

– Долго еще?! – обратился отец к жене.

Стоять на коленях было непривычно. Натянутая улыбка медленно сползала с лица главы семейства, как подтаявший крем с торта.

– Еще пару кадров! – Андрей отошел влево, подсунул под объектив косматый одуванчик и еще раз пощелкал. – Есть! И теперь переходим вон к тому дереву.

Пока нарядное семейство собирало реквизиты: плюшевые игрушки, мыльные пузыри и мяч, купленный специально для фотосессии, – Андрей отошел в сторону, наклонился к камере, чтобы посмотреть снимки.

Кадры были вполне удачными. Под ярким майским солнцем, на сочной, блестящей, как кожура лайма, траве излучала счастье молодая семья. Все на кадре было прекрасно и выверено. Андрей был успешным фотографом. Успех ему дался легко – в самом начале карьеры он понял, что людей нужно фотографировать не такими, какие они есть, а такими, какими они хотят себя видеть.

Андрей был уверен, что клиенты будут довольны, и, тем не менее, прощелкивая кадры на дисплее, выругался. Руки его дрожали, дыхание стало шумным.

– Мы готовы! – крикнула из-под кроны ивы мама, и Андрею пришлось взять в руки себя, сумку с объективами и большой фотоаппарат.

Он направился к аллее, где, как школьники на линейке, в ряд выстроилась семья, желавшая быть образцовой.

– Супер! – снова оживился Андрей. – А теперь малыш дует пузыри, старший их ловит, а папа обнимает маму.

Муж вялой рукой обнял жену. Жена отстранилась, чтобы открыть пузыри младшему, и сурово посмотреть на старшего, который опять посмел заскучать.

– Так, встали, хорошо, отлично, ага, ага, – щелкал словами Андрей. – Улыбаемся… а теперь пусть папа посадит малыша на руки и изобразит супермена.

Мужу идея не понравилась.

– Ну Леш, ну давай, здорово же! – уговаривала его жена.

Пришлось повиноваться. Посадил младшего на голову. Старший встал рядом с мамой, мама поправила прическу и принялась позировать.

– Отлично, так, пусть старший вот так встанет и…

– Да блин! – заорал муж.

По его голове, лбу и носу потекла прозрачная мыльная жижа. Крупными пятнами растеклась на клетчатой рубашке и маленькими пятнышками отметилась на брюках. Малыш захохотал, отец запсиховал.

– Так, короче. Давайте тут без меня заканчивайте, я к машине пошел.

– Ну Леша, – закапризничала жена.

– Нормально, нормально. – Андрей пытался успокоить семейство. – У нас все есть уже, все снимки, все сделали. Давайте я теперь вас отдельно поснимаю, – предложил он молодой маме.

Пока старший присматривал за младшим, а отец курил в сторонке, мама наслаждалась позированием. Возможно, она не была так уж прекрасна, но даже цветок подорожника, если умело засунуть его в букет из работ визажиста, стилиста, парикмахера и модельера, хоть и теряет самобытность и натуральность, но преображается, становится ярким, контрастным, видным.

– А вас камера любит, – подбодрил. А про себя выругался. – Кого камера любит, тот подписчиков накрутит, – снова пошутил Андрей.

Мама захихикала:

– А я блогер, между прочим. Пишу про семейные ценности и про силу женской энергии. Подписывайтесь и жену свою подпишите.

– Обязательно! – И Андрей достал смартфон, но не потому, что хотел подписаться на блогершу, совсем не вызывающую доверия, а потому, что ему кто-то звонил.

– Я работаю, давай быстро. – Андрей резал слова. – Нет, я не хочу ни с кем говорить. Нет, не надо меня записывать. Я? Я лучше всех. Все, работаю, пока. – Андрей повесил трубку и снова начал менять объектив. Руки его начали опять дрожать, губы тихо и автоматически выругались.

На фоне муж и отец орал на детей, один из которых хотел поиграть в мяч-реквизит, а другой устал настолько, что не реагировал на команды отца.

– А можно посмотреть? – попросила мамаша, когда Андрей закончил.

Андрей показал фотографии, на которых запечатлена картинка идеальной счастливой семьи.

– Здорово, я довольна, – заявила она.

– Ты скоро?! – гаркнул муж, который не мог успокоить ревущего малыша, и мама заторопилась к семье.

– До свидания, у меня еще свой канал на ютубе, мы там с мальчишками смешные ролики снимаем. Жду фотки! – прощалась она, усаживая младшего в коляску.

Когда семейство скрылось из виду, Андрей сложил фотоинструменты, сел на холодный газон парка. Кроны деревьев просеивали солнечный свет, журчали птицы, май всегда показывал природу через самый контрастный фильтр – все было так чисто, блестяще и живо: всё и отовсюду смеялось, блестело, слепило, цвело, распускалось, обнималось и торопилось жить. Андрей прилип глазами к спиленному пеньку напротив. На ровном срезе бывшего дерева выросла тонкая веточка с несколькими листочками, раскачивалась под весенним ветром, тянулась вверх, зеленая, юная и настырная. Андрей долго смотрел на нее, пока уставшее зрение не начало размывать фон, потом громко выругался, беспричинно и грубо, затем собрался и поехал домой.

Дверь открыла жена.

– Тебе привет, зови на обед! – Андрей протянул ей большой букет пышных белых хризантем.

– Андрей. – Она произнесла его имя тихо и тревожно, будто цветы напугали ее. – Как ты?

Андрей снял кроссовки, повесил ветровку в шкаф, сумку оставил у порога.

– Лучше всех, а что такое? – Андрей чмокнул жену в щеку. – Поставь цветы в вазу.

В ванной Андрей намылил руки, долго растирал скользкую пену сначала на ладонях, потом на пальцах и между пальцами – задумался и так крепко сжал руки, что почувствовал тонкие костяшки. Замер. Почувствовал, как кровь нагрела уши и щеки, включил холодную воду и умылся.

– Поставила уже? – крикнул жене.

Она стояла рядом, сложив руки на груди и смотря в сторону, будто ее кто-то отчитывал.

– Андрей, ты точно в порядке? Может, все-таки я позвоню Ольге? Она правда хорошая, я к ней ходила полгода назад.

– Кто с психологом болтает, тот богато поживает. – Андрей вытер руки и лицо синим полотенцем и поцеловал жену в лоб. – Что на ужин?

Еда и грусть несовместимы. Невозможно говорить о еде, думать о еде и предвкушать еду и при этом грустить. Разговоры о еде между супругами – всегда мирная, успокаивающая пауза.

– Запеченная рыба, – ответила жена.

Ужинали молча.

– Представляешь, семейка бешеная попалась. Жена – дурочка такая, муж – хамло. Ведут блог о семейных ценностях. – Андрей положил в тарелку перламутрового риса, запеченной белой рыбы в тающей шапке из сыра и сливок и разноцветных овощей, отполированных оливковым маслом. – Она еще какую-то женственность пропагандирует.

Жена ела молча. Андрей засунул в рот кусок рыбы, но не почувствовал вкуса. Встал, чтобы налить в стакан воды. Подошел к крану, но тот ответил шумящей пустотой.

– Он протекал сильно, я в стояке воду отключила, – объяснила жена. – Давай я открою, – встала и заторопилась к стояку.

– Не надо. Прокладку давно надо поменять. Сейчас сделаю.

– Андрей, это не обязательно, я завтра вызову мастера, сядь, поешь.

Но Андрей уже собирался. Молча она проводила его до двери.

Андрей поехал на строительный рынок. Он никогда не ремонтировал краны, у него в доме не было даже инструментов. Но сейчас это дело казалось ему спасением.

По дороге он цеплялся за детали: шум метро, яркие ботинки девушки напротив, красная кнопка связи с машинистом, – только они, как хрупкие травинки, за которые цепляешься, чтобы не упасть в бездну, позволяли Андрею не провалиться в безвременье и ощущать, нащупывать мир вокруг. Про себя он напевал пошлую матерную песню. В сложные периоды жизни всегда тянет на все низкопробное, вычурное, грубое и безвкусное.

В вагон вошла мама с ребенком лет шести. Мальчик держал в руках шарик из «Макдоналдса». Андрей улыбнулся ему, а потом так и сидел с застывшей улыбкой, пока вагон не остановился на нужной станции. Только тогда Андрей расслабил мышцы лица, опять выругался и вышел из вагона.

Андрей долго ходил по рынку, всматривался в товар, в котором совсем не разбирался, имитировал интерес, притворялся вредным покупателем. На самом деле ему было все равно. Он остановился возле какой-то палатки и, снова сфокусировавшись на каком-то блестящем пятне, завис, замер, как манекен.

– Что вам нужно, молодой человек? – обратился к нему немолодой уже продавец, деловитый, с заинтересованным взглядом.

– Мне? – опомнился Андрей. – Ничего, я сам.

– А вы у нас что-то покупали, да?

– Нет, я тут первый раз.

– А, вспомнил! – продавец вдруг замялся, примолк, постеснялся. – Игорь Гвоздев? Вы его сын, так?

Андрей резко вернулся в реальность. Закивал, смутился, почувствовал, как опять греются уши и щеки, как будто его застукали за чем-то стыдным.

– Соболезную. Я сегодня узнал. Хороший был человек. Сильный, дисциплинированный, умный, душевный такой. Мы с ним болтали часто, он шутил все время, поговорки какие-то, прибаутки. Стихи, наверное, сочинял? – Продавец выдержал паузу. – Соболезную. Хороший был человек. Попрощались уже?

Андрей не сразу понял, о чем его спросили. Когда осознал, ответил:

– Да. Позавчера.

Андрей вышел на улицу, на воздух, в пространство. Пошел быстро, размашисто, молча. В голову ничего не лезло, глаза опять ничего не видели, только цеплялись за бестолковые детали: сумка у женщины, лай собаки, сигнал машины, голос прохожего, дерево, вывеска, кто-то толкнул, выругался.

Он шел долго и только в каком-то сквере позволил себе присесть на скамейку. Сидел долго, похожий на ржавый погнутый гвоздь, одинокий и бесполезный.

Там, на лавочке, недалеко от строительного рынка спального района Москвы, Андрей впервые почувствовал себя очень и очень старым.