Текст книги "Журнал «Юность» №04/2021"

Андрей Цунский

Сказка о рыцарях

Родился в 1967 году в Петрозаводске. Писатель, журналист. Лауреат I премии конкурса «Арт-Тенета-97» в номинации «Сборник рассказов» и II премии конкурса «Арт-Тенета-99» в номинации «Повести и рассказы». Автор книг «Неприличные истории» «Юбилей» «Горячая вода». Постоянный автор портала godliteratury.ru.

Париж! Разве это только журчание аккордеона в мюзете, песни Ива Монтана и тоска Хемингуэя по празднику, который вызывает ностальгию, а стало быть – не всегда с тобой? Пород этот существует, в чем сомневаться не приходится. Но все же он в большей степени – мечта.

А мечтают все. В одном маленьком городе целую сеть кондитерских (уже сжавшуюся до одного или двух маленьких заведений) назвали «Парижанка». Кому не хотелось бы угоститься парижскими сластями вдалеке даже от русской столицы.

Живущие в Париже люди тоже, как ни странно, мечтают о нем. Пусть парижане буквально ходят по всей этой красоте и романтике, скучно и повседневно топчут ее ногами. Исторические личности и литературные герои не встречаются им в метро или на парковке. И если был парижанин в Лувре хоть раз – так уже хорошо. Достижение. Хотя многие кондитерские там стоят по сто, по двести и даже больше лет – а это не меньшее достижение.

И разве все парижане знают, кто такие Джанго Рейнхардт и Стефан Грапелли? А Майлз Девис? А кто сейчас вспомнит Жюльетт Греко? И уж редкий любитель музыки скажет вам, на какой именно скрипке приводил в неистовство публику Иегуди Менухин, – вовсе не парижанин? Впрочем, парижанином может считать себя и даже стать им – каждый.

Давайте договоримся. Мы вместе мечтаем. Сочиняем сказку про великую скрипку, про знакомых нам людей, но называть никого по имени не будем, если где в чем ошибемся – не беда, это просто наша фантазия, а она допускает неточности – на то и фантазия. Да простится нам в чем-то совершенно лишний, согласен, пафос – так просто сочтем его за пародию. Попробуем переместиться в Париж, и убедимся, что…

…Даже в Париже можно оказаться в очереди. Конечно, есть важные господа, которые не станут тратить времени, а пошлют вместо себя курьера. Но в очередь, о которой ведется речь, секретарей и прислугу посылают только те, у кого тугой кошелек – и такое же тугое ухо. Главный концертный зал великого города смеется над такими всеми своими креслами! Выбор мест очень невелик, самые лучшие всегда будут заняты людьми, принадлежащими к элите из элит, – людям с самым тонким в Париже, да и не только в Париже – слухом. Эти места будут зарезервированы для особых гостей всезнающими администраторами. Ох, и хлопотная же эта «элитная» публика! В дни выступлений Рыцаря в одном из самых прославленных залов Европы собираются композиторы, дирижеры, исполнители, критики. И сколько между ними бывает ненависти и неприязни, обид и капризов, даже если не брать в расчет издревле присущую этому нервному цеху ревность! Тут они черпают прямо из воздуха аргументы для теоретических баталий и хриплых споров о форме. Кому и где достанутся кресла, кто рядом с кем окажется, столкнется в проходе или гардеробе… – тонкая работа и очень даже опасная у тех, кто раскладывает в конверты билеты.

Маршрут – это серьезная вещь, если с каждым домом тебя связывают воспоминания.

Воспоминания – это люди.

И хорошо, если те самые люди есть еще там, если среди игроков в шары в парке можно встретить знакомое лицо, и как важно, чтобы человек с удочкой на набережной был тот же самый.

Президент, премьер-министр, равные им по рангу гости из других стран и даже прибывшие с визитом августейшие особы оказываются здесь в самой красивой – и не самой лучшей для прослушивания ложе. Она придумана для того, чтобы показать, кто почтил событие вниманием, не заботясь о том, что даже у этих слушателей могут оказаться восприимчивые к музыке уши. Заметим, однако, что такое случается редко. Но случается ведь.

Но и у оставшихся в зале мест, на которые можно купить обыкновенные (хотя и весьма дорогие) билеты – представьте себе – в кассе, тоже есть свои особенности. И здесь кому-то важно, с кем рядом провести два часа, кто-то желает уютно притулиться там, где ему никто и ничто не помешает. Кому-то важно «показаться», а кому-то – остаться незамеченным. Но пожелания учтены не будут. Администраторы демонстративно неподкупны, кассир даже не смотрит на лица жаждущих желанных мест в партере, капельдинер царственно сопровождает в ложу или к креслу персон, известных всему миру. Впрочем, не стоит обольщаться, невозможного нет и здесь.

Лучший звук – в пятом, шестом, седьмом ряду – и на самом верху. Публика там помоложе, хотя и семидесятилетний старик может там с озорным азартом ждать, когда же, наконец, рассядутся все эти миллионы, караты и ордена внизу и выйдет тот, кого здесь действительно ждут.

Почтенного возраста человек, впрочем, не из бедных, хотя теперь это не сразу и разглядишь за мятым пиджаком, довольно наблюдал за тем, как разбредались недовольные после того, как окошко кассы захлопнулось. Темные личности, готовые «помочь» невезучим за многократно вздутую плату, оживились, и кое-кто, в сердцах выругавшись, уже выложил им изрядные суммы. Многие еще мялись и прикидывали, во сколько других радостей, менее изысканных, но ежедневно необходимых, обойдется им «помощь» барышника. Остальные вздыхали и спускались по каменным ступеням на тротуар, где растворялись в быстротекущем городском perpetuum mobile.

И загрустил пожилой господин, потому что у него-то в кармане было именно то, чего все здесь так жаждали. И было у него «этого» столько же, сколько бывало и обычно, – но теперь вдвое больше, чем требовалось. И угнетало его обстоятельство, что сложная задача требовала решения, а вот решения у него никакого не было.

Он собрался уйти, и стало еще печальнее – раньше для этого дня был у него совсем другой маршрут. Сегодня оставалось только идти домой – или куда хочешь, а не хотелось никуда, домой уж точно. Он стал придумывать себе планы на ближайшие часы – как пойдет в ресторанчик, где бывало за долгие годы больше знаменитостей, чем лежит на парижских кладбищах, и как станет он за стаканчиком вина и чем-нибудь лакомым предаваться воспоминаниям. А на стол ему подаст человек по имени Ренэ, который помнит почти всех приходивших сюда великих и не великих и с которым и пожилой господин сам был знаком больше десятка тысяч дней. Это, конечно, неудобно, когда старый друг подает и наливает тебе вино, которое сам не смог бы себе позволить, да еще и меняет перед тобой тарелки, но ничего – у них скоро будет шанс посидеть на равных, и подавать будет кто-то другой.

Но важно ведь не только решить, куда пойти, но и как. Маршрут – это серьезная вещь, если с каждым домом тебя связывают воспоминания. Воспоминания – это люди. И хорошо, если те самые люди есть еще там, если среди игроков в шары в парке можно встретить знакомое лицо, и как важно, чтобы человек с удочкой на набережной был тот же самый. Сегодня нельзя испортить такое хрупкое в старости настроение. Нежелательная встреча – ерунда. Невстреча, или невозможность встречи, о которой напомнить может любая мелочь, – вот что ранит все сильнее с каждым годом.

Тем временем от одного из билетных жуликов отошла пара. Пара – это всегда интересно. Любопытный господин прислушался к разговору двоих, которым казалось, что сегодня у них день неудач.

– Все же я что-то не пойму… – сомневался молодой человек, пересчитывая общие деньги, извлеченные из своего грубоватого бумажника и смешного девичьего кошелька. – Чем так плох концерт, который будет в пятницу…

– Но на него мы все же могли купить билет – а ты замешкался, вот его и увели у нас из-под носа!

– Да, но ты заметила? Все, кто не добыл билетов на четверг, ушли с кислыми физиономиями. А значит, в пятницу концерт почему-то хуже. А я на то, что похуже, с тобой не пойду.

– Ну, спасибо, конечно. Но, знаешь, это было бы дешевле, чем покупать теперь билет на сегодня у этих типов. – Она сморщила гримаску, очень точно изобразив одного из спекулянтов. – А мы и тут замешкались, теперь и у них ничего нет…

– Я обожаю этого скрипача не меньше, чем ты, хотя и понимаю в музыке не так много. Но ты же знаешь: если я сталкиваюсь с загадкой, я буду терзаться до тех пор, пока ее не раскрою. Поэтому я и задумался.

– Какая загадка? В пятницу Рыцарь не дает бисов. И концерт заканчивается на полчаса раньше. Только и всего…

– Я не большой знаток, но, может быть, бисы – это и есть самое главное? А кроме того, всегда бисы есть, а в пятницу их не будет. Почему?

– Ну… Может быть, он просто устает. Он ведь в детстве попал к педагогу, который разглядел в нем талант, но не обратил внимания, что Рыцарь – физически далеко не Паганини, в том смысле, что для скрипача у него очень короткие руки. И в детстве Рыцарь правую руку переиграл. И к концу недели он, конечно, уже не так свеж, как в среду или в четверг. Вот и хочет доиграть поскорее.

– Я видел его лицо по телевизору. Это не тот человек, который дал бы боли взять верх над собой!

Это видно каждому, у кого хоть немного зрячая душа!

Господин с интересом поджал губы, скрывая улыбку: он заинтересовался разговором этой пары с первого слова – сначала ему было любопытно, потом смешно, а затем стало радостно. Она – красива, но не избыточно, ее приятная красота не подавляла ее простодушия. А Он был простодушен, хотя не беспечен, но, похоже, никогда об этом не задумывался. Глаза были у Него умные и цепкие – интерес старичка Он не пропустил и сказал своей спутнице, ничуть не повышая голоса и не давая понять, что заметил чужое внимание:

– Пожалуй, раз нам здесь не повезло, стоит придумать что-нибудь попроще, а удачу здесь ловить в другой раз. А?

«Каждый, у кого хоть немного зрячая душа…» В конце концов, почему бы не посмотреть, насколько этот парень в самом деле сообразителен и зрячие ли у них души. «Вот и посмотрим!» – ехидно подумал господин и словно сам себе строго изрек:

– Никакие болезни Рыцаря тут ни при чем. Все дело именно что в секрете.

Молодой человек хотел удержать свою подругу от разговора с посторонним, но кто сумел бы противостоять женскому любопытству? Она рванулась к пожилому господину и спросила, прямо глядя ему в глаза:

– А вы, может быть, даже знаете этот секрет?

– Я? – неторопливо вытаскивая из кармана пиджака сигару в металлическом футляре, переспросил месье, как будто призадумавшись, стоит ли откровенничать.

И вместо ответа покачал головой и достал старые карманные часы с сигарной «гильотиной» вместо брелока. Обезглавив извлеченную из футляра сигару, он утвердил ее во рту и стал искать по карманам совсем не элегантную бензиновую зажигалку, с которой не расставался лет тридцать пять и которую очень берег.

Тут заинтересовался и друг любопытной красавицы. Он ни слова не сказал и только всмотрелся в глаза старика, когда-то ярко-голубые, а теперь становившиеся с каждым годом все яснее и прозрачнее. Старику такое поведение молодого человека понравилось. Он раскурил сигару, и глаза его предательски прослезились – любимый некогда табак стал уже крепковат. Моргнув пару раз, он «подсушил» глаза и поиграл сигарой во рту, как бы в задумчивости.

Снова придется ему переживать свою долгую жизнь, и некоторые дни будут в измерении памяти гораздо длиннее и мучительнее, парадоксально умещаясь в несколько часов, предназначенных для сна.

– Да, я этот секрет знаю, – заявил он утвердительно и добавил: – Именно поэтому я всегда в дни концертов Рыцаря освобождаю вечера от других дел. И билеты у меня всегда есть. И на четверг, и на пятницу. На четверг – два, а на пятницу – три.

– Так вы ходите на концерты по четвергам в обществе какого-то искушенного меломана, а в пятницу берете с собой менее взыскательных приятелей? – уточнил молодой человек.

– Если у концерта в пятницу есть секрет, то зачем мне идти туда с теми, кто ничего не понимает? – отвечал месье с ехидной улыбкой.

Если бы девушка начала расспрашивать его, стараясь продемонстрировать свое очарование, тем самым от этого очарования сразу избавившись, или молодой человек буркнул бы «Что-то я вас не пойму» или нечто в этом роде, старик действительно развернулся бы на каблуках и отправился к Ренэ без промедления. Но двое слушали его, как зачарованные.

Тысячи настоящих тайн рядом с вами остаются нераскрытыми именно потому, что вы предпочли их не заметить. Если вы предпочитаете готовую загадку с напечатанным вверх ногами ответом – вот вам ваш выигрыш, вернее, проигрыш, живите скучной жизнью на всем готовом.

Но перед этой девушкой и ее женихом стояло много настоящих загадок, главными из которых были друг для друга они сами. А освещенные мягким мерцанием таких тайн, все остальные тайны тоже становились преисполненными важности. Старик улыбнулся – даже не им, а себе самому, что-то вспомнив, и полушепотом сообщил:

– Это действительно секрет. Но секретами не разбрасываются. Их разгадывают.

Старик сжалился. Да и невыносима была мысль о том, что сегодня вечером такси отвезет его в огромную пустую квартиру, где ему нужен только любимый уютный уголок с торшером и радиоприемником возле диванчика. Снова придется ему переживать свою долгую жизнь, и некоторые дни будут в измерении памяти гораздо длиннее и мучительнее, парадоксально умещаясь в несколько часов, предназначенных для сна. Но эти двое помогли, и нашлось решение, которое он искал.

– Как раз теперь, – таинственно прошептал он, – у меня есть одно важное дело, которое я просто не в состоянии отменить. И вам повезло!

Молодой человек так и стоял с мятыми денежными бумажками в руке, и попытался отдать их старику, но тот властно вложил ему в ладонь конверт с двумя билетами на концерт и махнул освободившейся рукой.

– Это не продается! Видите ли… эти места – особенные. Рыцарь обязательно посмотрит в их сторону. Если именно эти два кресла окажутся пустыми, он будет очень расстроен.

– Но может быть, капельдинер посадил бы туда кого-то другого… – предположила девушка, и старик произнес со строгой определенностью:

– Ни один капельдинер не посмеет посадить на эти места людей, у которых нет таких, особенных билетов. Вас проводит к креслам сам старший администратор. У его окошка будет столпотворение, но он лично проверит, все ли благополучно именно на этих местах.

– А если он спросит, кто мы такие и откуда у нас эти, как вы сказали, особенные билеты? – испуганно спросила девушка.

– Вы ответите ему просто. «Месье, которого вы знаете, – скажете вы, – выбрал нас. И помните – главное, чтобы Рыцарь не расстроился!» Тогда он может спросить, отчего же месье не пришел сам. Вы ответите ему, что месье, к сожалению, не может сегодня соблюсти все условия, к тому же он очень серьезно готовится к завтрашнему вечеру. И больше никаких вопросов не будет. Он тут же оставит вас в покое. Погуляйте пока неподалеку, а мне, с вашего позволения, уже хотелось бы откланяться.

Двое остались в полном – и радостном недоумении. Они выпили по бокальчику вина в кафе неподалеку – чего бы уж точно не произошло, если бы им пришлось отдать старику положенные деньги. С первым звонком они направились ко входу в зал, капельдинер лично проверил их билеты и тут же уставился на молодую пару с подозрением. Он попросил «минуточку подождать», и почти сразу рядом с ним, после странного взмаха его руки, появился важный мужчина в круглых очках под сросшимися бровями. Не дожидаясь вопросов, молодой человек сказал:

– Месье, которого вы знаете, просил передать, что эти кресла непременно должны быть заняты. Вы же не хотите расстроить…

– Да-да… – замялся важный, но спросил осторожно: – Я надеюсь, месье здоров?

– Вполне… – начала было девушка, но молодой человек со слегка преувеличенной суровостью перебил ее:

– Месье просил только напомнить вам, что условия должны соблюдаться неукоснительно!

– Прошу прощения, разумеется, это именно так. Я слишком много болтаю. Позвольте, я вас провожу. На лице все еще с любопытством разглядывающего их капельдинера подозрение сменилось на подобострастие.

И напыщенный мужчина в очках лично проводил их к двум креслам в седьмом ряду, чуть левее центрального прохода. На креслах уже лежали программки, которые другим приходилось покупать.

Прозвучал второй звонок.

И капельдинер, и администратор словно упорхнули куда-то. Восторженные и немного напуганные, девушка и ее спутник не заметили, как возле левой кулисы слегка пошевелился занавес и из-за его края скользнул по их креслам внимательный взгляд.

Ресторанчик, хотя и небольшой по размерам, отличался от прочих тем, что почти все здесь было старое и настоящее. Посетители здесь были, впрочем, разные и, конечно, не те, что раньше. Сдержанно кивнув знакомой даме, лет сорока с хвостиком, незаметно для сопровождавшего ее мужчины с атлетической фигурой, господин одними губами проговорил, благо мужчина смотрел в другую сторону:

– Ах вот ты как! – и подмигнул.

И получил в ответ улыбку, а сидевший напротив дамы атлет просиял, по глупости думая, что улыбка предназначалась ему. Месье тоже улыбнулся – и не без озорства.

Вечер начался, вопреки ожиданиям, не так и плохо.

Он уверенно пошел к столику, свободному несмотря на то, что ресторан был полон. Похоже, что не только кресла в концертных залах, но и столики в ресторанах для этого пожилого человека полагались особенные. Да так оно и было. Справа возник высокий и худощавый Ренэ, сохранивший, несмотря на возраст, осанку.

– Кобра! – тихо проговорил он. – Я так и подумал, что сегодня надо придержать твой столик. Но как же ты вышел из положения?

– Погоди с этим! Хотя вышло довольно занятно. – К старику вернулось хорошее настроение.

– Что тебе подать, Кобра?

– Попроще, покрепче, побольше.

– А что – покрепче?

– То, что действительно покрепче! И давай придумаем, как удалить отсюда этого огромного болвана, который уселся напротив моей Акробатки! – такое прозвище было у дамы, с которой старик обменивался улыбками.

Тут уже усмехнулся Ренэ.

– Не повезло парню!

Ренэ принес очень старую бутылку и прибор. Старику здесь подавали исключительно на блюдах и в бокалах, сохраненных Ренэ с очень далеких времен. Месье взял в руки пузатый сосуд для коньяка и подумал – скольким знакомым доводилось пить из него… а ведь и самому не раз приходилось браться за круглые стеклянные бока этой посудины – именно этой. Мысль о том, что можно даже выпить с самим собой – но на несколько десятков лет моложе, его развеселила. Выпить с тем собой, который впервые пригубил из этого стеклянного шара, когда «шалуньи», что сейчас ворожит перед шумным атлетом, еще не было на свете. А ведь случись ему встретиться с ее матерью на пару лет раньше, она бы могла звать его папой… Но тогда бы не случилось нескольких других приятнейших приключений, двумя десятками лет позже. А еще наверняка к этому бокалу прикладывался и великий Мануш в только что пошитом дорогом костюме, из-под которого торчали нелепые красные носки.

Он поперхнулся – не от крепости напитка, а от смеха при этом воспоминании. Где же он впервые встретил этого негодяя? И как потом сестра Мануша выпросила у него половину пластинок этого великого бродяги, отбирая те, что «с белой собачкой на этикетке». Пластинки ему были ни к чему – он и так помнит каждую ноту.

Старик снова засмеялся: Ренэ шепнул что-то на ухо «спортсмену», и тот вдруг опрометью бросился на улицу. Обиженная Акробатка (ее фигура и рост совсем не подходили к прозвищу) заскучала за своим столиком, и старик запросто поманил ее пальцем. Та снова расцвела и поплыла к столу старика, а легкая ткань платка на шее взметнулась, словно шелковое облако догоняло ее по воздуху.

– Сегодня четверг! – строго сказал старик.

– Так поэтому я и… Ой, прости, Кобра. Но я не думала, что ты захочешь взять меня с собой.

– И не взял бы. Но сегодня ты мне понадобишься.

Или утомишь меня настолько, что я все же усну, или сделаешь эту бессонницу приятной. А пока мы с тобой выпьем.

– Я надеюсь, не шампанского? Я девка со вкусом – так что не требуй от меня изысканных манер!

– Они мне и не нужны. А пить будем то, что или уж совсем лишит меня сил, или удвоит их!

Ренэ не удивился, приняв заказ.

И плохо было только неудачливому поклоннику Акробатки: он чуть не рыдал над крылом дорогой машины, на котором какая-то сволочь от души выдрала по краске гвоздем неприличное слово.

Ренэ осторожно выглянул из окна, поправил штору, прикусил язык, чтобы не расхохотаться, и дал двадцать франков за выполнение ответственного задания новенькому официанту, которого сам лично подобрал два года назад в одном кафе неподалеку. Тот улыбался шире ушей. Оба не выдержали и расхохотались в полный голос над мускулистым болваном.

Перед уходом бойкий подвыпивший старик потребовал телефон на длинном шнуре и сделал короткий звонок. Ему ходить звонить в кабинку – как всем прочим – тут не полагалось.

* * *

Когда отзвучал последний, очень нехарактерный для бисового исполнения номер – аллегро из первой скрипичной сонаты Энеску, девушка достала платок и прижала к глазам. Ее спутник потрясенно уставился на коренастого и короткорукого человека, который в последний раз поклонился, баюкая в руках несравненный инструмент Джузеппе Гварнери, построенный в 1741 году.

Девушка забыла, как нервно хватала своего восхищенного спутника за руки, когда тот пытался захлопать в ладоши между частями скрипичного концерта Мендельсона ми минор. Она быстро, шепотом, в коротких паузах научила его вести себя в этом зале. Молодой человек совсем запутался – он не знал, как понять, когда заканчивается часть, а когда целое произведение. На всякий случай он стал аплодировать только следом за другими слушателями, и так ему стало спокойнее – и потом просто слушал, не думая о правилах.

А Рыцарь, который не очень хорошо видел, но зато лучше всех слышал, прекрасно понял, что на двух особенных креслах сидят не те люди, которых он ожидал. Поэтому бис он сыграл, казалось бы, неподходящий, что многими было отмечено. Но для этих двоих нужно было сыграть именно что-то подобное. И вслушиваясь в шелест зала, подумал, что тот, кому положено соблюдать уговор с другой стороны, все сделал правильно. Но что будет завтра? И тут его позвали к телефону.

* * *

Он и Она выходили из зала в фойе, еще не придя в себя, не сказав друг другу ни слова. И думая о том чуде, которое только что происходило на сцене, не ведали, что на самом деле думают друг о друге.

Тут-то к ним и подошел опять капельдинер, засомневавшийся перед концертом, вправе ли они занимать те самые, особенные кресла.

– Мадам, месье… Вам просили передать вот это, – сказал он и незаметно сунул в руку Ему программку концерта.

– Спасибо, месье, но у нас уже есть, – словно в лунатическом сне, произнес Он.

– А вам говорят – берите!

И капельдинер исчез.

На программке было написано от руки прекрасным пером и дорогими чернилами: «Жду вас завтра на тех же местах – непременно. Билеты получите на том же месте». Подписи не было.

* * *

Под утро Акробатка уснула, свернувшись, на углу огромной кровати. Будь кровать поменьше – это бы у нее не получилось. Затем, когда сон окончательно захватил ее в плен, она выпрямилась и раскинулась, обнаженная, чуть перезревшая, но восхитительная. Кобра лежал рядом, опираясь на локоть, разглядывал линии, тени, плавные дуги ее тела при свете ночника.

«Красавица… – думал он, скользя глазами вдоль этого чарующего кружения. – Кто бы и что ни говорил, но это и есть источник любого вдохновения». Он усмехнулся и снова загрустил.

Приемник, похрипывая, выливал под свет ночника голос великолепной Жюльетт. «Parlez moi d’Amour».

Под утро они обнимались нежно и крепко – старый мужчина и женщина, которая стремилась использовать последние годы отпущенной ей привлекательности, не теряя возможностей. Он вдруг подумал, что мужчина и женщина – их переплетенные тела, – это единственное убежище, в котором можно скрыться от всего на свете. Вспомнил, как застал когда-то жену в объятиях другого. Он тогда не испытывал ни гнева, ни ярости – только страшную боль и беззащитность, как выдранная из панциря черепаха. И всего удивительнее было то, что он совершенно не помнил, как и куда делся тот, другой. И как он ощутил свою вину перед ней. Когда хлещет дождь с градом, а уютного дома рядом нет, спрячешься даже в грязном отхожем месте. Они дважды потом расставались – решительно и навсегда, но через год в первый раз и через пять во второй снова оказывались в этой кровати. А теперь ее давно нет, и только это уже навсегда. Как ни крути, а женщина – это и есть жизнь.

Он присел по-турецки, посмотрел на свои колени – уже безвозвратно далекие от былой формы, и улыбнулся. А ей идет находиться в этом доме, среди красивых вещей. Ей нужны деньги, конечно. Чтобы подчеркивать свои прелести – сейчас, чтобы создавать иллюзию красоты – понадобятся потом… Изменять будет – да черт с ней. Лишь бы не уходила надолго… Дом и деньги? Так не заберет же он их в могилу. Может быть, жениться на ней? Вот ведь глупость: за прозвищем имя позабыл… Как же ее зовут?

Они под утро выпили еще по бокалу, слегка захмелели – и снова почувствовали друг к другу нежность, уже без острого желания. Просто – ласковую нежность.

– Робер… – только и сказала она, выразив все одним лишь словом.

Она назвала его не прозвищем, прилипшим к нему с сорокового года, а по имени. Он и не предполагал, что ей известно его имя.

– Эй… – стыдясь, пробормотал он, – ты смотришь так, будто читаешь мои мысли по глазам. Что там в них написано?

– Что странные у тебя желания, Кобра.

– Какие, Акробатка?

– Жюльетт, – засмеялась она. – И я согласна. – И, серьезно посмотрев ему в глаза, сказала: – Я буду изменять тебе только днем, чтобы по вечерам мы были всегда вместе. Я буду делать это редко-редко. Или совсем не буду. Но – ты же понимаешь, сразу это может не получиться. Черт тебя возьми, Кобра. Я буду стараться… Или уже начала?

Каких только странных объяснений в любви не бывает на свете.

* * *

Проснувшись раньше своей подруги, молодой человек несколько минут как можно осторожнее вытаскивал из-под Ее спины свою руку, выплетал ноги из буйного и страстного узла и наконец освободился. Сегодня Он уже не будет таким олухом, как вчера. Она ведь тоже не особый знаток, просто прочла пять или шесть книг и ходила на концерты чаще, чем Он. Он стал искать книги, которые помогли бы ему разобраться, взял одну, потолще. Ничего, разберемся. В конце концов, Ему ведь хватило месяца, чтобы самостоятельно подготовиться к сдаче экзамена по римскому праву.

Первое, что он решил узнать, – это как различать, где пауза означает окончание части, а где – конец всего произведения, чтобы можно было начать аплодировать, не боясь оскандалиться. Но, как назло, нарвался на слово «каденция», или «каданс», что звучало попроще. То, что каденция – это «заключительный мелодический или гармонический оборот, завершающий музыкальное произведение», было вроде понятно, а вроде и не понятно, тяжелый такт, доминанта и субдоминанта основательно напугали, а то, что каденции бывают автентичными и плагальными, привело в ужас. Ультима, пенуль-тима и антепенультима, – это еще как-то можно разобрать… Последняя. Предпоследняя, предпред-последняя… Хоть какая-то польза есть от латыни вне юриспруденции… Он вздохнул и постарался засунуть книгу на полку, подальше и поглубже.

И вдруг Он понял. После окончания произведения Рыцарь вчера кланялся. Не так, как в самом конце, а слегка, почти одним кивком обозначая поклон. А между частями – не делал этого. Ну, по крайней мере, выглядеть совершенным дураком Он теперь не будет. А корчить из себя знатока музыкальной теории не нужно. Но тут он заметил, что она уже не спит. Он встал с кровати, покопался в «кухонном» углу, поставил на плитку кофейник и спросил:

– А как ты думаешь, кто мог сделать эту надпись?

Она хитро подмигнула.

– Противный очкарик! Кто же еще? Больше нас там никто не видел. Капельдинер без его приказа так бы написать не посмел, да и вряд ли у него есть ручка с таким дорогим, тонким пером.

– Ничего ты не понимаешь! – снисходительно заявил Он. – Администратор тут ни при чем.

– Ну а кто же тогда? – ехидничала она, и не было понятно, говорит она всерьез или валяет дурака. Он торжественно произнес:

– Это написал Рыцарь!

Она погрозила пальцем:

– Милый, как тебе идет, когда ты говоришь умные вещи и по делу, а не все эти глупости. «Ультима, пенультима»! – передразнила она. – Я, между прочим, сразу так и подумала.

– А почему же это ты так сразу и подумала?

– Эти вчерашние билеты были – особенные. И получить их можно было только от… кто на концерте Рыцаря главный? Уж точно не администратор!

– Молодец! Быстро схватываешь!

– Я не схватываю. Я думаю. В отличие от некоторых!

И ссора чуть не вспыхнула, но была вовремя погашена: кофе сбежал.

* * *

Около полудня старик, запахнувшись поудобнее в теплый халат, сам над собой посмеивался. Как все легко и просто теперь… Еще несколько лет назад мучился бы, боялся потерять свободу, возможность менять таких «акробаток» время от времени. Все меняется. И что удивительно – не только в худшую сторону. Сколько условностей уже не волнуют. И к тому же она ведь, кажется, говорила искренне. Опыт тут же подсказал: «Сейчас – искренне. А потом искренне захочет поблудить с каким-нибудь типом, вроде вчерашнего». Ну и ладно. В конце концов, с этим ничего не поделаешь. Не маяться же из-за такой ерунды в одиночестве по вечерам.

– Мадемуазель! – позвал он, заглянув через занавеску в ванной.

– Мадам Кобра! – весело отозвалась Акробатка. – Ты не пугайся, я пошутила! И на слове ловить не буду!

Сколько проворства может оказаться в высокой и крупной, хотя и не полной (пока) женщине. Удивительно.

Она успела выскочить из ванны, вся в пене, подхватить его, отвести к кровати, открыть форточку, в которую ворвался первый холодный осенний ветер.

– Что ты… Что ты? Роби? Что с тобой?

Он медленно пришел в себя.

– Перепил вчера немного. А с утра выпил вина. Так не годится. Налей мне чего покрепче…

Она налила половину обычного стакана и дала ему отхлебнуть. Остальное допила сама.

– Опять налижешься, куколка…

– Сейчас. Я сейчас.

Она извлекла из своей микроскопической сумочки массу вещей, которые легко заполнили бы средний чемодан, пока не нашла таблетки, которые держала при себе на всякий случай. И тихо подумала: «С ума сошла, дура. Чуть не убила человека…» Вернувшись в комнату, спрятала «покрепче» в буфет, влетела в спальню и заставила старика взять под язык таблетку. «Что же мне с тобой делать?» – думала она, глядя, как приходит в себя Кобра, как розовеют его щеки и обретает ровный ритм его дыхание. И вдруг неизвестно откуда прозвучало у нее в голове: «А ведь ты влюбилась, Жюльетт!»