Текст книги "Журнал «Юность» №03/2020"

А мы остались. Моя рука лежит на ее руке.

Нелепая ситуация. Я совсем не хотел кадрить Инну, она же мне в дочки годится. Хотя нет, сорок пять минус двадцать восемь… Сколько же это будет? Семнадцать? Но я же не мог ее в том возрасте родить? Теоретически-то да, но практически – извините. Я только в армии расстался с девственностью. Слово-то какое дурацкое… О чем я вообще? Рядом сидит девушка, дрожит вся, может, от холода, а я тут цифры считаю.

Свободной рукой я обнял Инну. Она сразу обмякла, прижалась к моему плечу, как будто давно ждала этого. «Вулканчики» под моей ладонью растворились.

– Ты замерзла? – спросил я, но голос был какой-то чудной, хриплый, как будто не я, а какой-то царь морской из пучины произнес эти слова.

Инна сжала плечики еще больше:

– Немного. Прохладно стало.

– Ну да, луна не солнце, – брякнул я очередную банальность. – У меня куртка в рюкзаке, давай достану, укрою.

– Не надо, – тихо ответила Инна. – Мне тепло под вашей рукой.

Будь я не таким жестким, каким меня сделала жизнь, я бы знал, как поступить. Но я деревянный. Казалось бы, чего проще? Потянулся к тебе человек – откликнись. Трагедия у нее, хотя какая там трагедия? Все живы, здоровы, подумаешь, поцапались, разбежались. Детей нет, никто не тянет за рукав: «Папка, вернись!» С десяток еще таких парней будет, раз не вышла до сих пор замуж. А может, умная, поэтому одинокая. Был бы у меня ум – вообще бы не женился. Одна нервотрепка от этих браков. Да. «Хорошее дело браком не назовут», как говорит мой друг, Сашка-художник. Вот он вообще ни разу не был женат, а девушки к нему в мастерскую одна за другой вереницей тянутся. И по сей день, в его седые годы.

Что же с этой девицей делать? Прижукла, молчит. Но я не спасатель! Ее парень телефонами швыряется, а мне его грехи отмаливать? И что потом? Ну, будет у нас, а дальше? Встречаться у меня, или у нее, потом она замуж захочет, сама сказала: «Давно пора». Мне это зачем? Попользоваться и сказать: «Извини, наша встреча на берегу была случайностью»?

Я убрал свою руку с того места, где еще пять минут назад сидела бабочка. Значит, так. Ничего не произошло. Сон, стечение обстоятельств, ночное видение Артемиды, улетела, не прощаясь, и была ли вообще? На этом все. Заканчиваем.

Темную поверхность бухты вдруг осветил прожектор с катера: это пошел на ночную рыбалку любитель кальмаров. Луч света прохватил до острова Шкота, как бы говоря: дорога – там! Я убрал другую руку с плеча Инны и поднялся.

– Поздно уже, пойдем к машинам. Выбираться далеко и долго, грунтовка разбита. До освещенной трассы не меньше часа теперь пилить по темноте. Инна все так же сидела на камне, глядя в одну точку. Туда, куда ушел ночной катер и унес с собой яркую вспышку. А наш фонарь уже почти не светит, его хватает лишь на пару метров вокруг. Я ждал, не бросишь ведь девушку тут. В конце концов, это я задержал ее здесь своими съемками при луне. Я чувствовал свою вину. Не за то, что использовал ее как фотомодель, совсем за другое: я не мог ответить на ее молчаливый вопрос.

«Возьмешь меня к себе хотя бы на эту ночь?» – вот что она говорила мне своим дрожанием, своими узкими плечиками, своим молчанием. «Я хочу тепла сейчас, натерпелась от парня, от других своих ровесников, а ты ведь взрослый, ты знаешь, как обращаться с женщиной. Покажи мне дорогу! Я хотя бы научусь у тебя, будет пример, как жить дальше…»

Но я плохой учитель. Сам не создал ничего путного в отношениях. И сейчас снова заводить эту тягомотину, которая все равно ничем хорошим не кончится? Я женат на фотографии – мне об этом сказали уже две жены. Но это неправда, я обычный, как все. Как шофер, как матрос, как инженер. Хотя, быть может, в силу профессии вижу в женщинах чуть больше, чем есть на самом деле. А потом происходят обычные бытовые конфликты, образ рушится. Карета превращается в тыкву, девушка – в ведьму. Я не хочу этого больше.

– Пойдем, Инна, – позвал уже настойчиво.

Она встала, подняла на меня глаза, многозначительно задержала взгляд, но я был непреклонен. Дурь? Ну вот так. Я не готов к отношениям. Не сегодня, не сейчас.

Инна повернулась и пошла по берегу первой. Я подхватил свой рюкзак и штатив, догнал девушку и пошел рядом с ней, подсвечивая гальку под ногами, насколько хватало мощности фонаря. Завернули за мыс, где стоял полукапонир с надписью про Пашку и Алину, и через пять минут мы уже были на стоянке машин. Вокруг мерцали огни костров, тянулся запах шашлыков: любители вечерних посиделок еще не все разъехались.

Инна подошла к своему «Сузуки-Свифт», достала из сумочки ключи от машины.

Я сказал ей:

– Дорога длинная, давай поеду впереди, буду объезжать ямы, а ты вслед за мной. У меня джип мощный, не переживай, вытащу, если что. Заводи машину, я сейчас подгоню свою – и двинемся. Хорошо?

Инна опять подняла на меня глаза. Здесь, на поляне, было светлее, чем на берегу. Тарахтел генератор, подавая ток к лампе над сторожкой охранника стоянки, костры тоже добавляли света. Глаза у девушки оказались темными, я увидел их цвет. И грустными. Она согласилась:

– Хорошо.

Я вывел свой «Исузу-Бигхорн» из-под кроны деревьев, вывернул на грунтовку и подождал, пока малыш «Свифт» пристроится мне в хвост. Моргнув три раза фарами, дал знак: «Поехали!» Мотор заворчал недовольно: долго пришлось ждать водителя. Я прибавил газу, и мы выдвинулись в темную вереницу деревьев по обеим сторонам узкой дороги.

Скользкая от лесной сырости грунтовка петляла, как русло непокорной речки, ветки деревьев цепляли за крышу и бока машины. Мы пробирались по темноте час с лишним и наконец выехали на освещенную трассу. Как только машины почувствовали ровную поверхность, колеса их завертелись быстрей. Я вспомнил, что забыл спросить у Инны электронный адрес, да ладно, доедем до города, покажу поворотником, чтобы она притормозила на обочине, там и спрошу. Вот уже Русский мост, ограничение в шестьдесят километров, останавливаться нельзя, по двум полосам неслабый поток машин, все возвращаются с морских прогулок, а после моста можно опять увеличить скорость и быстро домчать до города, до уютной квартиры, выпить чая, а можно и коньяка, устал я что-то сегодня…

За рассуждениями я не заметил, в какой момент за мной не оказалось «Сузуки» с Инной. Вот точно, на мост мы заезжали вместе, я ловил в зеркале заднего вида ее фары, думал еще пропустить вперед. Дурак. Надо было сразу ей об этом сказать, что в городе она пойдет впереди, показывая дорогу к ее дому. А номер телефона не взял, да он вроде и разбит. Вот старый пень. «Езжай за мной, я выведу», умник. Где же она свернула? На Тихую бухту прямо поехала? Может, ей в пригород надо? Или все же в город, а там за Улиссом пошла направо?

Я притормозил у обочины, пропуская следующих за мной, в надежде, что кто-то вклинился, подрезал ее «Свифт», и он отстал в потоке. Но проехало с десяток других машин, а Инны не было. Включил левый поворот, встроился в ритм дороги. Растерянно, на автомате, повел свой «Бигхорн» теперь без оглядки назад. И сказал сам себе: «Ну все, проехали. Ты даже номер машины не засек. Ты ничего не запомнил и ничего не понял в этой жизни».

Я крутанул ручку магнитолы. Там у меня заряжен диск группы «Мумий Тролль». Что выпадет сейчас? Медляк, такой редкий у Лагутенко, но вот сейчас как раз под настроение:

 
И этот город останется также загадочно любим.
В нем пропадают такие девчонки.
И нам оставаться ночевать в нем одним…
 

Аккордеон рвал душу, а я смотрел в лобовое стекло. Город блестел миллионом ночных огней. Но он был пуст. Для меня.

Сергей Носачев

Родился в 1986 году в городе Чехове Московской области.

В 2000 году поступил в Ленинградское Нахимовское училище, где отучился два курса. Окончил Московский государственный университет инженерной экологии. Срочную службу проходил в Носмических войсках.

После демобилизации несколько лет проработал на ракетостроительном заводе имени Хруничева. Одновременно учился в Литературном институте имени Горького на Высших литературных курсах. Репортер, теле– и радиоведущий. Сейчас ведущий на телеканале «ОТР».

Костер

В 2015 году вышел сборник рассказов «По ту сторону листа». Шортлистер премии «Лицей-2018». Публиковался в журнале «Октябрь».

Гул шагов грозно и безапелляционно нарастал. Невидимые пятки редко били в тропинку из фанерных щитов. Костя сосредоточился на звуках, отчего они стали казаться тревожным боем индейского барабана.

– Ну вот и все, – прошептал Костя и с тоской посмотрел на молодую луну. – Кончилось свидание. Хотел было сразу уйти, но решил выждать. Может, повезет, и пришелец долго здесь не задержится или вообще – пройдет мимо. Грохот сменился едва слышным шорохом – незваный гость перешел на траву, а значит, скоро проявится. Окрестности, особенно река внизу, тонули в густых тенях, но лысая макушка холма хорошо освещалась по-осеннему ярким звездно-лунным светом. Костя вглядывался в темную кайму поляны. Вот от нее отделилась тень. Свет мгновенно выбелил ее. Девушка. Она огляделась (зачем? Один черт ничего не разглядеть…) и вприпрыжку двинулась к центру поляны. Решив, что она здесь одна, гостья запрокинула голову и раскинула руки в стороны, словно на ней не было куртки и небо не дырявили звезды. Косте это понравилось, но в то же время стало немного неловко подглядывать за странными, даже интимными лунными ваннами.

– Ну, здравствуй, – тихонько проговорила девушка.

– Привет! – не удержался Костя.

Вскрик, нелепый прыжок спиной вперед, попытка развеять густую ночь внимательным взглядом.

– Извините, не хотел напугать. – Костя спрыгнул со скалы, на которой сидел, и спешно вышел на свет.

Первый страх прошел. Девушка достала телефон, и беспощадный луч фонаря ударил Косте в лицо.

– Жестоко. – Он зажмурился и стал тереть глаза.

– Сами виноваты.

– Это чем же?

– Напугали меня.

– Испугались вы сами. Я просто поздоровался. Будьте добры, уберите.

Девушка продолжала светить Косте в лицо.

– А вдруг вы нападете на меня?

– Если не прекратите – точно нападу.

Костя вдруг осознал, что рисуется, сам длит эту неприятность. Он развернулся, проморгался и пошел обратно к огромному валуну.

– А фонарь все же погасите. Раз пришли, то хоть не мешайте, – попросил он, располагаясь на скале. Девушка переминалась в нерешительности, но все же выключила фонарь, и на поляне вновь возобновилась безмятежная ночь, еще более темная в обожженных светом глазах.

Костя разглядывал ее из темноты своего убежища. По ее коротким скованным движениям было понятно, что ей неловко и она не знает, уйти или остаться.

– Зря вы там стоите. Трава уже влажная. Ноги промочите. Заболеете…

– А можно к вам?

Костя достал телефон и высветил свой пьедестал.

– Забирайтесь.

Хотелось уединения, но именно этим отчасти и привлекало одиночество – что кто-то может застать его за созерцанием бытия, увидеть в нем носителя тяжелых дум и восхититься. Неплохо начать разговор, когда собеседник априори считает, что у тебя может быть свое, обдуманное мнение, когда ты еще ничего и не сказал. Ты выше. Если человек кажется интересным – ты снисходишь, соглашаешься. Если нет – с видом оскорбленным оттого, что уединение нарушено, неделикатно просишь оставить тебя или уходишь…

Девушка была симпатичной, насколько Костя смог ее рассмотреть. И голос у нее был приятный по-особому. Он как будто был скомпилирован из нескольких дано знакомых голосов, очень близких, и эти звуки располагали Костю помимо воли.

– Не такой холодный, как я думала.

– Да. Не гранит… и день был солнечный, – зачем-то проговорил очевидное Костя. – Меня зовут Костя.

– Карина.

– Карина, – повторил Костя.

– Да?

– Это… нет. Я просто так. Пробую имя. Карина. Катерина и Ирина.

Карина молча отвернулась и уставилась в темноту. Косте хотелось говорить, но все, что приходило в голову, казалось банальным и нелепым, куда менее интересным, чем прохладное безголосье ночи (ничтожный повод, чтобы рушить монументальность этой тишины). Стало неуютно. Десять минут назад он смотрел на черное пыльное небо, глубоко в него, в космос, путешествовал по этой красоте, заныривая в фантазии и воспоминания. Этот калейдоскоп так увлекал, что Костя сидел неподвижно, не обращая внимания на затекшие ноги. А теперь он с диким усилием ставит мысли на рельсы этических размышлений: уместно ли заговорить? Как понимать ее молчание – может, она тоже хочет поговорить и так же не решается из стеснения, страха?

Но раз за разом мысли сбивались, врезаясь в собеседницу: ее духи, чуть слышное дыхание.

Она зашелестела курткой, заерзала.

– Все-таки холодновато.

Костя обернулся. Карина подпихнула под себя ладони.

– Встань. На вот, подложи.

Костя приподнялся и растянул из-под себя наст лапника.

У нее было обручальное кольцо, но он все равно спросил.

– А ты?

– А мне замуж ориентация не позволяет.

– Не смешно.

– Ничуточки?

Карина покачала головой.

– Ну и ладно, – демонстративно вздохнул Костя и продекламировал: «Но я останусь верен себе и продолжу глупо шутить».

– Какой же ты клоун.

Костя рассмеялся.

– Потому и не женат. Не намерен прогибаться ради женщины!

– Прекрати. А то уйду.

Карина, сама испугавшись своих слов, резко замолчала. Костя напряженно вслушивался в нее, но девушка умолкла, даже дышать стала тише; как будто в многоэтажке среди ночи разом погасли все окна и дом растворился в беззвучном городском небе.

– Я последнее время боюсь звездного неба.

Он специально искал в голове какую-то нетривиальную мысль и сооружал фразу-катализатор, но Карина промолчала. В этой неловкости и неудобстве Костя разом ощутил затекшие ноги и озябшую спину. Он выждал время и продолжил без ее вопроса.

– Там ведь есть кто-то. Это уже не просто предположение. Выкладок много и весьма убедительных теорий. И когда думаешь, что все, что писали Брэдбери и Стругацкие, не такая уж фантастика, становится тоскливо. Оттого, что я этого не застану. Что фактически «рано или поздно» при нынешнем состоянии дел – звучит как «не в этой жизни». С другой стороны, мечтать о новых планетах, когда свою-то нормально не посмотреть, – это еще грустнее.

– Я замерзла.

Костя мысленно поблагодарил ее за деликатность. Монолог и впрямь вышел унылым.

Костя сдвинулся назад, смежив их спины.

– Так будет теплее, – сказал он и просительно добавил: – Не хочу уходить.

Спина Карины была удивительно горячей, и он прогнулся и расправил плечи, стараясь соприкоснуться с ней как можно шире. Интересно, его тепло она ощущает так же?

Скоро похолодало еще сильнее. На этот раз Карина ничего не сказала, но Костя отдал ей свою куртку.

– Может, просто пойдем?

– Есть идея получше. – Он спрыгнул с камня. Затекшие ноги не слушались, и он едва не сломал лодыжку. – Разведем костер.

– А если будут ругаться? Все-таки мы на территории пансионата…

– Ну… мы повинимся, раскаемся и пообещаем больше так не делать.

По поляне заплясал свет фонаря. Через пять минут Костя с видом знатока тщательно укладывал мелкие хрусткие ветки «колодцем».

– Нам бы еще бумажку какую-то. – Он обернулся на Карину.

Та протянула ему бумажный носовой платок.

Через минуту огонь установился, и Костя стал ломать в него толстые сучья.

– Так значительно лучше. – Карина нагнулась и протянула руки к огню.

– Давно надо было. Не хотелось портить пейзаж.

Карина огляделась – огонь высветил небольшой круг поляны, но за границами круга темнота стала гуще, отменив весь остальной мир.

– Очень красиво. И тепло.

Костя сидел на корточках у самого огня. Карина сторонилась пахучего едкого дыма.

– Тебе не холодно?

– Нет. А тебе?

– Лицо и колени горят, а спина мерзнет.

Карина подошла сзади, прижав ноги к его спине. На замерзшую спину словно вылили ковш сильно теплой воды. По коже пробежали мурашки. И Костя слегка откинулся на Каринины ноги, как на спинку кресла.

– Спасибо.

– А я вот всего несколько раз в жизни сидела у ночного костра. Детство в городе. Никаких пионерлагерей, походов и дач. Раз в год – на море.

Костя промолчал и снова удивился сам себе.

В его жизни были сотни ночных костров, и он мог бы часами выуживать трогательные воспоминания, выстраивая образ романтика-походника, но он молчал.

– Мне было лет пять-шесть. Родителей позвали отмечать папин выпуск из училища – не то чтобы я помнила, они мне потом рассказали, – а меня не с кем было оставить. И мы поехали куда-то в лес. Этот старый желтый автобус. Мне долго еще казалось, что он наш. Потому что там была только родительская компания.

Я мало что помню. Едем в автобусе – и бах – мы уже в лесу, ночь, костер, песни под гитару. Все черно-оранжевое. Очень яркие улыбчивые лица, громкие веселые голоса, которые разносились на весь мир. Потому что было темно и тихо и только мы не спали. Многие были парами. Мужчины оборачивали жен в куртки, женщины клали головы мужьям на плечи. Тихие поцелуи в волосы и лицо. Они передавали друг другу кружки с вином. А я, помню, очень радовалась, что у меня была другая, не как у остальных, кружка. Большая, с паром…

– С паром?

– Да. У меня-то чай был. Алюминиевая, горячая. Ручка была замотана бечевкой, чтоб пальцы не жгло, но брать ее все равно приходилось через спущенные рукава. И она парила. Сейчас понятно, что все те люди – они самые обычные. Так же ссорились, обижали друг друга, разводились. Но долго все это было иконой семейного счастья. Тайная вечеря. – Карина усмехнулась.

– Ну, сейчас никто не мешает…

– Да. Но и этого не делаю. Слишком накладно. Тащиться в лес, готовить там, потом обратно, все перестирывать от дыма…

– А на самом деле?

Карина задумалась.

– Первый прыжок с парашютом – всегда первый. В какой-то момент просто испугалась. А если все выйдет не очень? И тогда это «не очень» останется более сильным и ярким и испортит то, красивое и теплое.

– Ну, у тебя же муж…

– Муж… Это ничего не меняет. Даже наоборот. От него будешь ждать чего-то и наверняка не дождешься. Да и не люблю нарочитость. Ведь чтобы получилось, должно хотеться в лес. А нам не хочется.

– Если бы знал, что все так, не разводил бы…

Тут же острая коленка ткнула его между лопатками. Костя едва не рухнул в костер. Он выудил из кучки дров несколько палок и подложил их в огонь.

– Сейчас все очень свободные. Раскованные, сексуальные. Кажется, что не осталось ничего душевного. Точнее, осталось, но ощущается чем-то постыдным. Проще раздеться, чем погладить по волосам и поцеловать в макушку.

– Я бы погладил и поцеловал, но сижу слишком уютно.

– Паяц.

– Отож!

Природа размеренно сопела. Невероятно длинный, мелодичный вдох, осторожно шевеливший кроны деревьев, шерсть спящих и недремлющих зверей, ласкавший черный глянец воды у подножия холма, и камни на скалистых вершинах, ворсинки на тельце самых ничтожных насекомых и саму тьму – через все это проходила ночь, напиваясь множеством незначительных звуков и превращая их в совершенно особенный род тишины. Можно было не чувствовать отдельных нот, но густоту и значительность их общности не отменил бы самый закоренелый прагматик. Косте хотелось говорить с Кариной. Не от переполненности чувствами и мыслями – что-то толкало касаться ее, пусть только словами, но касаться. Но тишина ночи казалась слишком плотной, как насыщенный раствор: еще один звук – и в секунду ночь закристаллизуется и рассыплется в пыль.

Редкие острые порывы ветра давали пощечины костру, обдавая пару мимолетным жаром.

– Через пару десятков лет я вернусь сюда. Там, может, все перевернется с ног на голову, а здесь останется так же. Лес, пансионат, останки горнолыжного спуска. Пожилой мужчина, тяжело осваивающий холм. Подъем не больно-то крутой, да. Но у меня будут больные колени и сердце или спина и сердце. Рядом будет восхищенно крутить головой мальчик – сын или внук. Изо всех сил он постарается удерживаться от вопросов и слов. Слишком неприступно будет мое позерское молчание. Хотя тогда оно уже, может, будет просто возрастным. Здесь мы так же разведем костер. Шерудя палкой угли, стану кряхтеть что-то вроде: «Вы разводите костры, только чтобы их фотографировать…» и, может быть, расскажу про этот вечер.

Карина рассмеялась.

– Почему ты сейчас думаешь об этом? – спросила она через время.

Костя пожал плечами.

– Потому что сейчас я только предчувствую значительность этого вечера. Что-то в нем есть такое, из-за чего я его не забуду. Но сейчас я не могу его распробовать, переварить. Нужно время. Пара месяцев или лет. Как с картиной – нужна правильная точка, чтобы увидеть ее верно и полностью.

Дерзкий порыв ветра хлестанул по хлипкому шалашу костра, на секунду раздув угли и высветив всю поляну целиком. Пламя тут же стихло, ватные ветки кедра с легкостью разлетелись, и на месте кострища теперь пульсировала мутная оранжевая лужа.

– Пойду еще хворосту наберу, – тщательно выговаривая гласные, сказал Костя и ухмыльнулся своей пародии на деревенский говор.

Костер медленно иссякал. Он хотел было набрать еще топлива, но Карина его остановила: «Скоро надо будет идти». Как ребенка, его внезапно и остро ранила конечность этого вечера. Любой костер обречен когда-то догореть. Он зажмурился, чтобы прочувствовать, что она права и что нужно идти.

Угли стали черно-красными, растратив все тепло.

Костя стал замерзать, но стоящая позади Карина, ее тепло вязали руки и ноги, как постель поутру, и тот же утренний стон пульсировал в голове: «Еще минутку». И он был благодарен девушке, что не торопит закончить этот вечер.

Он весь сосредоточился на ее ногах, греющих его спину. Чувствовал, как это тепло делит мир надвое, объясняя одновременно нечто грубое, первобытное и самое что ни на есть потаенное, хрупкое.

– Я завтра уезжаю. – Он поднялся, но не повернулся к девушке.

Костя смотрел сквозь деревья, где у подножия холма прятался пансионат. Одна мысль о железобетонных конструкциях, электрическом свете, городах и существовании множества людей, кроме них двоих, разбила изящную радужную конструкцию внутри Кости, и за секунду все внутренности посекло ее летящими осколками.

– Знаешь, о чем я думаю?

– Знаю.

Костя удивленно обернулся на девушку.

– Думаешь, будет ли в твоей жизни что-то хоть наполовину такое же романтичное, как замужняя я и этот вечер, – улыбнулась Карина.

– И?

– И мы уверены в том, что будет. – И когда Костя повернулся, уходя, добавила: – Или нет.

Они начали спускаться по холму, и он взял Карину за руку, чтобы она не оскользнулась. «Или нет», – звучало в его голове по кругу.

– Или нет.

Костя знал, что воздух напоен запахами, десятками ничтожных ароматов, создающих неповторимую общность. Но не ощущал этого. Остро захотелось узнать, какова Сибирь на вкус. Он снова пообещал себе бросить курить и тут же обреченно усмехнулся.

Наверное, давно пора бы смириться, что есть что-то недоступное. Может быть, совсем рядом, и в то же время недоступно, как звезды.

Он обошел поляну по кругу. В тени поблескивала шершавая, чуть замшелая грань скалы. В несколько затяжек он докурил сигарету и залез на камень. Темнота окружила, почти обняла. Он уставился в небо и прислушался. Где-то внизу, далеко, лениво плескалась река. Он знал это, но услышать не смог.