Текст книги "Каждые пятнадцать минут"

Глава 7

Эрик намылился и подставил струям горячей воды шею и плечи. Мысли неслись у него в голове потоком, свободным и быстрым, хотя и слегка беспорядочным, что было для него нехарактерно. Тот энтузиазм, который он испытал при мысли о возможности жить вместе с дочерью, его самого немного пугал, поэтому он решил разложить все по полочкам. Он ужасался тому, что Ханне придется пройти через все эти судебные заседания, которые настроят ее против матери. Если суд спросит ее, с кем она хочет жить, и она выберет его, ее отношения с Кейтлин никогда уже не будут прежними.

Эрик повернулся другим боком, и вода заструилась у него по спине. Мозг его продолжал лихорадочно работать. В этой войне, где родители будут биться за право жить с ней, Ханна в любом случае проиграет: она потеряет либо мать, либо отца. Эрик не хотел становиться в этой игре третьим лишним, но он знал, что даже в этом случае он вел бы себя лучше, чем Кейтлин. Если Кейтлин проиграет в битве за Ханну, она никогда не простит его. И он потеряет ее навсегда, пусть хотя бы как друга. До конца дней. Так что и он в любом случае проиграет.

Эрик выключил воду, продолжая напряженно размышлять.

Как и все супруги, они с Кейтлин хорошо знали все секреты и болевые точки друг друга. Большинство секретов Кейтлин касались ее матери, которую она с иронией называла Мать Тереза: у них были прохладные отношения, ее мать всегда была сдержанной и отстраненной, и Кейтлин очень волновалась, что у нее тоже недостаточно развит материнский инстинкт. Она испытывала постоянное чувство вины за свое критическое отношение к окружающим и до сих пор сомневалась, что ее послеродовая депрессия действительно была вызвана гормональными изменениями в организме. Она не хотела сидеть дома и заниматься ребенком, ни одного месяца – поэтому в возрасте двух недель у Ханны появилась няня.

Открыв стеклянную дверцу душевой кабины, Эрик взял полотенце и стал вытираться. Теперь он был почти уверен, что его совместное проживание с дочерью – это очень правильная идея. Ну и что, что он отец, а не мать? Разве это имеет значение? Какая разница, мужчина он или нет? Он же отец! Но хватит ли у него духу оставить работу в больнице и ограничиться частной практикой на дому? А как же его честолюбивые устремления стать главным врачом больницы? И что вообще будет с его карьерой? С его профессиональным статусом? С его частными клиентами?

Эрик обернул полотенце вокруг талии и вдруг столкнулся взглядом со своим отражением в зеркале. Глаза у него были ярко-голубые, близко и глубоко посаженные; Кейтлин всегда говорила, что у него жалобный взгляд, но он предпочитал думать, что на самом деле взгляд у него выразительный – это по крайней мере не звучало как симптом. Короткие светлые волосы вечно топорщились у него надо лбом, как щетка, но Кейтлин раньше считала, что это мило. Прямой нос с небольшой горбинкой, тонкие губы – когда-то она любила его улыбку. Он был высоким и сильным, с развернутыми плечами, развитой грудной клеткой, узкими бедрами и мускулистыми от занятий бегом ногами. Кейтлин когда-то говорила: «У тебя самое красивое тело среди всех мужей на свете!»

Эрик вдруг понял, что он не смотрит на себя своими глазами – только ее. Он не мог вспомнить, когда это произошло, и не знал, бывает ли так у всех супругов, но он видел себя исключительно через призму ее восприятия. Кейтлин превратилась из его девушки в его лучшего друга, в жену, в мать его ребенка. Она была его семьей – а теперь он должен был решиться на то, чтобы отобрать у нее единственную дочь, сделать ее воскресной матерью, обречь ее на страдания и запоздалые сожаления – на все то, что чувствовал он сам последнее время.

Эрик не был уверен, что сможет так с ней поступить.

Выходя из ванной, он оставил полотенце на талии, потому что до сих пор не купил занавески. Он понял, что это проблема, на вторую неделю проживания в своем новом доме, с изумлением поймав на себе взгляд пожилой дамы, которая наблюдала за ним в бинокль из окна дома напротив. Кейтлин как-то сказала ему, что все пожилые дамочки от него тащатся, но он тогда не принял это всерьез. И сейчас он не хотел об этом думать.

Он вдруг вспомнил про бедную миссис Тихнер и ее внука, но сразу же постарался отогнать эту мысль прочь.

Идя босиком по узкому коридорчику с деревянным полом и яично-желтыми стенами, он старался представить себе, как будет выглядеть этот дом, если в нем будет жить Ханна. Это был очаровательный старый дом в Девоне с коричневой черепицей и зелеными ставнями, всего в десяти минутах от их старого дома. Значит, школа находится рядом и ее менять не придется. В доме было две спальни примерно одинаковых размеров: одна – с окнами на север – для него, вторая – с окнами на юг – для Ханны. Ханне здесь нравилось, даже когда она оставалась ночевать на выходные, и она никогда не тосковала по дому, когда была здесь, – значит, она сможет жить здесь и ходить в свою школу. Кроме того, она сможет играть на той же самой детской площадке, что и раньше, и ходить в то же самое кафе-мороженое, и брать книги в той же самой библиотеке, «Уэйн Мемориал», и забегать в свой любимый детский книжный магазинчик.

Эрик остановился на пороге спальни Ханны и взглянул на нее по-новому: она была довольно большая, здесь стояла отличная двуспальная постель, белый комод, книжная полка, а еще белый письменный стол, придвинутый к окну, так что можно было сидеть и смотреть во двор. Комната была светлой и приветливой днем, но вот сейчас, поздним вечером, казалось необжитой и угрюмой: на постели не было покрывала, а на окнах занавесок… Эрик купил ей простое бежевое одеяло – а ведь дома у нее было яркое, в цветах. И стены здесь были белые – такие же, как почти во всей остальной квартире, а дома в комнате Ханны стены были нежно-розового, ее любимого цвета. Если Ханна переедет сюда жить – ему нужно сделать эту комнату теплой и уютной.

Эрик вдруг почувствовал прилив энергии. Когда-то еще в старшей школе он подрабатывал маляром, так что был вполне в состоянии сам превратить эту комнату в розовый дворец. Бросив взгляд на часы, он отметил, что времени только десять – значит, «Твой Дом» еще открыт. А еще можно заехать в один из больших универмагов и купить кучу всяких розовых и уютных штучек – стеганое одеяльце, подушки, плюшевые игрушки, игры, побольше книг, какие-нибудь розовенькие занавески… Тут мысли его приняли новый, неожиданный поворот: Ханна очень тосковала о Пичи, их серой полосатой кошке, которая умерла в прошлом году. Может быть, пришло время взять из приюта нового котенка? В отличие от Кейтлин, Эрик животных любил и не стеснялся признаваться, что он кошатник.

В ванной зазвонил его телефон, и Эрик поспешил туда через холл. Беря трубку, он бросил взгляд на светящийся экран. Номер был незнакомый, но это была не Кристин.

Эрик ответил.

– Доктор Пэрриш, это Макс Якубовски. – Голос Макса звучал очень взволнованно. – Мы с вами встречались в больнице, по поводу моей бабушки.

– Да, конечно, привет, Макс. – Сердце у Эрика замерло в ожидании дурных новостей. – Как она? В порядке?

– Нормально, она спит, но мы с вами, помните, говорили… типа обо мне. Я решил… я хотел бы прийти к вам.

– Отлично. – Эрик почувствовал облегчение. Этот парень переживает серьезное потрясение, и то, что он просит о помощи, в которой очень нуждается, это хороший знак. – Когда ты хотел бы прийти?

– А можно… как можно скорее. Вы говорили, вы и в выходные пациентов принимаете?

– Да.

– Может быть, тогда в эти выходные? Могу я прийти завтра?

– Думаю, да, только проверю сейчас. – Эрик открыл ежедневник в телефоне: с девяти до трех у него все было расписано, но ведь можно начать рабочий день и пораньше. – Ты можешь стать моим самым первым пациентом завтра, если придешь к восьми. Тебе это подходит?

– Да, абсолютно. Спасибо вам большое.

– Отлично. У тебя ведь есть моя карточка с адресом, да?

– Да.

– Там на обороте должен быть план, по которому меня легко найти. – Эрик снимал под офис солярий на последнем этаже своего дома, где раньше располагалась приемная ортодонта с отдельным входом.

– Да, спасибо вам огромное. Увидимся завтра в восемь.

– Прекрасно. Спокойной ночи. И передай от меня большой привет бабушке.

– Обязательно, спасибо. – Голос Макса звучал спокойнее. – Доброй ночи.

Эрик отключился, потом взглянул на экран, где немым упреком горело сообщение Кристин, на которое он так и не ответил. Он удалил сообщение и принялся собираться в магазин. Никогда раньше он и представить себе не мог, что, выбирая между магазином «Твой Дом» и «горячей студенточкой», он выберет магазин.

Если так пойдет дальше, секса у него больше не будет никогда.

Глава 8

3. Я легко и убедительно лгу.

□ не относится ко мне

□ относится ко мне частично

□ относится ко мне целиком и полностью

Не могу спать. Слишком сильно возбуждение. Первый шаг сделан, может быть, самый важный шаг. Это заняло довольно много времени, но сработало.

Враг попался на удочку.

Не могу найти себе места. Необычные ощущения, как будто покалывание во всем теле, даже не беспокойство – скорее ожидание, особенно когда темнеет.

Часы у моей постели показывают 3:02. Но я все кручусь и верчусь, перекладываясь с одного бока на другой. Попытки отрегулировать кондиционер не привели ни к какому результату. Почему они не могут написать инструкцию нормальным человеческим языком? Идиоты.

Выхожу в инет и пытаюсь играть, но не могу сосредоточиться, поэтому возвращаюсь в постель. Меня раздражают эти лузеры, я не хочу сегодня быть Достойным Соперником. В реале у меня теперь другая игра – она гораздо интереснее любой видеоигры, и мой герой уже близок к тому, чтобы уничтожить того, кто должен быть уничтожен, потому что он слабый и недостойный. Падший ангел.

Подобных ощущений у меня не было давно, и сейчас, когда я лежу в темноте, без одежды, под легкой простыней, меня как будто огнем обжигает эта обычная хлопковая простыня, и кожа моя покрывается мурашками.

Все кажется таким незначительным и мелким по сравнению с этим ощущением – когда план начинает осуществляться.

Это как вечер пятницы перед выходными, которых очень ждешь.

Я ворочаюсь с боку на бок, сбиваю подушку под шею и все никак не могу угомониться. Несмотря на темноту, ночь кажется живой, и хотя мое неподвижное тело растворяется, плывет и парит в этой темноте, нервы у меня наэлектризованы, сердце стучит, кровь кипит, адреналин несется по всем внутренним системам, заставляя каждый мой нейрон вибрировать.

Шшшш! Бам! Бум!

Я видеоигра.

И я волнуюсь настолько, насколько я вообще могу волноваться.

В мозгу человека есть мозжечковая миндалина, она является эмоциональным центром мозга. Если вы залезете в интернет и посмотрите картинку с МРТ нормального человека, вы увидите, что она светится горячим красным и оранжевым цветом, в то время как у социопата она темная, черная, холодная, как самая глухая полночь.

Вот так и у меня.

Сейчас мысли у меня текут свободно, время от времени закручиваясь в кольцо, возвращаясь к самому началу, – и я вспоминаю, как первый раз со мной произошло то, что я испытываю сейчас.

Я хорошо помню.

Мне было семь лет, и у моей матери появился ухажер. И вот этот ухажер пришел к нам со своим сыном – крысиной мордой по имени Джимми. Мать отправила меня на задний двор играть с этим крысенышем, а сама со своим дружком пошла в дом. И мы прекрасно понимали, что они там будут делать, – по крайней мере я точно, ведь они это уже делали раньше и эти звуки были мне хорошо знакомы.

Но моя социопатия не из-за матери.

Она на самом деле ничего не могла изменить.

Это от рождения.

Я всегда понимал, что отличаюсь от других – с самого начала, и мать это знала, поэтому она и старалась держаться от меня подальше. Она меня боялась, этот страх всегда плескался в ее глазах, а она в моих глазах видела мою истинную сущность.

Я с детства знаю, что я не как все, что я лучше. Умнее. Я особенный. Но я хорошо притворяюсь, умею заставить их думать, что я как они, и надо сказать, мне всегда это очень хорошо удавалось, как, например, в тот день, когда этот свинообразный крысеныш Джимми явился к нам в гости. И это было мое первое серьезное испытание.

Оставив Свинину играть во дворе, я проникаю в дом и беру голубую зажигалку, лежащую на столе. Звуки, доносящиеся из спальни, дают мне понять, что мать моя все еще занята, а я спокойно поджигаю газету, бросаю ее на диван, а зажигалку кладу в рюкзак Свинины с черепашками-ниндзя. А потом выхожу во двор, где Свинина выводит свое имя палкой в пыли.

Всего пять минут спустя мать и ее дружок выскочили во двор, полураздетые, кашляющие и задыхающиеся, в ужасе от начинающегося пожара. Моя мать сначала думала, что это она не погасила сигарету, но ее дружок нашел источник пожара и призвал нас к ответу.

Разумеется, я все отрицаю, и Свинина тоже.

Но потом этот плейбой обнаружил, что его зажигалка пропала, и стал ее искать, и вдруг – о чудо! – она нашлась в рюкзаке со старыми добрыми Леонардо, Микеланджело, Донателло и кто там еще четвертый, не помню.

Зато я очень хорошо помню, как этот придурок хватает Свинину за шею и влепляет ему оглушительную затрещину, от которой тот кубарем катится по двору.

Я прикрываю лицо.

Чтобы никто не видел моей улыбки.

И вот ровно то же самое я испытываю сейчас.

Это великолепно.

Глава 9

На следующее утро Эрик открыл дверь в приемную своего офиса и увидел, что Макс Якубовски уже сидит на одном из деревянных стульев, уставившись в свой телефон и водя по экрану пальцем.

– Макс? Доброе утро!

– О, привет. – Макс поднял глаза, сунул телефон в задний карман и вскочил на ноги с таким видом, как будто его застали врасплох.

– Нашел меня без проблем?

– Да, хвала GPS.

– Отлично. Ну, проходи.

Эрик махнул рукой в сторону открытой двери кабинета. Провожая парня взглядом, Эрик отметил, что тот сегодня выглядит хуже, чем накануне: Макс втянул голову в плечи, но все равно были видны темные круги у него под глазами, как будто он плохо спал ночью. Челка падала ему на лицо. И выглядел он подавленным.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, доктор Пэрриш. – Макс остановился посреди кабинета, глядя на Эрика полными благодарности глазами. Теперь, вблизи, Эрик смог разглядеть, что кожа на лице у него бледная, нежная и совершенно лишенная следов какой-либо растительности.

– Не за что. Садись, пожалуйста. – Эрик указал ему на безразмерное зеленое кресло напротив своего.

– Благодарю. – Макс опустился в кресло, выпрямившись, словно проглотил палку. Он был в свободных джинсах, очередной черной футболке и видавших виды кроссовках. – Я и не знал, что вы в больнице такая большая шишка. Я про вас почитал в инете.

– О да, я очень большая шишка. – Эрик улыбнулся, стремясь создать непринужденную обстановку.

– Значит, вот так выглядит кабинет психиатра. – Макс огляделся по сторонам, вертя растрепанной головой.

– Не стоит делать поспешных выводов – на самом деле этот кабинет когда-то принадлежал ортодонту.

Макс неуверенно улыбнулся, продолжая смотреть по сторонам, и Эрик сам невольно еще раз оглядел свой кабинет: справа стоял его письменный стол из тигрового клена, который он старался держать в порядке, рядом – серо-зеленое эргономическое компьютерное кресло и ореховый шкаф с учебниками, профессиональными журналами и DSM. На шкафу стояла кофеварка «Кюриг» с несколькими чистыми чашками и лежал стетоскоп и тонометр, которыми он время от времени пользовался. В центре комнаты друг напротив друга расположились три больших кресла, обитых одинаковой зеленой тканью. На стены он так ничего и не повесил – но справедливости ради надо сказать, что тут и вешать-то было особо негде, а свои дипломы и сертификаты он хранил в больнице, в кабинете.

– У вас нет кушетки.

– Кушетка – это вовсе не обязательно. – Эрик снова улыбнулся: он не первый раз сталкивался с этим распространенным заблуждением. – Мы можем просто сидеть и разговаривать.

– Ага. – Макс махнул рукой в сторону окна, где кусты сирени не давали солнцу проникнуть в комнату, создавая причудливые тени на потолке и стенах. За окном было тихо, если не считать щебета голубых соек и приглушенного пения трубача где-то вдалеке. – Мне нравятся деревья и все такое.

– И мне тоже.

– Это ваша семья? – Макс перевел взгляд на книжный шкаф, где красовалась фотография Кейтлин и Ханны.

– Да. – Эрик кивнул, но вдаваться в подробности не стал. Он вообще избегал особо говорить о себе на сеансах – главным образом потому, что не хотел даром тратить время. Не все психиатры хранят личные фотографии в своих кабинетах, но его пациенты обычно не были опасны и он не волновался за безопасность своей семьи.

– Ладно. А как мне вас называть? «Доктор Пэрриш», как в больнице?

– Да, «доктор Пэрриш» вполне подойдет. – Эрик взял со стола блокнот и положил его на колени. Он всегда так делал в начале сеанса, чтобы его потом не могли обвинить том, чего он не говорил и не делал.

– Бабушка дала мне записку для вас, когда узнала, что я пойду к вам.

– Это совсем не обязательно, ты можешь самостоятельно решать, ходить тебе на терапию или нет.

– Она думала, это как в школу, что тут проверяют.

Макс достал из кармана и протянул Эрику листок бумаги, на котором было написано: «Доктор Пэрриш, да благословит вас Господь за то, что вы помогаете моему Максу». Почерк был неровный, прерывистый, и от этого у Эрика в горле встал комок. Внутри был чек, и он поспешно сунул его в нижний ящик стола.

– Прекрасно, спасибо. Я рад, что ты решил прийти. – Эрик напечатал «Макс Якубовски» и поставил дату. Потом, позже, он распечатает эти записи и поместит их в папку пациента, их он хранит дома. Он никогда не записывал сеансы ни на видео, ни на диктофон.

– Бабушка очень хотела, чтобы я пошел. Вы ей очень понравились. – Макс с хлопком соединил ладони на коленях, он был очень напряжен.

– Она мне тоже очень понравилась. Как она сегодня?

– Не очень, если честно. Она была такая уставшая сегодня утром. Обычно часов в семь она любит выпить кофе – знаете, растворимый, в гранулах там или типа того – а сегодня нет. Ей принесли, но она снова уснула и не стала пить свой кофе. – Макс закусил губу. – Это, как бы, меня очень беспокоит… я все думаю, это так ужасно – понимать, что однажды я вот так утром приду ее будить – а она не проснется… И это может произойти в любой момент.

– Это очень тяжело.

– Да, это как… ну не знаю… даже не знаю, что лучше: знать или не знать. Я все никак не могу поверить, что это правда и что однажды это случится.

Эрик вспомнил, как Лори сказала ему, что миссис Тихнер осталось максимум две недели, но не стал этого говорить Максу.

– Я понимаю. С этим очень тяжело смириться.

– Я знаю, поэтому я и пришел к вам, а не только потому, что она сказала. Она… она на самом деле совсем не представляет, каково мне. Я от нее это скрываю. – Макс замолчал, вздохнул. – Думаю, вам я расскажу, я хочу рассказать, поэтому я и здесь. Поэтому я и сам знал, что рано или поздно мне придется сюда прийти. Ведь симптомы становятся все заметнее.

– Какие симптомы?

– У меня ОКР[4]4
  Обсессивно-компульсивное расстройство.


[Закрыть].

– Расскажи мне о своем ОКР.

Эрик повторил определение Макса, но на самом деле пока он был далек от того, чтобы ставить диагноз. Сначала ему надо было познакомиться с Максом поближе, узнать, какие отношения существуют между членами его семьи, выявить или исключить соматические нарушения… и только тогда можно будет говорить о диагнозе. Подростковый возраст – очень опасное время, особенно для мальчиков: именно примерно в возрасте Макса появляются первые «тревожные звоночки» имеющихся психических заболеваний – и раздвоения личности, и шизофрении, и других.

– Доктор Пэрриш, мне очень нужно, чтобы вы выписали мне лекарства. Я изучал вопрос, я знаю, что лекарства могут помочь при ОКР. Это правда?

– Да, это так. – Это тоже было знакомо Эрику: если на свете существует волшебная пилюля – пациент во что бы то ни стало хочет ее получить. Эрик не был против лекарств в принципе, но он был против того, чтобы принимать их без особых к тому показаний, особенно подросткам.

– Я читал, что при ОКР хорошо помогают «Лувокс» и «Паксил». Вы мне их выпишете?

– Прежде чем говорить о лекарствах, давай все-таки обсудим твои симптомы.

Эрик обычно в таких случаях выписывал СИОЗС[5]5
  Селективный ингибитор обратного захвата серотонина.


[Закрыть], например «Флуоксетин», рекомендованный Управлением по контролю за лекарственными средствами, или «Целексу», «Золофт» или тот же «Лувокс», но каждое из этих лекарств обладало, помимо выраженного положительного действия, кучей побочных эффектов, результатом которых могло стать даже самоубийство.

– А что их обсуждать, мои симптомы?

– Твое ОКР, как ты это называешь… в чем оно выражается? – Эрик хотел разговорить Макса, именно это было целью первого сеанса. – Сейчас многие люди употребляют термин «ОКР», при этом не понимая его значения. Мне нужно, чтобы ты перечислил свои симптомы.

– У меня… есть вещи, которые я должен делать – каждые пятнадцать минут. Мне необходимо стукнуть себя по голове и произнести кое-что – через определенное время. – Макс нахмурился. – Я смотрел в интернете – это называется ритуалы.

– Правильно. Ритуальное поведение.

– Да. – Макс кивнул, заметно нервничая. – Однажды на работе я расслабился и сказал свои ритуальные слова вслух, громко, и мой босс услышал. Это было ужасно…

Эрик не стал уточнять, но пометил в блокноте: «работа?»

– Никто не знает об этом, даже Буля… то есть я имею в виду – бабушка.

Макс сцепил руки, его нервозность все нарастала.

– Это ужасно, знаете… этот секрет, который я должен от всех хранить. Я как будто чокнутый, и никто этого не знает, ну как будто… как будто я веду двойную жизнь.

– Понимаю. Расскажи мне, когда эти ритуалы у тебя начались.

Эрик очень хорошо знал, что чувствует Макс, хотя не готов был признаться ему, что и сам страдал тревожным расстройством. Раньше он иногда задавался вопросом, имеет ли он право лечить людей, будучи при этом психически не совсем здоровым, но все его коллеги имели в анамнезе что-нибудь подобное, ведь психиатрами тоже становятся далеко не все. И если уж совсем начистоту – теперь Эрик полагал, что его психическое заболевание, оставшееся в прошлом, дало ему неоценимый опыт, который он ни за что не смог бы получить иным путем.

– Несколько лет назад, может быть, года два, и становится все хуже. Совсем плохо. Я должен дотрагиваться до головы, до правого виска, один раз, через определенные промежутки времени. Каждые пятнадцать минут.

– По часам, ты имеешь в виду?

– Да, если я не сплю – каждые пятнадцать минут я должен это сделать. – Макс продемонстрировал это действие, стукнув себя в правый висок кончиком указательного пальца. – И пропускать нельзя. В школе я прячусь, а на работе притворяюсь, что поправляю волосы или чешусь… или еще что-нибудь.

– Тогда тебе приходится все время смотреть на часы.

– Да, постоянно. Я все время считаю минуты, чтобы не пропустить пятнадцать. У меня это все время в голове. Все время часы тикают в голове – двадцать четыре часа семь дней в неделю.

Эрик представил себе, как это, должно быть, мучительно.

– А еще что-нибудь ты считаешь?

– Например?

– Балки на потолке, кирпичи в стене, сколько раз ты жуешь, к примеру?

– Нет.

– Повторяешь какие-то другие действия? Скажем, нет ли у тебя потребности делать то, что ты делаешь, трижды?

– Нет. – Макс покачал головой.

– Тебе не хочется выровнять все вокруг? Ну, чтобы все стало симметричным?

– Нет.

Эрик сделал пометку в своих записях.

– А какие слова ты произносишь, когда стучишь себе по голове?

– Мне нужно сказать «красный-оранжевый-желтый-зеленый-синий-фиолетовый-коричневый-черный», все разом, быстро. – Макс перечислил эти цвета на одном дыхании. – Я должен смотреть на часы и быть уверенным, что делаю это вовремя. И это сводит меня с ума.

– Уверен, что так и есть. Эти цвета имеют какое-то значение?

– Я… не знаю. – Макс сделал паузу. – Но картинка у меня в голове… как будто краски… я как будто рисую красками, как в детстве, ну вы знаете, у всех детей такие бывают, там крышки открываются и можно брать краски, и еще обычно кисточка такая, плохая, у которой волоски в разные стороны торчат и выпадают, как ресницы…

– Я помню такие. – Эрик и правда понял, о каких красках он говорит, у Ханны тоже такие были.

– Ну вот они приходят мне в голову, и я должен это произнести.

– А почему именно пятнадцать минут, как ты думаешь?

– Я не знаю. Но пятнадцать – это хорошее число. Я вообще люблю числа. И пятнадцать мне нравится – как число. – Макс пожал плечами с несчастным видом и съежился, став совсем маленьким под своей черной футболкой. – Я очень не хотел, чтобы мне исполнилось шестнадцать лет – потому что тогда мне уже не было бы пятнадцать.

Эрик снова сделал пометку:

– А что, когда тебе было пятнадцать, с тобой случилось что-то очень хорошее?

– Да нет, вовсе нет.

– Может быть, произошло что-то, что спровоцировало у тебя начало этих ритуалов?

– Нет. – Макс покачал головой в замешательстве.

– Диагноз твоей бабушке ведь поставили примерно два года назад, да? Ты сам мне сказал это вчера вечером.

Макс моргнул.

– Да, так и есть.

– Значит, тебе как раз было около пятнадцати.

– Правильно. А это имеет какое-то значение?

– Возможно. – Эрик подумал, что это было бы слишком просто. – Иногда какое-то событие становится как бы катализатором и может вызвать или усилить симптомы ОКР.

– О! – Лоб Макса разгладился. – Так вот в чем дело?

– Нет, все не так просто. – Эрик поднял руку вверх. – У тебя есть предположения – почему и зачем ты совершаешь эти ритуалы?

– Нет.

– Это происходит чаще утром или вечером?

– Да постоянно, независимо от времени суток, от этого невозможно спрятаться. Я, знаете, пытался. Пытался маскироваться. Я почти не выхожу никуда, потому что это невозможно скрыть. И потом – каждый раз как я выхожу, оно усиливается. – Макс сложил брови домиком, улыбка сползла с его лица. – Я хочу избавиться от этого дерьма. Я просто больше так не могу. Оно все время у меня в голове. Я все время смотрю на часы, я смотрю на телефон, на наручные часы, постоянно. А я хочу быть нормальным, как все остальные.

Эрик почувствовал волну сочувствия к этому парню. Он напомнил ему о Ханне – и о том, как сильно Кейтлин хотела, чтобы Ханна была нормальной. Да и он сам, Эрик вспомнил, как он хотел быть нормальным, когда его тревожное расстройство цвело буйным цветом. Быть нормальным – это простое желание каждого душевнобольного. Быть нормальным – это быть как все, быть правильным. Эрик побывал по ту сторону баррикады, поэтому лучше других понимал, как размыта и иллюзорна граница между тем, что считается нормальным, и тем, что таковым не считается.

– Тебе кажется, что если ты не стукнешь себя в висок и не перечислишь цвета, с тобой случится что-то плохое?

– Да.

– А что с тобой случится, если ты этого не сделаешь?

– Я не знаю. Я не пробовал. И даже не хочу пробовать. Я просто знаю, что должен это делать.

Эрик снова сделал пометку.

– Кто-нибудь в твоей семье страдает чем-нибудь подобным?

Эрик закатил глаза:

– Нет, моя мать тупица, она не способна даже убрать за собой.

– В порядке информации: на самом деле это миф, что все страдающие ОКР такие уж чистюли. Например, есть такая разновидность ОКР, при которой больной копит всякий мусор. – Эрик уже понял, что с матерью Макса все непросто, учитывая то, что он уже слышал о ней в больнице, но он не хотел сейчас менять тему.

– А, окей, но все равно – насколько я знаю, в нашей семье такого не было. Моя бабушка… о, она потрясающая. – На лице Макса появилась легкая улыбка. – Она личность.

– Это точно. – Эрик улыбнулся в ответ. – Расскажи мне о ваших отношениях. Мне показалось, вы с ней очень близки.

– Да, она потрясающая – вы сами видели. Я о ней забочусь. У нее глаза плохо видят, поэтому я ей приношу еду, готовлю до того, как уйти на работу. – Улыбка Макса снова сползла с его лица. – Ну то есть готовил… пока она не перестала есть. А теперь я делаю ей кофе, но вот сегодня она и кофе не стала пить, я же вам рассказывал…

Эрик сделал еще одну пометку.

– Ты сказал, ты работаешь. Что это за работа?

– Я занимаюсь с отстающими на курсах подготовки к тестам SAT. Там занимаются те, кому надо сдавать PSAT, SAT[6]6
  SAT, PSAT – стандартизованные тесты для приема в высшие учебные заведения в США.


[Закрыть] и итоговые тесты. – Макс снова слегка улыбнулся. – У меня высший бал по SAT.

– Вот как? – Эрик добавил нотку неподдельного удивления в свой голос, хотя вспомнил, что бабушка Макса уже говорила ему об этом. – В какую школу ты ходишь?

– «Пайонир Хай Скул». Я там восходящая звезда. Наверное, буду вторым по результатам выпускных экзаменов. Слава богу, что не первым – ведь я никогда не смог бы произнести речь перед всеми выпускниками.

– Мои поздравления. – Эрика совсем не удивлял тот факт, что у Макса повышенный интеллект, это довольно часто сочетается с ОКР. Ему нужно было узнать побольше о семье Макса. – А как же тебе удается заботится о бабушке во время учебы?

– Да так же – перед уходом, каждое утро. Она не может есть нормальную еду последние несколько месяцев из-за этого рака, поэтому я делаю ей пюре в блендере… делал. – Макс показал жестом, как работает блендер. – Она не может проглотить ничего, если не перемолоть, ей даже воду трудно глотать. И все это кладу в пакет.

Эрик понимал, как это обременительно, учитывая, что ведь это каждое утро, а потом надо идти в школу – и так в течение всего учебного года.

– А вечером? Ужин?

– Тоже я делаю. Делал.

– А что твоя мама? Она помогает?

– Вы издеваетесь? – Взгляд Макса был полон презрения. – Она пьет. Она то работает, то не работает, и вечно с этим мужиком. Он живет в городе.

– А отец? Он есть в вашей жизни? – Эрик уже знал ответ от бабушки Макса, но хотел услышать, что скажет ему сам Макс.

– Нет. – Макс захватил прядь волос и начал быстро накручивать ее на палец. – Он ушел, когда я был маленьким. Он тоже был пьяница. Я его почти не помню.

Эрик уже понял, что это был классический случай, когда родители отказываются от своих ролей и меняются местами с детьми.

– Сестры, братья – есть?

– Нет, только я. – Макс криво усмехнулся. – Красные флажки, да? Отвергнутость, проблема с матерью, проблема с отцом?

Эрику не хотелось поощрять эту тягу Макса ставить самому себе диагнозы.

– А ты пьешь? Употребляешь что-нибудь?

– Нет.

Эрик посмотрел ему прямо в глаза.

– Мне ты можешь сказать.

– Ладно. Я немного выпиваю и пробовал травку, но бросил.

Эрик сделал пометку.

– Тебе нельзя употреблять никакие наркотики, нельзя курить траву – как страдающему ОКР. Ты понимаешь?

– Да ладно, спокойно! – Глаза Макса вспыхнули. – Я же не знал. То есть – это же уже почти законно, разве нет?

– Дело не в законности. Это лекарственное средство, а закон, как всегда, сильно отстает от науки. Так, а теперь расскажи мне о своих друзьях.