Текст книги "Этидорпа, или Край Земли"

Глава 5
Написание моей исповеди

Становясь членом тайного общества, как было указано автором письма, прочтённого мной, приобретя тайны, на которые намекалось в мистических указаниях, моим следующим желанием было найти укромное место, где бы без помех я мог подготовить к опубликованию то, что тайком собрал в братских ложах. Я озаглавил это «Моя исповедь». Увы! Почему мой дьявольский гений побудил меня написать это? Почему какой-нибудь добрый гений не отвел мою руку от поспешного и злого действия? Всё, чего я могу жаждать в свою защиту или смягчение, это то, что я был сильно увлечен фатальными словами письма: «…вы должны действовать так, чтобы люди называли вас изменником, но человечество оказалось в выигрыше».

В части того штата, в котором я проживал, залив создавал разграничительную линию между двумя городками, а также двумя графствами. Через эту затоку проходит вытянутая на восток и запад дорога, по которой много путешествуют, соединяя края великого штата. На противоположных краях затоки в каких-то четырех милях друг от друга расположены два селения на этой же дороге. Они также присутствуют в моей памяти. На полпути между ними на северной части дороги был прочный фермерский дом. При движении на запад из самого восточного из этих посёлков путешественник начинает спускаться из самого центра поселка. Ни в одном месте нет такого крутого подъема, как на дороге, лежащей между выступами холма, примыкающего к долине, питающей затоку, которую я упоминал. Достигнув долины, дорога изгибается на короткое расстояние вправо, затем, поворачивая налево, пересекает ручей и сразу же начинает подниматься на западный холм; здесь подъем будет труднее, ибо дорога пролегает диагонально по краям холма. Миля путешествия, как мне вспоминается, иногда крутой подъем – и ты снова среди богатых равнинных фермерских владений. И тогда на самой высокой точке вблизи дороги, всего в нескольких футах от нее появляется квадратное образование, которое было в то время известно как каменная таверна. На противоположной стороне дороги были расположены широкие конюшни и зерновые амбары. В северо-восточной части того каменного строения в течении лета в двадцатые годы я написал для опубликования подробности мистической работы, которую я поклялся всегда держать в тайне. Я – человек, который произвольно совершил прискорбный поступок. Будучи безрассудно увлеченным тем алхимическим манускриптом, я стремился показать миру, что мог бы сделать и сделал то, что никогда не принесло бы мне ни малейшей выгоды, но могло бы послужить человечеству. Это была судьба. Я не был плохим человеком, злобность, жадность, амбиции никогда не были частью моей натуры. Я был замкнутым исследователем, скорее уединенного характера, каменщик по профессии, беззаботный и равнодушный к общественным почестям, и настолько не бережливый, что набрал много пустяковых долгов у соседей.

Я говорю об этом с неохотой, так как мне запрещено выдавать названия местностей, содержащих в себе информацию о моей ранней жизни. Я представлю следующий рассказ. То, что я сказал правду, ни в чем не преувеличенную, будет засвидетельствовано молчанием сотен братьев тайного общества, с которым я соединил себя; они могут, если пожелают, удостоверить точность рассказа. Они знают историю моего преступления и несчастья. Лишь только я сам и Бог знает о полном возмездии, которое последовало.

Глава 6
Похищен

События, о которых повествуется, произошли в расцвете моей жизни, и отчасти они являются вопросом гласности. Мое намеренное нарушение веры, путем предания огласке секретов, в глазах моих собратьев по обществу было, безусловно, позорным. Они стремились уговорить меня смягчить мое намерение, которое после написания своей «Исповеди» я не собирался умалчивать. Их назойливость и угрозы в основном встречали сопротивление, хотя и уклончивость, которую не так легко объяснить. Я настаивал на своем безрассудном плане. Я был счастливым мужем и отцом, но ни мысли о доме, жене, ребенке не препятствовали моему необъяснимому намерению. Определенно я был безответственен, возможно, маньяк. И все же по предмету, которым я был всецело поглощен, я сохранил умственный противовес и сознательно следовал курсом, который, в конце концов, привел меня в глубочайшее болото горя, и для меня было потеряно навсегда все, что человек любит больше всего. Господствующий дух, возможно, тень одного из алхимиков, овладел мной. И перед лицом препятствий, которые побудили бы большинство людей к размышлениям и обратным шагам, я безрассудно ринулся вперед. Влияние, которое охватило меня, чем бы оно не являлось, было неотразимо. Я явно действовал отчасти как посредник, субъект вечно присутствующей господствующей сущности, и под воздействием этого доминирующего духа или демона мой разум был бессилен к сопротивлению. Мою душу властно вело движущее и неописуемое нечто, и она была так же пассивна и безответна, как Lycopodium, который рожден двигаться вперед в постоянном потоке воздуха. Тщетно были приняты меры теми, кто любил меня – собратьями моложе и другими, кто стремился склонить меня изменить своевольную цель. Но я не мог ни внять их советам, ни обратить внимания на предчувствия. Вызовы в суд служили тому, что я расстраивался, а мои многочисленные долги стали основанием для законного ареста, пока все мои бумаги, в конце концов, (за исключением «Исповеди») и я сам не были захвачены исполняющим службу констеблем. Проблемы с меньшими обвинениями были быстро разрешены, но когда я вновь обрел свободу, агрессия продолжилась. Даже прибегли к поджогу, а печатное помещение, в котором хранился мой манускрипт, сгорело за одну ночь, так что вредное откровение, которое я собирался напечатать, могло быть уничтожено. Наконец, вследствие судебного процесса я оказался отделенным от дома, друзей и стал обитателем тюрьмы. Как я теперь решил думать, мои оппоненты посадили меня в тюрьму всего за долг в два доллара – достаточная сумма в то время и в том штате для тюремного заключения. Страдающий от унижения мой дух стал еще более непокорным, и вероятно теперь я справедливо стал считать себя мучеником. Сначала настаивали на том, что я украл рубашку, но я не боялся никакого наказания, которое могло последовать за это сфабрикованное обвинение, веря, что инсинуации и арест были продемонстрированы как своевольное угнетение. Так оно и было, и когда это ненавистное привлечение меня к суду было сметено, я был освобожден, но пережил один сюрприз, когда меня вновь арестовали и снова бросили за решетку. Я знал, что моими собратьями мне было указано, что я должен забрать и уничтожить «Исповедь». Этот факт сделал меня еще более решительным в предохранении рукописи от уничтожения, и я мрачно следовал своему курсу. Вечером 12 августа 1826 года жена моего тюремщика сообщила мне, что долг, за который я был посажен за решетку, был уплачен неизвестными «друзьями», и что я могу уходить. Я принял ее заявление без колебания. Однако, как только я сделал первый шаг из дверей тюрьмы, мои руки твердо схватили два человека, по одному с каждой стороны, и прежде чем я осознал, что меня похищают, они впихнули меня в закрытый экипаж, который немедленно двинулся с места. Я закричал уже после этого, но мой крик, если его и услышали, остался незамеченным.

«Во имя вашего же блага помолчите» – сказал один из моих сопровождающих. Кабина была задрапирована так, что закрывала свет, и было темно, как в темнице. Мой дух восстал, я чувствовал, что нахожусь перед началом удивительного и рискованного приключения, и с достоинством отреагировал вопросом:

«Что я сделал такого, что вы решили насильственно лишить меня свободы? Разве я не свободный гражданин Америки?»

«Что сделали Вы? – ответил он – Разве Вы не связали себя многими клятвами, которые священны и нерушимы, и разве не Вы их нарушили так, что никто до Вас этого не делал? Разве не Вы предали наше доверие и не заслужили серьезного осуждения? Разве не Вы добровольно попросили разрешения на вступление в наше древнее братство, и разве не по доброй воле Вас посвятили в наши сокровенные тайны? Разве не Вы обязали себя перед человеком и не по Вашей ли священной чести пообещали хранить наши секреты?»

«Да, – ответил я – но прежде я поклялся перед высоким трибуналом распространять эту священную мудрость по миру».

«Это так – сказал он – Вы достаточно хорошо знаете глубину связующей суровой клятвы, которую давали вместе с нами, – более суровой, чем на любом открытом суде на Земле».

«Я этого не отрицаю, – сказал я – и, тем не менее, рад, что выполнил свою задачу, несмотря даже на то, что вы сейчас имеет силу, чтобы объявить мне наказание».

«Вам нужно было бы ожидать смертного приговора, но вместо этого было приказано дать Вам продолжительную жизнь. Вероятно, Вы ожидали физического уничтожения, но наоборот – Вы пройдете дальше в сознание Земли и земную жизнь, когда мы уйдем. Ваше имя будет известно во всех землях, и все же с этого времени Вы будете неизвестным. Во имя блага будущего человечества Вы будете брошены на такую высоту нашего ордена, которая уничтожит Вас как смертное существо, хотя Вы и будете существовать подвешенным между жизнью и смертью. И в таком промежуточном состоянии Вы будете знать, что существуете. Как Вы признаете, Вы заслужили суровое наказание, но мы наказываем только в соответствии с неписанным законом, предписывающим наказание человеку и повышающим впоследствии человеческую расу. Вы пожелали стать распределителем знаний, теперь через телесное испытание и умственное страдание Вы должны получить несказуемое знание для его распространения, и в последующем времени Вам укажут на то, чтобы сделать известными Ваши открытия. Так как путь Ваш твердо лежит перед Вами, Вы должны идти по нему. Это – предписано, восставать против бесполезно».

«Кто утвердил этот приговор?» – спросил я.

«Суд, ни земной, ни небесный».

«Вы говорите загадками».

«Нет, я говорю открыто и правду. Наше братство связано с прошлым и переплетается руками еще с теми, кто жил до потопа; потоп рассеял расы Земли, но не потревожил наши тайны. Великая любовь мудрости от поколения к поколению вела избранных членов нашей организации к глубинам познания, которых не касается наша открытая деятельность. За нашими высшими служителями в оккультных тенях сегодняшнего дня и дня завтрашнего стоят невидимые и неизвестные посредники, которые посвящены в тайны выше и за пределами тех, что известны обыкновенному ремеслу. Те, кто вошел в эти внутренние тайники, приобретают сверхчеловеческое восприятие и не дают открытого знака братства – им не нужен талисман. Они шагают по нашим улицам, овладевшие силами, неизвестными для людей. Они подобно смертным занимаются людскими делами и делами собратьев по посвящению. Открытый орден не знает об их возвышенном положении. Их индивидуальности и способы их обучения скрыты, потому что публичность разрушила бы их ценность и причинила бы вред делу человечества».

За этим неопределенным откровением последовала тишина, и экипаж двинулся. Я был озадачен и взволнован, и все же я знал – чем бы не закончилась эта ночная поездка, я ее вызвал, да, заслужил ее, и я собирался с духом выслушать приговор моих судей, в чьих руках я был бессилен. Личности на противоположном сидении продолжали вести беседу приглушенными голосами, слышными только для них. Человек, сидевший на моей стороне, не двигался и не говорил. Как интуитивно догадался я, в экипаже нас было четверо, хотя нас окружала непроницаемая темнота. Наконец, я обратился к рядом сидевшему компаньону, ибо тишина была невыносимой. Кем бы он ни был – другом или врагом – разговор все же лучше, чем это долгое молчание. «Как долго мы будем находиться в экипаже?»

Он не ответил.

Через некоторое время я снова спросил:

«Приятель, Вы можете мне сказать, как долго будет длиться наше путешествие? Когда мы достигнем места назначения?»

Одно молчание.

Вытянув руку, я рискнул прикоснуться к моему приятелю и обнаружил, что он был туго привязан к сиденью и задней части кабины. Кожаные ремешки прочно удерживали его в положении, и так как я размышлял о тайне, то подумал себе, что если буду их тревожить, то они без всякого колебания свяжут и меня так же уверенно. Однако оказалось, что мои надсмотрщики не следили за мной, и, тем не менее, я почувствовал, что они были уверены в моей неспособности сбежать. Если этот человек на скамейке был заключенный, то почему он так сдержан? Почему он не ответил на мои вопросы? Я пришел к выводу, что его рот был закрыт. Затем я решил определить, так ли это. Все с большей силой я стал осознавать, что мне было предназначено ужасное наказание, и я наполовину надеялся, что смогу получить от моего партнера по плену какую-нибудь информацию в отношении нашего пути назначения. Осторожно проведя вдоль его шеи и под подбородком, я собирался вытянуть кляп из его рта, когда по моему телу пробежали мурашки, так как я соприкоснулся с холодным застывшим телом. Человек был мертв и закоченел.

Судорога прошла по моим нервам. Я начал испытывать последствия тяжелого ментального напряжения, отчасти вызванного заключением и усиленного предыдущим преследованием, а отчасти и таинственностью речи, с которой ко мне обратились. Выражение «сейчас Вы отправитесь в долину смерти и познаете таинства жизни» непрерывно вертелось в моей голове, и даже тогда я сидел на той же стороне что и труп. После этого открытия я пребывал некоторое время в полуоцепенении и состоянии глубокого уныния. Как долго, не могу сказать. Затем я испытал необъяснимую перемену, такую, что мое воображение было подобно воображению осужденного человека без надежды на отмену приговора, и я стал равнодушен, как человек, который может смириться со своей судьбой. Я стал стоически ее ждать. Возможно, прошли мгновения или часы, и вскоре безразличие уступило место возрождающемуся любопытству. Я осознал, что могу умереть лишь один раз, и хладнокровно и самодовольно сменил тему размышления, думая о своей возможной участи. Как только я взглянул на мертвого человека, на таинственных агентов всемогущего суда, я изумился тому умственному состоянию, которое, в конечном счете, позволило мне находиться в спокойном положении и беззаботно дремать. Тем не менее, поступил я так после некоторого периода, продолжительность которого не в состоянии определить. Я проснулся, и вскоре после этого экипаж остановился, наши лошади спешились, после чего наша поездка возобновилась. Наконец я снова уснул, вытянувшись в углу. Внезапно меня сильно потрясли, разбудив от дремоты, и скомандовали выходить. Это было утром на рассвете, и прежде чем я успел осознать, что происходит, мои пленители перевели меня в другой экипаж, а мертвый человек был грубо затолкнут и усажен на моей стороне. Мои компаньоны говорили с ним, как будто он был жив. В самом деле, если оглянуться назад на все эти маневры, понимаешь, что по всей очевидности я был один в группе похищенных, а наши действия фактически сводились к тому, чтобы склонить стороннего наблюдателя к мысли, что мертвый человек был упрямым арестованным, а я сам был одним из его официальных охранников. Возницы экипажей не обращали на нас внимания. Они сидели и, определенно, никто из них не интересовался нашим перемещением. Второй экипаж, как и предыдущий, был надежно закрыт, и наше путешествие продолжилось. Темнота была как в башне. Это могло длиться несколько дней, я ничего не могу сказать о прошедшем времени. Мы ехали все дальше и дальше. При случае мне давали еду и питье, но мои захватчики держали свой курс. Наконец, меня забрали с коляски и препроводили в блокгауз.

Меня быстро и в тайне переместили за сотню и больше миль, возможно, в другой штат, и все следы нашего путешествия были эффективно потеряны для преследователей. Я был в руках людей, которые полностью исполняли указания своих вышестоящих правителей, которых они никогда не видели и, вероятно, не знали. Мне не нужно было долго размышлять, чтобы осознать, что я нарушил самое священное обязательство, самовольно прибегнув к хитрости, и теперь я был беспомощен перед ними. Я хорошо знал, что сам привлек наказание, каким бы оно ни было, и не мог предотвратить его исполнение. Я понимал, что оно будет суровым, и смирился с тем, что оно не будет соответствовать обычному человеческому закону.

Разве я в тайне, находясь в моей маленькой комнате той мрачной каменной таверны, не нанёс на бумагу мистические предложения, которые никогда не выходили из-под пера и были неизвестны, за исключением тех людей, которые были посвящены в них? Разве я раньше, прежде чем эти слова были предназначены мне для хранения, в самой суровой манере не поклялся их не нарушать и держать в тайне? И разве я не нарушил самовольно эту священную клятву и предал гласности эти скрытые выражения? Моим участием на правах брата в этой организации было хранить собственность, не принадлежащую ни одному человеку, и передававшуюся от одного к другому сквозь века, сокровенно взлелеянную и доверительно защищенную людьми многих рас. Она считалась доверием, почетным долгом, и ее никогда раньше не предавали. Моё преступление было глубоким и мрачным. «Будь что будет!» – рассудил я, размышляя над своим вероломством. «Я готов к приговору, моя участь заслужена, она не более, чем справедлива».

Слова обитателя экипажа снова и снова приходили мне на ум, и одно выражение постоянно кружилось в мозгу: «Вы испытаны, осуждены, а мы те, кто должен исполнить приговор наших судей». Эти слова я не мог забыть.

Черное спокойствие моей одинокой тюремной клетки билось во мне, я мог чувствовать отсутствие звука, я ощущал унылую тягость пустоты. В своем одиночестве и отчаянии я с болью возопил к невидимому судье: «Я готов к приговору, будь это смерть или пожизненное заключение». Дальнейшие слова обитателя коляски пришли мне в голову: «Сейчас Вы отправитесь в долину тени смерти и познаете тайны жизни».

Затем я уснул, чтобы проснуться и снова заснуть. Я не замечал времени. Могли пройти дни или недели, я не мог определить. Слуга приходил с интервалами, чтобы обслужить мои потребности, всегда в плотно закрывающей лицо маске, постоянно молчалив. То, что я не был совершенно отделен от человечества, я все же с уверенностью чувствовал, и случайные звуки извне были слышны. Однажды я решил громко закричать, надеясь привлечь внимание, но люди, которые, как я был уверен, слышали меня, не обратили внимания на мой одиночный крик. Наконец, одной ночью, моя дверь резко открылась, и в нее вошли три человека.

«Не бойтесь – сказал говорящий, – мы намерены Вас защищать, держитесь уверенно, и скоро Вы будете свободным человеком».

Я молчаливо согласился сопровождать их, ибо отказываться было бессмысленно. Меня привели к лодке, в которой лежал труп – тот, с которым, как я предположил, я путешествовал. Усевшись, мы тихо отплыли на середину реки. Наш курс пролегал диагональю от берега, мертвого человека выбросили за борт, затем наша лодка повернула к безлюдному берегу.

Затолкнув меня в экипаж, который при нашем возвращении уже нас ждал, мои пленители подали сигнал, и меня увезли во тьму, такую же безмолвную, как и прежде. Наша поездка продолжилась, я думаю, не полные два дня. Снова меня поселили в другой бревенчатый домик, в котором была только одна дверь и не было окон. Мои сопровождающие были в масках, никто из них не разговаривал со мной, когда день за днем они обеспечивали мои нужды. Они не сообщали мне ни малейшей информации по любому вопросу, пока я не оставил, наконец, все надежды обрести когда-нибудь свободу.

Глава 7
Дикая ночь – я преждевременно постарел

Из глубин ночи меня разбудил шум открывающейся двери, и семь замаскированных масками человек прошагали в мою тюремную комнату. Каждый держал зажженный факел, они все обошли меня, поскольку я лежал на полу в одежде (у меня не было кровати), и выстроились в шеренгу. Я поднялся, и мне указали на стул – единственный в комнате. Развернутая полукругом шеренга жутко уязвляла меня, и, восседая на стуле, из центра комнаты, я поочередно вглядывался в семь пар сверкающих глаз, каждая из которых была направлена на меня. Поворачиваясь от одного к другому, я видел, как черные колпаки проваливались в темноте, становясь более ужасными.

«Люди или дьяволы, – закричал я – делайте ваше худшее! Если это в вашей воле, делайте меня таким же мертвым телом, рядом с которым я сидел однажды. Но прекратите ваши преследования. Я искупил свой опрометчивый поступок тысячекратно, и это положение невыносимо. Я требую знать, в чем должен заключаться мой судный день, и желаю его исполнения».

Тогда один из них выступил вперед, оказавшись ко мне лицом к лицу – остальные плотно окружили меня и его. Подняв свой указательный палец, он поднес его близко к моему лицу, и когда его резкие глаза сверкнули из-под его черной маски, пронизав меня насквозь, он медленно сказал: «Почему ты не говоришь „братья“?»

«Ужасно, – откликнулся я – прекратите это издевательство. Разве вы не достаточно страдали от своих преследований, чтобы заставить меня отказаться от слова, которое вы применяли к себе? Вы можете всего лишь совершить убийство, так выполняйте же приказ своих невидимых правителей и кончайте эту затянувшуюся пытку».

«Брат, – сказал говорящий – Вы хорошо знаете, что священные правила нашего ордена не позволяют нам убивать человеческое существо. Мы существуем, чтобы приносить благо человечеству, чтобы провести своенравных через горящую пустыню к дорогам праведности, а не уничтожать или преследовать брата. Наше учреждение благотворительное, оно наставляет своих членов, помогая им в поисках счастья. Сейчас Вы искупаете преступление, которое совершили, и для блага вашего духа будет праведно повернуться против зла, ибо при распространении наших мистических знаков и братских обращений Вы согрешили против себя больше, чем против других. Струна совести, биение раскаяния наказывают Вас».

«Истинно, – заплакал я, потому что всё значение того, что он сказал, загорелось во мне – все слишком правильно, но я горько раскаиваюсь в своем вероломстве. Другие никогда не узнают, как терзалась душа моя при воспоминании о тяжести нарушения того обещания. Несмотря на моё открыто беззаботное или дерзкое поведение, моё сердце смиренно и дух мой молит о пощаде. Днём и ночью, в тайне, я проклинал себя за то, что не обращал внимание на несказуемый указ, и долго ждал суда, который я должен перестрадать за моё предательство. Я понимаю, что день расплаты неумолимо придёт. Я не восстаю, я отменяю свой дерзкий язык, я отрекаюсь от „Исповеди“, я отрекаюсь. Я только прошу убить меня сразу и покончить с этим наказанием. Я жду своего суда. Чем он может быть?»

Сжав мою руку, ведущий сказал: «Как член нашего ордена, Вы готовы. Сейчас мы можем судить Вас, как нам было указано. Вы настаиваете на том, чтобы называть нас дьяволами в приступе Вашего бешенства, и мы должны были спорить с Вами до тех пор, пока Вы снова не повернётесь к нам и не станете одним из нас. Наш суд только во имя Вашего блага, мир сейчас не должен узнать о его природе, по крайней мере, настолько, насколько это может нас затронуть. Те, кого Вы здесь видите, не являются Вашими судьями. Мы – служители, посланные для того, чтобы трудиться вместе с Вами, чтобы привлечь Вас снова в наши ряды, чтобы привести Вас в такое состояние, которое сделает Вас способным выполнить тот приговор, который Вы навлекли на себя, ибо Вы должны быть Вашим судьёй. Прежде всего, нас направили к Вам, чтобы добиться Вашего добровольного согласия покинуть эту местность. Вы больше не можете принимать участия в делах, которые Вас интересовали прежде. Для людей этого государства и для Вашего дома, детей Вы на всё время должны стать странником. Вы согласны?»

«Да» – ответил я, потому что знал, что должен согласиться.

«В следующую очередь мы должны помочь Вам удалить все следы Вашей идентичности. Насколько это касается мира, Вы должны оставить Ваше тело там, где Вы, очевидно, утонули ради блага мира – безобидный маскарад, чтобы ввести в заблуждение людей и послужить для других слабых примером. Вы готовы?»

«Да».

«Тогда снимите вашу одежду и замените её на этот костюм».

Я подчинился и сменил свои одеяния, получив взамен другие. Затем один из группы, вынув из-под низа своей мантии коробку, содержащую несколько бутылок с жидкостями, принялся ловко смешивать их, а затем он покрыл моё лицо составом, который после смешивания жидкостей принял бесцветный вид.

«Не бойтесь умываться, – сказал ведущий – эффект этого лосьона достаточно постоянный, пока Вы живете в этой стране».

Я провёл рукой по своему лицу. Оно было покрыто морщинами, как могла бы сморщиться желатиновая плёнка сильного тонина или вяжущей жидкости. Под своими пальцами я ощущал подобие морщинистого лица очень старого человека, но не испытывал боли. Напрасно я пытался разгладить морщины, сразу же после прекращения надавливания моей рукой морщины появлялись вновь.

Далее другой человек нанёс бесцветную жидкость на мои волосы и бороду. Он хорошо их растёр и потом насухо вытер полотенцем. Перед моим лицом поставили зеркало. Я подался назад – трансформация была полной. Мой внешний вид изменился совершенно. Моё лицо стало старым и морщинистым, а волосы – белыми, как снег. В изумлении я закричал:

«Я сумасшедший! Это не сон?»

«Это не сон. Но, используя методы в точном соответствии с законами физиологии, мы смогли преобразить Вашу внешность из зрелого мужчины в старого человека, но без ослабления Вашей жизненности». Один из покрытых масками людей открыл любопытную маленькую шкатулку, которая, как я определил, была напичкана перегонным кубом и другими алхимическими фигурками и была выполнена в восточном стиле. Он вытащил оттуда фонарь, который зажёг вощеным фитилём. Вспыхнувшее пламя, сначала полыхнуло голубым цветом, затем жёлтым, потом фиолетовым и, наконец, красным. Казалось, что с каждой мутацией оно становилось более странным и жутким. Я беззвучно смотрел на его фантастические изменения. Вскоре после этих преобразований оно запылало ровным странным кроваво-красным оттенком. Теперь человек держал над пламенем крошечную чашку, которая, через несколько мгновений, стала шипеть и дымиться, испуская необычный полусветящийся пар. Мне приказали вдыхать его.

Я колебался, во мне возникла мысль: «Теперь я другая личность, настолько ловко замаскированная, что вероятно мои собственные друзья не узнали бы меня. Этот пар предназначен для того, чтобы удушить меня, и моё тело, если его найдут, не будет опознано, его не смогут идентифицировать».

«Не бойтесь, – сказал ведущий, как будто читая мои мысли – опасности нет». И я сразу понял, быстро рассуждая, что если бы потребовалась моя смерть, то моё тело могло бы быть быстро уничтожено, и вся эта церемония была бы ни к чему.

Я больше не сомневался и вдохнул пар в свои легкие. Пар поднялся и свободно распрямил мою грудь. Затем спросил: «Этого не достаточно?» Теперь отчаяние охватило меня. Голос мой больше не звучал полным тоном мужчины средних лет и совершенного здоровья. Он скрипел и дрожал, как будто охваченный параличом. Я увидел своё отражение в зеркале – старый человек с морщинистым лицом и белыми волосами. Теперь я слышал свой голос восьмидесятилетнего человека.

«Что вы сделали?» – закричал я.

«Мы выполнили Ваши приказания. Вы сказали нам, что готовы оставить себя самого здесь – и вот работа выполнена. Человек, который вошёл, теперь исчез. И если бы Вам предстояло находиться на улицах вашего родного посёлка и крикнуть вашим прошлым друзьям – „это я – тот, которого вы ищете“, то они улыбнулись бы и назвали Вас сумасшедшим». «Знайте, – продолжал голос – что в восточной метафизической мудрости больше истинной философии, чем в олицетворенных науках сегодняшнего дня. Это даёт возможность в случае необходимости для того, кто стоит за пределами внутреннего и внешнего боготворимого Учителя, привлечь сокровища из оккультной мудрости владений восточных мудрецов, которые ничего не забывают и ничего не теряют. Разве нам не было позволено выполнить его повеления хорошо?»

«Да, – прохрипел я – и я желаю, чтобы вы сделали это лучше. Чтобы я был как мёртвый».

«Когда придёт время – если это необходимо – Ваше мёртвое тело выловят из воды, – последовал ответ. – Свидетели видели трагедию утопления и, безусловно, опознают тело».

«И я могу уходить? Я теперь свободен?» – спросил я.

«А этого – сказал он – мы не можем знать. Наша часть работы выполнена, и мы можем возвращаться в наши родные земли и снова приступать к разностороннему обучению. Насколько это касается нас, Вы свободны, но нам было указано передать Вас другим – тем, кто будет исполнять приговор дальше. Существует следующий этап».

«Скажите мне, – закричал я, снова падая духом – скажите мне полную меру моего приговора».

«Это неизвестно нам и, вероятно, неизвестно любому другому человеку. Насколько это касается членов нашего ордена, Вы сейчас исчезли. Когда Вы скроетесь из виду этой ночью, мы разделимся, и будем знать о Вас и Вашем будущем не больше, чем о тех из нашего действующего ордена, кто проживает в этой части страны. Мы не знакомы лично с гидом, который будет избран проводить Вас дальше, и с тем, кто появится в надлежащее время. Мы даже не догадываемся о последствиях Вашего путешествия. Мы только знаем, что Вас не убьют, ведь Вы должны провести работу. Вы будете существовать дольше других вашего возраста, которые умрут. Прощайте, брат, мы исполнили наш долг, и с Вашего позволения должны теперь вернуться к нашим многочисленным занятиям. За короткое время все следы вашей неудачной попытки, преступления, которое Вы совершили, напечатав наши сокровенные тайны, исчезнут. Даже теперь эмиссарам предписано собрать и уничтожить письменные рекорды Вашей слабости. С уничтожением такого свидетельства – а каждая копия должна быть надёжно уничтожена – и с исчезновением его от людей – ибо этому также надлежит быть исполнено – наша ответственность за Вас прекратится».

Каждый из семи человек выступил вперед и пожал мою руку, отдавая мне пожатие братства. Затем без слов они поочередно и молча ушли во тьму. Как только последний человек исчез, в двери появился силуэт, одетый и замаскированный, точно как и те, кто ушли. Он снял с себя чёрную мантию, в которую был облачён, сорвал со своего лица маску и предстал передо мной стройный, великолепной внешности молодой человек. Я видел отчётливо его при свете свечи. Меня сразу же поразило его дружеское весёлое выражение лица, и в моём сердце появилась внезапная надежда. На время я забыл о том превращении, которое произошло с моей личностью и которое было безболезненно, не оставив ни одного физического ощущения, ни одной мысли о том, что я в прошлом существовал. Моя душа всё еще была моей собственной, как я представлял. Моя кровь как будто не изменилась и должна течь так же быстро, как и раньше. Моя сила не изменилась. В самом деле, я был в сознании расцвета жизни.