Текст книги "13 дверей, за каждой волки"

Фрэнки опустила кулак.

– Тетя Марион?

– Надеюсь, ты не собиралась ударить сестру? – спросила тетя Марион.

Как и отец девочек, она говорила с итальянским акцентом, только не таким сильным. И она не пропускала слов, как делал он.

У Фрэнки кровь прилила к лицу, потому что взрослые не бьют своих сестер.

– Я просто дурачилась.

Тетя Марион хмыкнула и сказала:

– Тогда идемте.

– Куда?

– Не хотите на свежий воздух?

Они всегда хотели на свежий воздух, но их никто об этом не спрашивал. Переглянувшись, Тони и Фрэнки пошли за тетей Марион через толпу воскресных посетителей. Одна из монахинь напомнила:

– Время посещений заканчивается ровно в четыре.

Тетя Марион только кивнула и пошла дальше, ее каблучки звонко стучали по начищенному полу. Фрэнки обрадовалась, что она выше тети, хотя та на каблуках, а Тони ниже их обеих.

Подойдя к двери, тетя Марион распахнула ее и устремилась наружу. Она шла так быстро, что девочкам пришлось бежать за ней вприпрыжку. У них даже не было времени надеть пальто.

– Отец передает вам привет, – сказала тетя Марион через плечо.

Фрэнки казалось, что единственные люди, кто передает приветы от других, – это Вито и тетя Марион. А на самом деле кто знает, что сказал отец? Но от мыслей о нем у Фрэнки начинала болеть голова, поэтому она перестала о нем думать.

Небо было голубым, как яйцо дрозда. Холод покусывал, но Фрэнки чувствовала себя нормально. Хорошо прогуляться по морозу: он создает ощущение чистоты.

– Я замерзла, – захныкала Тони.

– Тогда пойдем быстрее, – предложила тетя Марион. – Так вы согреетесь.

Тони это не понравилось, но она больше не стала жаловаться. Может, еще надеялась, что у тети Марион в ее большой сумке трясутся какие-нибудь угощения. А может, решила, что тетя Марион вела их прямиком в шикарный ресторан, где подадут правильно нафаршированную индейку. Но тетя Марион все шла и шла и остановилась, только когда они добрались до ангела во дворе.

– Bella, – сказала тетя Марион, и Фрэнки опять ощутила боль.

Но тетя Марион смотрела на каменного ангела, а не на племянницу. И каменный ангел был прекрасен, любой бы так отреагировал.

– Кто она? – спросила тетя Марион.

– Мы называем ее просто ангелом, – ответила Тони. – Монахини говорят, что она присматривает за нами.

Тетя Марион подняла сумку повыше и нашла скамейку возле статуи.

– Давайте сядем.

– Разве мы не шли куда-нибудь поесть? – спросила Тони.

Тетя Марион нахмурилась.

– Разве вы не обедали? Уже полтретьего.

– Обедали, да, – проворчала Тони. – Если можно так назвать серое мясо и радужную картошку.

– Что такое радужная картошка?

– Такая помятая, что в ней миллион цветов. Как радуга, – объяснила Фрэнки.

Тетя Марион хмыкнула и кивнула. Она по-прежнему таращилась на ангела, словно ждала, что статуя запоет или заиграет на арфе. Она поставила свою огромную сумку на землю, но тут же передумала и опять взяла ее на колени. Сумка походила на чемодан – как будто тетя Марион путешествует. Фрэнки вспомнила, что она и правда по меньшей мере один раз путешествовала.

– Когда вы сюда приехали? – спросила Фрэнки.

Тетя Марион удивилась.

– Почти в два. На трамвае.

– Нет, я имею в виду, когда вы приехали в Америку?

– А, вон что. В двадцатом. Через два года после брата – вашего отца. Давно.

– Вам было страшно?

– Ты имеешь в виду, страшно ли плыть три недели на судне с толпой вонючих мужиков? Страшно ли ехать в страну, где никто не говорит на твоем языке?

– Да. Было страшно?

Она скривила губы.

– Нисколько.

– А почему вы говорите на английском лучше папы, хотя он прожил здесь дольше вас? – спросила Тони.

– Иногда так бывает. Некоторые очень быстро учат новый язык, а некоторые никак не могут отказаться от старого.

– Я когда-то говорила по-итальянски, – заметила Фрэнки. – По крайней мере, так уверяет Вито. Я не помню.

– Да, – подтвердила тетя Марион.

Она открыла рот, словно собиралась сказать больше, но тут же его захлопнула.

– Папа еще что-нибудь говорил? – спросила Фрэнки.

– О чем?

Фрэнки пожала плечами, а Тони сказала:

– О нас.

– Он скучает по вам, – ответила тетя Марион.

Фрэнки видела только ее профиль, потому что сидела на скамейке рядом.

– Он вам это говорил?

Тетя Марион уставилась вверх, на ангела.

– Да.

Тони встала и начала катать камешек носком туфли. Фрэнки прекратила расспросы. Она не стала говорить, что тете Марион придется признаться во лжи на следующей исповеди. Фрэнки полагала, что та уже знает об этом. Или ей все равно.

Тетя Марион открыла сумку.

– Я сегодня не могу остаться надолго, но у меня есть кое-что от вашего отца.

Она достала из огромной сумки что-то завернутое в папиросную бумагу и протянула Тони.

– Это тебе.

Тони оставила в покое камешек и взяла сверток. Отодвинув Фрэнки, она села на скамейку и принялась разворачивать бумагу.

– Шляпка! – воскликнула она, трогая мягкий голубой фетр и блестящие черные перья. Надев шляпку, она повернулась ко мне. – Как смотрится?

– Шикарно! – ответила Фрэнки.

Шляпка и в самом деле шикарно смотрелась на темных волосах девочки. Фрэнки подумала о письмах Вито, о том, что дочки Ады все время хотят новых шляпок. Много ли у них таких, как эта? И не их ли это шляпка? Обноски?

– А это тебе, Фрэнки.

Фрэнки ждала, что тетя Марион вытащит еще одну шляпку, но та вручила ей плоскую металлическую коробочку без надписей.

– Что это? – спросила девочка. – Сигареты? Я не курю.

– Открой.

Внутри оказались цветные мелки. Нет, не совсем мелки. Фрэнки взяла красный.

– Осторожнее, – предупредила тетя Марион. – Не испачкайся.

Это было что-то среднее между мелками и такими густыми красками, что из них сделали палочки.

– Это пастель, – сказала тетя Марион. – Ею рисуют художники.

Этим набором уже пользовался какой-то художник, по крайней мере немного. От черной палочки осталась только половина, некоторые другие тоже были стерты. Набор, побывавший в употреблении. Но для Фрэнки он годился. Мне стало интересно, что за художник был вынужден продать краски. До какой степени голода и отчаяния он дошел?

– Отец хотел, чтобы вы купили это для меня? – спросила Фрэнки.

– И это. – Тетя Марион достала небольшой альбом для рисования с самой плотной и красивой бумагой, какую когда-либо видела девочка. – Он прислал деньги и сказал, что ты любишь рисовать. Они подержанные, новых мы не могли себе позволить. Но они еще сгодятся.

– Да, конечно, – сказала Фрэнки. – Это… это…

Она замолчала, пытаясь точно определить, что чувствует.

В этот момент мимо прошел высокий мужчина в коричневом пальто. С ним был мальчик. Тот мальчик. Ее мальчик.

Фрэнки застыла посреди фразы. Он – Сэм – взглянул на нее.

– Привет, Фрэнки, – произнес он, коснувшись кепки, с такой широкой улыбкой, что у него на щеках появились ямочки.

Его голос, более низкий, чем она ожидала, скользнул под кожу, вызвав вибрацию, словно кто-то провел смычком по струнам виолончели и оставил тосковать по всей симфонии. Мужчина и тетя Марион обменялись приветствиями. Затем мужчина положил руку на шею Сэма, и, обойдя ангела с другой стороны, они исчезли из виду.

Тони смотрела им вслед, поглаживая перья своей новой шляпки; лукавая усмешка делала ее старше на тысячу лет. Тетя Марион кивнула ангелу, словно они вели мысленную беседу и у них не было времени на мальчишек с ямочками. Фрэнки сидела, позабыв про них всех, с теплой пастелью в руках, думая о том, что Сэм знает ее имя; о том, как изогнулась его нижняя губа, когда он произносил это имя; думая о его губах, зубах, волосах, костях и других частях тела, которые кажутся такими заурядными, если тело твое, и такими чарующими, если тело чужое.

Фрэнки разгладила лист в альбоме и нарисовала яблоко: круглое, красное и аппетитное.

То, что не сгорело в огне

Я отправилась в голубой домик среди моря кирпичных и наблюдала, как Ягодка со своим Боксером молча обедали за кухонным столом. Они не разговаривали, но весь обед держались за руки. Они ели сандвичи с сыром и консервированный томатный суп. Глядя на этих двоих, уютно устроившихся в тихой убогой кухне, я размышляла над новой главой «Хоббита», которую прочитала через плечо блондина с кривыми зубами. При помощи волшебного кольца Бильбо Бэггинс убежал от гоблинов и Голлума, перешел через Мглистые горы и встретил волшебника Гэндальфа с гномами. Но Бильбо никому не рассказал о волшебном кольце, которое может делать его невидимым. У хоббитов тоже есть секреты. Когда их настигли волки, а потом и гоблины, прилетели орлы и унесли хоббита, волшебника и гномов на своих крыльях. Но никакие орлы на помощь не прилетели, когда меня опять разыскал рыжий лис.

«Брысь!» – крикнула я.

Он понюхал мои ноги, как собака. Лис унижает собственное достоинство, обнюхивая ноги человека, у которого на самом деле нет ног. Я ему так и сказала.

Он прекратил нюхать и поднял голову. В его глазах, похожих на янтарь из браслетов моей мамы, сквозил упрек.

«Хорошо, – согласилась я. – Я тоже унижаю собственное достоинство, заглядывая в чужие окна».

Разумеется, это не так. Но смотреть, как Ягодка и Боксер весь обед держатся за руки, было больно, как от занозы, булавки, осколка стекла. Поэтому я отлетела к соседнему двору, а лис потрусил за мной – глупое, но прекрасное создание. Люди в соседнем доме тоже собирались обедать, каждый по-своему: бледная женщина что-то разогревала на плите, а еще более бледный мужчина стоял сзади, одну руку держал на ее бедре, а другой усиленно мял ее грудь, словно тесто. Наверное, это происходило каждый день. Он приходил домой обедать и мял ее грудь, как тесто, пока она помешивала еду в кастрюле и старалась не закатывать глаза. Но сегодня она все же их закатила.

«Она закатила глаза», – сказала я лису.

Лис улыбнулся своей лисьей улыбкой, ибо ничто не ново в этом мире.

Я переместилась к следующему окну, за которым усталая женщина кормила четырех детишек лет шести. К следующему, где одинокий мужчина сидел с единственным сандвичем за единственным столом с единственным стулом. К следующему, где мальчишка тискал полосатого кота, а тот вырывался. К следующему, где на домотканом коврике свернулась девушка и горько плакала. К следующему, где мужчина надел платье и аккуратно красил губы красной помадой. К следующему, где двое целовались так страстно, что было трудно определить, где один, а где другой. Я полетела быстрее от окна к окну – женщина, мужчина, девушка, мальчик, кот, едят, и кормят, и мнут, и тискают, и царапаются, и плачут, и красят, и целуются, – глядя на всю эту жизнь с радостями и горестями, я хотела сандвича с сыром и салатом и тарелку горячего супа. Хотела, чтобы кто-нибудь держал меня за руку, пока я ем, чтобы мне мяли грудь, чтобы кот, отчаянно вырываясь, расцарапал меня до крови. Хотела иметь крылья, чтобы прилететь и спасти саму себя.

Наверное, я плакала, или ударила в окно своим «не-кулаком», или схватилась за грудь, пытаясь дышать, – точно не знаю. Только что я стояла в чужом дворе – и вот уже сижу у ног ангела и рассказываю ей о лисе, этом глупом и прекрасном создании.

«Он от меня не отстает, – пожаловалась я. – Когда-нибудь его увидят, и что тогда будет?»

«Ты знаешь ответ», – произнес ангел.

«Что?»

«То, что происходит со всеми вами. Кровь – в камень, камень – в прах».

«Я не прах», – возразила я.

Она по-доброму рассмеялась: «Разве? Ты то, что не сгорело в огне».

«Я не помню огня», – сказала я.

Опять добрый смех: «Огонь есть всегда».

* * *

Фрэнки призналась во всем. Не отцу Полу, а Лоретте и Гекль. Как впервые увидела Сэма, когда он скользил по полу кухни. Как он топтался за спинами других старших мальчиков, теребя в руках кепку, но не произнося ни слова. А потом ни с того ни с сего «Привет, Фрэнки», словно они сто лет знакомы.

Все девочки коттеджа выстроились в очередь к сестре Берт, которая проверяла у них волосы на вши. Лоретта, Гекль и Фрэнки стояли в самом конце очереди и шептались.

– Почему ты не сказала, что у тебя есть парень? – настойчиво спросила Гекль.

– Ш-ш-ш! – отозвалась Фрэнки.

– Так почему не сказала?

– Потому что у меня его нет.

– А говоришь так, будто есть.

– Нет, – возразила Фрэнки и добавила: – Пока что.

– О-ла-ла! – воскликнула Гекль.

– Ш-ш-ш! – Фрэнки погрозила хихикающей подруге кулаком.

– Франческа, пожалуйста, не тряси так кулаком, меня это пугает, – сказала сестра Берт, исследуя голову Джоани Макнейлли. В коттедже появились две новые девочки, а вместе с новенькими обычно появлялись и вши.

– Да ладно, сестра Берт. Вас ничто не пугает, – произнесла Джоани Макнейлли. Она так сильно наклонилась, что чуть не падала. – Вы могли бы выйти против самого Гитлера!

Сестра Берт поджала губы, держа что-то в щепоти.

– Я так и думала. Вошь. Наверное, ее можно назвать Гитлером. – Она сжала насекомое в пальцах. – Ладно, Джоани, выпрямись, если не хочешь всю жизнь смотреть на свои коленки.

Все поняли, что последует дальше, и застонали еще до того, как сестра Берт ушла за керосином. Если вши есть у одной, то обычно это означает: они есть у всех. У Фрэнки вдруг начала зудеть голова, и она почесалась. Вскоре им всем намочили волосы керосином и обмотали полотенцами.

– Ой, мы воняем! – воскликнула Гекль.

– Ты всегда воняешь, – заметила Стелла и ойкнула, когда Гекль ударила ее по руке.

Стелла сразу заныла:

– Сестра Берт! Гекль дерется!

– О, это ужасно, – ответила сестра Берт, отвинчивая крышку очередной канистры керосина. – Гекль, пожалуйста, не бей Стеллу. Она от этого кричит так, что у меня болит голова.

Стелла перестала хныкать и печально посмотрела на сестру Берт. Фрэнки видела, что это не притворство. Хотя она терпеть не могла мисс Мое-Имя-На-Итальянском-Означает-Звезда-И-У-Меня-Роскошные-Светлые-Волосы, хотя ей нравилось, как сестра Берт осаживала девочку, Фрэнки не могла ничего поделать с тем, что ей было немного жаль Стеллу. Похоже, сестра Берт любила ее не больше, чем другие девочки. Фрэнки подумала: есть ли вообще человек, которому бы нравилась Стелла?

Когда-то такие люди были. Стелла была единственным ребенком женщины – серебристой сильфиды, еще более прекрасной, чем ее дочь, и такого привлекательного мужчины, что прохожие женщины и мужчины останавливались на улице поглазеть. Родители знали о собственной красоте и о красоте своего ребенка, поэтому потратили все сбережения на семейный портрет. Они неделями позировали художнику, и маленькая Стелла сидела на коленях матери, тихо и неподвижно, как фарфоровая куколка. Готовый портрет повесили над камином и вечерами любовались им и друг другом. Потом серебристая сильфида подхватила странный кашель и стала худеть, пока от нее не остались только кожа да кости. Денег на лечение у семьи не было. В последние месяцы жизни мать Стеллы пристрастилась спать во дворе, чтобы смягчить жар, и на ее ресницах собирались снежинки. Однажды утром она ушла к ангелам. Отец Стеллы сидел у камина, пил и смотрел на семейный портрет, слишком прекрасный для этой жизни. И хотя его не менее прекрасная дочь была голодна и жаждала утешения, хотя она расчесала волосы так, что они блестели, и приоделась как можно лучше, все свое внимание он отдавал бутылке, пока тоже не сошел в могилу.

Теперь, в пятнадцать лет, Стелла нравилась самой себе и любила сама себя, потому что больше никто этого не делал. И когда-нибудь усилием воли она убедит кого-то еще взвалить на себя эту работу.

На самом деле понадобится очень много этих кого-то еще, чтобы возместить ей то, что она потеряла.

Посидев с керосином достаточно долго, Лоретта размотала полотенце и плюхнулась на пол передо мной. Фрэнки принялась расчесывать ей волосы густой расческой, выискивая вшей и их яйца. Находя, девочка давила их пальцами.

– Только посмотрите на нас! Мы как стадо ловцов блох, – сказала Джоани Макнейлли.

– Смешно, – подхватила Лоретта.

Фрэнки знала, что терпеть не может вшей и запах керосина.

– Мы похожи не на людей, а на обезьян, – добавила Лоретта.

Ее слова заставили Фрэнки вспомнить о мальчишках и их обезьяньих выходках, от них ее мысли перескочили на мытье посуды в столовой старших мальчиков, а оттуда – на того мальчика, ее мальчика, Сэма. Она вздохнула.

– Эй! Ты ищешь вшей или что? – воскликнула Лоретта.

– Нет, она замечталась об этом, как там его… – ответила Гекль.

Она сказала бы больше, но Фрэнки пнула ее.

– О ком? – спросила Стелла. – О ком размечталась Фрэнки?

– О, уверена, Гекль говорит об Иисусе, – вмешалась сестра Берт. – Наверняка Франческа молится Спасителю, чтобы у нас больше никогда не завелись вши.

Она открыла ящик стола и достала ножницы.

– А теперь самое время всем подстричься. Когда вы закончите вычесывать друг дружке волосы, я вас подстригу. А потом мы пойдем в душ и смоем керосин.

Фрэнки плакала очень редко, но сейчас ей очень хотелось разреветься. Никто, кроме сирот, не носил короткие стрижки. А у нее волосы по-прежнему были такими короткими, что она не могла вынести даже малейшей их потери.

– Ой! – воскликнула Лоретта. – Не дергай!

– Прости. Не понимаю, почему мы должны стричься так коротко.

– Чтобы вши не заводились, – резонно ответила Лоретта.

– Это не очень-то помогает. – Фрэнки вытащила из волос Лоретты серое насекомое и раздавила. – Парни даже не глянут на нас с такими сиротскими волосами.

– Наверное, в этом и смысл, – фыркнула Гекль.

Когда сестра всех подстригла, пропитанные керосином полотенца собрали и отнесли в прачечную. Фрэнки не жаловалась, да и никто не жаловался. Чем бы это помогло? Фрэнки решила: когда выйдет из приюта, она отрастит волосы, как у Ланы Тернер, и будет каждую ночь завивать их так, чтобы те так же падали на глаза. Такие волосы привлекут внимание любого парня. Потом она подумала о том, что в воскресенье придется исповедаться в греховных мыслях.

На дорогу из коттеджа к душевой ушло минут пять. В раздевалках девочки переоделись в свободные рубашки для купания и все сорок толпой ввалились в душевую. Сестра Берт раздала мыло, и все выбрали себе места. Большинство девочек старались занять угловые, более уединенные, как им казалось. Но, по правде говоря, никакое уединение невозможно, когда моешься вместе с сорока другими девочками. Рубашки, по словам монахинь, помогали соблюсти приличия. Девочки поворачивались друг к дружке спиной, залезали под рубашку и старались мыться, как получится. Если бы спросили меня, то я бы сказала, что засовывать руку под мокрую одежду более непристойно и менее эффективно, чем просто мыть голое тело, но меня – возмутительную, бесстыдную и недостаточно мертвую девчонку – никто не спрашивал.

Искупавшись, они этим же грубым коричневым мылом вымыли волосы, стараясь избавиться от запаха керосина. На самом деле они просто заменяли одну вонь другой – запах керосина на запах коричневого мыла. Зимой у Фрэнки всегда зудела кожа то от одного, то от другого.

Когда они укладывались спать, Гекль спросила:

– Так что ты будешь делать?

– С чем?

– С ним, – как дурочке пояснила Гекль.

– А что я могу сделать?

– Ты должна с ним поговорить.

– Где?

– Во дворе, – сказала Лоретта.

– Во дворе? – взвизгнула Фрэнки.

Другие девочки уставились на них, потому что работало радио.

Фрэнки понизила голос:

– Я не могу говорить с ним во дворе. Если монашки увидят, что я зашла за желтую линию, меня непременно выпорют.

– А разве он того не сто`ит? – сказала Гекль. – Кому нужен парень, который не стоит порки?

Лоретта пожала плечами.

– Ты можешь заработать порку и за гораздо меньшую провинность.

– Не знаю, – произнесла Фрэнки.

Но они были правы. Она должна что-то сделать. Что, если в следующем месяце ему исполнится восемнадцать? А если на следующей неделе? Что, если он отчалит завтра, и Фрэнки больше никогда его не увидит? Как можно скучать по человеку, с которым на самом деле никогда не общалась?

В самое ближайшее время Фрэнки взобралась на горку, откуда раньше высматривала брата Вито. Поскольку многие старшие мальчики покинули приют, она быстро нашла Сэма. Вон он, пинает мяч другому мальчику, пониже ростом. Сэм поднял голову и помахал. Фрэнки огляделась, убеждаясь, что он машет именно ей, и помахала в ответ. А потом вдруг поняла, что Сэм – именно тот мальчишка, который был с Вито в его последний день в приюте, и это он схлопотал подзатыльник за то, что помахал ей. Может, Сэм подумал, что она сто`ит побоев. От этой мысли у нее потеплело внутри, словно она хлебнула горячего шоколада, придя с заснеженной улицы.

Фрэнки слезла с горки. Она вспотела и не знала, сможет ли это сделать, сможет ли подойти к желтой линии. Но она подошла. В кармане лежал клочок бумаги – короткая записка карандашом, никаких сердечек или цветочков. Лоретта и Гекль предлагали написать «Фрэнки + Сэм», но она не стала: это казалось слишком смелым и ребяческим. У нее тряслись коленки и дрожали руки, и она не хотела, чтобы записка показалась пошлой.

Фрэнки долго стояла у ограды, так долго, что решила: он не придет. Почему-то опять вспомнился Вито. Интересно, привлекала ли его внимание какая-нибудь девочка, стоял ли он когда-нибудь у ограды, рискуя навлечь на себя порку ради нее? Может, он много раз совершал то, что сейчас делает Фрэнки. Просто она никогда не спрашивала.

Ей на туфлю упал камешек. Фрэнки не стала оборачиваться, не стала смотреть. Она присела на корточки и одной рукой потеребила пряжку туфли, а другой уронила записку на желтую линию. Увидела, как чья-то рука схватила бумажку, услышала удаляющиеся шаги.

– Что ты делаешь?

От неожиданности Фрэнки плюхнулась на асфальт, словно ее толкнули. Сестра Джорджина заслонила солнце, как в затмение.

– Застегиваю туфлю. Кажется, пряжка сломалась.

Сестра Джорджина схватила ее за воротник и вздернула вверх.

– С твоей туфлей все в порядке.

– Теперь да, – ответила Фрэнки.

Сестра сильно ущипнула ее за руку.

– Не умничай.

Фрэнки терпеть не могла, когда сестра это говорила. Терпеть не могла, когда любая монахиня так говорила. Они что, хотят, чтобы девочки были тупыми как пробки?

– Я и не собиралась… – Фрэнки осеклась, потому что сама не вполне понимала, чего она не собиралась.

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь?

В голове у Фрэнки замельтешили мысли. Неужели сестра видела, как Фрэнки уронила записку? Неужели она только что навлекла на Сэма неприятности? И неужели сестра опять обрежет ей волосы?

– Я ничего не делала.

– У этих мальчиков хватает забот и без девчонок, которые крутятся рядом и строят из себя шалав.

Эти слова привели Фрэнки в ярость. Она ничего из себя не строила, особенно шалаву.

– Какие еще мальчики? – спросила она.

Сестра наклонилась к ней. От монахини воняло луком. Фрэнки и так знала, что та ела лук, потому что помогала Чик-Чик готовить монахиням обед. Печенка с луком, картошка и вдобавок настоящий кофе с сахаром.

– Ты хочешь отправиться в ад? – спросила сестра Джорджина.

Тепло внутри Фрэнки сменилось холодом вроде того, что она ощущала, когда стояла у холодильника, когда зачерпывала целую горсть «джелло», так и норовившее утечь сквозь пальцы.

– Нет.

– Уверена?

– Да.

– Хорошо. – Сестра подтолкнула ее на девчоночью половину двора. – Тогда держись подальше от желтой линии. Если застану тебя здесь еще раз, будешь молить, чтобы тебя забрал дьявол.

Монахиня ушла прочь, по пути безо всякого повода отняв скакалку у другой девочки. Та посмотрела на свои пустые ладони и пожала плечами. Кто знает, сколько еще всего у нее отняли.