Текст книги "Лазоревый грех"

Глава девятнадцатая

Второе место преступления оказалось в Честерфилде – тоже престижное было место, пока большие деньги не перебрались в Вилвуд и еще дальше. Район, по которому вел машину Джейсон, резко отличался по застройке от тех больших отдельных домов, которые мы только что видели. Район среднего класса, средних американцев, хребта нации. Таких районов тысячи и тысячи. Только в этом не все дома были одинаковы. Они стояли так близко и были так похожи, будто их спроектировал ульевый разум, но были двухэтажные и одноэтажные, кирпичные и не кирпичные. И только гараж был у них у всех одинаковый, будто в этом архитектор не пошел ни на какой компромисс.

Во дворах росли средней величины деревья, и это подсказывало, что району лет десять. Деревья вырастают не сразу.

Огромную антенну телефургона я увидела раньше полицейских машин.

– Твою мать.

– В чем дело? – спросил Джейсон.

– Репортеры уже здесь.

Он глянул вперед:

– Как ты узнала?

– Никогда не видел телефургона с такой здоровенной антенной?

– Кажется, нет.

– Счастливчик.

Наверное, из-за фургона репортеров полиция перекрыла улицу. Было бы у них время, поставили бы официального вида рогатки. Сейчас здесь была патрульная машина, облокотившийся на нее полисмен в форме и желтая лента «прохода нет», натянутая через улицу между двумя почтовыми ящиками.

Присутствовали также два телевизионных фургона и кучка газетчиков. Их всегда можно узнать по фотоаппаратам и отсутствию микрофонов. Хотя они тебе в морду диктофоны суют.

Нам пришлось из-за них припарковаться за полквартала. Когда замолк двигатель, Джейсон спросил:

– Откуда они так быстро узнали?

– Кто-нибудь из соседей позвонил или фургон оказался случайно рядом. Когда идет разговор по полицейской рации, репортеры могут перехватить.

– А почему там их не было, на первом месте?

– Там дом изолированный, добраться туда труднее, а сроки все равно поджимают. А может, здесь замешана местная знаменитость или просто лучше схавают.

– Лучше схавают?

– Более сенсационный материал, – пояснила я, но про себя подумала, какой материал может быть более сенсационным, чем труп, прибитый гвоздями к стене собственной квартиры. Хотя, конечно, таких подробностей газетчикам не сообщают – если только их можно скрыть.

Я расстегнула ремень безопасности и взялась за ручку дверцы.

– Пройти через репортеров – это будет первая трудность. Нравится, не нравится, но я сама что-то вроде местной знаменитости.

– Дама сердца Принца города, – улыбнулся Джейсон.

– Вряд ли кто-то назовет это так вежливо, но ты прав. Хотя сегодня их будет больше интересовать убийство. О нем они будут меня спрашивать, а не о Жан-Клоде.

– Тебе вроде лучше, – заметил он.

– Кажется, да, хотя не знаю почему.

– Может быть, причина твоей реакции выветривается?

– Может быть.

– А мы будем выходить из машины или отсюда посмотрим?

Я вздохнула:

– Выхожу, выхожу.

Джейсон вышел и оказался с моей стороны раньше, чем я успела поставить ногу на землю. Сегодня я разрешила ему себе помочь. Мне было уже не так плохо, но весьма далеко от моей лучшей формы. Нехорошо было бы отказаться от помощи и плюхнуться мордой. И я изо всех сил старалась пригасить мачизм – свой, а не Джейсона.

Я взяла его под руку, и мы пошли по тротуару к стоящим там людям. Их было много, и почти все – не репортеры. Место первого убийства было уединенным, без соседей, а здесь полно домов – отсюда и толпа.

Табличка была у меня на шее – я ее так и не сняла. Сейчас, когда мне стало лучше, я сообразила, что рука Джейсона как раз на пути моей руки, если надо будет потянуться за пистолетом. Идти от него слева я не хотела, потому что стреляю я правой, но даже и так он мог мне помешать.

Значит, мне лучше, раз я так тревожусь насчет пистолета. Приятно знать. Очень противно, когда тебе плохо, а тошнота – одно из величайших зол вселенной.

Наверное, из-за Джейсона репортеры не сразу сообразили, кто к ним идет, и мы миновали уже половину толпы зевак, почти пробились к желтой ленте, когда кто-то из них меня заметил.

Диктофон оказался у меня под самым носом:

– Миз Блейк, зачем вы здесь? Убитая женщина стала жертвой вампира?

Твою мать. Если я сейчас просто скажу «без комментариев», газета выйдет с шапкой «Возможная жертва вампира».

– Меня на многие противоестественные преступления вызывают, мистер Миллер, вы это знаете. Не только на вампирские.

Он был доволен, что я помню его фамилию. Многие любят, когда их запоминают по именам.

– Так это не нападение вампира?

Блин.

– Я же еще там не была, мистер Миллер, ничего не видела. И знаю не больше вашего.

Репортеры сомкнулись вокруг меня, как сжатая рука. На нас смотрела здоровенная камера – из тех, что таскают на плече. Попадем в полдневный выпуск, если ничего не случится более интересного.

Вопросы сыпались со всех сторон:

– Это нападение вампира?

– Какого рода монстр?

– Вы ожидаете новых жертв?

Одна женщина подобралась так близко, что лишь хватка Джейсона не дала нас разделить.

– Анита, это ваш новый бойфренд? Вы бросили Жан-Клода?

То, что репортер может задать такой вопрос, находясь рядом со свежим трупом, показывает, каких высот достиг интерес СМИ к личной жизни Жан-Клода.

И стоило ему прозвучать, тут же посыпались аналогичные. Не понимаю, почему моя личная жизнь интереснее убийства – или хотя бы сравнима по интересу.

Если я скажу, что Джейсон – мой друг, они эти слова извратят. Скажи я, что он телохранитель, – по всем газетам начнут муссировать, что мне нужен телохранитель. В конце концов я бросила отвечать на вопросы и подняла табличку повыше, чтобы ее заметил постовой возле ленты.

Он приподнял ленту, пропуская нас, и потом ему пришлось выдержать давление тел, ринувшихся за нами. Мы шли к дому под градом вопросов, которые я просто игнорировала. Бог один знает, что они смогут сделать из того немногого, что я уже сказала. Что угодно – от «Слова истребительницы: это работа вампира», или «Слова истребительницы: это работа не вампира» и до моей личной жизни. Я перестала смотреть новости и читать газеты, если думала, что могу в них оказаться. Во-первых, мне очень не нравится видеть себя в движущейся камере. Во-вторых, репортеры меня выводят из себя. Я не имею права обсуждать ведущееся расследование, и никто не имеет, а потому пресса строит догадки на тех фактах, что у нее есть. А уж если темой становится Жан-Клод и наша личная жизнь, то этого я не хочу ни видеть, ни читать.

Почему-то после попадания на разжор прессе у меня снова стали трястись коленки. Не так, как раньше, но и не так хорошо я себя чувствовала, как после выхода из джипа. Этого мне только и не хватало.

Здесь копов стало меньше, и почти все это были знакомые лица ребят из РГРПС. Здесь никто не ставил под сомнение мое право появления и не задавал вопросов насчет Джейсона. Здесь мне верили.

Патрульный у двери был бледен, в темных глазах слишком видны были белки.

– Лейтенант Сторр ждет вас, миз Блейк.

Я не стала исправлять обращение на «маршал». «Маршал Блейк» – от этого я начинаю казаться себе почетным гостем на параде.

Патрульный открыл дверь, потому что на нем были резиновые перчатки. Я оставила свой набор дома, потому что, когда я поднимаю зомби для клиентов-миллионеров, Берт просит меня не надевать мой мешковатый комбинезон. Как он говорит, это непрофессионально выглядит. Так как он согласился оплачивать мне все расходы на химчистку, вызванные этим маленьким правилом, я не стала спорить.

– Не трогай ничего, пока я не добуду нам перчатки, – велела я Джейсону.

– Перчатки?

– Хирургические. Иначе тут найдут скрытый отпечаток, поднимут всех на уши, а потом выяснится, что это твой или мой. Представляешь?

Мы стояли в узком проходе, где лестница начиналась прямо от двери. Слева гостиная, а справа проход, ведущий в столовую. Дальше дверь, за которой кухонный столик и раковина.

Цвета я видела неточно, потому что так и не сняла солнечные очки. Никак не могла решить, не заболит ли снова голова без них. Но все же осторожно сняла их. Болезненно проморгалась, но через несколько секунд адаптировалась. Если не попадать под прямое солнце, то все будет нормально. Наверное.

Первым вошел в комнату и заметил нас детектив Мерлиони.

– Блейк! Я уж думал, вы сдрейфили.

Я поглядела на высокого детектива с коротко подстриженными седыми волосами. Ворот белой рубашки расстегнут, смятый галстук распущен, и вообще он ослабил все, что можно было, не думая, как выглядит. Мерлиони не любит галстуков, но обычно выглядит все же аккуратнее.

– Там, видно, плохо, – сказала я.

– С чего вы взяли? – нахмурился он.

– Вы отпустили узел галстука, будто вам не хватало воздуха, и не назвали меня ни цыпочкой, ни лапонькой. Пока что.

– Ну, цыпочка, это когда было, – полыхнул он белозубой улыбкой.

Я покачала головой:

– Не найдется ли тут для нас перчаток? Я сегодня не собиралась на осмотр.

Тут он глянул на Джейсона, будто впервые его увидел. Но на самом деле он давно его заметил. Копы на месте преступления замечают все.

– А кто это?

– Мой водитель на сегодня.

– Водитель? Ну-ну. Выходим в люди.

Я посмотрела на него без улыбки:

– Дольф знал, что я сегодня паршиво себя чувствую и не могу вести машину. Он мне разрешил привезти с собой водителя. Если бы тут не был весь квартал забит репортерами, я бы его оставила у дверей, но не хочу, чтобы он туда возвращался. Они не поверят ни за что, будто он не участвует в расследовании.

Мерлиони подошел к большому венецианскому окну гостиной и приподнял занавеску, чтобы выглянуть.

– Они сегодня чертовски настырны.

– Как они здесь так быстро оказались?

– Вызвал, наверное, кто-нибудь из соседей. Всякий нынче норовит влезть в телевизор. – Он повернулся к нам. – Как зовут вашего водителя?

– Джейсон Шулайер.

Он покачал головой:

– Имя мне ничего не говорит.

– И я вас тоже не знаю, – ответил Джейсон с улыбкой.

Я нахмурилась:

– Послушайте, Мерлиони, я же не знаю вашего имени, только фамилию. Я не могу вас представить.

– Роб. Роб Мерлиони.

– Вид у вас не подходит под такое имя.

– То же и моя мама говорит. Она все пристает ко мне: «Роберто, я тебе дала такое красивое имя, ты должен им пользоваться».

– Роберто Мерлиони. А что, звучит.

Я представила их друг другу – наверное, никогда я еще не делала такого официального представления на осмотре места преступления. Мерлиони явно не хотел возвращаться обратно.

– В кухне ящик с перчатками, берите сколько вам надо. А я пошел на улицу покурить.

– Я не знала, что вы курите.

– Только что начал. – Он посмотрел на меня, и в глазах его стоял ужас. – Я видал и похуже, Блейк. Мы с вами вместе проходили через худшее. Наверное, я просто старею.

– Ну-ну, Мерлиони, только не вы.

Он улыбнулся, но как-то машинально.

– Я скоро вернусь. – Потом улыбка стала шире. – И не говорите Дольфу, что я не выставил вашего водителя на улицу.

– Честное скаутское.

Он вышел, тихо закрыв за собой дверь. В доме было очень тихо, и только шелестело отопление. Слишком тихо здесь было для свежего места преступления, слишком недвижно. Полагалось, чтобы всюду сновали люди, а сейчас мы стояли в двери в колодце тишины такой густой, что слышен был шум собственной крови в ушах, гулкий, наполняющий чем-то беззвучие.

Волосы у меня на затылке встали по стойке «смирно», и я повернулась к Джейсону. Он стоял в своей детской синей футболочке, спрятав безмятежное лицо за темными очками, но из него текли струйки энергии, проползая нервирующим ветром по коже.

Он такой был с виду милый, безобидный. Но если уметь ощущать, кто он такой, он уже ни милым, ни безобидным не кажется.

– Что с тобой? – шепнула я.

– А ты не чуешь запаха? – хрипло шепнул он.

– Какого запаха?

– Мясо, кровь.

Черт побери.

– Нет, – ответила я, но ощущение его ползучей энергии на коже вызвало и моего зверя, как призрак из глубины тела. Эта фантомная тень потянулась во мне, как здоровенный кот, просыпающийся от долгой дремы, и я тоже учуяла. Не только кровь – Джейсон был прав. Мясо. Кровь пахнет сладковато и металлически, как старые медные или никелевые монеты, но когда крови много, она пахнет гамбургером. И не приходится ожидать хорошего – меня ждет что-то очень плохое, если человеческое существо низведено до запаха груды рубленого мяса.

У меня приподнялась голова, ноздри втянули воздух. И мои ноги оказались уже на нижней ступеньке, когда я смогла прийти в себя.

– Это наверху, – шепнула я.

– Да, – согласился Джейсон, и в его голосе слышалась рычащая нотка. Если не знать, к чему прислушиваться, можно было решить, что его голос просто ниже обычного. Но я знала, что слышу.

– Что происходит? – спросила я, и снова шепотом, наверное, чтобы нас не услышали. Джейсон тоже шептал либо поэтому, либо нет. Я не стала спрашивать. Если он и подавлял в себе желание взлететь по лестнице и покататься на месте убийства, мне это знать не обязательно.

Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.

– Пошли возьмем перчатки, – сказала я.

Он поглядел на меня, и даже сквозь очки было видно: он старается вспомнить, что я сказала. Точнее, что означают слова.

– Не переходи на невербальное общение, Джейсон. Ты мне нужен.

Он глубоко вдохнул, по телу его будто прошла волна. Плечи согнулись, будто он хотел что-то с себя стряхнуть.

– Все в порядке.

– Уверен? – спросила я.

– Если ты можешь, то и я могу.

На эти слова я нахмурилась:

– Меня ждут еще сюрпризы?

– Тебе подниматься в ту комнату, не мне.

Я вздохнула:

– Как я устала от всей этой дряни.

– Какой именно?

– Всей вообще.

Он улыбнулся:

– Пойдемте, маршал. Возьмем перчатки.

Я качнула головой, но пошла первой через столовую в кухню. Ящик с перчатками стоял возле открытого и почти полного мусорного мешка. Чтобы набить такой мешок, нужно много народу. Так куда же подевались все и куда подевался Дольф?

Глава двадцатая

Дольф нашел нас в кухне, где я помогала Джейсону надеть перчатки. Это не такое простое искусство, и Джейсону пришлось делать это в первый раз, так что он был как ребенок, надевающий первые свои перчатки, – слишком мало пальцев и слишком много дырок.

Дольф вошел, пройдя через столовую тем же путем, хотя он почти заполнил дверной проем, а мы с Джейсоном прошли одновременно, и нам было не тесно. Сложение у Дольфа как у профессионального борца – широкий и ростом шесть футов. Я к нему более-менее привыкла, но Джейсон поступил так, как все делают, – поднимал глаза все выше и выше. В остальном он вел себя прилично, что для Джейсона небольшое чудо.

– Что он здесь делает? – спросил Дольф.

– Ты сказал, что если я не могу вести машину, чтобы прихватила с собой водителя-штатского. Джейсон – мой водитель.

Он помотал головой. Волосы были так недавно острижены, что бледные уши резко торчали на их фоне.

– У тебя среди людей друзей уже не осталось?

Я стала помогать Джейсону надевать перчатки, считая до десяти.

– Остались, но они все копы и не любят изображать шофера.

– Ему перчатки не нужны, Анита, потому что он сейчас уйдет.

– Нам пришлось парковаться слишком далеко, чтобы я могла дойти одна. Я не могу его отослать обратно через стаю репортеров.

– Можешь, – заверил меня Дольф.

Наконец я натянула последний палец. Джейсон согнул и разогнул руки.

– Как это получается, что они и гладкие, и шероховатые одновременно?

– Так всегда получается – не знаю почему.

– Его здесь не будет, Анита, ты слышишь?

– Если он сядет на крылечке, они нащелкают его фотографий. Если его кто-нибудь узнает – ты что, хочешь газетных шапок о нападении вервольфов на предместье?

Я отработанным движением надела перчатки.

– Ух ты! – воскликнул Джейсон. – У тебя так это ловко получается, что даже выглядит просто.

– Анита! – Дольф уже почти орал.

Мы оба оглянулись на него.

– Дольф, совершенно нет необходимости кричать, я тебя отлично слышу.

– Так почему он еще здесь?

– Я не могу отослать его к машине. Сидеть на крыльце он не может. Где ты хочешь, чтобы он был, пока я буду осматривать место преступления?

Он сжал огромные руки в еще более огромные кулаки.

– Я сказал, что здесь его не будет. А где он будет, меня не колышет.

Я сделала вид, что не замечаю его злобы, потому что реагировать на нее – ни к чему хорошему бы не привело. Он в скверном настроении, на тяжелом месте преступления, а в последнее время Дольф не питал к монстрам особо нежных чувств.

В кухню вошел Мерлиони. Он остановился в дверях между кухней и столовой, будто ощутил напряжение.

– Что тут случилось?

Дольф ткнул пальцем в сторону Джейсона:

– Выгнать его к чертям.

Мерлиони посмотрел на меня.

– Не на нее смотри, мать-перемать, а на меня!

Злость шипела в его голосе раскаленной сковородой. Он не орал, но это было и не надо.

Мерлиони аккуратно обошел Дольфа и взял Джейсона за локоть. Я остановила его, положив на его руку свою в перчатке.

Мерлиони оглянулся на Дольфа и чуть подвинулся в сторону – с линии огня, как я думаю.

– Здесь задний двор есть? – спросила я.

– А что? – осведомился Дольф голосом низким и рычащим. Не зверским, а просто злым.

– Мерлиони может его туда проводить. Он не будет в доме, но его не увидят репортеры.

– Нет, – возразил Дольф. – Его здесь не будет. Даже духу его не будет.

Головная боль стала возвращаться, запульсировала где-то в глубине, но это было только предвестие худшего.

– Дольф, я слишком хреново себя чувствую, чтобы переносить такую хрень.

– Какую хрень?

– Твой расизм насчет всех, кто не лилейно-бело-человеческий, – ответила я голосом усталым, а не злым.

– Убирайся.

– Что ты сказал?

– Убирайся. Прихватывай своего дрессированного вервольфа и мотай домой.

– Сволочь ты.

Он глянул на меня таким взглядом, от которого взрослые полисмены годами бы по ночам писались. Я слишком устала, и слишком мне было противно, чтобы даже глазом моргнуть.

– Я тебе сказала, когда ты меня разбудил, что мне хреново и я вести машину не могу. Ты согласился, чтобы я взяла с собой водителя, пусть и штатского. Ты не сказал, что это должен быть человек. И когда я сюда притащилась, ты меня отсылаешь домой, не дав даже взглянуть на место преступления?

– Да. – Дольф чуть не поперхнулся этим коротким словом.

– Так вот, нет.

– Это убийство расследую я, Анита. Я здесь распоряжаюсь, кого допустить, а кого нет.

Наконец-то я тоже начала злиться. Что-то можно своим друзьям позволять, но есть край. Я встала перед Джейсоном вплотную к Дольфу.

– Я здесь не из твоей милости, Дольф. Я – федеральный маршал, и я имею право расследования любого преступления с противоестественной подоплекой, если считаю это нужным.

– Ты отказываешься выполнять мой прямой приказ?

Он заговорил очень спокойным голосом, даже пустым, и мне следовало бы испугаться еще сильнее, да только я не боялась Дольфа. Ни раньше, ни сейчас.

– Если я считаю, что твои приказы идут во вред расследованию, то да.

Он шагнул ко мне. Навис надо мной, но это было мне привычно – надо мной нависают многие.

– Никогда, Анита, никогда не смей упрекать меня в непрофессионализме.

– Тогда веди себя как профессионал.

Он сжимал и разжимал кулаки, опустив руки вдоль тела.

– Ты хочешь видеть, почему я не допустил его на место преступления? Хочешь видеть?

– Да, хочу.

Он схватил меня выше локтя. Не помню, случалось ли Дольфу до того меня трогать. Он застал меня врасплох, и только когда он наполовину протащил, наполовину провел меня через кухню в столовую, я стала реагировать. Обернувшись, я замотала головой, глядя на Джейсона. Ему это не понравилось, но он снова прислонился спиной к ящикам. Мелькнуло потрясенное лицо Мерлиони, и мы оказались в столовой.

Дольф тащил меня к лестнице, и когда я споткнулась, он не дал мне времени встать, а втащил по лестнице – в буквальном смысле слова.

За нами открылась дверь, и кто-то позвал:

– Лейтенант!

Кажется, я узнала голос, но не могу точно сказать, и не было времени оглядываться – я слишком была занята тем, чтобы не ободрать ноги.

Мне трудно было встать на высоких каблуках, головная боль пульсировала в полную силу, и мир весь дрожал.

– Дольф, черт тебя побери! – смогла я наконец произнести.

Он открыл дверь и дернул меня, поднимая на ноги. Я зашаталась, а мир полетел к чертям в мешанине цветных и темных полос. Дольф держал меня своими ручищами за руки выше локтей, и только это не давало мне упасть.

Постепенно перед глазами прояснилось, будто складывалась какая-то видеомозаика. У дальней стены стояла кровать. На фоне голубой стены белые подушки, женская голова и часть плеч. Будто не настоящая, будто кто-то бросил на подушки театральный реквизит – фальшивую голову. Все остальное, от ключиц и вниз, было красной кашей. Не тело, а будто кровать макнули в темную жидкость. Кровь была не красная, а черная. Игра света, а может, это была не только кровь.

И тут меня ударил запах – мясо. Все здесь пахло гамбургером. Я увидела кучу простыней, черных, красных, пропитавшихся, затвердевших от засохшей крови. Я снова посмотрела на голову женщины – не хотела, но посмотрела. И наконец увидела. Это было все, что осталось от взрослой женщины. Будто она взорвалась, и голова осталась на подушке, а тело… тело повсюду.

Я ощутила, как в горле растет вопль, и знала, что не выдержу. Надо было быть для этого сильнее, лучше. Крик я проглотила, и желудок подкатил к горлу. Его я тоже проглотила и попыталась подумать.

– Что ты думаешь? – спросил Дольф и толкнул меня, не выпуская из своих ручищ, к кровати. – Вполне для тебя достаточно. Потому что это сделал кто-то из твоих дружков.

Он подтащил меня слишком близко, и я наступила на пропитанную кровью кучу материи. Кровь была холодна на ощупь, и это помогло удержать моего зверя, не дать ему занять мое тело. Что за радость в крови, если она не горячая и свежая?

– Прекрати, Дольф, – сказала я, и голос прозвучал не похоже на меня.

– Лейтенант! – донесся голос от дверей.

Дольф повернулся, так и не выпустив меня. В дверях стоял детектив Клайв Перри – худощавый афро-американец, одетый консервативно и аккуратно. Один из наиболее вежливых людей, которых я когда-либо знала, а среди копов – так самый вежливый.

– В чем дело, Перри?

Перри глубоко вздохнул, потом расправил плечи и снова их ссутулил.

– Я думаю, лейтенант, что миз Блейк видела на первый раз достаточно.

Дольф слегка встряхнул меня, отчего у меня голова замоталась и в желудке заклубилась вьюга.

– Нет, еще мало.

Он дернул меня обратно, повернув лицом к комнате, подтащил к изголовью, покрашенному в голубое настолько под цвет стене, что я даже не заметила его. Подтащил так, что мое лицо оказалось в нескольких дюймах от дерева. На краске и дереве остался свежий след когтя, как бледный шрам.

– Как ты думаешь, чья это работа, Анита? – Он дернул меня, повернул лицом к себе, держа ручищами выше локтей.

– Отпусти, Дольф.

Голос все еще звучал как чужой. Такого никто другой со мной бы не сделал. Я либо отбилась бы уже, либо испугалась, либо вышла из себя. Ничего этого со мной не произошло.

– Чья работа? – Он встряхнул меня, и у меня застучало в голове, поплыло все перед глазами.

– Лейтенант Сторр, я вынужден настаивать, чтобы вы отпустили миз Блейк.

Детектив Перри стоял чуть сбоку и сзади, мне было видно его лицо.

Дольф обернулся к нему и не схватил его за грудки только потому, что руки были уже заняты.

– Она знает! Она знает, кто это сделал, потому что каждого блядского монстра знает в этом городе!

– Отпустите ее, лейтенант, будьте добры.

Я закрыла глаза, и головокружение поутихло. По положению рук Дольфа я поняла, где он стоит, и двинула острым каблуком ему в подъем. Он вздрогнул, хватка рук ослабла. Я открыла глаза и сделала как меня учили – резко сведя руки, рванулась наружу и вниз. Они освободились, и я отвела правую назад и ударила коротким апперкотом в живот. Будь Дольф пониже, я бы метила в солнечное сплетение, но под таким углом было не достать, и я ударила куда могла.

Он ухнул, выдыхая, и сложился пополам, прижимая руки к животу. Я все еще не привыкла быть сильнее обычного человека и на миг испугалась, не врезала ли я ему сильнее, чем хотелось бы. Потом шагнула назад, прочь от него. Мир корежился, будто я смотрела в кривое зеркало.

Я продолжала отступать и зацепилась каблуками за что-то скользкое и более густое, чем кровь, и хлопнулась. Приземлилась резко на задницу, и кровь расплескалась, как из лужи. Она промочила мне юбку, и я вскочила на колени, чтобы она не успела пропитать трусы. Кровь была так холодна на ощупь, но тут мое колено размазало что-то другое, не кровь.

С воплем я вскочила на ноги. Если бы Перри меня не подхватил, я бы хлопнулась снова. Но он слишком медленно двигался к двери, а я не хотела сблевать в этой комнате. Я его оттолкнула и пробежала, шатаясь, в двери, а в коридоре уже стояла на четвереньках и блевала на светлый ковер. В голове ревела боль, в глазах вспыхивали белые звезды.

Я поползла к лестнице, не понимая сама, что буду делать. Пол рванулся мне навстречу, и вдруг не стало ничего, только пустота и серость, потом мир стал черным, а голова совсем, совсем перестала болеть.