Текст книги "Трамонтана. Король русалочьего моря"

– А знаешь, как это – драться? – все так же светски, не сбив дыхания, поинтересовался дон Франсиско. – Вот, например, эфес. Знаешь, зачем он?

– Защитить… руку… сеньор, – выпалил Ксандер, который как раз запыхался.

– Можно, – согласился дон Франсиско. – А можно и так.

И небрежно, будто давая пощечину надоевшему слуге, ударил его в скулу как раз этим самым витым, скупо, но изящно изукрашенным эфесом. Когда звезды перестали сыпаться у Ксандера из глаз, он обнаружил, что лежит на траве, а у его горла трепещет то самое стальное жало.

– Ты хотел драться – так вставай и дерись, – сказал невозмутимый дон Франсиско. – И запомни сначала вот что: все эти выкрутасы – это неважно. Драться надо зубами, кулаками, всем, что у тебя есть. Только это и есть настоящий бой.

Улучив минуту, Ксандер шагнул, сокращая разделявшее их с Мигелем расстояние, и от души врезал защищенным стальным эфесом кулаком иберийцу по зубам. Мигель упал навзничь, прижимая ладонь к разбитым губам, но шока и боли ему хватило ненадолго – вскочил он тоже очень резво. Впрочем, и остальная компания на этом моментально забыла про взятый на себя нейтралитет.

– Подлец! – воскликнул Хуан, хватаясь за шпагу. – Это, по-твоему, честно?!

Вот теперь все, понял Ксандер, отступая так, чтобы прижаться спиной к дереву, хотя это было довольно бесполезно против пятерых. Первые выпады разъяренных противников ему удалось отбить, но это, он четко понимал, пока: стоит им хоть немного начать координироваться, и ему конец.

– О, у вас тут развлечение? – раздался откуда-то из-за этого самого дерева самый последний голос из всех, какие ему хотелось слышать, если исключать сеньору, конечно. – Так я присоединюсь, господа.

Сумасшедший сосед Ксандера выглядел так, будто и в самом деле явился на увеселение: за ухом у него красовалась роза, из-за плеча выглядывала гитара, и ухмылка у него была наглее, чем у нагулявшегося помоечного кота. Гитару, впрочем, он снял и заботливо устроил рядом с курткой Ксандера. Ксандер же скрипнул зубами. И тут решил выслужиться, подумать только! Неужели подумал, что без него не справятся? А нет, точно, развлечение, он же сказал.

Как раз к этому моменту Мигель нашел дар речи и, надо отдать ему должное, понял дело совсем не так, как Ксандер.

– Это не ваша ссора, сеньор, – промолвил он все с той же иберийской учтивостью, от которой у Ксандера так чесались кулаки.

Адриано ошибку не поправил. Более того – так широко распахнул глаза и изумился с настолько бесстыдной фальшью, что Ксандер немного даже опешил: а была ли она, ошибка?

– Как же, – отозвался он, – самая что ни на есть моя!

– Объяснитесь, – вмешался высокий хмурый парень, носивший волосы затянутыми в косицу. Косицу эту Ксандер уже заприметил, а вот имя его, как ни силился, все вспомнить не мог. Энрике? Эстебан?

– Видите ли, – не стал спорить Адриано, только розу из-за уха извлек, и по церемонности он теперь мог поспорить с иберийцами, только выходила она у него почти похабной, – иду я тут погожим днем и вижу, что у вас, господа, есть претензии к моему другу. Каким же образом это может быть не моим делом?

– Другу? – изогнул бровь Хуан.

– Другу, – невозмутимо кивнул венецианец так, будто это само собой разумелось. – По крайней мере, я присваиваю себе эту честь.

– Но вы не знаете еще, в чем суть нашей ссоры.

– А оно надо? – удивился Адриано. – Как по мне, то, что вы решили впятером драться с одним, уже повод, разве нет?

Ксандер решил было вмешаться, но тут же передумал. Венецианец явно не боялся считаться его, фламандца, приятелем, а шансы на победу его участие повышало немало.

– Вы намекаете, что мы трусы, сеньор? – мягко осведомился четвертый из иберийской компании.

Имя его как раз всплыло у Ксандера в памяти – Хосе Перес де Гусман: он был дальним родственником Альба, и Ксандеру случалось его и до школы встречать, а с приснопамятного урока фламандец запомнил и то, что его крепко сбитая фигура ничуть не мешала ему ловко фехтовать, едва ли хуже даже Мигеля.

Адриано осклабился, и даже его акцент, певучий по сравнению с иберийцами, стал как-то резче и неприятней.

– Намекаю? Да прямо так и говорю, сьор!

– У нас нет еще одной шпаги, – с ледяной вежливостью сообщил Хуан прежде, чем Хосе шагнул вперед, сжимая кулак.

– Это ничего, – в тон ему отозвался Адриано, – я пока с ножом справлюсь, – узкий стилет рыбой прыгнул к нему в руку из сапога, стоило ему едва наклониться, – а там один из вас меня снабдит.

И все еще слегка согнувшись, он вдруг кинулся вперед.

Шпага Адриано досталась от Энрике, чью фамилию Ксандер так и не вспомнил. Клинки самого Ксандера и Мигеля – первый среди равных действительно не устоял – не успели и дважды прозвенеть друг о друга, когда высокий ибериец вскрикнул и отшатнулся, баюкая окрашенную кровью кисть, а Адриано уже с победным кличем перехватил его взлетевшую в воздух шпагу. Правда, тут к нему метнулся Хуан, а потом и Ксандеру стало не до наблюдений, но смех Адриано все еще долетал порой до его ушей, а значит, приятель справлялся.

Приятель, подумать только!

А что, сумасшедший сосед все-таки оказался мировым парнем, ничего не скажешь, решил фламандец, когда Адриано вдруг, отбросив на мгновение Хуана, сделал выпад в сторону и попал точнехонько в бедро спешившему на выручку Мигелю Хосе. Избавленный тем от двойного фронта Ксандер, недолго думая, заехал Мигелю локтем в нос, а когда тот попятился, зажимая лицо окровавленными пальцами, от души полоснул иберийца по плечу, отчего тот выронил шпагу и выбыл из боя. Ксандеру осталось на этот раз выручать Адриано: Хуан был осторожен и ловок, и венецианец уже пропустил от него пару выпадов – рваный рукав и под ним глубокий порез на левом предплечье и рассеченная скула были уликами тому, – так что второй противник Адриано был вовсе не нужен.

Этот, пятый и самый молчаливый в компании, Педро де Ирухо, да, именно, вот как его звали, оказался и самым дельным: дрался он серьезно, и поначалу Ксандеру даже пришлось уйти в глухую оборону.

– Неплохо, фламандец, – через минуту сообщил ибериец сквозь зубы и что есть дури саданул Ксандеру левым кулаком в челюсть.

Отшатнувшись и сплевывая кровь, Ксандер еле успел блокировать выпад, но все-таки успел.

– Неплохо, ибериец, – ответил он прежде, чем губа распухнет так, что уже ничего сказать не выйдет.

Тот сощурился, видимо, удивленный такой реакцией на свой удар, и вознамерился начать новую серию, но Ксандер уже перешел в наступление. Неистовый Педро заорал неожиданно визгливо и упал на траву, обхватив обеими руками колено, по которому Ксандер двинул каблуком, как только отбил удар. Ксандер едва успел перевести дух, когда рядом Адриано пошел в атаку. Ксандер увидел не все, только то, как вдруг венецианец дернул Хуана на себя, извернулся, как в танце, и его шпага со скоростью гадюки метнулась вперед. В последний момент – Адриано сдержался еле-еле, аж скрипнули зубы – клинок вместо того, чтобы врезаться в лоб, как пером черкнул по этому лбу, превращая моментально лицо иберийца в слепую кровавую маску.

Поединок закончился.

– Браво, друг!

У Ксандера неимоверно саднил бок, по которому проехалась шпага Мигеля, и онемели вспухшие губы, так что улыбаться в ответ он не стал – все равно бы не вышло, только хлопнул Адриано от души по плечу. Венецианец взвыл и тут же расхохотался, отбрасывая шпагу в траву.

– Оба мы хороши, нечего сказать!

– Этим хуже, – отметил Ксандер, с удовлетворением оглядывая поле боя, где Мигель уже склонился над валявшимся Педро, Хосе, морщась, перетягивал раненую ногу оторванным рукавом, и громогласно чертыхался Хуан, отчаянно пытаясь стереть льющуюся кровь хотя бы с глаз.

– Энрике сбежал, – отметил Адриано, подбирая свою гитару и заодно пожитки Ксандера. – Давай тоже деру, а то шуму не оберемся.

Ксандер ответил не сразу, они уже брели прочь, когда он встретился с венецианцем взглядом.

– Спасибо.

– Да ну, какие счеты, – дернул плечом тот. – Любой бы…

– Не любой. Я же фламандец.

Адриано пренебрежительно фыркнул.

– И что? Человек божий, одет кожей. Не псоглавец же!

Ксандер не выдержал и фыркнул тоже, а потом и ухмыльнулся, хотя губе было больно. Знатный же будет поутру синячище.

– Не побоялся ж ты…

На этот раз фырканье вышло нервным.

– Отчего ж не побоялся. Это ты там стоял спокойный, как слон.

– Честно? У меня душа в пятки ушла.

– Правда? – Адриано просиял. – А выглядел, как скала, и только! Ну что, припустим? И давай хоть во рву умоемся, а то девчата увидят, развизжатся…

Про Беллу-то Ксандер, признаться, и подзабыл.

– Умоемся, – решительно согласился он. – Визг нам ни к чему.

– Та-ак.

У всех девчонок, мрачно отметил про себя Ксандер, морщась и прижимая к пострадавшей губе заботливо вымоченную Адриано в холодной воде рва салфетку, есть этот специфический тон – смесь высокомерия и злорадства, с которым они смотрят на результат мужской неудачи или, того хуже, приключения. У всех, даже кузина Ани и сестренка Винсента Флора этим грешили. И что за этим следует, он тоже знал: обязательное ябедничество.

Поэтому, когда произнесшая фирменное «та-ак» Одиль, окинув их обоих цепким взглядом, убежала по мосту в замок, он нисколько не удивился, только глянул на Адриано и вздохнул.

И когда она вернулась, только уже на пару с Беллой, он тоже не удивился: за неимением в Академии старших родственников, больше ябедничать Одили было некому, разве что профессорам, конечно. Но даже несусветной подлости есть некий предел, и Одиль, видимо, решила его не переходить.

– Та-ак, – сказала на этот раз уже Белла, правда, тон остался тем же, она только картинно сложила руки на груди. – Принц, не желаешь ли ты…

– Кровь надо бы замыть, – непринужденно прервала ее Одиль, подцепив скептически пальцем край дыры на рукаве брата. – Еще бы хорошо дырки подлатать. Технически, здесь есть же какая-то… обслуга.

Вот этого подхода Ксандер не ждал и снова переглянулся с Адриано, который в ответ подмигнул.

– Сначала я хотела бы знать, что произошло, – не дала сбить себя с толку Белла, но голос у нее уже был далеко не такой инквизиторский.

– У меня… у нас была дуэль, сеньора, – осторожно начал Ксандер: говорить с пострадавшей губой было очень уж неудобно.

Белла подняла брови так, словно пародировала Одиль.

– Между собой, что ли?

– С иберийцами, – бодро заявил Адриано, выпутываясь из рубашки и зашипев, когда задел раненую руку.

Белла поспешно отвела глаза. Одиль, все еще со своей неизменной улыбочкой, плавным движением сняла с плеч укутывавшую ее едва не до колен шаль и прикрыла ей, как ширмой, полуголого брата, который, наконец сообразив неприличие происходящего, охнул и поспешно стал упаковываться в принесенную ей рубашку.

– Это с кем же? – продолжила допрос Белла, протягивая руку к лицу фламандца. Ксандер не отдернулся: реши она что сделать, это бы не помогло, только разозлило, но рука эта была неожиданно прохладной. Отведя в сторону его пальцы и салфетку, она осторожно, почти ласково коснулась опухшей губы. – С Мигелем, наверное?

– С Мигелем, Хуаном, Педро, Энрике и Хосе, – снова вмешалась Одиль, и опять же так уверенно и невозмутимо, будто была с ними.

Адриано так и замер, едва просунув встрепанную голову в ворот.

– А ты откуда знаешь, Дали?

– Так они сюда идут, – был бесстрастный ответ.

Ксандер оглянулся – так и есть, не соврала, и, что самое обидное, не одни, а целая делегация. С пятеркой пострадавших – двое отчаянно хромали, а у Хуана была перебинтована голова – шли еще трое парней постарше, и вид у них был самый решительный. С одним из незнакомцев яростно спорил Франц, а вот Клауса, его вечной тени, почему-то нигде не было видно. Зато делегация не обошлась без Алехандры и, соответственно, Катлины: они опередили парней, но не подошли, а встали чуть поодаль, и сложно было сказать, кто из двух подарил Ксандеру более осуждающий взгляд.

– Похоже, бить будут, – рассудил Адриано, успевший натянуть рубашку и теперь поправлявший манжеты.

– Донья Исабель!

Старший как раз приблизился на приличное для разговора расстояние и отвесил учтивый поклон, без какового захода у иберийцев знатных кровей, по опыту Ксандера, не обходилась даже базарная ругань.

– Позвольте представиться, я Фадрике де Лара. Целую ваши ноги.

Белла выпрямилась и ответила поклоном столь же церемонным. Что ни скажи, а в эту игру она умела играть бесподобно.

– Счастлива знакомству, дон Фадрике. Чем обязана?

– Я в отчаянии, донья Исабель, но ваш вассал, – на этом слове его голос, и без того холодный, упал до температуры арктического льда, – совершил серьезный проступок. Недопустимый проступок, причем в отношении моего двоюродного брата, – он кивнул в сторону Хуана, – и его близких друзей. Я пришел просить вас наказать его.

Сердце Ксандера пропустило удар, благо Белла медленно повернулась к нему, но этот поворот был таким нарочитым, что он понял: каким-то странным чудом, но сеньора была вовсе не расположена выполнять эту просьбу.

– Правда, дон Фадрике? Проступок? – на этом она глянула на Одиль, и Ксандер успел увидеть, как Одиль улыбнулась ей, прежде чем иберийка повернулась обратно к старшекурснику. – Поразительно. Я-то думала, что мой вассал, – она тоже подчеркнула слово, только это слово было «мой», – бесстрашно вышел на дуэль один против пятерых и с помощью друга, – она одарила кивком Адриано, – вышел из нее победителем.

Де Лара нахмурился.

– Сеньора, дуэль – дело равных, и поэтому ее не может быть между фламандцем и благородными идальго.

– Этот фламандец – королевской крови, – отрезала Белла, шагнув вперед, и Ксандер почувствовал, как потеплел воздух. – Что же касается того, дуэль это была или что еще, спросите их самих. Мне хватит и того, что говорят Адриано и Ксандер, но вряд ли благородные, – она сделала ударение на это слово, – идальго будут лгать на тему того, вызывали они их или нет!

– Это был вызов, – признал Мигель, тоже шагнув ближе, – но…

– Но это было с их стороны ошибкой, – тут же прервал его Фадрике де Лара. – И ваш вассал, сеньора, должен был бы знать, что не имел права пользоваться их снисходительностью.

– Снисходительностью! – На этот раз волна жара была нешуточной. – Объяснитесь, сеньор!

Сзади де Лары зашумели, но он не моргнул и глазом.

– Молодые люди забылись, и это их не красит, конечно, – ответствовал он тоном, который обещал, судя по тому, как потупились виновные, не иначе как суд чести. – Но вассал должен был помнить, что к нему подобное неприменимо.

– А делать что было надо, сьор? – поинтересовался Адриано, деловито засучивая рукава и пододвигаясь поближе. Ксандер огляделся: кроме Беллы, все еще стоявшей на переднем крае конфликта, Алехандра и Катлина благоразумно держались в стороне, а Одиль поступила и вовсе умно – отошла подальше и примостилась на ствол согнутой надо рвом ивы. Отлично, значит, девчонок есть шанс не задеть в суматохе.

Де Лара секунду созерцал Адриано так, будто сомневался, что его стоит удостаивать ответом, но все-таки снизошел:

– Покаяться за свою вину и просить прощения. Как очевидно любому человеку чести, сеньор.

– И тем самым, – отчеканила Белла, – избавить молодых людей от позорного поражения от рук вассала. На которого, заметим, они напали толпой. Но это, видимо, вполне в духе людей чести, сеньор?

Де Лара попробовал ответить, но тут уже его сопровождающие перестали окончательно ждать своей очереди высказаться, с готовностью перекрикивая друг друга.

– Их было двое! – поспешил уточнить Мигель.

Вот уж кто бы молчал, подумал Ксандер, усмехнувшись в ответ на ухмылку Адриано. Им-то двоим вступать в перепалку было бессмысленно, стоило скорее поберечь силы, а орать как на базаре толку никакого.

– …прочим, мы предложили ему выбирать…

– …думал, оскорбление так просто!..

– …и можно было один на один…

– …прекратите вы, давайте по очереди!

– …неизвестно, честно ли это было!

– Молчать! – это последнее вышло так эффективно и мощно, что Ксандер даже поймал себя на уколе уважения. То, что Белла умеет орать, он знал, но что она сумеет, не очень-то подняв голос, рявкнуть так, чтобы замолчали все, было для него в новинку.

– А вы, сеньор, – уже почти сквозь зубы добавила она в образовавшуюся тишину, – не знаю, как вас там, извольте повторить то, что сказали.

Кряжистый ибериец, тоже старшекурсник, шагнул из-за спины де Лары и чуть подбоченился. Де Лара было дернулся, видимо, представить, но тот отмахнулся. Впрочем, тут он был прав, смысла в дальнейших реверансах явно не было.

– Я сказал, сеньора, что очень сомневаюсь, что этот… поединок был честным. Потому что грязный фламандец, даже найдя подельника, честно выиграть у пятерых идальго не может.

Только что оравшая толпа, казалось, затаила дыхание. Только у Алехандры вырвалось полузадушенное «охо!».

– Это все? – выдохнула Белла так, что Ксандер глянул на Адриано: если она сейчас загорится, а судя по движению воздуха у рук, это уже началось, ему понадобится вода, а венецианец стоял к озеру на пару шагов ближе. Адриано только руками развел: не в подоле же рубашки воду нести?

– Не все, – тем временем с нарочитой ленцой отозвался неожиданный визави Беллы. – Еще я думаю, сеньора, что, несмотря на все позы, вы слишком слабы, чтобы справиться со своим вассалом. Потому и делаете вид, что…

– Слаба, – прервала его Белла почти ласково и подняла руку.

На руке вспыхнул огонь. Медленными язычками он облизнул кожу, и Ксандер осознал, что еще немного, и раз уж воду к Белле не доставить, придется кидать саму Беллу туда, не иначе. Он шагнул ближе, но она дернулась от него, пытаясь оттолкнуть и ставя его в немалую дилемму: не хватало выставлять ее на посмешище, оттаскивая к воде, но что будет, если он позволит ей вот так гореть, он тоже и думать не хотел.

Огонь же все усиливался – и вдруг сделал то, чего Ксандер никогда не видел: взметнулся вверх, сплетаясь в пламенную, расплывчатую по краям сферу. С минуту все – да и сама Белла – смотрели на нее как зачарованные, а она все пылала на ее ладони. Ксандер дернулся, лихорадочно думая, чем его затушить, но до поблескивавшей воды рва было никак не дотянуться. Он всмотрелся и опешил. Рука Беллы была без малейшего признака ожога, чиста и бела, как если бы она держала хрустальный бокал, а не потрескивающее пламя.

Но стоило отдать должное ее визави: хоть он и опешил, но трусом явно не был.

– Думаете, меня это напугает? – процедил он и схватил ее за пламенеющую руку, правда, предусмотрительно за запястье. Белла незамедлительно отвесила ему пощечину, но левой рукой это было совсем неловко. Рванувшийся на помощь Ксандер столкнулся с шагнувшим на подмогу де Лара, Адриано перехватил по пути третий старшекурсник, так, что венецианец свой нож то ли не успел достать, то ли решил обойтись, да и пораненные их недавние противники решили присоединиться к общей неразберихе. Им мешал только Франц – впрочем, учитывая их уже понесенные ранения, может быть, этого было и достаточно. Катлина и Алехандра ухватились друг за друга, Алехандра быстро что-то заговорила, то ли уговаривая, то ли требуя, но фламандка решительно отмела эти уговоры, ухватила ее за руку, и они помчались прочь. За одноклассниками? За учителями?

Неважно, только и успел сообразить Ксандер. Адриано был, похоже, прав – их шли бить, и за то время, что девчонкам понадобится, чтобы привести помощь, побьют-таки.

И тут раздался голос.

Чистый, легкий, он вплелся в шум драки, как вплетается звук скрипки в мощный хор оркестра, ведя за собой все от труб до барабанов непринужденно и властно. Ксандер едва задался вопросом, кто это запел, и почему среди этой кутерьмы этот кто-то выбрал петь молитву – а потом вопросов у него не осталось вообще.

Ave Maria, gratia plena…

За все годы в Иберии и несчетное количество прослушанных за эти годы месс он не слышал, чтобы ее пели так – словно это святая Цецилия, покровительница музыки, из узилища взывала к раю, или падший ангел среди преступлений земли и ужасов ада тосковал по утраченному блаженству. Невыразимо волшебный голос взлетел, словно птица на могучих крыльях, и парил в вышине, а им оставалось только слушать, отдавая себя целиком, всего, всей своей онемевшей душой следя за этим полетом.

Побоище распалось, как не было. Ксандер стоял и знал, что так же стоят остальные, оцепенев, внимая этому голосу молча, и только журчала и плескалась вода – но и это казалось задуманным аккомпанементом. Так звучали песни русалок над ночным морем, но чары этого голоса были еще сильней.

Он всмотрелся сквозь сумерки туда, откуда шел голос, и увидел, как к нему идет Одиль, прекрасная, как утро и ночь, как не бывают прекрасны дочери людей. Она ступала легко, будто не приминая травы, высоко подняв голову, и на ее бледном лице, светившемся в тени деревьев, как фарфор, отражалась непонятная обреченность. А по плечам ее струились тяжелые пряди светлого золота, все удлиняясь и удлиняясь, скользя между небрежно их перебирающими тонкими пальцами.

Перед ней расступались, робко касаясь края ее одежды или этих волос; когда она наконец остановилась перед Ксандером, светлые волны укрывали ее почти до пят, как плащом.

Он заглянул в это лицо и впервые понял, каково это – утонуть в чьих-то глазах, потому что именно что утонул в глазах цвета речной воды, но нисколько об этом не сожалел. Песни русалок можно было слушать бесконечно, но сейчас он был готов убить или умереть, лишь бы не умолкал этот голос, потому что он знал – стоит ей замолчать, и из мира уйдет красота, чистота, любовь, все самое лучшее, все то, ради чего стоит жить.

В ее руках вдруг появился тонкий, длинный, хищный, как барракуда, стилет. Удобным жестом, говорившим о давней привычке, она одной рукой собрала волосы – пальцы еле сомкнулись на бледно-золотом богатстве, – а вторую завела за голову и с неожиданной силой полоснула отточенной сталью, срезая их у ушей.

Он все еще смотрел, остолбенев, на срезанные волосы, которые в ее руке смотрелись, как обезглавленная змея, – и тут она разжала пальцы, и дивные локоны не успели еще коснуться земли, как обратились в воду, пахнув на него холодным ароматом северной реки. Той же рукой она резко брызнула ему в лицо, и тут же он словно проснулся и очумело огляделся, едва не упав. Все остальные парни все еще восторженно пялились на Одиль, только Адриано схватил его за рукав.

– Бегом!

Так вчетвером, с ошалевшей от зрелища, но явно незачарованной Беллой, они промчались мимо шедших им навстречу ван Гельмонта и ректора д’Эстаона, которых едва не тащили тараторящая Алехандра и уговаривающая Катлина, и устремились по мосту и дальше в башню. Только добежав до комнаты девочек, они наконец перешли на шаг.

– Что это было? – выдохнул Ксандер, переводя дыхание.

Одиль вдруг рассмеялась и закружилась по комнате.

– Тебе удался огонь, Белла! Тебе он удался! Посмотри, ты же не обожглась!

– И правда, – Белла разжала правую руку и уставилась на ладонь. Изучала она ее придирчиво, но Ксандеру и, видимо, остальным было видно: она и верит, и боится верить, и очень хочет поверить, и безумная радость расцветает у нее на лице, как расцвел на руке в первый раз послушный огонь. – Правда твоя!

– Ура!

Одиль было вывернула из восторженного пируэта прямо на шею Беллы, но потеряла равновесие, и они упали вместе на кровать. Они немножко там побарахтались, смеясь, а потом разжали объятия и сели напротив друг друга – и тут Одиль наклонилась вперед и расцеловала Беллу в обе щеки.

– Ты большая молодец, – сказала она с чувством.

Ксандер разделить эти чувства не мог, хотя и осознал с некоторым удивлением, что Белла стала молодцом, когда вступилась за него, чего раньше, признаться, за ней не водилось. Но вот то, что она сделала… это было уже из арсенала взрослых в ее роду, и радоваться тому, что она сделала еще один шаг в ту сторону, у него не получалось.

– Поздравляю вас, сеньора, – сказал он на всякий случай и добавил уже искренне: – И спасибо за то, что вступились.

Белла важно кивнула.

– Благодарю, принц. Это было естественно. Ведь ты тоже был молодцом, а заслуги надо признавать за всеми, кем бы они ни были. И потом, – она обратилась уже к Одили, – вы слышали, что говорил этот, этот, как его?

У Ксандера тоже оставался вопрос к Одили, и не задать его он не мог. И оставить на потом не мог тоже. Даже если это значило, что придется допрашивать человека, который, опять же с удивлением сообразил он, только что спас их от неминуемой трепки. И человека, который успел сказать Белле про их эскападу ровно вовремя, так, что когда к ней пришли с этой вестью, Белла встала на его, Ксандера, сторону.

– И все-таки, – осторожно сказал он, – что это было, Одиль?

– Давай потом? – предложил Адриано, но Одиль глянула в его сторону, и он вскинул руки: сдаюсь, мол. Только вздохнул, и она тоже вздохнула, прежде чем ответить вопросом на вопрос.

– Что ты знаешь о Рейне, Ксандер Нидерландский?

– Это река, – озадаченно ответил он. – Я вырос недалеко от устья. Большая река. – Поскольку Одиль молчала, словно еще чего-то ждала, он добавил: – Кормилица Лотта рассказывала, что в глубинах живет ее владыка, старый Рейн, со своими дочерьми, и что когда он гневается… ну, всякие сказки рассказывала.

– Это не сказки, – тихо и чуть напевно сказала Одиль, – все так. Могучий Рейн горд и суров, и никому не уберечься от его гнева. И прекрасны его дочери, что в глубине вод стерегут величайшее сокровище земли – золото Рейна, владеть которым мечтали бы и боги.

– Воглинда, Вельгунда и Флосхильда, – словно эхом отозвался Адриано.

И Ксандеру подумалось, что сейчас очень было видно, несмотря на их внешнее различие, что они брат и сестра.

– Вот Воглинда и была моей матерью, – закончила Одиль так спокойно, будто это самое обычное и житейское дело.

– Это как? – выдохнула Белла. – Это же сказки!

– Это не сказки, я же сказала, – все так же спокойно пояснила Одиль. – А как… Род Нордгау идет от властителя Тронье Хагена, или Хегни, как его еще звали. В моем отце течет кровь альвов, бессмертная кровь, пусть это и случилось тысячелетия назад, и все-таки мы герцоги Рейнские… Словом, он выманил мою мать из вод Рейна, увез ее, она стала ему женой и родила меня.

Тут-то до Ксандера и дошло, почему ему так знакомо было это «Ксандер Нидерландский», почему так отзывалось, словно Одиль все время что-то цитировала и ждала, пока он узнает цитату.

– «Песнь о Нибелунгах»!

– «В ту пору в Нидерландах сын королевский жил», – улыбнулась Одиль. – Как-то так, да.

– Погоди, – опять вмешалась Белла. – То есть ты, выходит, внучка Рейна? Прямо реки? Ты же не русалка? Не ундина?

– Нет, – Одиль чуть скривилась. – Это волшебные народы. А Рейн и его дочери – другое дело, это скорее… духи. Сложно объяснить.

– Да уж, сложновато объяснить, как дух может родить ребенка!

– И умереть, – уточнила бесстрастно Одиль. – Бывает и такое.

– И у тебя поэтому? – Белла даже перекинула на грудь одну из прядей своих спутавшихся за бегом смоляных волос и погладила ее для демонстрации.

– Когда я пою, мои волосы растут, – согласилась та. – Но и пение, и его чары, и волосы даже – это как бы… то, что во мне от Рейна. Поэтому, если их отрезать, они превратятся в воду, потому что, по сути, вода и есть. А пение… Ксандер вот должен помнить легенду про Лорелею – никто не может сопротивляться песням дочерей Рейна, даже когда они увлекают в бездну.

– Но ведь твой отец смог, – сказал Ксандер. – Он увидел твою мать, влюбился, увез и остался жив.

Глаза цвета речной воды смотрели на него так долго, и все это время в молчании, что он уже подумал, что Одиль не ответит – но она ответила.

– Отец не любил мою мать, – проговорила она. – Он это сделал намеренно. Сколько стоит род Нордгау, его наследники мечтают о том, чтобы все в нашем роду рождались менталистами, каким был, надо признать, наш прародитель.

– И удается? – деловито поинтересовалась Белла.

Адриано, устроившийся тем временем на подоконнике, фыркнул.

– На меня посмотри.

– На самом деле, у нас действительно рождаются сильные менталисты и чаще, чем у остальных, – уточнила Одиль. – Но далеко не всегда, это точно, это все равно очень редкий дар. Так что старания… продолжаются. А отец потому и смог увезти мать, что не любил. Чары Рейна действуют только на тех, кто хоть кого-то или что-то любит, так что отец был – тогда – неуязвим.

– А теперь? – не выдержал Ксандер.

Наградой ему была бледная улыбка.

– А теперь, пожалуй, нет. По крайней мере, насколько я знаю, в нашем замке на Рейне без меня он показываться не рискует.

С минуту они молчали, пока снова не заговорила Белла.

– Выходит, ты как бы не человек!

Одиль резко выпрямилась и побледнела – даже с ее белой кожей было видно, как остатки крови отхлынули от лица, а глаза стали огромными, как будто ее ударили. Так, признаться, она выглядела еще более нечеловечески, подтверждая правоту Беллы. И в то же время Ксандер особенно четко увидел, как хрупка и беззащитна была эта прямая спина, как, должно быть, тяжело порой давалось это самообладание, и что вообще это была совсем еще девчонка, как та же робкая Катлина или легкомысленная Алехандра, или категоричная Леонор, или вот вспыльчивая его сеньора. Эти расширившиеся глаза были сухи, вряд ли Одиль собиралась плакать, но ему вдруг стало ее очень жалко.

А еще эта девчонка их сегодня выручила. Аккуратно, не привлекая внимания и не прося награды. Но он вдруг понял, почему Адриано полагался на сестру как на каменную стену, и подумал, что это совсем не плохо – иметь Одиль у себя за спиной. Оба Нордгау были совершенно странные и местами сумасшедшие, но, пожалуй… стоящие.

Он присел на край кровати, прикоснувшись плечом к ее худому плечу. Она чуть вздрогнула, но не отстранилась, только глянула на него исподлобья.

– Конечно, ты человек, Одильке. Глупости какие.

Мгновение она молчала и смотрела, а потом вдруг выдохнула, как будто на все это время забыла дышать и тут вспомнила, что надо.

– Спасибо.

– Извини, – вдруг сказала Белла, наклоняясь вперед, чтобы взять безвольно лежавшие на покрывале руки Одили в свои. – Я что-то ляпнула, не подумав. Конечно, Ксандер прав.

Уголки узких губ Одили снова изогнулись в легкой улыбке, а тонкие бледные пальцы шевельнулись, пожимая руки Беллы в ответ.

– И тебе спасибо. На самом деле, все хорошо, не переживай. Я понимаю, это… неожиданно.

Они еще помолчали. Через открытое окно снизу раздавались голоса, потом из коридора – шаги, но к ним никто не заявился больше требовать ответа, а самим идти и выяснять не хотелось, слишком хорошо так было сидеть, когда из окна доносился теплый ветерок.

– Кстати, – нарушил это благостное молчание Адриано, – скажите, а кто-нибудь знает, почему еда у нас сплошь на меду?