Текст книги "Трамонтана. Король русалочьего моря"

Глава 6
Поединок

Следующие два дня стали для Ксандера донельзя тягучими. Когда после заседания тайного клуба в подвале он добрался-таки до своей комнаты, его сосед уже мирно сопел в подушку, разметавшись по кровати так, будто с кем-то во сне дрался. Наутро он сначала попробовал вести себя как ни в чем не бывало, но столкнувшись с холодной вежливостью Ксандера, осознал, что все не так просто, и даже как-то приуныл. С той поры они общались только по мере необходимости: «доброе утро» да «доброй ночи», да «передай, пожалуйста» и «спасибо», и ни звуком больше, благо вечерами венецианец подхватывал свою гитарку и куда-то убегал.

Сначала Ксандер предположил, что не иначе как к своим новым дружкам, которые так щедро расточали ему тогда комплименты. Но в первый вечер таких исчезновений он увидел Адриано только в компании Одили, и струны он перебирал совсем тихо и крайне рассеянно, а в какой-то момент совсем умолк. Одиль же что-то ему вполголоса втолковывала, а потом и вовсе постучала пальцем ему по лбу. Но что это было, Ксандер без расспросов не узнал, а расспрашивать счел лишним. На второй же вечер он увидел во дворе кучку иберийцев и услышал гитару, но, как оказалось, играл не Адриано, а Алехандра, и венецианца среди них не было вообще.

За годы в Иберии одиночество для Ксандера давно стало привычным, а то, что сеньора, отвлекшись на новую подружку, оставила его в покое, было скорее достоинством. Другое дело, что с уроками ему положительно не везло: в эти дни им выпала скучнейшая, на его взгляд, артефактология с очередным туземным идолом, которого Адриано на этот раз не рискнул трогать, и символистика с уроком таким базовым, что не зевнуть на ней хотя бы раз удалось только Леонор. Низким трубным гласом профессор Баласи так подробно и детально разбирал несчастный символ Академии, Леонор задавала столько вопросов, в том числе тех, на которые ответ уже должен был быть совершенно очевиден, а в оранжерее стояла такая неимоверная жара, что к концу лекции Ксандер уже не сомневался, что его с нее вынесут, причем в состоянии летаргического сна.

Он понадеялся на то, что общую тягучесть развеет лекция профессора Скотта, но ему и тут не повезло: азами для начала обучения шотландец полагал способность слушать и наблюдать, а наилучшим объектом наблюдений – такой, какой сложнее всего очеловечить, как он выразился. Утешение состояло в том, что Ксандер отродясь не боялся никаких насекомых, но зато и не интересовался ими, поэтому полчаса визуального изучения сверчка, доставшегося ему и Белле из бесчисленных коробочек, ему дали немного. Впрочем, тут всех выручил Адриано: в его ловких руках коробочка сломалась, выбравшаяся оттуда оса до оторопи напугала Одиль и укусила самого венецианца, класс бросился ее ловить, на что профессор Скотт выругался, обозвал всех оболтусами и выгнал вон. Когда Ксандер от двери оглянулся, профессор уже приманил беглянку себе на палец и нежно ей что-то жужжал – судя по тону, успокаивая и извиняясь.

Единственной отдушиной этих дней для фламандца стал лазарет. Миниатюрная целительница, правда, поручала ему очень простую работу: разобрать какие-то корни, перебрать сушеные травы или что-то истолочь, – но параллельно рассказывала, и ради этих рассказов он готов был сутками выполнять любое ее желание. Рассказчиком она была в духе Шехерезады: одна история плавно перетекала в другую и включала в себя третью, непринужденно давая начало четвертой, и обрывала их Мерит-Птах, как назло чаяниям слушателей требовала традиция, на самом интересном месте.

– … А что сказал мудрец пытливому юноше на его вопрос, ты узнаешь завтра, – мягко и непреклонно заявляла она со своей неизменной улыбкой, делавшей ее похожей на ожившего древнего сфинкса. – Теперь беги. Мальчикам твоего возраста вредно сидеть так долго под крышей, и много учиться тоже вредно.

– А что полезно? – пробормотал Ксандер, с неохотой откладывая ступку. Ступка была тяжеленная, судя по цвету, из какого-нибудь базальта и снаружи сплошь украшенная рисунками лотосов и неведомыми ему иероглифами. В ней полагалось толочь почему-то изумруды; он, кстати, быстро понял, почему изумруд считался одним из самых прочных камней на земле.

Мерит-Птах бросила ему искоса взгляд своих огромных, щедро подведенных сурьмой глаз.

– Полезно гулять, – сказала она невозмутимо, – полезно играть, плавать, драться, бегать. А вот пить пиво, – она наставительно подняла тонкий палец с выкрашенным зеленым лаком ногтем, – нужно умеренно.

Ксандер, который из алкогольных напитков пока в их столовой обнаружил только сухое вино, вечно казавшееся ему кислятиной, и медовуху, с тоской подумал про пиво своей родины и возражать не стал.

– Еще не стоит растрачивать силы на танцовщиц и певичек, – все так же флегматично продолжила она. – Хотя здесь они не водятся, а ты все-таки самую капельку слишком юн для этого, так что забудем пока про эту напасть.

Ксандер вспомнил танцующих Беллу и Одиль и поющую Алехандру, но рассудил, что сил и то, и другое зрелище отняли у него немного, так что и в этом он не погрешил против правил своей новой учительницы.

– Немножко водятся, – признал он, – но я не растрачивал, госпожа профессор. Только смотрел.

С минуту Мерит-Птах его изучала, медленно, как сова, моргая своими непроницаемыми глазами, а потом вдруг рассмеялась, весело, до слез.

– Беги, мой хороший, – отдышавшись, сказала она. – Можешь даже петь и танцевать. Как врач, я разрешаю. Делай что хочешь, главное, чтобы с друзьями.

Замечательное условие, мрачно думал он, бредя от лазарета назад, к Башне Воды. Где бы их еще найти, нормальных стоящих друзей, чтобы не заискивали перед его врагами или не стонали ему про то, как ужасна и несправедлива жизнь, которую он теперь должен в угоду им исправить. Все-то он!

Когда он наконец дошел, во дворе не было ни певичек, ни танцовщиц, а в столовой, куда его повел голод, никаких следов пива. На горячую еду он не надеялся – за эти дни все они выучили, что завтраки, обеды и ужины накрываются в строго определенные часы, – но и из холодного остались только медовые вафли, дымящиеся чайник и кофейник, просто мед вместо сахара и неизменная медовуха. Мысленно выругавшись, он пошел спать.

Сосед его, отметил он не без раздражения, уже удовлетворенно и наверняка сыто сопел.

– Всем доброе утро, господа.

Ксандер не мог бы сказать, кого он ожидал увидеть в роли преподавателя искусства боя, но точно не ту, кто явилась их взорам следующим утром. Новая учительница оказалась невысокой, стройной, неуемной как ртуть и жилистой. В большой зал, в который они с некоторым сомнением заявились в первый раз после дня вступления в Академию, она ворвалась как ураган, окинула притихших учеников проницательным властным взглядом узких глаз и подняла руку, требуя внимания.

Ученики отозвались на ее приветствие нестройным хором. Некоторые чуть ежились под ее ястребиным взором, некоторые, наоборот, едва не выпрыгивали из ботинок, желая под него попасть, отметил про себя Ксандер, не испытывавший пока желания делать ни того, ни другого.

– Меня зовут Му Гуин, – сообщила она, когда приветствия умолкли. – Сейчас мы начнем, но перед этим я вам кое-что скажу. Заранее, чтобы потом не было глупых вопросов.

Она сделала небольшую паузу. Тишину нарушала только бившаяся в окно пчела.

– Я так полагаю, среди вас найдутся те, кто решит – главным образом завтра, когда будут ныть даже те мышцы, о которых вы до сих пор не подозревали, – что им боевая подготовка не нужна. Учтите, умники, что это на курсе Огня вы сможете послать этот предмет к чертовой матери, а до того вы в моем распоряжении. Ясно?

– Простите, профессор, – поднял руку Клаус, – а на самом деле, зачем? Ведь…

– Ведь у вас есть и что получше, да? – Она развернулась в его сторону, свистнул в воздухе клинок, и у самого горла Клауса затрепетала хищная сталь. Клаус с усилием сглотнул, таращась на замершее едва в сантиметре от его кожи острие. – Вот поэтому. Потому что оружию можно противопоставить многое, но лучше всего – таки оружие. А если нет, то хотя бы знать что.

Клинок свистнул снова, на этот раз прочь от Клауса.

– Для того, чтобы использовать неортодоксальные методы в бою, господин фон Бабенберг, надо знать ортодоксальные. Для того, чтобы применять в бою особые умения, надо владеть обычными. Да-да, управлять сталью, свинцом и деревом. А для того, чтобы продумать стратегию и тактику боя, надо быть привычным к самому бою, без опыта этого не получается. Вот так.

Класс переглянулся, и по некоторому ошеломлению на лицах Ксандер понял, что не он один не увидел, когда и как Му Гуин успела достать шпагу. Впрочем, ошеломление было скорее приятным: немало парней были явно о своих способностях недурного мнения и готовились их на славу показать. Иберийцы критически оглядели стойку с клинками, Мигель даже потрогал один и важно кивнул остальным, одобряя; Джандоменико хмыкнул в их сторону и приосанился, а Франсуа решил изобразить непринужденную позу и изящно облокотился о стойку с луками, но та предательски покачнулась, и он быстро передумал.

Профессор на эти манипуляции фыркнула.

– Вторые, кто наверняка тут найдутся, – это те, кто считает, что сейчас я вам выдам разнообразное и смертоносное, и они тут же поразят меня своими умениями. Эти господа тоже промахнулись, скажу я вам, потому что начнем мы вовсе не с этого. Ноги в руки, господа ученики, и бегом три круга вокруг донжона!

– З-зачем это? – успел спросить первым Франсуа.

Му Гуин дернула плечом.

– Главное оружие, которое у вас есть – и которое есть всегда, – это ваше тело. Чтобы нормально воевать, надо уметь им управлять в совершенстве. В здоровом теле здоровый дух, слышали такое, господин де Шалэ?

– Дома, – заметила в воздух Алехандра, – мы для здоровья обходились верховой ездой.

– А у меня будете бегать, – безжалостно отпарировала профессор. – Вперед!

Бегать Ксандер был не против, в отличие от доброй половины однокурсников, если по кислым физиономиям судить, и потому только глянул на всякий случай на Беллу – та только досадливо махнула рукой – и припустил легкой трусцой по указанному маршруту вслед за могучим и безропотным Францем. В зал он вернулся одним из первых: компанию ему составил тот же гельвет, на удивление – Франсуа, Мишель, выглядевшая так, будто и вовсе не бежала, а прогуливалась себе в удовольствие, и отдувающийся Джандоменико. Остальные подтянулись следом, и восторга не было ни на одном лице, по крайней мере, до тех пор, пока Му Гуин не направилась к стойкам с оружием.

– Вот так вы будете делать каждое утро, – сообщила она, извлекая первый клинок и подавая его Францу, в чьей лапище он смахивал на зубочистку. – А теперь к делу. Вообще мы еще будем делать зарядку, но сегодня я хочу просто оценить, кто что знает. Итак, парни, разберите шпаги, девчата – луки, и посмотрим.

– А почему луки?

Му Гуин обернулась на голос Беллы.

– Потому, что женщине важнее уметь обращаться с оружием, которое может настичь желаемую цель, не подвергнув ее опасности от в среднем более тяжелого и сильного противника. А еще, – преподавательница смерила иберийку взглядом, – замечательно тренирует спину и ставит осанку.

Белла вспыхнула и свела лопатки вместе с таким усердием, что они едва не стукнулись друг о друга.

– Я умею фехтовать!

– А научитесь стрелять – будете уметь еще и это, – отрезала профессор. – Впрочем, – тут она улыбнулась, прищурившись, – если вам охота показать, какая вы молодец, берите шпагу, оценю. Только тогда уж не жалуйтесь, скажу вам все как есть.

Белла удовлетворенно кивнула и прошествовала к шпагам, где пару минут потратила на то, чтобы изучить представленный выбор. Ксандер, который рассудил, что вряд ли в Академии держат что-то завалящее или, наоборот, что среди клинков может найтись что-то сильно из ряда вон, взял первый, какой попался под руку, и убрался с ее пути.

Девочки, заметил он, в основном спорить не стали. Некоторые, как Катлина и Марта, держали луки так, будто ожидали, что те их вот-вот укусят, Алехандра и Мишель задорно переглядывались, видимо, предвкушая приключение, а Одиль пробежалась по изогнутым деревяшкам пальцами, словно вслепую, наклонила голову, будто прислушиваясь, и только тогда выбрала один, который даже погладила слегка.

– Ну что ж, раз тут играют в робингудов, поиграем, – хмыкнула рядом с ней Леонор, и Одиль ей улыбнулась, а Клаус покосился в ее сторону и вздохнул: он явно предпочитал играть в Робин Гуда, а не в мушкетеров.

– Разделимся, – скомандовала Му Гуин. – Лучники, займите ту половину зала, где мишень, а шпажники – сюда.

Первое время они послушно выполняли базовые упражнения. У тех, кто что-то умел, Му Гуин придирчиво оценивала стойку и технику выполнения, кому-то объясняя, а кого-то поправляя. На похвалу она была скупа, а вот показывать и поправлять была готова сколько угодно, причем, чем неумелее был ученик, тем терпеливее и мягче вела себя она, – с теми же, кто явно впервые взял в руки шпагу, как тот же Франц, она вообще казалась добрее родной матери. Как она делила свое время между двумя половинами зала, и как там справлялись лучницы, Ксандер не следил, но судя по тому, что голоса оттуда доносились вполне бодрые, жаловаться им не приходилось.

Его она особенно не тревожила, точнее, подошла пару раз: в первый – нахмурившись на неудачный выпад и подождав, когда он повторит, чтобы убедиться, что ошибка была не системной, а во второй – когда отчитала решившего изобразить незаданный пируэт Хуана и заодно построже пригляделась к стоявшему неподалеку Ксандеру: не задумал ли и он какую каверзу. Ксандер ничего такого не думал, так что она одобрительно кивнула и пошла дальше.

– Запомни, Ксандер: красивости – это на потом и на публику. Сначала надо научиться выполнять все четко и быстро, и одно это будет уже красиво, поверь мне.

Дон Алехандро фехтовал именно так: строго, четко и молниеносно, и смотрелось это сногсшибательно, хотя Ксандер был всегда довольно-таки равнодушен к романтике шпаги и кинжала.

Было одно лето, когда Мориц, начитавшись галлийских романов, вырезал для себя и верного Винсента по деревянной шпаге, Винсент в свою очередь стащил у своей матери пару наволочек, которые друзья распороли и нацепили на себя на манер коротких плащей, и все время, что Мориц был в тот год дома, они носились по окрестностям, поминутно вызывая друг друга на дуэль. Ксандер в роли оруженосца упоенно носился с ними и думал, что лучше не может быть ничего, благо ему тоже пообещали на следующий год шпагу. Но следующим летом Мориц приехал с головой, полной зорких следопытов, благородных и не очень индейцев, и с шапкой из енота, и эта игра пришлась Ксандеру куда больше по душе.

А потом Мориц погиб, самого Ксандера забрали далеко от родных мест, и к тому часу, когда младший сын дона Фернандо решил, что Ксандера надо учить фехтовать, шпаги у фламандца уже прочно ассоциировались не с веселыми рисковыми галлами, с готовностью сражавшимися на поединках ради уроненного платочка прекрасной дамы или разрубая запутанные узлы интриг, а с ненавистными иберийцами.

Но отговорок дон Алехандро слушать не желал.

– Ты все-таки принц, Ксандер, и есть вещи, которые тебе надо уметь, – объяснял он, терпеливо ставя в стойку своего ученика поневоле. – Тебе совсем не обязательно это любить и быть первым бретером Европы. Я же вот не очень-то люблю.

И улыбался так обезоруживающе, что возражения замирали на языке. И дело было не только в улыбке, а и в том, что дон Алехандро относился к нему, фламандцу, почти по-дружески и учил его далеко не только фехтованию, а еще куче куда более полезных вещей. Для начала он был врачом, и это от него Ксандер узнал, как можно наложить жгут, а как – повязку, как составить мазь от ожогов, которой он снабжал Беллу, и даже – как вернуть к жизни почти утонувшего: когда он оставил дом, для этих уроков он был еще мал. А еще он брал их с Беллой на море, на юг, и рассказывал им по памяти веселые стихи про Сида, сидя у костра на песке.

«Я же знаю, что любят мальчишки», – сказал он как-то в ответ на упрек дона Фернандо, и старый герцог впервые на памяти Ксандера отвел глаза.

Тогда-то Ксандер и узнал, что у дона Алехандро были жена и двое сыновей, уже совсем взрослых, но за год до того, как Ксандер оказался в Иберии, на их дом близ Севильи напали неведомые злодеи и убили всех.

– Вы отомстили, да? – спросил тогда Ксандер.

– Это не мое дело – отнимать жизнь даже у таких, – печально ответил тот. – Я не очень и умею, наверное. И потом, тут же главное – не то, кто эти люди, а то зло, которое в них живет и которое они творят. Вот с ним я воюю, да. Просто по-своему.

В общем, отказать дону Алехандро было трудно, да и странного он хотел мало, так что урокам фехтования Ксандер подчинился. Уроки эти были даже не так уж несносны: фламандцу от природы достались крепкие ноги и ловкие руки, и спорт ему приносил удовольствие. Белла, которая тоже невесть каким образом добилась права держать шпагу – для строгой в традициях семьи Альба это было почти неслыханно, – сначала фыркала, а потом оценила возможность тренироваться с вассалом на пару, и ускользнуть от занятий стало и вовсе невозможно…

Мигель толкнул его так резко, что успел заодно и наступить на ногу, причем каблуком, со всей силы, и, если бы это был кто угодно другой, Ксандер бы взвыл. Но это был ибериец, и Ксандер скорее бы язык себе откусил, чем выдал себя чем-то, кроме сдавленного ругательства, из тех, которых когда-то они с братом изрядно поднабрались у рыбаков и моряков в небольшом их порту, и, заслышав которые, кормилица Лотта каждый раз заставляла их вымыть рот с мылом.

Впрочем, может быть, ругательство вышло и не таким уж сдавленным, во всяком случае, Мигель его расслышал.

– А ну повтори! – заявил он на весь зал. – Причем на человеческом языке!

– Господа, господа!

– Ребята, да что вы…

– Ксандер!

Ксандер улыбнулся прямо в смуглое лицо и повторил. Сначала как было, по-фламандски, а потом услужливо перевел. Мигель побагровел, хотя не он один, и заслуженно: во фразе «сын больной дурной болезнью испанской свиньи» указания на точного адресата не содержалось, поэтому принять это на свой счет могли при желании все определенного пола и национальности.

Они и приняли.

Сначала в ход пошли шпаги, но тут их бросились разнимать, кто-то кому-то въехал локтем в ухо, а еще кто-то кому-то попал ногой… ну вовсе неудачно, и холодное оружие оказалось быстро забыто в пользу обыкновенной драки.

– А ну прекратить!

Голос Му Гуин врезался в шум их свары как горячий нож в масло. Словами их учительница не ограничилась: она бесстрашно вступила в кучу-малу и растащила Ксандера, его иберийских противников, а также всех остальных присоединившихся, как сцепившихся псов.

– И подумать только, этим людям я дала в руки оружие, – отрезала она. – Так, кто тут зачинщики? Ван Страатен, Геваро-Торрес, вон с урока!

– Но профессор, – начал немного отдышавшийся Хуан.

Му Гуин не удостоила его и взглядом.

– Будете бегать вокруг главного корпуса. Все оставшееся время. Вон!

После звеневшего сталью и гудевшего от защитных заклятий фехтовального зала и даже шелестящего осенними листьями парка очередной кабинет был почти оглушающе тихим. Шагнувший за порог первопроходцем Франц едва не наступил на чучело крокодила, лежавшее на пути, качнулся назад, и в дверях образовалась небольшая куча-мала, пока самые решительные выясняли, кому идти первым, а самые любопытные заглядывали им за плечо.

Наконец разобрались и стали заходить – аккуратно, чтобы не наступить на чучело и не снести что-нибудь. Последнее оказалось нелегкой задачей: длинные полки вдоль стены и огромный, царивший над кабинетом стол уставляли разнообразные сосуды: бутылки, колбы, пробирки и трубочки самых разных цветов, наполненности и запыленности. Окна были распахнуты настежь – многие из учеников ежились, – но в кабинете все равно витал еле уловимый и таинственный запах. Адриано, принюхавшийся к нему особенно страстно, споткнулся-таки о чучело – и шарахнулся в сторону, когда зеленая страхолюдина вдруг разинула пасть и рванулась к нему.

– Спокойно, Рудольф.

Неожиданно оказавшийся живым крокодил послушно захлопнулся и с деловитой важностью прошествовал прочь, не обращая внимания на ноги, которые торопливо убирались с его пути. А тот, кто им столь непринужденно распоряжался, оторвался от книги и выпрямился. Роста он был небольшого, высотой лба был обязан лысине, да и остатки волос были седыми и уже тонкими; на лице выделялись разве что длинный острый нос и ямочка на круглом подбородке.

– Здравствуйте, дамы и господа. Не толпитесь там, выбирайте, где вам удобнее.

Латынь его была хорошей, уверенной и чистой, но вот легчайший акцент показался Ксандеру даже не просто знакомым, а прямо-таки родным.

– Мое имя Ян Баптист ван Гельмонт, – немедленно же развеял все сомнения мягкий, чуть журчащий голос учителя. – Да, – он кивнул в сторону тут же застывших иберийцев, – именно так. Я нидерландец.

Последнее слово он произнес вовсе не на латыни, и это Nederlander упало в тишину, как камень в омут. Все молчали: иберийцы – так, будто он сказал непристойность, фламандцы – так, будто услышали глас с небес, а остальные – выжидательно, то ли не веря ушам, то ли любопытствуя, что будет дальше.

Профессор их не разочаровал.

– Поэтому, – все так же мягко продолжил он, – в моем классе извольте обойтись без глупостей, предупреждаю вас заранее. Я буду оценивать вас по тому, сколько интеллекта и готовности учиться помещается в ваших головах, а не по тому, откуда вы родом. И в стенах этого кабинета иной иерархии я не потерплю.

И он подмигнул Катлине, пожиравшей его блестящими глазами.

– Сеньор, – сухо заявила Белла, – такой страны, как Нидерланды, не существует.

Губы профессора тронула тень улыбки.

– Видите ли, мевроу, – глаза Беллы распахнулись до размера блюдец при этом обращении, – когда я родился, Вильгельм Молчаливый и король Филипп еще уточняли этот вопрос, поэтому я сохраняю за собой право оставаться при своем мнении. Может быть, кому-то из вас удастся убедить меня в обратном, используя доводы разума. Пока же вам и вашим соотечественникам я предоставлю замечательную возможность доказать свое превосходство заслугами не давно умерших предков, а собственными. Согласитесь, это вдвойне ценно!

Ксандер мгновение опасался, что сеньора вспыхнет, но Белла только поджала губы в нитку и села на ранее выбранное место рядом с Одилью, с которого вскочила, когда профессор ван Гельмонт представился. Остальные иберийцы тоже сели: молодые люди – угрюмо посверкивая глазами, а вот Алехандра – поглядывая на новоявленное чудо с кокетливым интересом. Ксандеру стало тепло и весело, и он чуть прикусил губу – еще не хватало рассмеяться.

– Кстати, – вдруг сказал профессор, – вы вот свели знакомство с моим Рудольфом… Есть ли у вас идеи, в честь кого он назван?

Ксандер враз посерьезнел.

– Рудольф Богемский? – предположил он в воцарившееся молчание.

Ван Гельмонт одарил его удовлетворенным кивком.

– Неплохо, вполне логичное предположение. Ваше имя? Вы учтите, господа и дамы, – сообщил он тут же классу, – поначалу я буду просить вас представиться.

– Ксандер ван Страатен.

– Вот оно как, – профессор чуть пожевал губами, думая. – Прекрасно. К несчастью, ваше предположение, хоть и логично, но ложно. Я, признаться, думал о Рудольфе Гоклении; мы с ним много спорили… ну да это потом. Начнем, пожалуй, с азов…

– Эй, фламандец!

Ксандер обернулся, впрочем, не очень утруждая себя быстротой в исполнении сего маневра, поэтому успел полюбоваться и пронизывающим уже пожелтевшую листву мягким сумеречным светом, и журчанием ручья. Пока они были заняты в классах, над Академией прошла гроза, и сейчас все окрестности будто вымыла дочиста рачительная хозяйка. И сподобила же нелегкая Мигеля и его верную компанию испортить такой чудесный вечер!

Опять же, похоже, ужина ему тоже не видать, хотя, выходя из лазарета, он крепко на него надеялся. Одного взгляда на – ого! пятерых! – иберийцев ему хватило, чтобы понять окончательно, что тут к чему. Желудок на это соображение отреагировал нетерпеливым урчанием. Действительно, нелегкая!

Иберийцы интерпретировали его медлительность по-своему.

– Ты не бойся, – бросил самый высокий из них, пожалуй, с Ксандера ростом. – Дело есть.

Бояться? Ну, этого-то они не дождутся, подумал Ксандер, без спешки направляясь к ним и по ходу изучая поджидавшую его пятерку так, как если бы встретил их ввечеру на деревенских задворках. Бояться особо нечего, сообщил он себе, стараясь успокоить поднимающуюся злость. Много они о себе понимали, эти детки знатных иберийских семей, наверняка ничего тяжелее шпаги в руке не держали, а уж что такое хороший удар в нос, до сегодняшнего урока вряд ли видели даже со стороны. Но это ничего, решил он, шевельнув уже готовыми сложиться в кулак пальцами. Это ничего, господа, это вы сейчас увидите.

– Дело? – поинтересовался он, насколько мог небрежно. Этому конкретному тону он научился у Морица: брат, правда, в такую минуту еще и чуть улыбался, а то и подмигивал восхищенно пожиравшему его глазами Ксандеру.

Ксандеру подмигивать было некому.

Мигель шагнул вперед, явно недовольный тем, что кто-то из его дружков перехватил инициативу разговора. Впрочем, они расступились, видимо, признавая его право превосходства. Что, неужто и бить будут поодиночке?

– Мы не договорили там, на уроке, – пояснил Мигель с тем выражением лица, которое у иберийцев звалось «благородной сдержанностью».

– Вот как.

Что его неизменно бесило в иберийцах, так это их церемонность. Мигель и его дружки стояли так, словно кол проглотили, старательно – и тщетно – скрывая довольный блеск в глазах, и, должно быть – судя по тому, как они переглядывались, – считали себя ужасно светскими и спокойными. Ксандер порылся в памяти, соображая, кого они ему напоминают, и вспомнил: так же вставали у сетки сурки в амстердамском зоопарке. Впрочем, этой компании, если подумать, до серьезной важности сурков было еще тянуть и тянуть.

Несколько развлекшись этими соображениями, он вдруг понял, что уже некоторое время не слушает своего главного визави.

Не беда.

– …оказать вам честь поединком.

– Честь, значит, – протянул Ксандер в воздух над головой Мигеля, туда, где разливался соловей.

Птаха как раз на это закончила вполне музыкальную фразу резким, насмешливым свистом, будто соглашаясь.

– А поединок что, со всеми вами? Или остальные четверо для храбрости?

Хуан де ла Серда – конечно, куда наш Мигель без своего любимого прихлебателя – сморщил лисье личико в усмешке.

– Ты оскорбил нас всех, – пояснил он. – Значит, и отвечать будешь перед всеми.

– Славно, – кивнул Ксандер. – Зараз или по очереди?

Хуан шутовски низко поклонился.

– А это уж по твоему выбору.

Скверный, если признаться, был выбор. Будь их побольше, фламандец бы согласился драться один со всеми – со шпагами (а они все явно рассчитывали именно на это оружие, вон и ему заботливо одну прихватили) они бы только мешали друг другу, но пятеро – это уже не толпа, а опасный отряд: и друг другу они в помощь, и ему в одиночку не отбиться. А по очереди – еще поганей: первый же, если и не победит, сумеет его измотать, а уж третьему и вовсе напрягаться не придется.

Что ж, если ему всяко быть битым, лучше уж иметь шанс каждому оставить хотя бы царапину.

– Давайте все сразу, – сказал он, постаравшись добавить в голос побольше великодушия. – Раз скопом вам веселее.

– Нет, – нахмурился Мигель и подарил было дернувшему его за рукав Хуану осуждающий взгляд, – нет. Мы будем драться один на один. Честно. Я и ты, фламандец.

И протянул Ксандеру шпагу.

Размахивать руками, проверяя, как она свистит в воздухе, фламандец не стал: сомневаться в толедской стали глупо, а меньшего иберийские пижоны бы не приволокли. Отложив шпагу туда, где при случае он бы мог легко ее схватить, он стянул с себя куртку и аккуратно ее отложил. Сентябрьский ветер радостно воспользовался возможностью и забрался под рубашку, но мурашками по коже можно было пренебречь: согреться они все скоро согреются.

– Готов, фламандец?

– А как же, – отозвался Ксандер, стараясь исподлобья изучить оппонентов так, как учил его дон Алехандро.

Мигель, надо было признать, дрался очень неплохо: на уроке Ксандер не очень-то глядел по сторонам за ненадобностью, потом тоже было как-то не до того, но сейчас мог оценить. Да, учителя фехтования наверняка Мигеля жаловали. Шансы, прикинул фламандец, у них были примерно равны, а то, может, у Мигеля и побольше – все-таки его учили явно не два года, как Ксандера, а едва ли не с детства, и это сказывалось. Оставалось драться всерьез – и вспомнить как следует уроки своего второго учителя.

Потому что учил его не только дон Алехандро.

– Не пойму, Алехо, зачем ты с ним возишься, – низкий, негромкий голос дона Франсиско, чье безупречное кастильянское пришепетывание походило на шипение змеи, раздался из-за спины Ксандера так неожиданно, что он вздрогнул и пропустил бы, пожалуй, следующий выпад дона Алехандро, если бы тот, вовремя, должно быть, увидев брата, не опустил шпагу первым.

– Не начинай, Франко. Мужчина должен уметь драться, какой бы крови он ни был. Тем более что во взглядах на кровь Ксандера мы с тобой сильно расходимся.

– Мужчина? – дон Франсиско медленно обошел Ксандера, обозревая его с ног до головы так, будто видел впервые или, точнее, впервые услышал, как кто-то отнес фламандца к мужскому полу, и был крайне таким заблуждением удивлен. – Похоже, по этому вопросу мы с тобой тоже расходимся.

– Мальчики становятся мужчинами, Франко, рано или поздно, – сухо сказал дон Алехандро.

– Или не становятся, – светским тоном, будто речь шла о сортах вина, отозвался его брат. – Морица же ты тоже учил, и совершенно бесполезно.

Ксандер почувствовал, как до скрипа стиснулись зубы, но доставлять удовольствие дону Франсиско попыткой с ним спорить он, уже наученный горьким опытом, не стал.

– И потом, – продолжил тот, – ты это называешь «драться»? Помилуй, это так… балет. Контрданс. – Он вынул из стойки шпагу. – Выпад, – он изобразил его так вычурно, что это выглядело злой сатирой, – баттман, вот это все… глупости, Алехо. Дерутся не так. Хотя фламандцы и так, и эдак драться не умеют, конечно…

– Если сеньор покажет, что он имеет в виду, – не выдержал Ксандер, – то я постараюсь опровергнуть это мнение.

– Ты обрел дар речи, поздравляю, – кивнул дон Франсиско. – Хорошо, посмотрим, из чего ты сделан.

И пошел в атаку.

Сложно было бы сказать, кто из двух братьев лучше знал правила и приемы, но одно точно: Ксандер быстро оценил разницу между тем, кто любил фехтование как спорт, и тем, у кого, казалось, сама шпага жаждала вкуса крови. Он отбивался лихорадочно, стараясь пользоваться всем, что умел, но этого ему едва хватало, чтобы улизнуть от злого, как оса, стального жала, неизбежно отмахивавшегося от всех защит.