Текст книги "Словарь Ламприера"

Со стороны кажется, что девять человек, стоящие отдельной группой, отводя глаза друг от друга и вытягивая шеи, будто чтобы лучше ухватить каждое слово, с напряженным вниманием слушают глашатая. Но им пока не важно то, что он говорит. Они уже приняли решение, и смысл их долгого путешествия, которое началось в Рошели, стал им теперь яснее. Они тоже оценили риск. Они подсчитали все опасности только что начавшегося плавания. Цель, которая привела их на эти ненавистные берега, пока не совсем ясна им самим, но сам факт того, как далеко они, стоя единой молчаливой группой, находятся сейчас от своего дома, говорит о том, как глубоки их целеустремленность, самообладание и терпение. Ибо не они вкладывали деньги в это плавание. Они только предусмотрели все возможные опасности, подстерегающие корабли, и начинают свой отсчет. Они будут терпеливо ждать, пока экспедиция не потерпит крушение, пока корабли не встретят свою судьбу. Они будут ждать, пока нервы вкладчиков не дрогнут и пока Компания не лопнет. У них есть собственные соображения по поводу того, чем кончится торжественное отплытие, свидетелями которого они только что стали.

Все четыре корабля продолжают плавание, подхваченные течением ниже Грейвсенда, подгоняемые ветром все ближе и ближе к Востоку и его сказочным богатствам. Они идут вниз по реке к устью, оттуда – к якорной стоянке неподалеку от Даунса, чтобы запастись там провизией, а товарами для обмена с туземцами они уже запаслись. Затем корабли снова поднимают паруса, и с этого момента вести от них приходят домой все реже и реже. Отрывочные сведения об их долгом путешествии попадают в Лондон с редкими кораблями, которые встречаются с ними в открытом море, с торговыми судами, которые входят в те порты, где корабли экспедиции бросали якорь. Загадочные истории без конца и начала, часто без всякого смысла – вот и все, что доходит до Лондона, подтверждая, что они, возможно, еще существуют. Старший канонир «Вознесения» умер, свалившись с грот-реи, и к месту его падения подплыла стая летучих рыб. Французское судно доставило обратно его пожитки. Французский экипаж присутствовал при том, как его хоронили в море. А с ним еще двоих, погибших во время церемонии, поскольку стрельба из орудий производилась без соблюдения должных предосторожностей. Шальным выстрелом были убиты капитан и помощник боцмана.

Подлинные события превращались в морские рассказы, морские рассказы – в слухи, настолько же не похожие на правду, насколько вещи, упавшие за борт корабля, не похожи на то, что выбрасывает морской прилив на берег. Вначале вкладчики спешили на пристань встретить любой корабль, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения, пока не пришлось признать, что собранные ими крупицы ровным счетом ничего не говорят о подлинной судьбе экспедиции. Им ничего не оставалось, кроме как утешаться разговорами, прокладывая на картах наиболее заманчивые, с их точки зрения, маршруты. Тщательно вычерченные ими линии вскоре достигли таких мест на карте, о которых можно было только строить предположения, и их опасения возрастали.

Им нечего было волноваться, думает из своего далека юноша на причале. Почти через два столетия он прочитает вахтенный журнал капитана Ланкастера, и скупой перечень происшествий и координат раскроет перед ним пространную историю преодолений и усилий небольшой флотилии. Сам Ланкастер рисуется ему человеком несгибаемой решимости завершить плавание и преодолеть все препятствия – либо умереть. По мере приближения к цели воодушевление охватывало все его существо, и каждый успех только укреплял его решимость.

Флотилия продвигалась к югу и достигла Канарских островов седьмого мая, а тропика Рака – еще через пять дней. Цинга не трогала их до самого августа, затем сразила сразу сто человек. Первого ноября они обогнули мыс Доброй Надежды. На Рождество 1600 года их захватил шторм, отнявший у них два якоря. Они выдержали этот шторм, как и последовавшие за ним, но их чуть не погубили огражденные скалами мели Аду едва четырех саженей в глубину; на поиски прохода была послана лодка. Слава богу, проход был найден. Май принес с собой благоприятные ветра, и вскоре с кораблей увидели Никобарские острова. Июнь подарил им Аче, который дал им первую лодку, груженную перцем.

Когда вечером последнего июньского дня флотилия вошла в устье Малаккского пролива, мореходы увидели свет сотни костров, протянувшихся вдоль берега. Костры горели всю ночь, и с наступлением утра капитан Ланкастер отправился на берег в гребной шлюпке. Султан Аче потчевал Ланкастера и его людей свежими фруктами и бараниной, жаренной на углях. Ланкастер подарил султану серебряный поднос и показал свою жалованную грамоту. В ответ султан передал приветствие ее величеству и подарил Ланкастеру слона. Голландцы такие неотесанные, думал султан, и слишком дотошно торгуются. Лучше он будет иметь дело с британцами. В августе Ланкастер обнаружил причину необыкновенно дружелюбного приема, который оказали ему в Аче. Все объяснялось тем, что в Бантаме, который лежал по ту сторону Малаккского пролива всего в нескольких днях плавания, тоже был перец, но султан Бантама продавал его за треть цены. Пришлось все пересмотреть, начав переговоры по снижению цены. Британцы оказались такими же неотесанными, как и голландцы, и султан Аче постановил отказывать в гостеприимстве всем торговцам, прибывающим в страну. Слона пришлось вернуть.

Четыре корабля плавали между Аче и Бантамом, выменивая свои товары на перец, а в крайнем случае пуская в ход деньги. Матросы наслаждались отдыхом, совершая легкие переходы от одной якорной стоянки к другой, тогда как торговцы жаловались на проволочки, набивали перцем трюмы и считали, день и ночь считали. Голландцы, которые изредка попадались им на пути, казалось, только радовались за них. Такая обходительность возбудила подозрения Ланкастера, но ему так и не удалось обнаружить в поведении голландцев злого умысла; кроме того, торговля шла хорошо. Так минули лето и зима. В Бантаме была основана торговая база, и в феврале следующего года, когда трюмы были заполнены перцем до отказа, капитан Джеймс Ланкастер решил, что пора домой. В двадцатый день апреля 1602 года четыре корабля подняли якоря, дали залп из орудий и взяли курс на Англию.

Лондонские вкладчики между тем впали в спокойствие безнадежности. Они не перестали ждать. Но их ожидание, после того как перестали приходить вести о кораблях, стало бесцельным и томительным. Встречаясь, они уже не говорили о своих кораблях. О них ничего не было слышно вот уже два года. Встречи вкладчиков совершались в напряженной атмосфере, и каждый из них понимал, что предприятие, по-видимому, потерпело крах. Их тяга к авантюрам значительно уменьшилась, и казалось, ничто не способно ее воскресить.

Однако их предчувствиям не суждено было сбыться, потому что за два океана от Англии перед четырьмя кораблями уже вставала Крыша мира, и, когда атмосферное давление упало, она втянула в себя ветра и бросила их через Индийский океан, где капитан Ланкастер распознал их природу и растянул на реях все имевшиеся в наличии паруса. Этот муссон должен был доставить их домой.

Первая весть о возвращении флотилии самым прозаическим образом прозвучала из уст французского купца, который прибыл в Лондон купить сала. Обычно Жюльен Бодегер салом не интересовался, да и Англия редко становилась ареной его торговых операций. Он покупал мавританские ковры, которые затем сбывал зажиточным провансальским буржуа. Салом занимался его кузен, но кузен заболел, а у него был подписан контракт на поставку сала для одной охотничьей гостиницы к северу от Арля. Жюльен поддался на уговоры кузена. И теперь он был в Лондоне. Сало – скучный предмет для торговли, и его мавританские друзья не пришли бы в восторг, узнав о том, за каким грузом отправился Жюльен. Они предложили поставлять свои ковры морем в Лондон под присмотр Жюльена. Они слышали от своих торговых партнеров в Африке, что какая-то небольшая флотилия держит курс вдоль западноафриканского побережья. Жюльену следовало разузнать о ней в Лондоне на тот случай, если план сработает. Через три дня после появления в Лондоне Жюльен уже втолковывал то, что сказали ему мавританские друзья, каждому моряку, лодочнику, каждой портовой крысе, попадавшейся ему на пути. Но никто не мог понять толком фразу из четырех слов, которую он старательно повторял в порту, и, лишь достигнув ушей Филпота, де Вира и других вкладчиков, она зажгла в их душах, смирившихся с неудачей, слабый проблеск надежды. «„Эктор“ э тре других», – вот и все, что Жюльен мог сказать по-английски.

Процесс исчезновения флотилии из виду и превращения ее сначала в объект неясных слухов, а затем и вообще в ничто стал разворачиваться в обратном направлении, поддерживаемый торговыми судами, которые приносили домой все более точные известия. За нечленораздельной фразой Бодегера последовали более вразумительные. Все четыре корабля целы и невредимы, говорилось в одном сообщении. Все три, говорилось в другом. Их трюмы полны, и их трюмы пусты. Их экипажи состояли из мертвецов, которые поддерживались на ногах каким-то странным светом, исходившим с топа грот-мачты, и корабли влеклись по морю русалками. Поползли слухи, что какой-то француз получил десять гиней от Филпота и де Вира за хорошие новости, и тут же в Шедуэлле расцвело прибыльное дело по сочинению правдоподобных историй на продажу ожидающим вкладчикам. Вкладчики насквозь видели людей, которые приходили к ним с этими фальшивками, но все равно платили. При встречах они небрежно пересказывали друг другу эти байки, потешаясь над самыми фантастическими. История о том, как некий «Святой Антоний» был захвачен, а груз серебра, который он вез в своих трюмах, отобран, оказалась настолько удачной, что ее продали дважды. В последующие недели после появления в Лондоне Бодегера сообщения о приближающейся флотилии множились, причем количество самых очевидных противоречий и самых невероятных всплесков фантазии последовательно сокращалось. Да, речь шла о четырех кораблях. И трюмы их были полны под завязку. Двадцать первого сентября 1602 года их уже было видно из Даунса. Вкладчики больше не скрывали охватившего их ликования. Без сомнения, дерзкий проект окупил себя. Два дня спустя они узнали, что трюмы всех четырех кораблей загружены перцем, и поняли, что их изначальная отвага и неутомимые старания сохранить надежду ничего не значили по сравнению с коварным поворотом фортуны.

Четыре корабля вошли в Темзу с утренним приливом, подобно женщинам строгих правил. Тысяча соблазнителей на протяжении всего пути пытались обольстить их тысячей смертельных опасностей, и в доказательство этого они гордо несли на себе шрамы отказов. Их мачты растрескались, паруса состояли из заплат, а борта представляли собой мешанину протекших и надставленных досок. Море – настойчивый влюбленный. Стоя на мостике «Дракона», капитан Ланкастер вел свои четыре судна туда, где их ждал лоцман, чтобы провести флотилию через речные мели. Они медленно двигались вверх по реке к Блэкуоллу, откуда пустились в плавание почти три года назад. Капитан думал о перце, который заполнял его трюмы, о миллионе фунтов перца и о цене, которую можно за них выручить. Восемь шиллингов за фунт. Во время обратного путешествия среди матросов чуть не вспыхнул мятеж, корабли буквально рассыпались на части, но все же капитан привел их в целости и сохранности, и теперь его сердце было занято только Англией. Их возвращение не собрало на пристани такой огромной толпы, какая провожала их в плавание, но Лондон почти не изменился. Почти не изменились и учредители экспедиции, вкладчики, которых, подходя к пристани, Ланкастер уже мог разглядеть на причале.

Филпот, Александр Смит, де Вир и остальные встретились в то утро и вместе направились в Блэкуолл. Когда три с лишним года назад их четыре корабля отправлялись в плавание, вкладчики представляли себе все возможные повороты судьбы, которые могли подстерегать экспедицию. Они готовы были узнать о кораблекрушении, мятеже, эпидемии, гибели от рук туземцев. Их сны были заполнены кораблями, которые шли на дно при разнообразных обстоятельствах: то они налетали на скалы, то сталкивались друг с другом в непроглядной ночи, то на них нападали киты, то они превращались в плавучие погребальные костры от вспыхнувшего на борту пожара. Вкладчикам казалось, что если корабли вернутся обратно да еще с полными трюмами, то уже не может быть опасностей и испытаний, заслуживающих внимания. Но теперь, когда капитан Ланкастер приказал свистать всех наверх, чтобы самому проследить за тем, как флотилия преодолеет последнее препятствие – вход в доки, – он заметил удрученное выражение на лицах вкладчиков, которого не мог различить, пока корабли шли по реке. Откуда ему было знать, что судьба подстерегала экспедицию не у предательских мелей Аду, не во время штормов у мыса Доброй Надежды и даже не в стране какого-нибудь смуглолицего царька? Попутный ветер и спокойное море, которые помогли экспедиции добраться домой в целости, сопутствовали не ей одной. Едва ли хоть одно судно потерпело крушение в тот год на пути из Индонезии; лишь поэтому в Лондоне не умирала надежда на возвращение кораблей. Голландская флотилия вернулась оттуда всего несколько недель назад с грузом, во много раз превосходящим груз Ланкастера. Случайно или, возможно, нет, но это тоже был перец, привезенный в количестве, для обозначения которого подходило только слово «прорва». Рынок держался неделю – колебался, шатался, а затем обрушился снежной лавиной. Восемь шиллингов за фунт? Шиллинг – максимальная цена, которую решались выставлять продавцы, но даже и так дешево перец не покупали. Когда капитан Ланкастер приказал спустить трап на берег, чтобы поздравить вкладчиков с триумфом, все, что смогла сделать группа людей на причале, – это посмотреть ему в глаза. Груз перца, который доставили четыре корабля, прибывшие в Блэкуолл, преодолев за два года двадцать две тысячи миль, стоил немногим дороже речного песка, а вся достопочтенная Ост-Индская компания – и того меньше.

Горькое разочарование вскоре сменилось беспросветным унынием. Цены продолжали падать, и немногие торговцы перцем, которые еще оставались в Лондоне, вскоре вынуждены были перебраться на континент. В сердца вкладчиков вкралась тревога, а следом за ней пришли кредиторы. Внесшие свой скромный пай корабельные плотники, свечные торговцы и трактирщики довольно быстро узнали о затруднениях, которые одолевали вкладчиков, и в свою очередь забеспокоились. Они ежедневно являлись к владельцам Компании, и их требования становились все настойчивее. Вкладчики уверяли, что покупатели на перец уже найдены и надо лишь немного подождать. Но кредиторы не хотели больше ждать, они хотели вернуть свои деньги. Миллион фунтов перца лежал невостребованным на складе в Попларе. Вкладчики встречались, чтобы придумать, как выпутаться из создавшегося положения, но ни на что не могли решиться. Они должны были крепко держаться все вместе и тем самым подтвердить, что доверяют друг другу, как и положено добрым товарищам и смельчакам, достойным этого имени. Но солидарностью не оплатишь долги. Что было делать? Никто из них не знал.

Да, думает юноша на причале, никто из них не знал. Неведение и замешательство – вот исток всего, ситуация, которой дожидались предусмотрительные люди из Рошели. Но здесь след, который вел юношу в прошлое, обрывается. От дальнейших событий остаются только отрывочные сцены.

К весне следующего года вкладчики все еще не нашли выхода. Кредиторы стали появляться реже, даже совсем оставили их в покое, поняв, что из этого дела ничего не выжмешь. Вкладчики с облегчением перевели дух, хотя и отдавали себе отчет в том, что вслед за этой передышкой грядет судебное разбирательство. Александр Смит в марте объявил о банкротстве. Что им оставалось делать? Ждать конца, не питая ни иллюзий, ни надежд, понимая, что все пропало. Но они ошибались.

Никому и в голову не пришло обратить внимание на девятерых, которые сошли на берег в Лондоне в апреле того же года. Они беседуют между собой мало и вполголоса. Никто не слышит, о чем они говорят. Они остановились где-то за Ломбард-стрит, но там их почти не видели, как не видели и в соборе Святого Павла, и даже на рынке. Не были они и завсегдатаями трактиров. Они пробыли в Лондоне четыре дня, а затем уехали. С того самого дня, когда они наблюдали за отплытием флотилии Ланкастера из Блэкуолла, они терпеливо ждали. И вот теперь, через три года, дело, ради которого они приезжали в Лондон, оказалось быстрым и беспроигрышным.

Юноша на причале представляет себе их судно, уплывающее вдаль, подернутое туманной дымкой. Они всегда ускользали, они скрылись даже от английских вкладчиков, оставив их наедине с неожиданным спасением. Спасением, купленным ценой взаимного предательства.

Солидарность вкладчиков основывалась теперь только на общей неплатежеспособности. Им ничего не оставалось, как держаться вместе. Покупатели не могли разрушить их единство, потому что покупателей не было. И вдруг, как гром среди ясного неба, появились эти визитеры. Посредник, разговор о небольшом дельце, и каждый охотно встречается со своим гостем. Темноволосые, с иностранным акцентом, вежливые. Все похожи друг на друга, кроме одного, белокурого. Затем следует предложение продать свою долю акций, символическая цена, немедленное согласие, и девятая часть Компании в мгновение ока вместе с долгами переходит в другие руки. Чувство солидарности и общее дело никого не останавливают. Поодиночке, ничего не зная о других, точно таких же встречах, каждый из них подпишет соглашение. Бизнес есть бизнес. Они же не дети.

Идиоты со своими дурацкими деньгами, думает сидящий на причале человек. Даже сейчас, по прошествии многих десятилетий, он узнает скрытную осторожность Девятки. Это могли быть только они. Он вздрагивает на холодном солнцепеке.

Рошель! Судно скользит мимо пары сторожевых башен и входит в гавань. Конец долгого ожидания, замысел приведен в исполнение. Девять человек наконец нарушают молчание и разражаются хохотом, спускаясь с причала. Они получили что хотели. Их глава – Саморин, тот, чьи светлые волосы выделяются среди темных шевелюр его товарищей. Завершение одной кампании – начало следующей. Новый порыв, новый девиз, под которым они пойдут дальше; решение, принятое их тайным товариществом, и название для него. Возможно, все началось с какой-нибудь шутки. Которая позже станет серьезным и мрачным делом.

Юноша произносит вслух название, впервые услышанное несколько дней назад. Оно было так же неведомо мне, как и ты сам, Франсуа. А может, ты его и придумал? Новые владельцы достопочтенной Компании купцов, ведущей торговлю в Восточной Индии, назвали себя «Каббалой». Он снова трет глаза. На этом след обрывается окончательно, от него остается лишь несколько случайных штрихов.

Новые времена, новые плавания. Обросшие надежными агентами, принуждаемыми к молчанию предательством, к честности – страхом. И выгодой. Что ж! Все они действительно не дети. Богатство росло, как ты и предполагал. Превосходный расчет, Франсуа!

Тем временем матросы уже выстроили ящики таким огромным штабелем, что он высится на корме, как башня. Остальные, видимо, собираются разместить впереди, на носу. Один из матросов помогает подняться по сходням на палубу женщине, он поддерживает ее за руку. «Ноттингем» окончательно скрылся за поворотом реки. «Но ты, Франсуа, не скроешься от меня! Все или ничего», – думает юноша на пристани. Женщина на сходнях оступается, и матрос подхватывает ее, не дает упасть.

Лицо юноши мрачно. Он думает о несметных богатствах, которые они собрали. О власти, которой было больше, чем нужно. Девятка шла своим путем, не оглядываясь и никогда не задумываясь о том, что расплачиваться за них придется Рошели. Роковая ошибка.

Одинокое облако отбрасывает тень на воду, на судно и пристань. Движение отлива ускоряется. Юноша слышит, как скребется вода о деревянные сваи. Женщина уже поднялась на палубу. Он думает о той, которую потерял навсегда. Он гонит эти мысли. Не надо об этом, не сейчас…

Гнев охватывает его душу, накатывая медленными волнами. Возвращение гнева опять вызывает к жизни тех, девятерых. Они продолжают жить в его ярости, а ярость рождается из памяти о них. «Прости их. Они не ведали…» А отец? Еще один неотмщенный. Перед его мысленным взором предстают озеро, высокие деревья, задевающие вершинами край летнего неба, вода. Красное на сером. Ярость поверх забвения.

«Там мой исток, – вдруг понимает он. – Начало моей истории». Окаймленный морями гранит, красный остров на серо-зеленой глади моря, дом. Он так бесконечно далеко, дальше Индии. Сколько же столетий назад он его покинул? Год, говорит он себе, нет, меньше года. Но этот год длился вечность, он охватил собою века. Это кажется невероятным, но это так. Юноша следит, как уходит только что владевшая им ярость и под ней обнажается тревожное недоумение. Он узнает в нем то чувство, которое привело его сюда, которое руководило им, когда он шел через лабиринт, выстроенный ими, чтобы он в нем потерялся. Но вот растаяло и это чувство, и на его месте появился страх. Юноша наблюдает за ним, проникая все дальше в глубины своего существа. Он увидел страх слепоты, страх боли – эти детские страхи, и он преодолел их. Ужас перед неизбежностью видеть судорожно извивающееся на мелководье тело, поднимающуюся из воды руку, и сопряженный с ним ужас осознания своей вины. Далее явился страх смерти, может быть, он был осознан только тогда, на крыше. И страх потерять ее, свою любовь. Он пытается вернуть ее образ, но она ускользает, исчезает вместе со всеми страхами, которые он преодолел. Ее больше нет, и теперь он один, в полном одиночестве, в кромешной тьме, на самой нижней палубе, где нет ни проблеска света, ни тени звука. Одиночество. Последний шаг, отделяющий его от холодной пучины. Оно привычно ему с детства. Ребенком лет четырех-пяти он притворялся, что читает по-гречески, часами сидя неподвижно над раскрытой книгой, а на самом деле глядя внутрь себя. Потом, когда он стал старше, его окружили шелестящие голоса книг, их завораживающее бормотание. Ложь! Последняя переборка треснула, и он падает вниз, в холодные руки, которые ждут его, чтобы раскрыть ему тайну по ту сторону одиночества. Но он не готов, еще не сейчас, нет, он еще подождет, и в тот самый момент, когда вода готова сомкнуться над его головой, он выныривает на поверхность, с содроганием влезая в свою похолодевшую плоть и вновь становясь одиноким юношей, сидящим на пристани.

«Моя жизнь», – думает он отстраненно, не обращая внимания на слабый, далекий зов. «Мой исток», – думает он. Джерси по-прежнему принадлежит ему, даже если у него отняли все остальное. Он может вспоминать его, сколько захочет. Родительский дом, он помнит его до последней мелочи, те ночи, которые теперь казались ему зловещими, ибо прошедший год изменил его. Облако уплыло, и солнце бьет ему прямо в глаза. С пакетбота раздается крик матроса, и юноша вздрагивает. Торопят его, последнего пассажира. Но он не расстанется так просто со своими воспоминаниями. Он поднимается, ослепленный солнцем, и волна памяти снова захлестывает его. Он наклоняется за сундуком, поднимает голову и видит, как из слепящей белизны проступает пристань, на мгновение врываясь в его мысли, а затем вновь уступая дорогу джерсийской тьме, сквозь глубину и безмолвие которой машет ему рукой из невероятного далека легкая фигурка. Оттуда он двинулся в путь. Это его начало. Матрос снова кричит ему. Но воспоминание окутало его, и юноша его не отпустит. Ни ради всех богов, ни ради всех сокровищ Индии. Только разве что ради нее. Ушей его достигает последний призыв – в обратный путь, к острову его детства:

– Посадка заканчивается!