Текст книги "Словарь Ламприера"

II. Лондон

Чайки хрипло кричат и кружатся так низко, что их голоса слышны в карете, которая, подпрыгивая и переваливаясь, тащится по грязи и навозным кучам. Косо посаженные колеса оставляют глубокие колеи на дороге к Лондону. От Саутгемптона до Гилфорда и Холмсдельской долины карета претерпела слякоть, дождь, лед, поломку дышла и невыносимое зловоние, которое висит в ноябре над Норт-Даунс. А сейчас небо чистое. Лошади с силой налегают на оглобли и всхрапывают, когда кучер щелкает над их спинами кнутом. Они тяжело дышат на холодном воздухе. Сквозь съежившиеся деревушки и пустые поля, мимо заброшенных ферм, мимо сверкающих, как старое серебро, потоков, мимо курящихся паром стогов сена, мимо церквей, выглядывающих из зарослей бузины, они держат путь к столице. Дорога перерезает долины, низкие холмы, болота и топи. Теперь она бежит через Джордж-филдз.

Лужайки и деревенские домишки сменяются более солидными заборами, скрывающими окруженные террасами коттеджи, крыши которых выложены красной желобчатой черепицей, а из труб густыми неровными клубами валит дым. Кучер поглубже натягивает шапку и снова нахлестывает усталых лошадей. Они прибавляют шагу, и карета через Саутворк въезжает в предместье Лондона, и дома по мере приближения к центру приобретают сперва один верхний этаж, затем другой, становятся выше и стройнее, и так до самого Лондонского моста, где запруженный народом город внезапно обрывается, уступая место реке.

– …плоть и кровь моей торговли, импорт-экспорт. Как-нибудь да заработаешь пенни, – втолковывает мистер Кливер своим попутчикам, пока они проезжают над медлительной водой.

Его никто не слушает. Женщина с маленькой девочкой вежливо кивает, молодой человек спит, уронив голову на плечо. Кливер не обращает на него внимания.

– Никто не скажет, что Нед Кливер не любит реку! – заявляет он.

Молодой человек просыпается от очередного толчка как раз вовремя, чтобы услышать последнее слово. Женщина согласно кивает.

– Реку? Где река? – спрашивает молодой человек, просыпаясь. Его голос звучит хрипло.

Но они уже миновали реку, и теперь колеса кареты грохочут по булыжной мостовой Ломбард-стрит.

– Вон там, сзади. – Кливер тычет большим пальцем через плечо.

Карета замедляет ход, потому что толпа все прибывает и становится все более шумной, по мере того как они продвигаются по Чипсайду и огибают собор Святого Павла со скоростью улитки. Кливер чихает, не потрудившись прикрыть нос рукой.

– Нет, вы только посмотрите! – продолжает призывать он своих спутников. – Где вы еще найдете такой город! – Кучер натягивает вожжи. Лошади останавливаются.

– Приехали! – кричит кучер вниз.

Кливер выкарабкивается наружу, стаскивает с крыши свой сундук и исчезает, не озаботившись даже словом на прощание. Женщина с девочкой выбираются следом за ним, а затем из кареты выходит и молодой человек, все еще нетвердо держась на ногах и не вполне проснувшись. Женщина перекладывает саквояж в другую руку и протягивает ему ладонь на прощание.

– Благодарю вас, миссис Джеммер.

– Всего доброго, мистер… – Она пытается припомнить его имя, которое слышала всего один раз, когда три дня назад они садились в карету. – Примите мои соболезнования, сэр, – говорит она наконец и уходит.

– Ваше? – спрашивает кучер, снимая сверху дорожный сундук.

Молодой человек берет его и начинает рыться в карманах. Рука его наталкивается на медальон с портретом матери, который та вложила в его ладонь, когда он поднимался на борт пакетбота, чтобы покинуть Джерси. Со всех сторон его толкают прохожие. Он снова шарит в кармане и вытаскивает листок бумаги с планом, тщательно нарисованным рукой матери, на котором показано, в какую сторону ему следует идти от любого места на реке. Он должен только найти Темзу, и он не заблудится.

– Поберегись!

Он отскакивает в сторону, и мимо него по мостовой грохочет ручная тележка. Он вскидывает на плечо сундук.

– Ой!

Его относит вперед, когда дородный господин за его спиной требует освободить дорогу. Широкая улица, на которую он попал, запружена торговцами-разносчиками и покупателями, не уместившимися в пределах рынка Флит-маркет и выплеснувшимися на соседние улицы. Владельцы прилавков выкрикивают достоинства своих товаров в скопище народа, которое кипит вокруг. Возчики прокладывают себе путь среди тычков и проклятий, вслед за ними в толпу врезаются носильщики. Страшный шум заполняет уши – это домохозяйки выторговывают пенсы и фартинги у продавцов, которые протестуют против их скаредности. Мальчишки шныряют под ногами прохожих, уворачиваясь от пинков. Собаки протискиваются сквозь давку, спеша по своим собачьим делам.

На другой стороне улицы какой-то человек продает апельсины, по пенни за штуку, с висящего у него на боку лотка.

– Простите, сэр, – начинает молодой человек.

– Мы знакомы?

– Нет, я просто…

– Вам нужны апельсины? – Он протягивает один.

– Нет, я…

– Тогда не отнимайте у меня время.

Такой отпор несколько обескураживает молодого человека, но ничего. Тут множество торговцев, они стоят повсюду. Они должны знать, где Темза. Они и впрямь знают, но никто не слушает его. Они предлагают ему фрукты: хурму, яблоки и груши за четыре пенса, пенни и двухпенсовик. Он шагает вперед, держа на плече сундук, погружаясь вглубь рынка, где царит самая густая давка, где со всех сторон покупают и продают, обменивают и торгуются.

– Не могли бы вы показать мне, где находится Темза? – спрашивает он то у одного, то у другого.

Все смотрят на него, словно он сошел с ума. Ему предлагают брюкву по шиллингу за бушель и репу за ту же цену. Торговки рыбой, на ходу предлагая свой товар, разложенный на лотках, оттесняют его все дальше, где какой-то мальчишка настойчиво навязывает ему коробку нюхательного порошка за шиллинг или три коробки за два. Один из покупателей прислушивается, с первого взгляда распознает хороший товар и тут же берет его, одновременно ухватив за локоть проходящую рыбную торговку, чтобы купить у нее палтуса за трехпенсовик. Три пенса с гинеи, гинея за погляд. Она продолжает кричать, на спине у нее висит корзина, которую она в шесть утра взяла на Биллинсгейтском рынке. Ее товарка продаст вам колбасу еще дешевле, но не притронется к палтусу и за шиллинг, кроме как за столом. Проходя мимо продавца спичек, она опускает в его коробку пенни, а спичек не берет. У бедняги нет обеих ног до колен, по ночам ему снятся зарытые сокровища. «Они спрятаны всего в тридцати шагах отсюда!» – кричит он, подпрыгивая на своих обрубках, молодому человеку, который наклонился к калеке, чтобы задать в сотый раз свой вопрос. Торговля идет неплохо у продавцов требухи, четыре пенса за фунт, и все, что вам нужно, это побольше уксусу. Уксус у бакалейщика, двухпенсовик за бутылку. Вонь из мыловаренных котлов забивает ноздри мистера Гипа, теперь он стал точильщиком ножей, а прежде был скорняком, если позволительно назвать так этого бездельника. Это он наточил нож, которым перерезали горло Кьерену Хейли, и ему пришлось предстать перед сэром Джоном и давать ему объяснения. Вдове Хейли только и досталась в наследство французская болезнь, а ее отпрыск только что стащил парик из корзины торговца, сделав вид, что усердно помогает поднять ее на спину. У каждого здесь свой бизнес. Парик украшает голову миледи Алисы де Вир, которую сейчас несут в кресле с высокими стенками носильщики, вялая рука держит поводок, рядом спешит спаниель, за шесть несчастных пенсов от Альбермарл-стрит до Пьяццы, по истертому пенни за каждые пятьсот два шага. «Куда прешь, парень? Еще очки нацепил!» Один из носильщиков леди Алисы на миг придерживает шаг, затем движется дальше. Женщины, доступные за гинею, облепили рынок так же плотно, как талию Миллисент Мартин стягивает новенький корсет на китовом усе, купленный у Стейпса на Пиккадилли, целых двадцать три шиллинга, но зато ус прямо из Гренландии. Виноторговец и мясник души в ней не чают за ее пристрастие к мясному пирогу с портером, пенни за пинту, четыре с половиной пенса за окорок и бекон. Ее отец, владелец мастерской гравированных вывесок, получил триста фунтов прибыли в прошлом году, а в этом дела идут еще лучше, отчаялся дождаться жениха, поседел, собирая приданое, приглашается всякий, у кого начищены башмаки. Из кандидатов в зятья один шалопай Уиллем (неизвестного рода, бог весть какого прихода) – единственный купец на его товар, сколько бы он ни давал в придачу. Щетки, которыми Уиллем надраивает свои башмаки, производства Саймона Киркби и «Сыновей Спитлфилдз». Сыновья бурно торгуют с разбойниками из Дептфорд-филдз, специализируясь на оловянной посуде, выручка проворачивается через кофейню Джонатана и растворяется в запутанных колонках цифр, с помощью которых за счетами своих бесчисленных клиентов следит Мармадьюк Оутс, тот самый, кто поспорил на тысячу, что обойдет за неделю все улицы Лондона, проиграл и добился высылки своего кредитора из города. Теперь он прохаживается по Чейндж-элли, спекулируя на бирже селитрой и китайским чаем, нет, юный сэр, реки не по моей части. Он смотрит на часы, уже почти четверть одиннадцатого. Он гладит пальцами их золотую крышку. Тридцать один фунт семнадцать шиллингов и десять с половиной пенсов, цена сегодня утром. Время бежит к полудню. Скоро комиссионеры аптекарей и бакалейщиков начнут проворачивать свои оживленные дела с турецкими купцами возле статуи Карла Второго во внутреннем дворе Королевской биржи. Они отчаянно торгуются, время от времени производя опустошительные набеги на прибыли, которые Западная Индия имеет на южной стороне, но настоящий бизнес делается на скамьях, которые тянутся вдоль Чейндж-элли. Обадия Уокер перехватил у Дьюкана выгодную сделку на двадцать тонн сахара, с учетом разницы в банке кондитеров Ламбета. Сегодня большой спрос на чай. Должен вернуться «Ноттингем», груз в полной сохранности. Те, кто поверил слухам, что девять десятых груза испорчены, и распродал свои акции, потеряли теперь от двух до двух с половиной пенсов на фунт. Впрочем, кому это теперь интересно, кроме какого-то придурка, который спрашивает, есть ли еще в Лондоне Темза, и после обеда они усядутся наверху в «Антверпене», где разговоров о чае не будет, разве что продавцы стекла задумают использовать сегодняшний день в своих интересах. Какой-то обеспокоенный торговец вздыхает, сбрасывает еще фартинг, чтобы привлечь покупателей, и, не встретив поддержки, с важным видом выходит через Норт-гейт на Треднидл-стрит. Теперь группа торговцев, усердно занятая за столом в «Иерусалиме» обсуждением каботажной торговли на внутренних рейсах, навострила уши, когда хозяин дал от ворот поворот долговязому шутнику, который, нет, вы подумайте только, хочет узнать, где Темза, его сундук грохочет по лестнице вслед за ним, вот нахальный пентюх. Какая-то женщина бросает взгляд на эту суматоху, прикладывается к фляге и безумно смотрит, как ее спутник подходит к вопрошателю и говорит ему: «Ступайте на запад, молодой человек». Он указывает направление, тот кивает и движется дальше, продолжая соваться к прохожим со своим дурацким вопросом о реке, что ж, он так ничего и не понял? Но совет достался ему бесплатно, и молодой человек наконец внимает сказанному, проходя через запруженную париками Холборн-стрит на Оксфорд-роуд, вдоль которой какой-то деревенщина ведет на веревке огромных размеров свинью к месту ее ритуального умерщвления, которое состоится в следующую субботу, а его сестра гонит рядом гуся. К ним можно подойти, но они сами толком не знают, ни где лежит русло реки, ни какой дорогой можно пройти к нему. Все, что их интересует, – это свинья и гусь. Он поворачивает назад, туда, где лабиринт улиц примыкает с юго-запада к Черинг-Кросс-стрит. По его походке видно, как он устал. Ноги гудят. Сундук врезался в узкое плечо, и рука, придерживающая его, болит от напряжения. Он медленно шагает вперед по булыжной мостовой, едва видной из-под толстого слоя грязи. Из верхних окон многоквартирных домов визгливо кричат женщины, и здравый смысл подсказывает ему не оборачиваться, пока ноги влекут его через Шит-элли по направлению к Пьяцце. Найдет ли он когда-нибудь реку? Отчаяние охватывает его, когда он огибает площадь, осторожно пробираясь сквозь толпу, чтобы углубиться в небольшую улочку, ведущую к югу. Пройдя ее наполовину и уже совершенно выбившись из сил, он останавливается, чтобы передохнуть, поставив свой сундук на землю и прислонившись к дверям какого-то дома. Нетвердой походкой к нему приближается человек с большим синим мешком в руках. Ламприер сторонится, чтобы дать ему пройти. Человека ведет в сторону, он кренится. Они сталкиваются.

– А, черт тебя подери!

Вся усталость и отчаяние Ламприера внезапно выплескиваются на голову пьяного обидчика, который почти падает на него. Ламприер тычет своей картой ему в лицо.

– Река, – требует он. – Мне нужна река.

Пьяный испуганно смотрит на него.

– Какое место на реке, сэр? Какое именно место вам нужно? – спрашивает он, трезвея от страха; вычерченный от руки план угрожающе висит над его головой.

– Вот. – Молодой человек тычет в план пальцем. – Саутгемптон-стрит.

– Не насмехайтесь надо мной, сэр. Я, конечно, слегка под мухой и признаю это, но разве это причина, чтобы…

– Говори!

– Сэр, я вовсе не хотел толкнуть вас, поверьте…

Молодой человек втягивает воздух, выпятив грудь.

– Говори, – медленно повторяет он, надеясь, что в голосе его звучит холодная угроза.

Его пленник оглядывается по сторонам: неужели он провинился настолько, что заслуживает побоев?

– Но, сэр, вот же Саутгемптон-стрит. Вы же на ней стоите! – в отчаянии восклицает он.

– На ней?

– Ну да, сэр, это она.

Он узнал, где она, нет, даже лучше, он уже стоит на ней! Он отпускает свою жертву и медленно выдыхает воздух из легких, чувствуя облегчение.

– Спасибо, дружище, – говорит он, наскоро стряхивая грязь с одежды.

Тот ничего не отвечает, и, когда молодой человек поднимает голову, чтобы узнать причину его молчания, оказывается, что его обидчик улизнул. Он смотрит вправо и влево, но незадачливого пьянчужки уже нет. Немного впереди, на противоположной стороне улицы, он видит дом с меблированными комнатами, который так долго искал. Он пересекает мостовую, перешагивает своими длинными ногами тротуар и стучит в дверь. Кто-то с грохотом спускается по лестнице, и задвижка отодвигается.

– Добро пожаловать, мистер Ламприер! – восклицает открывшая дверь пожилая женщина, пропуская его внутрь.

Он входит со своим сундуком, сдаваясь таким образом на милость этой улицы. Темза? Это волнует его теперь меньше всего.

* * *

Морские течения бурно сталкивались неподалеку от стоялых вод, отмечавших вход в устье реки. Волны выбрасывали короткие белые гребни, и на неспокойной поверхности моря тревожно подпрыгивала чайка. Ее крылья хватали воздух, словно пробуя, удержит ли их на лету встречный ветер, в то время как прилив начал поднимать бездумные течения в русло реки и волнение моря уступило место глубокой целеустремленной зыби. Потоки воды, сперва волновавшиеся неопределенно, а затем подхваченные настойчивым притяжением, соединились в решительном порыве, устремившемся к городу.

На едва обозначенном горизонте был чуть виден сигнал, сообщавший о приближении корабля, который шел под всеми парусами, подгоняемый легким ветром, разрезая волны в стремлении оседлать прилив. По мере приближения к устью он вырисовывался все яснее, и воды начали затягивать его в распахнутый рот речного устья. Тамаза, темная река, Tamesis. Темза.

Тысяча двести тонн водоизмещения, первое плавание. На борту корабля ласкары быстро ослабили парус, когда прилив включился в работу. Он двигался вперед, этот ост-индиец «Ноттингем», еще помнивший Китай и мыс Кумари. Конопатчики, плотники и кузнецы с верфи Томаса Брауна поработали на славу, он выглядел и теперь как новенький, почти все тали упакованы, все порты запечатаны. Гордость ост-индского флота, «Ноттингем» низко, что предвещало богатый груз, сидел в воде, которая влекла его вглубь страны. Все шпангоуты, выстоявшие в бурях, были целы, все сочленения затянуты по-прежнему туго, помпы даже не вступали в дело. Корпус почти не повело, надстройки «Ноттингема» поднимались под прямым углом к воде. Корабль, гордый своей величиной, с молчаливым достоинством продвигался вверх по Темзе.

Но что за силуэт частью скрывается за корпусом «Ноттингема», частью сливается с тускло-серой поверхностью моря? Даже легко нагруженное, это судно с трудом ворочается на волнах. Имея вполовину меньше водоизмещения, оно воровато держало курс в кильватере большого корабля, словно промотавший состояние отец, плетущийся за своим наследником. На его борту нет ласкаров, но его молчаливых матросов, чья кожа выдублена солнцем и непогодой, можно принять за ласкаров. Видно, им приходилось несладко, и потому у них такие угрюмые лица, нелегко поддерживать жизнеспособность изношенного такелажа. Лоснящиеся канаты выдерживали лишь малое количество подъемных механизмов, быстро скользя вдоль блоков, истертых от долгого употребления. Отработавшие свое шпангоуты скрипели, и этот скрип, смешиваясь с гулом волн, ударявшихся о корпус, был единственным звуком, слышным на палубе. Корабли продолжали свой путь.

Капитан Паннел, стоя на шканцах «Ноттингема», уже предвкушал партию в покер в «Иерусалиме». Он собрал на палубе экипаж корабля, чтобы сделать традиционное наставление. Матросы и ласкары слушали почтительно, первые принимали слова капитана как нечто само собой разумеющееся, как часть ритуала прибытия домой. Ласкары, чье владение языком тросовых талрепов, перлиней и фор-марселей могло бы устыдить любого такелажного мастера, слушали, не понимая завуалированных намеков на опасности французской болезни и ловкости карманников, которые бесцельно текли вниз со шканцев. Лишь один из них представлял себе смысл этой речи, но для него она была совершенно бесполезна. Назим-уд-Долах держал свои мысли при себе и внимал речи капитана Паннела так же покорно, как и остальные. Ласкары дрожали на промозглом ветру, пронизывавшем палубу насквозь. Огромный корабль безмятежно рассекал воду, берега по обе стороны реки становились все более отчетливыми, и с палубы все яснее можно было различить поля и деревья. А вскоре показались и первые дома. У Грейвсенда «Ноттингем» встретил баркас, доставивший лоцмана, которому предстояло провести корабль на последнем этапе плавания через каналы Темзы к Дептфорду. А из-под акведука Ладзтаун уже высылал им навстречу и другие знаки своего приветствия: сломанные брусья, гнилые отбросы, рваные лохмотья. Проплывавший мимо кусок дерьма, похожий на небольшую тонзуру, покачивался на волнах, распространяя зловоние.

Даже в ноябре запах испарений Темзы был очень силен. Паннел принюхался и подумал о сыпном тифе. Они продолжали двигаться к Дептфорду, и поля по обе стороны реки становились все более испещрены домами, лачугами и машущими руками людьми. Назим отметил их приветливый вид. Лоцман решил направить корабль к левому берегу. Какое-то время они шли от него не дальше чем в пятидесяти ярдах. Уже можно было легко отличить мужские фигуры от женских. В это время на левом берегу велась оживленная дискуссия. Джеймс Бирс, получивший этим утром расчет на стекольном заводе Роулендсона, безуспешно пытался попасть в собственный дом через парадную дверь. Его жена, высунувшись из окна верхнего этажа, кидала в стоявшего внизу неудачника оскорбления и его пожитки. Глиняные чашки, кастрюли, штаны и прочие предметы домашнего скарба градом сыпались ему на голову. Некоторые из этих метательных снарядов перелетали через цель и оказывались в реке. Среди них была и брошюрка в дешевом переплете, подписанная всего одним словом «Asiaticus», страницы которой затрепетали, словно крылья порхающей бабочки, прежде чем она шлепнулась в речные волны, лишь мгновение потакавшие ее попыткам удержаться на плаву. Страницы, извиваясь брассом, пошли на дно, краска частично растворилась и тем внесла свой небольшой вклад в черноту окружающей воды. Поверхность реки между тем становилась все менее пустынной. Раздутые трупы – кошек, собак, свиней – встречались с маленькими островками покрытых пеной отбросов, неопознаваемых вещей, потерявших цвет и форму, которые лишь зловонием выдавали свое присутствие. Город высылал навстречу возвращавшимся путешественникам в виде приветствия щедрые дары из припасов своей любезной супруги – Клоаки.

«Ноттингем», сопровождаемый своей странной тенью, вновь выбрался на середину. Пакетботы, прогулочные катера и кечи, запрудившие верхние колена реки, узнали мощную осадку величественного ост-индийца и освободили для него самый глубокий канал. Когда «Ноттингем» приблизился к Верхним докам, лодочники, работавшие около ступеней Джордж-стэрз, придержали свои гуари, медленно подгребая против течения. Нетерпение сидевших в них пассажиров боролось с желанием полюбоваться на столь великолепное зрелище. Паннел думал о своей доле груза, который вез его корабль, пятьдесят тонн из общих полутора тысяч, по нескольку фунтов стерлингов за каждый фунт веса, теперь соотношение веса к объему, а корабль все плыл вперед. Вот поворот, и «Ноттингем» проскользнул в узкий входной канал дока, вода в нем заметно поднялась, объем вытесненной жидкости равен ее весу, или массе, что-то в этом роде. Если сопоставить судно и океан, то уровень воды в океане поднимется на ничтожную долю ничтожной доли. Интересно, сколько потребуется кораблей, чтобы вода в океане поднялась на один дюйм? Наверное, целого флота в девяносто, или даже больше, кораблей, водоизмещением общей совокупностью в восемьдесят семь тысяч тонн, будет недостаточно. А если тот же флот, но с людьми и грузом, общим водоизмещением… он считал… где-то в сто восемьдесят тысяч, все равно недостаточно.

– Отдать якорь!

Швартовы брошены на берег, и корабль крепко привязан к чугунным тумбам. Долгое плавание подошло к концу.

Вдоль дока уже бежала артель грузчиков. Они, как их отцы и деды, перевидали тысячи таких кораблей. Возможно, это их предки разгружали первое звено в той цепи, которая уходила в прошлое на несколько веков, – к «Сьюзен», «Гектору» и «Вознесению». Люди, закаленные трудом, служители Копии, госпожи изобилия, проса, ржи и пшеницы. Рог Амалфеи – фрукты и изюм, цветы и жемчуг. Серебро и золото. Все товары и пряности легендарного Востока прошли через эти руки. Маршруты открывали португальцы, англичане и голландцы, все верно. Но именно здесь, внизу, в зловонии трюмов, портовые грузчики руками узнавали реальный вес историй, которые ходят об искателях приключений: соотношения массы к ценам, фунты за кубический фут, количественные параметры рога изобилия. Они обдирали ноги о ящики, расшибали головы о брусья. Они извергали проклятия. Масляные лампы раскачивались и отбрасывали странные тени. Артель работала споро, каждый грузчик предвосхищал движение своего напарника. Если посмотреть сверху, то казалось, будто все их усилия устремлены в сторону квадрата света, через который в конце концов будет поднят последний ящик. Однако их старания были направлены совсем в другую сторону. Сложенные слоями товары были их рудником, и каждая группа разрабатывала свой пласт. Спросить их, что они ищут, закапываясь все глубже в недра корабля, – ни один не сумел бы ответить. И все же каждая новая разгрузка оборачивалась несбывшимся ожиданием, и это не имело ничего общего ни с долгими часами напряженного труда, ни с мизерной платой. По мере того как люди все больше потели в трюме, на палубе росла гора ящиков. Они работали в таких закоулках, которых капитаны кораблей никогда и не видели; впрочем, груз никогда не был их прямым делом. Раз за разом грузчики вычищали корабль дочиста и не находили ничего. Ни один корабль не хранил в себе тайн, это было доказано уже сотни раз.

И все же, когда они в горячке работы поднимали на свет то, что было сложено в трюме несколько месяцев назад, в их действиях было что-то от поисков. Словно они сбрасывали эти месяцы как оболочку, углубляясь во время работы в прошлое на годы и десятилетия. Даже на века. Взгляды тех, кто принимал и подавал, поднимал и носил, были неотрывно сфокусированы на чем-то, что всегда скрывалось за следующим ящиком. Что там? А под ним, внизу? Лучше, чем кто-либо другой, они знали, что груз может говорить только языком мертвого веса, и все равно они ждали, что он поведает им свою историю, свой древний сюжет, который они всегда ценили больше, чем его стоимость. Повествование, овеянное романтикой неведомых, далеких мест, о тех временах, когда первые искатели приключений только начали соскребать позолоту с сокровищницы мира, – вот что заставляло их углубляться все дальше в трюм. Глубже и дальше в прошлое, от ящиков, наполненных темным чаем, к ящикам с пряностями, минуя по пути Ормуз, Вавилон и Трапезунд. Минуя Каффу, Понт Эвксинский, Кабо Коррентес, Софалу и Мозамбик, а оттуда на север к Керинба, Момбасе, Малинди, на восток к Мусаладею, Асадею, затем весь Мадагаскар и наконец жемчужина, Гоа, омфал торговых путей португальцев. И из каждого места – золото, слоновая кость, негры, табак; первый ручеек обернулся потоком, воды Красного моря покрылись парусиной, когда рынки Адена, Аравийского полуострова, Египта и Палестины распахнули свои ворота перед светлокожими пришельцами с кровоточащими деснами, приплывшими из-за моря. Люди, везущие в подарок бусы и миткаль. Корабли и их экипажи, снабженные грамотами и каперскими свидетельствами. И они плывут дальше, на Коморские острова, к островам Мохилла и Маврикий, все глубже и все дальше, на Мальдивские и Малмалские острова, на Цейлон, богатый корицей, к Никобарским островам, на Суматру и Яву, на Молуккские острова и дальше, к островам моря Банда, и еще дальше, в Японию и Китай за сахаром, зеленым имбирем, жемчугом, квасцами и янтарем, кореньями, мускусом и шелком-сырцом – не достаточно ли, чтобы совершить путешествие в Индию и вернуться со всем этим назад, в суматошную Англию. Потому что миледи желает новые духи, а мистер Ост-Индская компания всегда был великим дамским угодником: цибетин, серая амбра, сандаловое дерево и мирра – все это необходимо миледи. А для ее прекрасной шеи – алмазы, рубины, жемчуга и шпинели, а также браслеты с аметистами и изумрудами и такие же кольца, а также с яшмой и лазуритом. А ее повару нужен перец. И мускатный орех, гвоздика и имбирь. И корица, и сахарная пудра… А стране требуется золото, серебро, медь и олово. И чай, селитра и шелк. И индиго, чтобы его красить. Мистер Ост-Индская компания – услужливый малый. Персия, Китай, Карнатик – все ему нипочем. Плавание туда, плавание обратно. Капитан, возглавляющий экспедицию, после пяти рейсов может отправляться на покой.

Еще три плавания остались Паннелу, который следит за тем, как верхний слой подстилки, на которую ставится груз – ворох бамбука и рафии, – поднимается из трюма. Выкрасить в черный цвет и отполировать – и за нее можно выручить восемьдесят гиней, не меньше, будь он проклят. Семьдесят ост-индийцев в год, в среднем по восемьсот тонн, значит всего шестьдесят три тысячи тонн в год. И полторы тысячи из них мои, думал он, пока грузчики выносили из трюма ящики с чаем. Не мои, а Компании, поправился он. Ящики все прибывали и прибывали, их будут выгружать до конца недели. К тому времени уже прибудет «Альбион», а за ним «Бельведер», «Принцесса Шарлотта», «Граф Хоуи» и «Саливан» и восемьдесят шесть других кораблей. И каждый извергнет свой груз на пристань, на склады и на рынки города. Вдали, на другой стороне реки, собор Рена напоминал гигантский галеон, вокруг которого церкви образовали флотилию фрегатов, теснящихся на якоре. Паннел стал смотреть туда, но работа по разгрузке судна шла и без него. Ящик за ящиком с усилием перемещались из трюма «Ноттингема» на берег.

Назим вместе с другими ласкарами покинул корабль, который в течение последних девяти месяцев был его домом, но он даже не бросил на него прощального взгляда. Все его внимание было приковано к тому непонятного вида судну, которое пряталось в тени их кормы до самого порта. Оно медленно тащилось вверх по реке, ведомое своим капитаном, по направлению к Ротерхиту. Назим следил за ним, пока оно не скрылось за поворотом реки. Оно продолжало неуклюже пробираться вверх по течению к своему месту у причала, где и вошло в док без всяких происшествий и встало на якорь, скрипом своего корпуса нарушив покой. Ни один грузчик не бросился приветствовать его, лишь какой-то седой и колченогий старый море-странник, с трудом ковылявший вдоль пристани, бросил на него внимательный взгляд. И чье-то лицо на мгновение мелькнуло в окне мансарды в стоявшем дальше по берегу доме капитана Гардиана. Команда вновь прибывшего судна шаркала ногами где-то под палубой. Что они делали? Корабль мягко качался вместе с волнами прилива, наполнявшего Темзу; день его возвращения был давно просрочен; давно истощились вера и терпение тех, кто в свое время мог ожидать его; «тук», «тук», «тук» звучало по причалу, будто тупая игла выбивала татуировку; «Вендрагон» вернулся.

Несколькими милями ниже Назим размышлял о длинном пути, который он проделал в поисках этого судна. Случай привел этот корабль под борт «Ноттингема», за которым он прятался в течение всего дневного перехода по реке. Не было ни официальной встречи, ни обмена приветствиями между капитанами.

Если это и удивило Паннела, то не удивило Назима. Он почувствовал острое разочарование, когда «Вендрагон» проплыл мимо него вверх по Темзе и скрылся из виду. Впрочем, теперь это не имело значения, сказал он себе, потому что теперь ему было известно место его назначения. И его цель. Это избавит его от необходимости пускаться на розыски корабля. Задача, стоявшая перед Назимом, и без того была достаточно сложной. Девять человек, девять безликих фигур. И только одно имя.

Его товарищи делали ему знаки, им не терпелось отправиться в бараки. Он приобрел их доверие за время плавания, а вместе с ним, он надеялся, и их помощь. Дело ведь вполне могло дойти и до этого. Их глаза открыто глядели на большой город с красивыми домами. Река катила свои волны, распространяя зловоние.

Теперь они вовсю махали ему руками. Он пошел вдоль пристани, лавируя между первыми ящиками чая, которые громоздились в импровизированные штабеля. Из трюма до него доносились голоса грузчиков, но он не обернулся.

– Назим! – торопили его товарищи.

В это время один из грузчиков споткнулся, потерял равновесие, и ящик, грохнувшись с планшира на причал, раскололся и выкинул на кромку пристани черное щупальце рассыпавшегося чая. Но Назим даже не взглянул в ту сторону.