Текст книги "Сердар"

ГЛАВА IV

Кишная в Нухурмуре. – Где ты, старый друг? – Идеи Барбассона-миллионера. – К чему привело разоблачение. – Рыбная ловля. – Повешенный. – Тревога. – Сообщение Эдварда. – Бегство. – Отъезд. – Никогда!

В то время, как в Декане полным ходом шла подготовка к восстанию, план которого был так искусно разработан обществом «Духов вод» и специально приехавшим для этого Сердаром, в Нухурмуре царили тишина и спокойствие.

Ничто не нарушало патриархальной жизни Наны Сахиба и его верных друзей, оставленных для охраны принца Фредериком Де-Монмореном.

Друзья эти были следующие. Махратский воин Нариндра, старый товарищ Сердара. Он обладал пылким темпераментом и томился, вынужденный вести эту праздную жизнь, с нетерпением ожидая возвращения своего европейского друга, который по весьма важным причинам был вынужден скрыть свой приезд в Биджапур от всех.

Затем, Рама-Модели, заклинатель, который проводил все дни за дрессировкой Неры и Ситы, двух пантер, оставшихся ему в наследство от Рам-Чаудора. Наконец, молодой Сами и следопыт Рудра, открывший логово тхагов.

Все четверо находились по-прежнему под началом у Шейк-Тоффеля, адмирала флота маскатского султана, иначе говоря Мариуса Барбассона из Марселя, который до сих пор еще не утешился после трагического конца своего друга Боба Барнета, умершего от укуса кобры и растерзанного шакалами.

Для Барбассона это была невосполнимая потеря, ибо, как говорил он сам себе, невозможно найти в мире более совершенных представителей одного и того же типа, с той только разницей, которой они обязаны своему происхождению: один – как янки, а другой – как провансалец.

Они оба действительно еще с детства протестовали против той бесплодной потери времени, к которой принуждает нас колледж под предлогом обучения.

– Хе! И чему это служит? – с видом философа говаривал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.

– Nothing![84]84
  Nothing – ничему (англ.).


[Закрыть] – нравоучительно отвечал Барнет.

Оба были выставлены за дверь их отцами с помощью связки веревок в возрасте шестнадцати лет. Оба избороздили весь мир и перепробовали все ремесла и профессии, совместимые с их свободной и лишенной предрассудков совестью. Оба закончили тем, что осели на месте. Барбассон в Маскате, как дантист, стал адмиралом, удалив без боли коренной зуб у султана. Барнет в Ауде, как акробат, стал генералом артиллерии, танцуя на бутылках и заглатывая лягушек, к великой радости набоба, который до этого не смеялся лет двадцать.

Случай соединил эти два выдающихся ума, а смерть, эта глупая смерть, которая выбирает всегда лучших, разъединила их.

Печальный конец Барнета, как помнится, помог спастись Барбассону, ибо, когда они оба попали в узкий туннель, Барнет полез первым и был съеден нечистыми животными, которые, насытившись, дали Барбассону возможность спокойно выбраться оттуда.

Южное воображение провансальца внушило ему мысль, что эта смерть была добровольным самопожертвованием для спасения друга. Надо было послушать, как он рассказывал об этих печальных событиях в тот достопамятный день…

– Итак, мои хорошие, мы оба попали в тесный желоб в тридцать три квадратных сантиметров сечением. Было невозможно ни двинуться вперед, ни повернуть назад, ни даже пошевелиться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые выползли нам навстречу.

– Пропусти меня вперед, – сказал мне тогда Барнет. – Пусть моя смерть спасет тебя… – И он сделал, как сказал, бедняга! И вот я здесь.

И слезы начинали капать с ресниц Барбассона.

Это воспоминание сделалось для Барбассона священным, и он ничего не говорил и не делал, не подумав о том, как бы поступил Барнет в подобных обстоятельствах.

Барнет стал для него «Законом и пророками», и это было тем более странным, что при жизни янки оба неразлучных товарища постоянно спорили друг с другом… Правда, после смерти Барнета Барбассон приписывал все свои мысли ему, так что все шло как нельзя лучше.

Барбассон, принявшийся скучать в Нухурмуре, начал утверждать, что Барнет после отъезда Сердара не остался бы и двадцати четырех часов в пещерах, и не проходило дня, чтобы Барбассон не заявлял, что напишет Фредерику Де-Монморену и будет просить его прислать заместителя на свое место.

Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы знали, который всегда был готов принять участие в заговорах, в сражениях, в героических похождениях, и вот поэтому Сердар, заметивший эту перемену из писем, которые получал в Европе, решил не давать ему никакой активной роли в большом заговоре в Биджа-пуре.

Разбогатев, Барбассон начал говорить, что англичане прекрасно делают, желая сохранить Индию.

Он, одним словом, сделался консерватором с тех пор, как Нана Сахиб дал ему в награду за услуги целый миллион звонким бенгальским золотом.

История свидетельствует, что благополучие и богатство изнеживают народы, и Барбассон подтверждал это правило.

Каким искушением было для него вернуться в Марсель и, прогуливаясь по набережной Канебьер, слушать, как говорят вокруг него:

– Смотрите-ка, мои милые, ведь это наш Мариус, сын дядюшки Барбассона, продавца канатов… он, видно, нажил деньжат у турок!

И потом, как будут лопаться от зависти его двоюродные и троюродные братцы, эти вундеркинды коллежа, сделавшие карьеру по судебной части и получающие всего две тысячи четыреста франков жалованья… на зубочистки.

Нет, конечно, Барнет на его месте давно бы махнул домой, а он, Барбассон, будет очень наивен, если не поступит, как Барнет. Но – терпение! Следующая почта принесет ему известие об отставке.

Он поспешил уже предусмотрительно перевести свой миллион во Францию через посредничество банкирской конторы в Бомбее и поручил своему нотариусу купить прелестную виллу по соседству с Бланкардом, где он воспитывался у кормилицы.

Он предполагал кончить свои дни мирным владельцем поместья с воспоминаниями о Барнете и искусной кухаркой, которая будет угождать его гастрономическим вкусам, все утончавшимся с годами.

В ожидании часа своего освобождения он заботился о хорошем столе в Нухурмуре, пристрастившись при этом к рыбной ловле, где показывал настоящие чудеса. Хотя он, собственно, был новичком в этом виде спорта, но так как он имел дело с рыбами, которые впервые столкнулись с человеком и не научились еще распознавать его хитрости, то легко ловил их на разного рода приманки.

Нана Сахиб, который ничего больше не боялся после трагического конца Максуэла и исчезновения Кишнаи и так хорошо охранялся своим отрядом, начал также выходить из своего убежища и, находя общество Барбассона очень приятным, также пристрастился к рыболовству.

Вот уже в течение месяца можно было видеть, как они каждый день выходят на берег озера и сидят там, молчаливые и неподвижные, терпеливо ожидая за этим мирным занятием, когда Сердар пришлет им известие о себе.

Фредерик Де-Монморен давно уже знал, что Нана Сахиб, несмотря на свое исключительное мужество, с каким он вел войска на неприятеля, подвергая свою жизнь опасности, не имел тех качеств, которые необходимы для заговорщика.

Поэтому он тщательно скрывал свое возвращение от принца, решив сообщить ему это только в самую последнюю минуту, чтобы избежать какой-нибудь неосторожности с его стороны.

– По коням! Нана! – скажет он ему в один прекрасный день. – Вся Индия восстала, и мы начинаем снова!

Он был уверен, что найдет в нем героя знаменитой битвы на равнине Джамны[85]85
  Джамна, или Ямуна – одна из крупнейших рек Северной Индии, правый приток Ганга. На ней, в частности, расположены Дели, современная столица Индии, и священный город Агра. В долине этой реки, а также в междуречье Джамны и Ганга происходили основные события восстания 1857– 1858 гг.


[Закрыть].

Молчание друга очень удивляло Нану Сахиба, но сдержанный, как все люди Востока, он никогда не показывал своего беспокойства.

Но вот наконец он получил тайное сообщение общества «Духов вод», предлагавшее ему быть на всякий случай готовым, но не говорить пока ничего окружающим его людям о том, что Декан готовится сбросить с себя ненавистное иго англичан. Общество уведомляло его также, что делегация от верховного Совета явится за ним, когда наступит время встать во главе восстания.

Это Кишная раскидывал свои сети. Однако спустя некоторое время Арджуна, настоящий браматма, прибыл в Нухурмур, куда его проводил сын Анандраена. Он подтвердил это, прибавив также, что ждет возвращения Сердара. В этот день все торжествовали в Нухурмуре, и Барбассон, посоветовавшись по своему обыкновению с Барнетом, объявил, что лучше сто раз начать борьбу, чем продолжать вести эту отшельническую жизнь, на которую их обрекли.

А про себя провансалец говорил: «Я уверен, что Барнет, став миллионером, направился бы в сторону французской территории, чтобы сесть на первый пароход, отходящий в Европу, – единственное место, где можно спокойно наслаждаться своим состоянием. А если Барнет поступил бы так, то почему и мне не поступить так же? Ведь Барнет был олицетворением честности. К тому же Нана дал мне этот миллион в награду за мои услуги в прошлом, – мы, значит, квиты, и я свободен».

Остановившись на этом плане, Барбассон с нетерпением ждал часа, чтобы осуществить его. Послушай его, так все сейчас же должны были отправиться в Биджапур, чтобы присоединиться к Сердару.

Ах! Барбассон, ты готов трусливым отказом запятнать свою жизнь, полную лишений, но и полную упорной борьбы, мужества, энергии и самых опасных приключений! К счастью, судьба в память о твоих прежних заслугах решила иначе, и в минуту опасности в тебе снова проснулось чувство долга.

Как только Сердар узнал правду о Кишнае и о его смелых действиях, он тотчас же послал факира в Нухурмур, чтобы предупредить Барбассона и Нану о возможности появления у них предателя. Но по роковой случайности, весьма обыкновенной для Индии, посланца укусила ядовитая змея. Он умер, и труп его спустя несколько минут сделался добычей шакалов. В Нухурмуре поэтому ничего не знали о том, что случилось в Биджапуре, когда в один прекрасный день явился Кишная с самозваной делегацией от общества «Духов вод».

Все они были в масках согласно уставу Совета семи, и, к довершению несчастья, Арджуна, которого Сердар не мог предупредить ни о чем, занимая его место, признал их за законных членов Совета.

Кишная к тому же привез браматме, Нане Сахибу и Барбассону известие о Сердаре. Он знал все так хорошо, что ему не составило труда сыграть свою роль и обмануть принца и его свиту.

Было решено поэтому на следующий же день присоединиться к Сердару. Вечером перед тем, как ложиться спать, тхаг отправил свое послание сэру Джону Лоренсу с помощью туземца из касты бохисов, или скороходов, который находился на службе вице-короля. Кишная взял его с собой именно для этой цели.

В своем послании, полном уверенности в успехе, он выразил сомнение относительно Барбассона, потому что провансалец весь день почти не спускал пытливого взгляда с начальника тхагов.

Кишная заметил это, так как привык за свою жизнь быть крайне наблюдательным человеком, но приписал такое внимание к себе обычной осторожности провансальца.

Все шло к лучшему, по мнению тхага, и, уверенный в успехе, он все же постарался внушить сэру Лоренсу некоторые опасения с той единственной целью, чтобы придать себе большую цену в глазах вице-короля.

Однако Барбассон не без причины смотрел с таким упорством на тхага. Провансалец не говорил на языке телугу, которым преимущественно пользовался Кишная. Как все люди, не понимающие какого-нибудь языка, он легко удерживал только те выражения, звуковые сочетания которых больше всего поражали его слух.

Слушая, как Кишная говорил о Сердаре, Барбассон был поражен его произношением этого имени. Начальник тхагов обладал совсем другой интонацией, которая не походила на интонацию живущих в Нухурмуре, что особенно было заметно при произношении имени Сердара. И чем больше вслушивался провансалец, тем больше казалось ему, что он не в первый раз слышит это характерное произношение.

Барбассон отличался прекрасной памятью, хотя это не помешало ему сказать: «Будь жив бедный Барнет, он сообщил бы мне кое-что на этот счет».

Напрасно ломал он себе голову над тем, где он слышал этот голос, память отказывалась служить ему. Но он не отчаивался, ибо чем больше думал, тем больше приходил к убеждению, что с этим связано что-то очень важное.

Была, однако, одна зацепка, которую его память подсказала ему. Он со всей ясностью вспомнил, что первый раз услышал такое странное произношение имени Сердара, когда был вместе с Барнетом, и что эта странность была молча отмечена ими обоими.

День прошел в этих размышлениях, но они не увенчались успехом, потому что он не мог заняться ими целиком, так как вынужден был ежеминутно отвечать на просьбы товарищей и на вопросы вновь прибывших.

Ночь, позволив ему уединиться, должна была облегчить его изыскания.

Он жил в прежнем помещении Сердара, которое занял, как старший комендант крепости, по приказу принца, за которым Сердар сохранил все привилегии, положенные королевским этикетом.

Как только он уединился, то сразу принялся за приведение своих мыслей в порядок.

– Ну, – сказал он себе, – будем рассуждать логично, как это делал бедный Барнет во всех случаях, ибо Барнет был олицетворением логики. Я поражен необычным произношением этого члена общества в маске и нахожу, что этот акцент я где-то слышал. Это важно потому, что я не могу приписать его ни одному человеку, которого встречал раньше. Если это сходство принадлежит двум разным людям, то я напрасно ломаю себе голову.

Но если, как я имею все основания думать, это один и тот же человек и я его уже когда-то слышал, то эта таинственная личность начинает казаться мне подозрительной. Я не могу узнать ее под маской, зато она может прекрасно видеть, кто мы, и если не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы виделись, то, значит, имеет важные причины скрывать это. Исходя из этого, я должен узнать, где я видел эту личность вместе со своим другом. Прибегнем теперь к исключению неизвестных из нескольких уравнений. Начнем с того факта, который мне кажется очевидным. Известно, что я видел или слышал этого таинственного человека, только будучи вместе с моим другом Барнетом. Исключим все лишнее…

Оставив в стороне все те места, где они не были вместе, и все события, в которых янки участия не принимал, Барбассон пришел к выводу, что ни на Цейлоне, ни в Нухурмуре он этого незнакомца не встречал.

Мало-помалу суживая поле своих поисков, ему не осталось ничего больше, как перейти к исследованию событий той ужасной ночи, когда их связанных принесли в лагерь тхагов, где Барнет и умер.

Этот лагерь, как вы помните, был устроен в подземных развалинах древних храмов в Велуре, и затем Барбассон внезапно вспомнил, что в ту ночь, когда они были пленниками тхагов в подземной камере, они с Барнетом были страшно удивлены, узнав о той ловушке, которую приготовили тхаги, чтобы Сердар попал прямо в руки своих врагов на Цейлоне.

Радость при этом открытии была до того велика, что Барбассон, подобно Архимеду, едва не соскочил со своей постели и не принялся кричать: «Нашел! Нашел!»[86]86
  Намек на легенду об открытии закона Архимеда: великий древнегреческий математик и механик, получивший задание определить вес куска золота, будто бы нашел решение при погружении в ванну, выскочив из которой, он закричал: «Эврика!» («Я нашел!»).


[Закрыть]

Однако скоро он заметил, что поспешил отпраздновать свою победу. Он вспомнил, что начальник тхагов, Кишная, говорил, объясняя своим приверженцам, какую западню он придумал для Сердара…

Но Кишная был повешен в Велуре, а потому нечего было ждать возможности видеть его живым в Нухурмуре, готовящим одну из своих чудовищных махинаций, на которые он был такой мастер.

– Значит, судьба решила, что я не найду ничего, – вздохнул бедный Барбассон. – Ах! Барнет, Барнет! Как не хватает мне в эту минуту твоего гениального ума.

Не падая, однако, духом и с тем упорством, которое было присуще ему во всех его начинаниях, провансалец вновь принялся за свои умозаключения, и этот вторичный обзор привел его к тому же решению: в ночь, проведенную в подземных развалинах, он слышал имя Сердара, произнесенное таким именно странным образом, и произносил его тхаг Кишная. И вот теперь в Нухурмуре он слышит совершенно ту же интонацию, тотже тембр, тот же голос:

Итак, человек в развалинах и посетитель Нухурмура. в маске одно и то же лицо, то есть Кишная! Но это ведь невозможно, ибо Кишная повешен… Таков был круг размышлений, из которого Барбассон никак не мог выбраться.

– А между тем, – рассуждал он, – логика может ошибаться только тогда, когда исходит из ложных предпосылок. В настоящем же случае все предпосылки точны. Такое соединение оттенков, акцента, тональности не может встретиться у двух разных людей… Следовательно, не верен факт…

Добравшись до этого пункта, Барбассон больше не останавливался. Кто может доказать, что тхаг был повешен? Негодяй слишком хитер и мог нарочно распространить этот слух, чтобы лучше обмануть своих противников. Он, Барбассон, не присутствовал при повешении, он не может утверждать этого, потому что не видел факта собственными глазами. А раз он не может утверждать, то не может и делать этот факт основанием для правильного рассуждения… И разве у него нет возможности проверить этот факт? Если неизвестный – Кишная, то Барбассон сумеет это узнать.

Сделав такое предположение, Барбассон не мог уже оставаться на месте.

Если Кишная жив и пробрался в Нухурмур благодаря своему переодеванию, погибли все, и принц, и товарищи его, и он сам, ибо тхаг не мог иметь другой цели, как выдать их англичанам… И кто знает, может быть, красные мундиры оцепили уже пещеры?..

Было невозможно прожить и пяти минут с таким предположением, а потому Барбассон решил немедленно проверить свое подозрение.

План, составленный им, был очень прост. Для исполнения его требовалась только ловкость. Принц предоставил членам Совета семи свой большой салон. Из-за долгого пути они буквально падали от усталости и поэтому без всяких церемоний расположились спать на мягких коврах, разостланных на полу этой комнаты. Ночная лампа, спускавшаяся с потолка, освещала спящих бледным и тусклым светом.

Барбассон вошел босиком в комнату гостей. Все спали глубоким и спокойным сном. Заметив место, где лежит Кишная, он погасил лампу и осторожно лег рядом с ним. Приободренный первым успехом, он подождал несколько минут, чтобы дать себе время успокоиться. Затем он взял правую руку незнакомца и несколько раз пошевелил ее, как человек, который хочет привлечь внимание только того, с кем он собирается говорить. Потом, чтобы тот не заговорил сразу громко, он шепнул ему на ухо:

– Кишная! Кишная! Ты спишь?

Сдержанный, таинственный тон, с которым были сказаны эти слова, должен был предупредить человека, что нужно отвечать осторожно. Барбассон с томительной тревогой ждал пробуждения спящего.

Если он ошибался, то у него был готов выход. Он спросит незнакомца, не желает ли он, чтобы снова зажгли лампу, а тот, ничего не понимая со сна, не придаст значения другим словам, которые слышал. Все это было, впрочем, не важно, если спящий не Кишная. Провансалец спросил вторично:

– Кишная, ты спишь?

Вслед за этим он услышал слова, произнесенные еще более приглушенным голосом:

– Кто меня зовет?.. Это ты, Дхамара?

Волнение Барбассона было так сильно, что он не мог ответить сразу. Перехваченное от волнения горло отказывалось ему служить. Однако, понимая всю опасность молчания, он собрал все силы и сказал «да». На это он получил немедленный ответ:

– Неосторожный! Не произноси здесь моего имени… Все считают меня повешенным. Если они узнают, кто мы такие, тогда нам не выйти живыми из Нухурмура… Что тебе нужно?

– Видишь, – сказал Барбассон с большей уверенностью на этот раз, – они погасили лампу… ты не боишься западни?

– Только и всего! Спи спокойно и дай мне отдохнуть, я так нуждаюсь в этом… Никто ничего не подозревает.

– Ты отвечаешь за нас… я не очень спокойно чувствую себя здесь.

– Да, я отвечаю за всех вас… Спокойной ночи, трус, и не буди меня больше.

И Кишная повернулся в противоположную сторону от мнимого Дхамары, а несколько минут спустя спокойное и ровное дыхание его показало, что он заснул глубоким сном.

Видя, что нет больше никакой опасности, Барбассон тихонько выбрался из комнаты и поспешил к себе, где первым делом окунул лицо в воду… он задыхался… Кровь прилила к его голове с такой силой, что он опасался кровоизлияния в мозг. Благодаря такому обливанию он успокоился, насколько это было возможно при данных обстоятельствах.

– Ага! Мастер Кишная! – сказал он, когда к нему вернулась способность говорить. – Вы недовольны, что вас не повесили, и имеете смелость положить голову прямо в пасть волку, как говорил Барнет, обожавший эту метафору… Хорошо, теперь вы будете иметь дело со мной, и на этот раз я вас не выпущу.

Барбассон решил ничего не говорить Нане и своим товарищам. Он готовил им сюрприз.

На рассвете он вышел прогуляться по берегу озера и вернулся прежде, чем кто-либо заметил его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки. В то время как он занимался этим делом во внутреннем саду Нухурмура, туда вышел только что проснувшийся тхаг.

У него также были свои планы. Ему очень хотелось узнать, почему европеец так странно вел себя по отношению к нему, и тхаг был доволен, что встретил Барбассона одного. К большому своему удивлению, он нашел его переменившимся. Барбассон, которому больше нечего было узнавать, находился в прекрасном расположении духа и был очень любезен.

– Салам, бабу! – сказал он туземцу, как только увидел его еще издали. – Как вы провели ночь?

Титул «бабу» дается всегда богатым индийцам высокой касты, а потому тхаг был этим польщен.

– Салам, сахиб! – отвечал он. – Всегда отдыхаешь хорошо под крышей добрых людей… Вы рано встаете, сахиб, солнце еще не взошло.

– Это самое лучшее время для рыбной ловли, а так как мы уезжаем сегодня, то я в последний раз хочу половить рыбки. Вы забавлялись когда-нибудь этим?

– Нет, признаться, мне это совсем незнакомо.

– Вы удивляете меня, бабу! Это самое приятное времяпрепровождение. Ему любят предаваться и мыслители, и философы, и все просто умные люди. Ибо дав руке легкое занятие, оно предоставляют уму полную свободу наслаждаться возвышенными мыслями… Не хотите ли пройтись со мной к озеру?

«Я ошибался на его счет, – подумал Кишная, – он просто дурак… Как я не догадался раньше?! Рыболов! А еще говорили, будто европейцы в Нухурмуре – серьезные противники!»

– Итак, принимаете мое предложение? – настаивал Барбассон.

– Рад сделать для вас приятное, сахиб! – отвечал тхаг, недоверие которого исчезло к этому времени совершенно.

– Хорошо, отправляемся… Сейчас самое время, когда рыба охотнее всего клюет. Обещаю вам к завтраку блюдо на ваш вкус.

– А вы разве занимаетесь стряпней? – спросил Кишная снисходительным тоном.

«Рыболов и повар, – думал Кишная, – бедный человек! И таким людям доверяют охрану Наны Сахиба… Нет, право, и труда никакого не было завладеть этим героем восстания после отъезда Сердара… Знай я это…»

– На кухне, бабу, нет для меня секретов, – продолжал провансалец, – каждый день я сам готовлю принцу разные блюда… Я скажу вам, что это…

И он щелкнул языком с видом огромного наслаждения.

– Вы напрасно спешите уехать… Вместо того чтобы начать эти пляски с англичанами, было бы лучше остаться здесь, где я забочусь о принце, где его холю… Впрочем, это его дело. Есть люди, которые по-своему понимают, что такое счастье.

Все подозрения тхага мало-помалу улетучивались. Вначале он боялся какой-нибудь ловушки. Выполняя такое опасное поручение, он должен был держаться настороже и ни за что не согласился бы на такую раннюю прогулку ни с одним туземцем, а тем более с европейцем из свиты Наны Сахиба. Прогулка на озеро показалась бы ему еще опаснее, не играй Барбассон так прекрасно своей роли. Вид у него был такой добродушный и безобидный!

– Следовательно, – сказал тхаг, желавший окончательно разубедиться насчет своего спутника, – вы думаете, что Нана прав, желая вновь попытать счастья?

– То есть, имей я возможность помешать этому, он не поехал бы сегодня вечером с вами… Уезжает, чтобы рисковать жизнью, когда можно жить спокойно. Это безумие, которого я не понимаю. Да и потом, если говорить правду, – продолжал Барбассон тоном доверия и понижая голос, – моя служба при нем кончится, и я потеряю хорошее место. Сердар поместил меня в Нухурмур, чтобы я после его отъезда занимал принца и развеивал его черные мысли. Теперь я не буду ему больше нужен, а чтобы ехать за ним на войну – благодарю покорно! Пусть на меня не рассчитывает… Я доеду с ним до Биджапура, чтобы получить отставку от Сердара… А там до свидания, милая компания, – я еду во Францию!

Слова эти он произнес очень естественно, так как эти мысли давно бродили у него в голове. Особенно после того, как он получил королевский подарок от Наны Сахиба.

Но в ту минуту Барбассон думал о другом. Вид старого врага, виновного в смерти Барнета, вернул ему всю энергию, и ради мести он вновь превратился в авантюриста прежних дней.

Тхаг не верил своим ушам.

– Как, – спросил он с удивлением, – разве не вы были комендантом Нухурмура во время отсутствия Сердара?

Барбассон чувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кищнаи, так как пока хитрый туземец не делал ни шагу, чтобы двинуться к выходу.

– Я комендант! – воскликнул он с самым добродушным видом. – А кем я командовал бы? Бог мой! Я никогда не держал ружья в руках. Меня здесь зовут так ради шутки… командовал тот, другой.

– Кто другой?

– Да Барнет, твердый, как сталь! Плохо приходилось от него душителям и англичанам. Как, вы разве не знали Барнета, правой руки Сердара?

– Он с ним, без сомнения?

– Нет, он умер! – отвечал провансалец с волнением.

Последние сомнения тхага исчезли. Чем рисковал он с таким безобидным человеком? С другой стороны, его можно будет заставить разговориться и разузнать от него кое-что о Нане Сахибе и Нухурмуре.

– Идемте, сахиб, я следую за вами, – сказал Кишная, приняв окончательное решение.

Молнией сверкнула радость в глазах Барбассона, но, к счастью, он находился впереди, и тхаг ничего не заметил. Через несколько минут они пришли к озеру, и наступил критический момент. В маленьком заливе стояла та самая лодка, с помощью которой Кишная год тому назад заманил в плен своего нынешнего спутника и Барнета. Барбассон боялся, как бы тхаг, при виде лодки не вспомнил о том, что было, и… не узнал бы его. Но за это время Барбассон так растолстел и к тому же так оброс бородою, что сделался неузнаваемым…

Кишная подошел к тому месту, где стояла лодка, не проявив ни малейшего признака, который мог бы оправдать опасения его спутника. Барбассон прыгнул в лодку, и тхаг после некоторого колебания последовал его примеру.

– Я думал, мы будем ловить рыбу с берега, – тем не менее сказал он.

– О! Мы далеко не поедем, – отвечал провансалец, – мы найдем рыбу получше вон у того островка, который вы видите в двухстах метрах отсюда.

Не прошло и пяти минут, как лодка пристала к островку, причалив около единственного дерева, как бы нарочно выросшего тут, чтобы рыболовы могли укрыться под его тенью.

Барбассон приготовил удочку своему спутнику и показал, как ею надо пользоваться. Теперь, когда добыча была у него в руках, ему захотелось поиграть с нею, как кошка с мышкой. Кроме того, Барбассону очень хотелось приготовить блюдо из рыбы, пойманной начальником тхагов.

– Это будут первые и последние рыбы, которые он поймает, – прошептал провансалец со зловещим видом.

Когда он вспоминал ужасную смерть Барнета, то мог сравниться жестокостью с самими людоедами.

Несмотря на то, что тхаг был новичком, рыбы было так много и наживка так хорошо приготовлена, – бобы, полусваренные в воде с добавкой терпентинного масла, – что каждая закинутая удочка приносила рыбу.

Скоро Кишная заявил, что он получает поистине королевское наслаждение и отныне является фанатичным поклонником рыбной ловли.

– Ладно! Скоро ты будешь ловить рыбу в Ахеронте[87]87
  Ахеронт – в греческой мифологии так называлась река в подземном царстве, через которую перевозчик Харон доставлял души умерших из мира живых в загробный мир.


[Закрыть], – сказал по-французски провансалец, не упускавший случая вставить одну из своих редких классических реминисценций.

Рыбная ловля шла отлично, и радость наполняла их сердца, хотя и по разным причинам. Они беседовали как старые друзья.

Кишная расспрашивал своего спутника о Сердаре и Нане Сахибе, об их подвигах, об их жизни в Нухурмуре, о борьбе, которую они вели. Любопытство его было неистощимо. Со своей стороны, Барбассон очень любезно отвечал на все его вопросы.

«Осужденному на смерть ни в чем не отказывают», – думал он про себя.

Вслух же он рассказывал о разных приключениях, о которых будто бы слышал и в которых принимал участие Кишная. Через час такого разговора Барбассон подумал, что пора кончать. Тхаг наполнил уже половину корзины, приготовленной для рыбы.

Они разговаривали в это время о Барнете, и провансалец, бросив взгляд в направлении дерева, чтобы убедиться, все ли в порядке, решил воспользоваться этой темой.

– Все, что вы мне рассказываете о Барнете, совершенно необыкновенно, – только что сказал ему тхаг.

– О, это еще ничего, – отвечал Барбассон, – а с какой добротой и человечностью он отправлял на тот свет своих самых заклятых врагов и делал это таким образом, что они даже и не подозревали об этом… а сами-то, наверное, с удовольствием бы мучили его.

– Вы меня удивляете.

– Все было так, как я вам говорю… Хотите в доказательство я расскажу вам одну историю?

– Хорошо… Все это мне очень интересно, а вы так прекрасно рассказываете.

– Вы будете довольны… Эта история вас позабавит намного больше других.

– Я уже не сомневаюсь.

– Представьте себе, – начал Барбассон, устанавливая удочку, чтобы ничто не мешало его движениям, – один из самых жестоких врагов его попал ему в руки. Негодяй уже считал себя погибшим и дрожал всем телом. Убить человека в таком состоянии было не в характере Барнета. Сердце у него было очень нежное. «Если бы я попал к тебе в руки, – сказал он пленнику, – ты резал бы меня на мелкие кусочки и заставил бы мучиться два-три дня, а я тебя прощаю».

– Какое величие души!

– Подождите конца! Тот не верил своим ушам. «Помиримся и будем друзьями, – продолжал Барнет, – и чтобы скрепить наше перемирие, пойдем и позавтракаем вместе».

Во время завтрака царило самое сердечное согласие. Негодяй, считавший себя спасенным, обнимал колени своего великодушного врага. Барнет, одним словом, обращался с ним так хорошо, что тот сказал, будто лучше этого дня у него не было еще в жизни.

За десертом и после кофе, – о, Барнет умел угощать, – оба отправились покататься на лодке. Во время этой водной прогулки Барнет, объясняя новому другу, каким образом моряки обращаются с парусами и как перевязывают их, взял веревку из кармана и соединил обе руки своего нового друга вот так…

Барбассон небрежно взял руки Кишнаи и положил их одна на другую, как бы демонстрируя свои слова.

– Он обвязал их веревкой, – продолжал он свой рассказ, – и сделал узел, «мертвый узел», потому что его нельзя развязать.

И провансалец проделал эту операцию с руками тхага, которые тот доверчиво ему подставил.