Текст книги "Походный барабан"

Глава 17

На восток я бежал, на восток, верхом на быстроногом Бербере, и прежде чем солнце достигло полудня, добрался до гор и въехал в неровную, труднопроходимую местность. Это была земля обнаженных скал, зубчатых гребней, величественных пиков и природных твердынь, которые вовеки не покорятся человеку, – неприступность их превосходила всякое воображение.

Пот струйками стекал по телу, раздражая кровоточащие раны, голова под беспощадным солнцем пульсировала от боли. Я нигде не мог найти воды, а в седельных сумках оказалось лишь немного пищи. Но единственным спасением для меня было затеряться в пустынных горах, имеющих мрачную славу, – по слухам, здесь скрывались разбойники.

Незадолго до заката солнца послышался звон колокольчика.

Проезжая по усыпанному камнями склону, я натолкнулся на козий помет и следы крохотных копытец. Поднялся на гребень – и увидел стадо прямо перед собой. Не меньше двух сотен коз, охраняемых тремя мужчинами и двумя огромными свирепыми собаками.

И ещё с ними была девушка.

Она сделала несколько шагов навстречу мне и остановилась, расставив крепкие ноги; ветхую юбчонку трепал ветер. Ее нечесаные волосы растрепались, но в глазах и повадке сквозила очаровательная дерзость, а тонкая ткань обрисовывала такие линии тела, что у меня пересохло во рту и сердце застучало, как барабан.

Она стояла на месте, пока я предоставил Берберу выбирать путь между россыпями камней. Мужчины кричали ей что-то, но, поскольку она не двигалась, оставили коз и направились к ней – и ко мне.

Все они были вооружены и поглядывали на моего коня и скимитар так, словно уже владели всем этим. Ну, а я точно так же посматривал на девушку.

– Что тебе нужно? – дерзко спросила она.

– Еды и вина, – ответил я, позволив своим глазам говорить более красноречиво, чем языку, – и, может быть, места, где можно спокойно отдохнуть.

Девчонка надменно глянула на меня из-под длинных ресниц:

– Еду и вино ты можешь получить. А что до покоя, то здесь вряд ли его найдешь!

Я вынул ногу из стремени и предложил:

– Поедем?

Она взглянула на меня, потом вскинула голову и, опершись босой ногой на стремя, поднялась на коня рядом со мной. Я обхватил рукой её талию.

– Который из них твой мужчина? – спросил я.

– Из этих-то? – переспросила она презрительно. – Никто! Куда им! Хотя каждый хотел бы. Они боятся моего отца.

– Глупцы.

– Погоди… – взгляд её стал холодным. – Ты ещё не видел моего отца.

Пастухи все втроем закричали ей, чтобы она сошла с коня, но девушка обругала их – обругала со злостью и выразительностью. Я подумал, что она моложе, чем выглядит; но сколько б ей ни было лет, это дикая кошка… впрочем, такая, которую стоило бы приручить.

– Слезай! – закричал высокий парень, похожий на случайного отпрыска какого-нибудь вестготского воина. – Слезай! Или я вышибу его из седла!

– Попытайся, – предложил я, – и я тебя растопчу конем.

Он свирепо уставился на меня, но вся смелость его уже вышла криком. Рука моя лежала на рукояти скимитара, а Бербер стоял в двух скачках от парня, и был он из тех коней, что срываются в галоп прямо с места.

Если бы пастух только начал поднимать лук, я прирезал бы его, как свинью, которой он, в сущности, и был; однако свинья эта была достаточно мускулистой, и я начал раздумывать, как же должен выглядеть отец этой девчонки. Похоже, мне предстоит это выяснить.

Она указала на торную тропу, и мы двинулись по ней; Бербер насторожил уши и ускорил шаг. Минуту спустя мы свернули в красивую зеленую долину, совершенно скрытую голыми холмами. На дне её небольшой пригорок венчали обнесенные стеной руины – старый замок, кое-как приведенный в порядок.

Когда мы подъехали к воротам, из них вышел самый крупный человек, какого я когда-либо видел. Он оказался на полторы головы выше меня и почти в полтора раза шире. Руки у него были громадные, глаза свирепые. Он носил бороду, а волосы свисали до плеч, черные, как вороново крыло.

Меня великан удостоил лишь беглого взгляда, но на Бербере и скимитаре его глаза задержались значительно дольше.

– Слезай оттуда! – гаркнул он на девушку, словно та была за два поля от него.

Она собралась повиноваться, но я намеренно придержал её, притянул к себе и легонько поцеловал в щеку.

– Отец тебя убьет! – прошипела дикарка, потом спрыгнула на землю и не спеша удалилась – все с тем же поразительно дерзким видом.

Он быстро шагнул ко мне, потянувшись к уздечке. Заставив Бербера отпрянуть в сторону, я вынул меч:

– Убери-ка руки, друг великан, или станешь одноруким великаном…

Гигант второй раз взглянул на меня. Это был грубый, злобный человек, он привык, что люди его боятся, и потому не сразу нашелся с ответом – а я тем временем спокойно продолжил:

– Я не ищу приключений. Твоя дочь была настолько любезна, что пригласила меня поесть и попить. Если ты дашь мне это, я уеду своей дорогой.

Он помолчал – за это время я смог медленно посчитать до десяти – потом сказал:

– Слезай. Заходи.

– Сначала я позабочусь о коне.

– Алан сделает это. – Хозяин показал на стройного темнолицего юношу с быстрыми, смышлеными глазами.

Соскочив на землю, я попросил:

– Поухаживай за ним как следует. Это отличный конь.

У парнишки вспыхнули глаза.

– Конечно, – сказал он. Потом предостерег шепотом: – Ты с моим дядей поосторожнее. Если только дотронешься до Шаразы, он тебя убьет. Хотя вообще, – добавил Алан, – он и так может тебя убить.

– Человек, который хочет убивать, – заметил я, – должен и сам быть готов умереть.

Шараза придержала дверь, когда я входил. Ее отец уже сидел за грубым дощатым столом, наливая вино из кувшина. На столе лежал хлеб, сыр и баранья нога. Я вдруг понял, что голоден как волк.

Еще полчаса назад у меня в мыслях не было ничего, кроме этого, но вот Шараза… от такой девчонки что угодно полезет в голову…

Он пристально глядел на меня с противоположного конца стола.

– Меня зовут Аким. Это моя долина.

– А я Матюрен, солдат.

– Ба!.. – фыркнул он. – Какие сейчас солдаты! Вот в мои молодые годы…

– В твои молодые годы, – сказал я, – солдаты были не лучше, чем сейчас. Я разделю с тобой хлеб и вино, дружище, но только не думай, что я один из твоих козлов… или из тех барашков, которые у вас тут зовутся мужчинами. Я мужчина не хуже, чем ты… чем ты есть сейчас или был когда-то.

Хозяин с бешенством уставился на меня. Я ему ничуть не нравился, да и он нравился мне нисколько не больше, а похвальбой меня не возьмешь. Я мог держаться с ним на равных – ложь за ложь, хвастовство за хвастовство. Правда, солдатом я не был, но оружием умел владеть. Мой клинок бывал обагрен кровью, как подобает хорошему клинку, однако в такое время правдой ограничиваются только люди, у которых не хватает воображения. Если он хочет войны, то и в этом я ему не уступлю, война за войну, битва за битву… а насчет вранья я его явно перешибу, потому что больше читал.

Потянувшись через стол, я взял у него из-под носа кружку и подтолкнул к нему свою:

– А то ещё отравишь, прежде чем испытать меня мечом. Что-то я тебе совсем не верю.

Он первым оторвал кусок мяса от бараньей ноги, а я, вынув кинжал, стал отрезать от своей порции один за другим тонкие ломтики, позволяя ему оценить острое как бритва лезвие.

Он выпил со мной, закусил хлебом, но я не спускал с него глаз. Нет, эти люди – не простые пастухи; при случае они наверняка не погнушаются ни воровством, ни разбоем. Без сомнения, это место видело пролитую кровь не одного невинного путника; но моей крови оно не увидит.

Аким выглядел как многоопытный солдат-ветеран, и в драке мог быть весьма опасен, но такого как он не утихомиришь мягкими увещеваниями. Такие, как он, убивают покорных и почитают только того, в ком чуют опасность.

Я умышленно сел так, чтобы видеть дверь, и никто не мог зайти мне за спину. Аким это заметил, и в его глазах появилось угрюмое уважение.

Шараза принесла ещё еды: миску фруктов и несколько отборных кусков мяса. Отошла от меня, покачивая бедрами, и Аким обругал её. Она махнула на него подолом юбки, и он чуть не сорвался со места.

– Красивая девушка, – заметил я. – Ты уже нашел для неё мужа?

Когда великан опять повернул взгляд ко мне, глаза у него были остекленелые.

– Я убью мужчину, который дотронется до нее.

Я широко улыбнулся ему; на полный желудок жизнь стала веселее.

– Вот этого-то и боятся барашки? Ну, меня этим не испугаешь. Она того стоит. А что до убийства, то в эту игру можно играть и вдвоем.

– Как кончишь есть, убирайся отсюда.

– Ты имеешь в виду, что решил не грабить меня? Подумай лучше. Там, снаружи, стоит прекрасная лошадь. – Кинжал скользнул мне в руку, и я снова отрезал от жаркого тонкий, как бумага, ломтик мяса. – Ты мог бы получить ее… хотя, опять же, мог бы и не получить.

Вернулась Шараза с кувшином холодного козьего молока. Я заметил, что стенки его запотели. Она, очевидно, достала его из колодца или из пещеры.

Плеснув молока себе в пустую кружку, я стал пить и подмигнул ей одним глазом поверх края кружки. Она вздернула подбородок и метнулась вон.

– Я останусь на ночь, – сообщил я Акиму.

– Ладно, – отозвался он мирно; и я был уже достаточно научен опытом, чтобы набраться опасений.

Аким был не трус, и под рукой у него болталось с полдюжины помощников, но он привык к всеобщему страху. В прежние дни он сразу же принял бы мой вызов, но его уже испортил страх окружающих, и к мысли о том, чтобы встать лицом к лицу с человеком, который не трусит, нужно было привыкать заново.

Для меня единственно возможной линией поведения была смелость. Выкажи я хоть каплю страха, уже был бы покойником.

Что до Шаразы, то мне сейчас не до легких развлечений, даже если бы и представилась возможность. Однако же она из таких женщин, которые могут опрокидывать королевские троны и повергать княжества в пыль. Одеть бы её как следует, да научить вести себя…

Аким внезапно вскочил и большими шагами вышел из комнаты. Я остался, допивая молоко.

Быстро вошла Шараза:

– Ты должен уехать! Он собирается убить тебя. Я его знаю!

– Даже с нечесаными волосами и в этих лохмотьях, – сообщил я ей, – ты красивее любой принцессы, а я их видывал, и не одну…

Девушка вспыхнула и непроизвольно поднесла руку к волосам:

– Я не… я хочу сказать – здесь никто…

И вылетела из комнаты.

Несколько дней назад я сидел в тюрьме, ожидая, что меня задушат, и лишь чудом ускользнул оттуда. Теперь, наверное, уже половина Испании разыскивает меня или хотя бы знает о моем исчезновении.

Слишком часто смерть подходила ко мне вплотную, прикасалась ко мне. Я стоял с ней лицом к лицу в колодце Замка Отмана, а потом ещё раз – на отвесной стене утеса. Теперь каждая минута жизни была минутой, украденной у вечности. Я так хотел жить… а Аким задумал убить меня этой ночью.

Шараза могла принести с собой беду, но за женщину, которая того стоит, нужно драться – или похитить её.

Аким, вернувшись в комнату, поставил на стол полную бутылку.

– Еще вина?

Минуя бутылку, я весело потянулся за кувшином, который принесла девушка. Ему это ничуть не понравилось, но спорить он не стал.

Потом пришли другие, вернулась и Шараза. Несмотря на свою враждебность, они изголодались по новостям, так что я рассказал им о Кордове и о планах Йусуфа очистить страну от разбойников.

До последнего времени различные правители мавританской Испании были единодушны в своей веротерпимости, принимая и христиан, и евреев одинаково благосклонно и позволяя им исповедовать свои религии. Состоятельным вестготам, владевшим землей, было дозволено удерживать её за собой, уплачивая лишь небольшой налог.

Но вот пришли Альмохады – большей частью берберы из Северной Африки, сильные белокожие люди, жившие там издавна; они были суровыми и фанатичными, и страна менялась под их владычеством. Однако и сейчас в ней по-прежнему продолжало процветать блестящее общество, одухотворенное творческой силой.

Только Афины эпохи Перикла, Александрию несколько столетий спустя, времена правления династии Гупта в Индии или великое тамильское Возрождение – от 300 годов до Рождества Христова до 300 годов нашей эры – можно было сравнить с нынешней мавританской Испанией.

Арабский дух, лишь случайно сталкивавшийся с миром искусства и мысли до поры, последовавшей за эпохой Мухаммеда, отличался бесконечным любопытством и жадностью до знаний, и арабы набросились на искусство и науку Персии и Центральной Азии столь же ненасытно, как набрасывались на своих врагов с мечом в руках.

Во времена исламских халифов ученые почитались, как никогда в мировой истории, за исключением, может быть, некоторых периодов в Китае. Это было верно для Багдада и Дамаска, для Ташкента и Тимбукту, для Шираза, Самарканда и Кордовы.

Однако только теперь, в одинокой долине, затерянной среди гор Испании, я в первый раз по-настоящему оценил силу произнесенного слова. До сих пор моим оружием был меч, и я не знал, что разум и мудрость – ключи, открывающие любую дверь, ключи к сердцу любой женщины.

Великая сила заключена в слове – написанном или произнесенном, ибо слова могут создавать образы для тех, кому не удалось повидать мир самому.

Увлекшись – потому что какой же кельт не красноречив? я говорил о Кадисе, о Севилье и Кордове. О многолюдных улицах, о базарах, о женщинах, об одежде, об оружии. Я рассказывал о плясунах с мечами и о жонглерах, о волшебстве цвета, света и красоты. Дымили свечи, текли часы, но все сидели, как околдованные.

А я? Я был пленником своих слушателей, но не стремился бежать, ибо понимал, что с каждым словом моя безопасность упрочивается и каждое слово шире открывает сердца.

Я поведал им об Апельсиновом дворе, об увешанных бронзовыми светильниками парках, я ткал из слов ковер, который они могли видеть будто воочию. Я описывал Большую Мечеть с её двадцатью одной аркой, украшенной терракотовой мозаикой в красных и желтых тонах; двери, обитые блестящей латунью, и четырнадцать сотен колонн, поддерживающих крышу мечети. Я говорил об алебастровых решетках, о мраморных стенах, о том, как весь месяц Рамадан мечеть освещают двадцать тысяч светильников.

Вернувшись мыслью к Апельсиновому двору, я рассказывал о жарких спокойных днях, о звуках воды, падающей в чаши фонтанов, о шорохе ног молящихся, о запахе роз, жасмина и цветущих деревьев. О путниках из дальних стран, о гранатах, абрикосах, о винограде и пальмах… и о многом-многом другом.

Самым прилежным слушателем, ловившим каждое мое слово с горящими от возбуждения глазами, был Алан. Этот юноша, подумал я, достоин спасения. У него душа поэта, у него есть воображение и разум, мир создан для таких, как он.

– Я устал, – остановился я наконец. – Сегодня мне пришлось долго ехать верхом… – и повернулся к Шаразе: – Ты покажешь, где можно лечь спать?

Аким злобно покосился на меня:

– Алан покажет. – Он помолчал и добавил: – Тебе нет нужды уезжать сразу… Останься на несколько дней.

Высокий молодой человек фыркнул насмешливо:

– Ты пришел с красивыми россказнями, но в лохмотьях.

– Не трудись до пота, широкогрудый друг мой, – улыбнулся я ему. – Когда придет час, ты получишь свою порку. Не напрашивайся заранее.

Я помолчал.

– Если хотите знать, я только недавно бежал из тюрьмы. – Я назвал замок. – У меня есть враги, и сейчас они меня ищут. Мои враги – это и ваши враги, я ведь говорил вам о Йусуфе и о том, что он ищет всех, кто скрывается в горах…

И посоветовал Акиму:

– Выставь стражу и выбери в горах место, куда вы сможете убежать. Я тебя предостерег. Они намерены прочесать все горы, и найдут вас. Спрячь все ценности и свои стада.

Аким предложил мне остаться – большая уступка с его стороны, и я впервые понял тогда, что многие битвы легче выиграть словом, а не мечом – и с лучшими результатами.

– Я останусь, Аким, и послушаю, как ты воевал. Смею думать, ты много знаешь такого, о чем стоит порассказать.

– Много. – Было видно, что он доволен. – Хорошо будет потолковать с другим солдатом.

Пришел Алан со свечой, и я последовал за ним. В мавританских домах редко устраивают помещения специально для сна. Люди спят везде, где можно устроиться на ночь; однако Алан отвел меня в уединенную комнату и принес воды для мытья. Выходя вслед за ним из главного зала, я поймал во взгляде того самого незаконнорожденного потомка вестготов – если он действительно был таковым – некое выражение, которое не сулило ничего хорошего.

Вот эту победу придется завоевывать не словом, а мечом.

Шараза тогда стояла в дверях, оперев откинутую назад голову о косяк, и смотрела на меня из-под опущенных ресниц.

А вот эту победу придется завоевывать другим оружием.

Глава 18

За последующие два дня ничего не решилось, разве что разгладилась часть морщин у меня в желудке. Шараза оставалась такой же неуловимой и такой же притягательной, но с Акимом мы, к моему удивлению, подружились.

Истории, которые он мне рассказывал, повествовали о войнах и кровопролитии, о риске и необузданности, о подъемах на крепостные стены и поединках. Невольно Аким сообщил мне много интересного о войне, и я, не зная, что ждет меня впереди, жадно впитывал его слова – и учился.

Он бился за мавров против готов и за готов против мавров, уцелел во множестве жестоких схваток в проломах городских стен, в уличных боях, в сражениях между противниками, укрепившимися в соседних домах.

Незаконный сын вестгота носил имя Арик, и я знал, что он намерен меня убить. Арик решил, что Шараза предназначена для него, и, пока я не появился на сцене, это представлялось ему неизбежным. И сейчас, пылая от ревности, он слонялся вокруг и бросал в мою сторону устрашающие взоры.

Девушка часто оказывалась поблизости, но, хоть мне и не чуждо тщеславие, я прекрасно понимал, что её интерес относится большей частью не ко мне, а к моим рассказам о платьях, городах и повадках других женщин.

А вот Арик по своей глупости этого понять не мог. Шараза, думаю, давно лелеяла какие-то свои собственные мечты, и он в них никоим образом не фигурировал. Мои слова лишь подогревали эти мечты.

И Алан тоже ни на шаг не отходил от меня, когда я рассказывал о Кордове.

Как-то вечером, когда мы ненадолго остались вдвоем, я сказал, повернувшись к нему:

– Алан, ты должен идти в Кордову или в Севилью. Там ты будешь счастливее… Ступай в Севилью, – посоветовал я, – отыщи Иоанна Севильского и скажи ему, что тебя послал Матюрен Кербушар.

Эти слова услышал Аким и тут же резко повернулся. Раньше я не называл себя иначе как Матюрен, а фамилии в то время имели лишь немногие жители Европы.

– Кербушар? Твое имя – Кербушар?

– Да.

Он хлопнул ладонью по столу:

– Ну, как же я раньше-то не разглядел? Ты же похож на него, на Кербушара-Корсара!

Как прозвенело в его устах это имя! Как прозвучало!

– Я его сын.

Он перевел дух и подпер голову руками.

– Я видел его однажды. Это было в Альмерии, этом городе пиратов и морских разбойников. Он появился с дюжиной кораблей, нагруженных добычей вровень с бортами! Ох, как мы глазели! У нас слюнки текли! Золото, шелка, пряности, драгоценности… Он все это выгрузил. Если бы Кербушар кликнул добровольцев, город опустел бы – все пошли бы служить ему… Никогда не было второго такого как он, ни одного! Он совершал набеги на греческие острова, захватил богатый приз у Триполи, а второй ограбил прямо в виду родосских берегов! – Аким восторженно треснул кулаком по столу. – Помню еще, с ним был один солдат, человек, которого я знал в другое время, по другой войне. Тайллефер звали его, он…

– Что? – я схватил великана за руку. – Тайллефер был с моим отцом?

– А-а, так ты его знаешь? Значит, знаешь, что он подлец, хотя боец первоклассный, – он презрительно скривился. – Да, Тайллефер был с ним, и я ещё этому подивился, потому что не такой он человек, чтобы служить другому… Разве что собирался предать этого другого ради награды, а за Кербушара многие её назначали… Тайллефер дрался рядом со мной при защите Калатравы в 1158 году… Мы вместе отбивали мусульман в проломе стены, но все равно я никогда ему не доверял…

Наш дом сжег Тайллефер – вместе с бароном де Турнеминем, врагом моего отца. Не он ли принес барону весть о смерти Кербушара? И разве не мог он предать отца, если предательство было в его натуре?

Это следовало обдумать…

* * *

На третий день утром ко мне пришел Алан:

– Будь осторожен, – прошептал он, – Арик намерен убить тебя.

Настало время уезжать. Я не желал вреда этому неуклюжему гиганту, да и судьба моя ожидала меня за пределами этой долины. Кроме того, действительно существовала опасался, что солдаты Йусуфа отыщут даже это затерянное место.

В то утро я проснулся рано и поехал по долине к глубокому пруду, куда часто отправлялся искупаться. Небо заволокли облака, предвещавшие дождь, но плаванье освежит меня, а завтра я должен быть в пути… хоть и не решил еще, куда направиться.

Кто из нас знает, куда забросит его жизнь? Кто знает, что принесет завтрашний день? Как часто, задержавшись на перепутье, я спрашивал себя, что могло ожидать меня на дороге, которую я не выбрал?

Остановившись под ивой, я привязал коня так, чтобы он мог пастись, но был скрыт от глаз случайных прохожих. Разделся, забрался на камень и нырнул в пруд. Немного поплавал, потом вышел из воды и решил одеться. Однако, едва я начал, как услыхал гневный крик. Голос Шаразы!

Я поспешно пробрался через кусты и оказался у входа в небольшую пещерку; рядом, едва в десятке футов от меня, стояла Шараза. А перед нами обоими – Арик с моим скимитаром в руке. Он взял его с моего седла.

– А вот теперь я убью тебя, – процедил он сквозь зубы. – Я убью тебя – и её тоже!

– Он ничего не сделал. Он не знал, что я здесь! – горячо вмешалась девушка.

– И ты надеешься, что я этому поверю?

Я хорошо знал, что лезвие скимитара остро, как бритва, я же был полуодет и безоружен. Этот клинок пройдет сквозь руку, как сквозь масло.

– Оставь его в покое! Он ничего не сделал.

Я немного оправился от его внезапного появления. Он дал мне несколько необходимых для этого мгновений, и разум мой лихорадочно искал выхода. На полу пещерки не было ни камня, ни палки. Ничего. Никакого оружия.

Он, вцепившись в меня глазами, сместился, чтобы перекрыть отступление, и выбора у меня больше не осталось. Придется схватиться с ним. На кон поставлена моя жизнь, и не только моя, но и Шаразы тоже.

Я осторожно шагнул к нему, опустив руки. По-моему, это было для него неожиданностью – он-то ожидал, что я скорчусь от ужаса перед лицом смерти, как сделал бы он сам.

Только для меня смерть стала уже повседневной спутницей, и я совершенно не собирался умирать, тем более от руки такого ничтожества.

Скимитар он держал неуклюже, как человек, непривычный к бою на мечах, но он был ловок и силен. Впрочем, он кипел от ярости, и это могло сыграть мне на руку.

У меня было мало места для маневра, но я сделал ещё шаг вперед, слегка отклоняясь в сторону его левой руки и изучая его стойку.

Мой отец, опытный в искусстве боя, всегда советовал мне следить за положением ног противника, ибо если удастся вывести соперника из равновесия, то его можно побить. Дальше определенных границ человек не может дотянуться, не переступив ногами.

Позади себя я слышал хриплое дыхание перепуганной Шаразы и знал, что бьюсь не только за свою, но и за её жизнь.

Если броситься ему под ноги, он наверняка свалится, но лезвие клинка может при этом отсечь мне палец или всю кисть руки… А если он в момент моего броска отскочит назад, то без труда сумеет меня проткнуть…

Внезапно Арик прыгнул вперед, яростно замахнувшись сплеча. Лишь в последний миг я отскочил назад, и кончик клинка прошел от меня на волосок. Когда лезвие просвистело мимо, я попробовал нырнуть под меч, но соперник проворно отступил на шаг. Потом он сделал выпад, выбросив клинок на всю длину руки. Когда сталь должна была вот-вот коснуться меня, я ударил ладонью по плоской стороне меча и сбил в сторону нацеленное мне в грудь острие. Мгновенно рванувшись вперед, я зацепил парня за ногу правой голенью и с силой ударил основанием раскрытой ладони под челюсть.

Он хрюкнул от боли, качнулся назад и, споткнувшись о мою подставленную ногу, опрокинулся наземь. Грохнулся спиной на песок. Я с размаху двинул его ногой в подбородок и вырвал скимитар из ослабевшей руки.

Арик вскочил, пошатываясь, и опять бросился бы на меня, но я хватил его по голове клинком – правда, плашмя. Он рухнул наземь, и на какой-то миг меня охватил соблазн прикончить его.

– Не надо, Матюрен! Нет!

И я отошел, потому что подлинного желания убить его у меня не было.

– Ладно, пусть живет, но нам нужно уходить.

Вернувшись к коню, я кончил одеваться, привесил на пояс кинжал и ножны скимитара. Посадил на коня Шаразу, сам поднялся в седло, и мы поехали обратно на усадьбу.

Ехали мы быстро, и моя обычная осторожность была притуплена мыслями о событиях этого дня и о том, не опасно ли будет встретиться с Акимом.

У входа я опустил Шаразу на землю, соскочил сам и направился к двери. Кликнул Алана, шагнул через порог – и оказался в комнате, полной солдат.

Аким, весь залитый кровью, распластался на каменном полу. По крайней мере, двое из нападавших солдат были убиты, ещё несколько нянчились со своими ранами. Вот и все, что я успел заметить, прежде чем предательский удар обрушился мне на голову сзади и свалил меня на пол.

Теряя сознание я услышал, как кто-то говорит по-арабски:

– Оставь его, пусть горит. Хватайте девчонку, только помягче. Подходящий будет подарок для Загала!

Напрягая волю, я пытался подняться, но не смог. Волна мрака поглотила меня, и сквозь этот мрак я услышал, как трещит пламя.