Текст книги "Походный барабан"

Глава 35

Ярмарка в Провене на протяжении всего двенадцатого века была одной из крупнейших во Франции. Проводилась здесь и майская ярмарка, но самая значительная открывалась в сентябре. Холодные не по сезону, дождливые дни кончились, и теперь стояла теплая солнечная погода.

Под длинными навесами без боковых стен развернулась выставка товаров. Здесь можно было найти шелка, шерстяные ткани, доспехи, оружие, изделия из кожи, шкуры, гончарную посуду, меха, вообще товары для любой цели и на любой вкус.

На ярмарочной площади выставили свои товары крупные торговцы; а по краям её расположились крестьяне; каждый принес на продажу какую-нибудь мелочь. Зерно, шкуры, овощи, фрукты, козы, свиньи, цыплята – и, конечно, всякого рода ремесленные поделки.

Постоянно разыгрывались зрелища и представления, потому что ярмарки привлекали фокусников, группы акробатов, пожирателей огня, шпагоглотателей, жонглеров и фигляров, как и мошенников любого рода и вида.

Купцы обычно продавали и покупали товары оптом, целыми гроссами (что означает дюжина дюжин); потому их и называли «гроссерами"note 16Note16
  от этого слова, может быть, и пошло в некоторые языки, например, в английский, название «гросер» – бакалейщик (Примечание автора).


[Закрыть]. Мелкие сделки не давали возможности получить приличную прибыль; впрочем, и торговец, купивший слишком крупную партию, рисковал не распродать её полностью.

Белая Торговая Компания прибыла из Испании с шелками, к которым добавила по дороге фламандские сукна. Товары свои мы предпочитали отдавать в обмен на кружева, которые было легко перевозить и которые высоко ценились везде, куда бы мы ни отправились.

Благородные посматривали на купцов с пренебрежением, однако завидовали возрастающему богатству и власти таких людей, как гансграф фон Гильдерштерн, Лукка, Иоганнес и ещё десяток наших компаньонов.

Богатства знати складывались из добычи или выкупов, полученных на войне, или из выручки от продажи того, что давала земля, обрабатываемая крепостными; однако такие доходы бывали порой весьма незначительны. А купцы, напротив, почти всегда находили рынок для своих товаров.

На Провенской ярмарке встретились самые разные люди и обычаи: франки, готы, саксонцы, англичане, норманны, ломбардцы, мавры, армяне, евреи и греки. Хотя от возникновения такой торговли не прошло ещё и столетия, в ней уже начинались изменения. Некоторые купцы находили для себя прибыльным поселиться в каком-нибудь месте и ввозить свои товары из ближайшего морского порта или покупать у проходящих караванов.

Какое-то время назад ремесленники стали выселяться из замков и обосновываться в городах, чтобы продавать свои изделия прохожим и проезжим. Сапожники, ткачи, медники, горшечники и кузнецы-оружейники вместо изготовления вещей на заказ стали открывать лавки. Купцы-странники превращались теперь в развозчиков таких товаров.

Самые лучшие европейские сукна изготовлялись в Англии и Фландрии, их ткали из шерсти, состриженной с овец, что паслись на влажных пастбищах неподалеку от моря; здесь у них вырастало самое тонкое руно. Плащи из этой шерсти пользовались большим спросом, и чем дальше от мест, где их выделывали, тем выше была цена.

По этой-то причине гансграф и его компания решились на рискованное путешествие в Киев.

Такие сукна в Киеве стоили в пятьдесят раз дороже, чем здесь, а меха, закупленные там, могли принести отличную прибыль в Византии или Италии. Успешное завершение столь протяженного путешествия могло дать целое состояние каждому участнику.

Церковь взирала на торговцев с неодобрением, ибо торговля рассматривалась как вид ростовщичества, а любая спекуляция считалась грехом. К тому же церковники подозревали купцов, совершающих дальние путешествия, в распространении и насаждении вольнодумства.

Перемены носились в воздухе, однако купцов они не пугали – напротив, им неприятна была любая неизменность и застой. Сомнения и суеверия крестьянства и знати представлялись детским неразумием этим людям, которые странствовали далеко и видели много, испытывали влияние разных идей и образов жизни.

Частенько, однако, купец, отыскавший хороший рынок, приберегал эти сведения для себя, вслух же сокрушался о своих тяжких переживаниях и вовсю расписывал опасности пути, лишь бы любой ценой сокрыть от других свои рынки сбыта товаров или источники дешевого сырья.

Независимо от взглядов и мнений Церкви как целого, всякого рода аббатства, монастыри и храмы числились среди лучших купеческих клиентов. Облачения прелатов обычно изготовлялись руками мавританских ткачей. Я обнаружил, что, за немногими исключениями, слуги господни страстно интересуются книгами и новостями и охотно слушают рассказы купцов.

Несмотря на попытки церковных верхов насаждать нормы и правила, священники и монахи в городах и селах становились частью тех перемен, которые изменяли лик Европы и смягчали её нравы и мнения.

Один такой служитель Господа подошел к моему прилавку на ярмарке купить отрез парчи на ризу. Мы поговорили о ткани, потом о маврах, о Кордове, о книгах и, наконец, разговор перешел на медицину.

– Арабы, – сказал я, – считают, что перед началом операции руки и инструмент должны быть абсолютно чистыми.

– Я слыхал, – он покосился на меня беспокойным глазом, – будто Маймонид осмелился критиковать самого Галена…

– И вполне справедливо.

Он был потрясен:

– Так неужели нет ничего, на что мы могли бы показать пальцем и сказать: «Это так, это правильно»?

– Возможно, и есть; но, похоже, единственный закон вселенной – это изменение. Все течет, все меняется – и это к лучшему.

Священник покачал головой, не соглашаясь, но, я уверен, несогласие это не было полным.

– Говори потише, – посоветовал он, – лучше, чтобы таких замечаний не слышали.

И тут ему, по-видимому, пришла в голову мысль:

– А ты не тот ли, который?..

Он понял, что я тот самый.

Я не смог бы этого отрицать, потому что он, конечно же, имел возможность порасспросить других, не я ли тот человек, который спорил с наставником в университете.

– Полагаюсь на твою дружбу. То, что я говорю, – это разговор одного ученого с другим. По окончании этой ярмарки я покидаю Европу и, вероятно, не вернусь никогда.

– А что ты такое говорил?

– Что Бернард Клервоский был глупцом, возводя обвинения на Абеляра. Я считаю, что Абеляр – прекрасный ученый, и нам нужно побольше таких, как он.

– Я согласен со многим из того, чему он учил… – Священник взглянул на меня: – Ты счастливчик – путешествуешь. Возможно, паломничество – как раз то, что мне нужно.

Мы поговорили об изменениях, которые внесло в законы франков появление купечества, сделки купцов между собой и с городами. Менять и подправлять законы начал ещё Карл Великий, покровительствовавший развитию торговли в своей империи; однако появление купечества потребовало перестроить саму основу законов, внеся положения, чуждые прежнему образу мыслей.

В цивилизацию, основанную главным образом на земледелии, где все законы опирались на использование земли, мы, купцы, привнесли новые соображения. Власть исходила от короля, церкви, крупных баронов, а основой любой собственности до недавних пор была земля.

Существовавшие законы лишь в малой мере касались купцов, и потому они выработали свои собственные кодексы правил, которыми и руководствовались в отношениях между собой. Рассматривая споры, в которых участвовали купцы, местные суды начали прибегать к купеческим кодексам.

По этим правилам торговец становился привилегированной персоной, не связанной законами и уложениями, обязательными для горожан. Бароны, радуясь прибыли от налогов, которые платили купцы, и развитию торговли, которому они способствовали, предоставляли особое положение купеческим караванам.

Высокий молодой монах – а его особенно занимало законоведение – глубоко интересовался такими новшествами. Это и подготовило его разум к восприятию изменений.

Графиню весьма взволновала прежде ею не виденная ярмарка. Надев арабский костюм, который дала ей одна из женщин нашего каравана, она вышла покрасоваться.

За многие мили приходили сюда люди – продать свой товар или просто поглазеть на зрелища и утолить любопытство. Кроме нашего каравана, который теперь слился с караваном Петера, в ярмарке участвовали ещё пять. Один был из Италии, второй из Армении; германцы с берегов Балтики, венецианцы, голландцы – все явились в Провен.

У нас, торговцев, есть свой жаргон – «арго», и свои сигналы для предупреждения о приближающейся беде.

Через несколько минут после открытия ярмарки все купцы уже знали о графе Роберте и о том, кого он разыскивает. Нас здесь насчитывалось более тысячи крепких, закаленных бойцов. Жонглеры, фокусники и акробаты – тоже наши союзники, и разные компании были хорошо знакомы друг другу по предыдущим встречам. Неважно, какие у нас разногласия между собой – а кое-какие, конечно, имелись – любой беде все противостояли сообща, плечом к плечу.

Кто-то вдруг коснулся моего локтя. Обернувшись, я увидал морщинистое лукавое лицо старого Хатиба. Хатиб из Кордовы! Мой друг – нищий, вор, поставщик сведений!

– О, как встреча с тобой согревает мое сердце! – Он показал рукой: – Я здесь с жонглерами.

Открыв полую рукоять своего кинжала, он извлек скатанную в трубку записку.

«Я не забыла.

В.»

Графиня заметила эту сценку и быстро подняла глаза от записки ко мне.

– От женщины?..

Хатиб, улыбнувшись мне, церемонно поклонился:

– Какая же львица не узнает следов другой львицы?

Он говорил по-арабски, но она быстро ответила:

– Ты уподобляешь меня львице?

Мы были изумлены, ибо ни один из нас не предполагал, что эта женщина говорит по-арабски, хотя, собственно, почему бы и нет? Она выросла в замке посреди арабских земель.

– Все женщины – охотницы, и все смертоносны.

– Меня нисколько не удивляет, что этот человек – ваш друг, – сказала она мне. – Вы с ним думаете одинаково.

Не сказав ни слова, я показал ей записку. Графиня приподняла бровь и отдала листок обратно.

– Интересно знать, что это вы такое совершили, что кто-то не забыл о вас на второй день?

– Я не жду, чтобы меня помнили, – заметил я, – лишь бы мне радовались.

Вдруг раздался взрыв рукоплесканий, мы обернулись и увидели человека, сделавшего стойку на одной руке на верхушке шеста, который держал другой акробат. Потом вокруг собралась толпа жонглеров, шпагоглотателей и прочих.

– А чудесно, должно быть, жить вот так! – сказала графиня с восхищением.

– Ну, это зависит от точки зрения, – заметил я, – вот у человека, который на шесте, есть искалеченный ребенок, ради которого он живет. А шпагоглотатель – сирота, не знающий ни отца, ни матери. У них много бед…

– Вы их знаете?

– Это мои друзья, – сказал я, – и я умею даже делать некоторые трюки.

– Поразительно!

– Меня все восхищает, и я люблю совершенство во всем. А потом… кто знает? В один прекрасный день мне может понадобиться исчезнуть. Кто помнит лицо акробата?

* * *

Проходил день за днем, торговля шла удачно, но тревога не покидала меня. Граф Роберт де Малькре, как мне показалось, был не из тех, кто легко отступается, когда столь многое поставлено на карту. Кроме того, он явно умел ненавидеть. Я прочел это по его глазам.

Эта ярмарка оказалась одной из самых успешных для нас, и вот теперь мы приготовились уезжать. Но уезжали мы не одни, ибо после долгих переговоров другие караваны решились присоединиться к гансграфу, потому что он был широко известен своей деловой хваткой.

Фламандскими сукнами в Киеве не торговали, хотя по случаю туда и попадали плащи из этих тканей, и некоторые были проданы их владельцами по ценам просто чудовищным. Один из наших знакомых, армянин, которому случалось там торговать, утверждал, что спрос на шелка и кружева будет очень хороший.

Вечером накануне отъезда я неожиданно получил записку. Ее сунул мне в руку кто-то в ярмарочной толчее.

«Если хотите узнать о местопребывании вашего отца,

приходите к восточной потерне».

Оседлав Айешу – одну из кобыл – я поехал в город. О моем отце знала только Сафия. Сафия – и ещё графиня.

Оставив кобылу в тени у стены, я наблюдал за потерной.

Время текло, но никто не появлялся. Может быть, это западня? Если Сафия здесь, то где же она? Больше часа я прождал, но не уловил ни звука, ни движения.

И тогда я заметил кое-что, чего не видел прежде.

Ворота были приоткрыты.

Глава 36

За воротами… что там, за воротами?

Еще несколько минут я раздумывал, оценивая положение. Были ли ворота открыты, когда я впервые увидел их? Я считал, что нет, но как можно быть уверенным?

Предположим, что за воротами ждет Сафия… Или кто-то другой от нее… А может быть, враг?

Все равно, если есть известия о моем отце, я должен их получить.

Будь что будет. Если это ловушка, дадим ей захлопнуться. Когда я медленно, осторожно крался вдоль стены к воротам, все мое внимание было приковано к ним.

Сделав шаг в сторону от стены, я направился к воротам.

И тут вокруг меня сомкнули кольцо два десятка людей в доспехах и с обнаженными мечами.

Открытые ворота – они-то сами и были ловушкой! Это была приманка, которая отвлекла мое внимание, её и задумали так, чтобы я сосредоточился на ней; и эта сосредоточенность отвлекла меня от соседних зданий и того, что могло там скрываться.

Ворота распахнулись шире, и навстречу мне шагнул граф Роберт.

– Откуда ты узнал о моем отце?

Граф обнажил в улыбке белые зубы. Он был явно доволен собой.

– Мои люди шныряли по ярмарке и слушали. Всегда ходят слухи, сплетни… словечко там, словечко тут…

Казалось, спасения нет. Смогу я броситься на него и убить раньше, чем они убьют меня? Метнуть клинок, как дротик, ему в горло?

– Ты, значит, пришел биться со мной? Или опять увильнешь?

– Биться с тобой? С какой это стати я буду биться с тобой? Много чести! Я просто велю выпороть тебя за твое нахальство, а когда мне надоест смотреть, как тебя порют, ты будешь повешен.

Они стояли вокруг меня сплошным широким кольцом, но у меня в руке был меч, и я знал, что никогда не сдамся живым, чтобы меня секли, как раба.

И вдруг прозвучал дикий, странный крик. Все мои чувства разом насторожились.

– Меч в ножны!

Окружающие в недоумении оглядывались. Голоса доносились, казалось, ниоткуда.

– Не обращайте внимание! – граф Роберт считал, что крик относился к его людям. – Взять его!

На миг я заколебался, потом резко бросил меч в ножны. Рядом со мной упала веревка, я подпрыгнул и, схватившись за неё как можно выше, стал подниматься, быстро перехватываясь руками.

Канат был спущен с балкона надвратной башни, а там, наверху, стояли Хатиб и Лолингтон – один из акробатов, с которыми вместе я упражнялся в Кордове.

На мое счастье, среди солдат графа Роберта не было лучников, а то меня утыкали бы стрелами, как ежа иголками. А так они бросились было к башне, но в тот же миг появились несколько человек из наших с натянутыми луками и стрелами наготове.

А когда я перевалился через перила, на балкон величественным шагом вышел гансграф. Как обычно, весь в черном, с единственным украшением – золотой цепью, дважды обвитой вокруг талии.

– Граф Роберт де Малькре! – Гильдерштерн говорил высокопарно, но чрезвычайно внушительно. – Довольно этих глупостей! Хватит путаться у нас под ногами! Я отправил гонца к Его Величеству, который, как ты можешь легко сообразить, весьма доволен огромными пошлинами, кои платят наши объединенные компании… А теперь, господин хороший, ты и твои люди бросят мечи, не сходя с места. Я не даю времени на пререкания. Если хоть один из вас будет ещё держать меч, когда я кончу говорить, его тут же прикончат мои лучники. А потом ты уберешься из Провена, и чтоб духу вашего в городе не было ещё до восхода солнца, иначе мои люди отправятся в погоню и повесят вас как собак, ибо вы собаки и есть. Мы люди занятые! Играть с вами в войну нам некогда. Бросай оружие!

Мечи загремели о мостовую. Лицо графа Роберта вспыхнуло от гнева – он стоял, освещенный луной, и был хорошо виден.

– А теперь, – сказал гансграф, – пошли вон отсюда! Марш!

И они ушли вон. Маршем.

Когда я вернулся в наш дом у стены, ко мне подбежала графиня:

– О, вы живы! Вы спасены!

– Спасибо гансграфу.

– Это Хатиба вы должны благодарить. Он что-то заподозрил и пошел к гансграфу. Никогда не видела, чтобы люди собирались так быстро…

– На большой дороге, графиня, не бывает времени на долгие сборы. Надо быть всегда готовым, иначе помрешь – вздохнуть не успеешь. Нападают без предупреждения.

Мы вдруг замолчали, обнаружив почти в один и тот же миг, что стоим, держа друг друга в объятьях. Она начала было отстраняться, но я мягко привлек её к себе, и она придвинулась ближе – почти с облегчением.

Так прошло несколько минут, а потом я взял её за подбородок и осторожно поцеловал в губы.

И тогда она сказала:

– Как я была глупа!

– А кто из нас не глуп? Кто влюблен, тот часто только побеждает, проигрывая…

Сюзанна поудобнее положила голову мне на плечо:

– В том, что ты сказал, наверное, есть какой-то очень глубокий смысл, и мне надо будет подумать над этим… как-нибудь в другой раз.

– Подобно многим словам, эти только звучат глубокомысленно, так что не теряй на них времени. Есть другие вещи, о которых надо сейчас думать… и делать.

Она быстро отстранилась:

– Среди бела дня!..

– Нам надо собираться. Скоро время двигаться.

Она скорчила мне рожу, но мы все же начали собирать свои немногочисленные пожитки. На этот раз, однако, мы воспользовались ярмаркой и запаслись одеждой и всем необходимым.

* * *

Поход через всю Европу предстоял долгий, и потому было решено, что мы станем держаться все вместе, под командой нашего гансграфа. Объединившись, наши компании будут насчитывать свыше тысячи человек и, вместе со своими вьючными животными, составят огромный караван; но для такой армии потребуется больше еды, обширные пастбища по дороге и тщательное планирование продвижения.

В компаниях были люди, которые знали каждый шаг предстоящего пути и все трудности, которые нас на нем ожидают. Кроме того, нам придется высылать вперед разведчиков, которые должны будут подыскивать пастбища для животных, места стоянок и оценивать возможные осложнения и опасности.

Никогда не забуду то утро, когда пять компаний, составляющих передовой отряд, выступили в долгий путь к Киеву.

Во франкских землях мы намеревались держаться двумя группами, но, вступив в более дикие края, где от города до города далеко, а от замка до замка ещё дальше, мы станем двигаться все вместе, только высылать передовое охранение в пять десятков конных копейщиков.

За охранением будут следовать две компании, а чуть позади них – главные силы. Замыкать шествие будет тыловое охранение – арьергард – из двухсот всадников.

Поход начался.

На ходу мы часто пели, и постоянно звучал над колонной походный барабан – этот звук я буду слышать всю жизнь, так глубоко внедрился он в тончайшие фибры моего существа.

Походный барабан!.. Тяжелый, мерный бой его отмечал каждый наш шаг. Этот барабан везли на повозке в хвосте колонны, и темп марша можно было ускорить или замедлить по его бою. Мы, все до последнего, жили под эти звуки, барабан стучал, как великое общее сердце для всей компании… И у других компаний были свои собственные барабаны, помогавшие держать шаг.

Ни доспехи наши, ни шлемы не были одинаковы. Колонна щетинилась оружием всевозможных видов, хотя доля лучников у нас была больше, чем в любой армии того времени. Имелась у нас также рота пращников, искусство которых во владении этим оружием казалось просто неимоверным. Наши верховые кони и вьючные животные были из самых лучших.

Трудности и бури были нашими ежедневными спутниками, держа тела наши в бодрости, а дух в постоянной готовности. Мы жили в непрестанном ожидании опасности – маленький мирок, который двигался своими силами, под собственной властью, который мог защитить себя – и защищал.

Кроме повозки с барабаном, ехали с нами в этом путешествии и другие. Повозки были двухколесные. На некоторых везли припасы, другие во время марша служили жильем для женщин. Нашей повозкой правил Хатиб.

Мы двигались на восток, и по пути менялся цвет листвы: зеленые леса становились ярко-красными и желтыми. Зеленеющие поля сменялись бурыми, и на многих из них злаки были уже сжаты, оставалась лишь щетинистая стерня.

По временам мы задерживались, устраивали небольшие собственные ярмарки, выставляя на них свои товары, покупали или выменивали дополнительные припасы и разузнавали все, что удавалось, о дороге впереди.

Первый раз на нас напали поблизости от Мааса, второй – у Рейна. И дважды мы остались победителями, причем на второй раз кинулись в погоню за нападавшими, настигли их и захватили лошадей, а с людей сняли доспехи и оружие, но уцелевших отпустили на свободу.

Каждый наш ночной лагерь был похож на крепость, а колонны напоминали армию в походе. Мы поднимались по трубному сигналу, выступали в дорогу по второму, и ежедневно сопровождал нас на марше ритмичный грохот походного барабана.

Мы слышали, как раскатывается его приглушенный гром по дальним холмам и в солнце, и в бурю. Этот барабан был для нас богом, нашим господином и властителем, а для возможных врагов – предостережением.

Каждый день начинался с распоряжений гансграфа, восседавшего на одном из нескольких своих крупных коней. Он часто советовался с «дуайенами» – старейшинами, управлявшими своими компаниями, и с теми из купцов, чьи мнения уважал.

Моим близким другом стал Лолингтон, предводитель акробатов и фокусников, и мы с ним иногда отделялись от колонны, чтобы поохотиться. Он мастерски владел луком, и мы вместе добыли несколько вепрей, оленей и множество зайцев, которые пополняли наши пищевые запасы.

Во время одной такой вылазки мы обнаружили засаду.

Мы уже давно не встречали по дороге ни путников, ни овечьих стад, ни даже верховых, как вдруг набрели на широкую полосу следов в грязи.

Отъехав в сторону от следов, мы осторожно поднялись по склону длинного холма и спешились. Ползком пробрались немного вперед, пригнув головы, и заглянули через гребень.

В полумиле к северу пролегала дорога, по которой должен был пройти наш караван, а в роще у дороги притаились несколько сотен вооруженных людей на добрых конях.

Поскольку нам приходилось отвлекать многих людей, чтобы гнать скот и управляться с вьючным обозом, число воинов, которых мы могли выставить, не составило бы и половины числа тех, кто нас подстерегал. Навалившись неожиданно, такая сила могла причинить невосполнимый ущерб, может быть, даже разгромить нас. Уклониться от них не было никакой возможности, а тяжелый бой – это кровь и смерть.

– Если бы ударить по ним сейчас, – предложил Лолингтон, – то на нашей стороне оказалась бы внезапность.

Теперь нас не застанешь врасплох – это уже преимущество; но как использовать его наилучшим образом?

Что они предпримут, когда увидят нас?

Лолингтон сказал:

– На их месте я бы подождал, пока часть нашей колонны пройдет мимо, а потом ударил.

Я был такого же мнения, и они, вероятно, тоже. В этом случае наша колонна будет разорвана пополам, начнется суматоха и замешательство… Ну, а если, предположим, замешательства не произойдет?

Мы поспешили вернуться к колонне и доложили гансграфу. Он внимательно выслушал нас, позвав предварительно дуайенов, а также Лукку и Иоганнеса. Сарзо, дуайен самой крупной компании после нашей, был добрым воином, и Фландрен тоже.

Гансграф изложил им мою идею.

Предложение заключалось в том, что, раз уж нападения избежать не удается, колонна должна продолжать путь, но, как только начнется бой, та часть колонны, которая уйдет вперед, и та, что останется позади, должны будут развернуться и ударить по врагу с флангов.

Итак, мы спокойно ехали вперед, хотя каждая жилка была напряжена и все чувства насторожены. У Сарзо имелось несколько повозок, крытых бычьими шкурами, непроницаемыми для стрел. В каждую повозку посадили по три лучника.

Отделили сорок конников, которые должны были оттянуться назад и, обойдя врага, напасть на него с тыла, воспользовавшись дорогой, которую нашли мы с Лолингтоном.

План был составлен быстро, и защитники заняли свои места, а колонна тем временем продолжала марш. Командование четырьмя десятками всадников поручили мне.

– Ты разведывал дорогу, ты знаешь, что делать.

Лолингтон вызвался идти вместе со мной, и наш отряд оттянулся назад, заняв место арьергарда.

Мы видели с гребня холма, как грабители бурей вынеслись из лесу. Наша колонна разомкнулась, повернувшись по-военному четко, и нападающих встретил град стрел.

Военные лучники в то время во всех армиях были немногочисленны, и среди наемников, бросивших свое ремесло и занявшихся разбоем, дело обстояло точно так же.

Стрелы сбросили с седел несколько человек, а потом мы с криком пустились в атаку вниз по склону.

Нападающие оказались плотно зажаты между двумя линиями нашей колонны и встретили сильное сопротивление, а тут и мы ударили им в тыл.

Ударили мы с силой, сбив с ног некоторых их лошадей. Огромного роста всадник замахнулся было на меня мечом, но ему в горло воткнулась стрела, прежде чем он смог завершить удар, а я пронесся мимо и атаковал другого, полоснув его по бицепсу, и увидел, как повисла рука, болтаясь на тонкой полоске кожи и сухожилий.

Лолингтон, остановившись чуть в стороне, пустил в ход свое излюбленное оружие – лук; совершенно спокойно, без суеты и без промаха пронзал он стрелами одного всадника за другим.

Неожиданным ударом меня вышибло из седла, и я упал, запутавшись ногой в стремени; однако мудрая Айеша сразу остановилась. Высвободив ногу, я вскочил как раз вовремя, чтобы заметить наконечник копья, нацеленный мне в грудь.

Я успел отвести копье клинком – и тут же глубоко всадил меч в бок нападающему; хлынула кровь, орошая клинок и мою руку. И внезапно шум боя утих; атака захлебнулась.

Мы победили, но какой ценой! Мертв был кузнец, настоящий богатырь, наш главный мастер по железу. Ломбардец, один из лучших наших лучников, с которым я так и не успел толком познакомиться, тоже погиб.

Спрятав в ножны окровавленный меч, я взялся перевязывать раненых.

Иоганнеса ударили копьем в бок. Сердце, к счастью, не было задето, но крови он потерял много. Плотно перевязав рану, я положил его на одеяло, и, пока Сюзанна ухаживала за ним, извлек стрелу из уголка глаза у другого воина. Сам глаз остался нетронутым – и к счастью, потому что о глазах я знал мало. Стрела пробила переносицу и вошла в орбиту, застряв там, так что человек был не столько ранен, сколько потрясен. Отклонись стрела на долю дюйма, и он потерял бы глаз – а могло быть и того хуже.

Я переходил от одного раненого к другому, принимая неотложные меры, какие знал, а потом возвращался для более основательной помощи.

Гансграф наблюдал за моей работой.

– У нас четырнадцать убитых, а раненых сколько?

– Тридцать семь, да ещё у некоторых пустяковые царапины.

Это было совсем неплохо, учитывая общее количество сражавшихся; но перед нами лежал ещё долгий путь, и сделать передышку мы могли не более чем на одну ночь. Нападение могло повториться.

Те, кто напал на нас, потеряли убитыми втрое больше, главным образом благодаря меткости наших лучников. На склоне и на дороге остались и некоторые вражеские раненые.

Мы собрали с поля боя доспехи, оружие и коней. Гансграф был обеспокоен.

Иоганнес, его правая рука, всегда хладнокровный при обдумывании и осторожный в советах, был тяжело ранен. Могло пройти несколько недель, пока он выздоровеет, – если выздоровеет вообще. Фландрен, один из дуайенов, тоже пострадал, и у нас не хватало места, чтобы разместить их в повозках. Сюзанна первой добровольно предложила свою.

Закат солнца выглядел угрюмо и угрожающе, по небу словно разметались багровые языки пламени, и бурая трава приняла огненный оттенок. Из нашего лагеря доносились стоны раненых.

А потом, когда спустилась тьма, откуда-то со склона холма донесся до меня слабый крик – отчаянный, плачущий крик раненного человека. Я прислушался и снова уловил его.

И я, которого считали врачом, не мог оставить его без внимания.