Текст книги "Походный барабан"

– А ну, слезай с коня, а не то башку раскрою!

Третий солдат, который держался немного позади, сказал:

– Риг, ты только глянь, что там в пещере. Похоже, мы нашли себе бабу…

Я сидел на коне неподвижно, словно застыл в испуге, и тот, что заговорил первым, двинулся ко мне, а Риг тем временем начал слезать с седла. Дав шпоры своему арабу, я бросил лошадь вперед и сбил его наземь. И в тот же миг поднял меч, до этого скрытый корпусом лошади.

Мой внезапный бросок переместил меня так, что я оказался слева от первого наемника. Он вскинул руку; щита у него не было, и мой клинок глубоко врезался ему в плечо.

Наши кони прижались друг к другу, и, послав свою лошадь вперед шенкелями, я всадил меч ему в бок.

Третий бросился наутек, но я, кинув меч в ножны, пустил араба вдогонку за ним, поднимая на скаку лук с наложенной стрелой. Его более тяжелый и менее резвый конь не мог тягаться с моим, я быстро настиг его и выпустил стрелу, пронзившую всадника насквозь. Поймал его лошадь, снял с убитого доспехи и оружие и вернулся к пещере.

Солдата, которого я сбил с ног, больше не было видно, но мне не надо было гадать, куда он делся. Соскочив с коня, я с мечом в руке ворвался в пещеру.

Сафия стояла, прижавшись к стене, с кинжалом в руке.

– Ты дурак, – говорила она. – Он тебя убьет!

– Может, и так, только сначала я с тобой позабавлюсь…

Он бросился к ней, и Сафия хлестнула его по лицу головней из костра. Он-то все внимание обратил на кинжал, а тлеющего сука, который она держала, опустив к полу, не заметил. От быстрого взмаха головня вспыхнула, и он отскочил.

Не моя вина, что он наткнулся прямо на острие моего меча, хотя, правда, я выставил его вперед – самую малость. Если уж человек решился умереть, то кто я такой, чтобы идти против судьбы?

– Удача была на нашей стороне, – заметил я.

– Да, – согласилась она. – Но и твое искусство тоже.

За это утреннее приключение мы были вознаграждены. У нас теперь появилось ещё три лошади, три шлема, две кольчуги с нагрудником, кинжалы, мечи и некоторая другая амуниция. Денег у них оказалось всего четыре динара, но у нас хватало своих. Однако пора было отправляться в путь.

В течение долгих дней, проведенных в пещере, Сафия обучала меня персидскому языку – в дополнение к тому немногому, что я уже знал, – а также начаткам хинди.

Стало мне кое-что известно и о её прошлом. Родилась она в Басре от эмира и рабыни, получила прекрасное образование и была просватана за бенгальского принца. Его ранняя смерть оставила её одинокой, но позднее в Багдаде Сафия вышла замуж за потомка старинной династии Аббасидов и участвовала в заговоре, который должен был возвести её мужа на престол Кордовского халифата. Не преуспев в этом, она стала шпионкой и продавала сведения любому, кто мог заплатить.

Прошло уже четыре месяца после нашего бегства из Кордовы, и хотя тело её было изнурено долгой болезнью, она теперь могла ездить верхом. Но подошвы ног оставались настолько чувствительными, что пройти пешком ей удавалось всего несколько шагов.

Купаясь в пруду или шаря в развалинах Акимовой усадьбы, я часто раздумывал, как сталось с Шаразой. Где она сейчас? Все ли у неё благополучно?..

Снова надев потрепанные доспехи наемника, но вооруженный лучше, чем прежде, я повел наш маленький караван обратно к дороге; но, добравшись до нее, мы свернули в противоположную от Кордовы сторону.

– Есть в Константинополе один человек, – сказала как-то Сафия, – который может знать, что с твоим отцом. Его-то тебе и следует отыскать.

Мы продали захваченных коней, а также доспехи и оружие. Тех четырех лошадей, которых она достала с самого начала, мы сохранили, не найдя им достойной замены.

Еще в Кордове Сафия отдала мне на сохранение свои драгоценности, и я не забыл захватить их с собой, однако мы надеялись, что трогать их не придется. От пребывания на чистом воздухе щеки её порозовели, из глаз исчезло мертвое, тусклое выражение.

За Толедо мы нагнали группу путников и присоединились к ним. В ближайшие дни, когда выберемся за пределы территории, контролируемой мусульманами, опасность будет постоянно возрастать. Впрочем, теперь и на мусульманских землях, после распада халифата на множество мелких княжеств – «тайфа» – появились разбойники.

А в Сарагосе нам встретился Руперт фон Гильдерштерн, человек-гора; он был по крайней мере на два дюйма выше меня и на много фунтов тяжелее. Его большое лицо, длинное и широкое, было украшено здоровенным крючковатым носом и двойным подбородком. Огромный, он выглядел изрядно толстым, но уж никак не дряблым, и, несмотря на свою массивность, двигался легко и ловко. Говорил он тоном оракула и держался с властной осанкой божества.

Вот как это вышло. Добравшись до придорожной гостиницы, мы обнаружили, что весь двор полон вьючных лошадей и мулов. Сбоку, широко расставив ноги, стоял человек, подобного которому мне ни разу не приходилось видеть, и командовал:

– Снимай вьюки! Проверьте каждый свою скотину, нет ли ссадин, ран или потертостей. У нас не будет ни одного животного, неспособного нести поклажу!

Он не обратил внимания на наш приезд, даже не взглянул. Продолжал строго и четко:

– Проверьте поджилки, посмотрите, нет ли в копытах застрявших камней. Расчешите шерсть на спинах – комок сбившейся шерсти может вызвать потертость. Никто не займется собой, пока не позаботится о своем животном!

Очевидно, мы наткнулись на купеческий караван, а этот великан был «гансграфом», или начальником каравана.

Такие караваны вели торговлю по всей Европе, передвигаясь по старым торговым путям, установившимся с глубокой древности, задолго до римских времен. Некоторые следовали по древнему Янтарному пути от Балтики к Средиземному морю; по этой дороге доставляли янтарь египетским фараонам, самому Соломону Мудрому и Хираму Тирскому.

Эти компании купцов, связанных между собой клятвой взаимной верности, были хорошо вооружены и готовы противостоять нападениям разбойников и «раубриттеров» – рыцарей-грабителей: некоторые бароны налетали на дороги в надежде ограбить торговый караван. Многие замки служили местами сбора и наблюдательными пунктами для таких шаек.

Караван этого гансграфа, принадлежавший Белой Торговой Компании, был богатым, и я сразу сообразил, что он может оказаться нашим спасением. Наш путь вел на восток через горные перевалы, где путников подстерегала опасность, но с таким караваном мы могли бы путешествовать без тревог.

Выбрав свободный уголок, я расседлал лошадей и привел их в порядок, и ни один конь во дворе не мог сравниться с нашими.

За работой я несколько раз заметил, что гансграф смотрит на меня или переводит взгляд на Сафию, стоящую поблизости. Позаботившись о лошадях, я собрал оружие и вошел в гостиницу.

С десяток человек сидели у стола, ели и пили; некоторые были уже изрядно пьяны. Когда вошла Сафия, они уставились на нее, а один громко произнес на франкском языке оскорбительную фразу, которую моя спутница, к счастью, не поняла.

Перегнувшись через стол, я схватил негодяя за бороду – в мусульманских странах это самое страшное оскорбление – и через стол подтащил его поближе к себе. Сгреб с блюда пригоршню жира и сала, дернул бороду вниз и сунул ему все в открытую пасть.

– Заткни свою вонючую помойку, – сказал я, – не то в следующий раз у тебя в глотке застрянет целый баран.

Вытер жирную руку о грудь его рубашки, отпустил бороду и сильно толкнул пьянчугу, так что он опрокинулся через скамейку, задыхаясь и тужась, как при рвоте.

Двое других, раскрасневшиеся от выпитого, стали было подниматься на ноги.

– С госпожой, – сообщил я им, – надлежит обращаться как с госпожой. А если попробуете полезть ко мне, расколю вам черепа, как дыни.

Мы выбрали стол в дальнем конце зала, и я видел, как тот болтун поплелся неверной походкой к дверям, все ещё давясь. Не скоро теперь он отважится трепать языком насчет какой бы то ни было женщины.

Подняв глаза, я увидел, что гансграф смотрит на меня с другого конца зала.

Мы заказали бутылку вина с куском жареной говядины и принялись за еду. Сафия совсем уже выздоровела, если не считать обостренной чувствительности ног, и от долгого пребывания на открытом воздухе у неё был прекрасный аппетит.

Над нашим столом нависла чья-то тень. Это был гансграф.

– Благородный поступок! Этой свинье досталось по заслугам. Далеко ли едете?

Указывая на бутылку, я предложил:

– Благородное вино, гансграф. Не пожелаете ли присоединиться?

– Ну, на минутку, может быть…

Он сел, и меня снова восхитило, до чего же он велик. Весил он, должно быть, раза в полтора больше меня. Одет во все черное: черные штаны в обтяжку, высокие черные сапоги, сверху накинут черный плащ.

– Ты солдат?

– Солдат удачи, – ответил я, – боец, когда необходимо, но в некотором роде также и ученый. Еду на восток, – добавил я, – а госпожа Сафия возвращается домой, в Шираз.

– Неблизкий путь… – Гансграф поджал губу и снова смерил меня оценивающим взглядом: – У тебя есть средства, которые хотелось бы куда-нибудь вложить? Наша компания торговая, товары мы покупаем и продаем сообща, и прибыль делим между собой. Если ты согласишься присоединиться к нам, то сильный человек нам пригодится.

– А я смогу войти в долю в вашей компании?

– Ты будешь одним из нас. И твой меч должен стать нашим. Я считаю, нам понадобятся мечи.

– А куда вы направляетесь?

– Через Памплону в По и в Авиньон. Мы идем на восток, но не напрямую, а от ярмарки к ярмарке…

Так и случилось, что я, который был ученым, географом и, может быть, врачом, превратился теперь в купца.

Купца с мечом.

Глава 25

Бурые холмы разлеглись вдоль узкого тракта, словно спящие львы. Далеко впереди, во главе каравана, ехал «шильдраке» – знаменосец. За ним следовали шестеро вооруженных людей, выбранных в головной отряд за искусство владеть оружием, а затем – сам гансграф.

Караван состоял примерно из пятисот вьючных животных большей частью лошадей и мулов; были в нем также и волы. Когда нагруженные на них тюки будут проданы или перегружены на лошадей, волов съедят. Вьючные животные шли парами, потому что дорога была узкая; по сторонам колонны двигалась вооруженная охрана.

Караван сопровождали четыре женщины, а мужчин насчитывалось шестьдесят два, все – бойцы, закаленные постоянными странствиями и непрестанными вооруженными стычками. Все были пайщиками в деле; в лице Руперта фон Гильдерштерна они имели превосходного начальника, который поддерживал строжайшую дисциплину.

Того, кто нарушал принятые правила, немедленно изгоняли из компании. Товары его выкупали, а самого оставляли одного, где бы ни происходило дело.

В то утро Гильдерштерн стоял, уперев руки в бока, расставив ноги, словно вросшие в землю, и пристально смотрел на меня. Это была его привычная поза, но мне только предстояло это узнать.

– Ты кельт?

– Из Арморики, что в Бретани, вблизи песков Бриньогана.

– Знаю эти места… А женщина? Она не жена тебе?

– Она знатная госпожа, которой я многим обязан. Действительно знатная госпожа.

– Я так и думал. Скажи мне – и не прими вопрос за оскорбление… благопристойного поведения?

– Как мужчина мужчине отвечаю: да. Мы с ней друзья. Хорошие друзья, и ничего больше. И кроме того, – добавил я, – она может оказаться очень ценным человеком. Это знатная дама, которая занимается сбором сведений. Она была в самой гуще событий в Кордове, пока её не обнаружили враги. Я помог ей бежать, потому что однажды она помогла мне.

Гансграф кивнул.

– Мы направляемся на север, в Монтобан, а потом на ярмарки во Фландрию и обратно – в Шампань. Может и год пройти, пока доберемся до моря… – Он устремил на меня острый взгляд: – И ещё одно: войдя в трактир, ты был готов к драке… Скажи, ты не задира, не любитель лезть в драку?

– Нет, я не из таких.

– К твоему сведению: мы все здесь вроде одной семьи в смысле верности и взаимопомощи. Все ссоры и несогласия улаживаю я. В любой момент, если ты чем-либо неудовлетворен… или если будем не удовлетворены мы, если ты окажешься не таким, каким должно, мы выкупаем твой пай, и ты уходишь своей дорогой. Компания защищает всех своих членов, и все торговые компании готовы прийти на помощь друг другу…

Под пасмурным небом двигались мы вперед и вперед. Большие ярмарки во Фландрии и Шампани привлекали купцов из всех стран Европы. Считалось, что честь быть старейшей принадлежит ярмарке в Сен-Дени, однако и другие – в Ипре, Лилле и Брюгге возникли почти столь же давно. Во Фландрии самая крупная проводилась в Генте.

К началу двенадцатого столетия ярмарки в Баре и Труа, а также в Ланьи и Провене были уже старинными, а в Шампани со временем превратились в денежные рынки Европы и расчетные палаты по долговым и кредитным сделкам, заключенным во всех христианских странах и многих мусульманских.

Торг продолжался от трех до шести недель, и купеческие караваны обычно передвигались от одной ярмарки к другой – из Камбре в Шато-а-Тьерри, потом в Шалон-на-Марне и дальше.

Законы многих стран давали особые привилегии ярмаркам и купцам, которые участвовали в них; привилегии эти были направлены на поощрение торговли. Купцы, торговавшие на ярмарках, действовали по специальным уложениям – «кондуитам», пользовались защитой и покровительством правителя страны, через которую они проезжали. Порядок поддерживали специальные группы вооруженных людей – «ярмарочная стража»; письмо, скрепленное печатью этих стражников, обеспечивало безопасность каждому, кто его имел.

Ни один купец, направлявшийся на ярмарку или обратно, не мог быть задержан в связи с долговыми обязательствами, взятыми вне этой ярмарки, и никому можно было не опасаться ареста за любое преступление, совершенное прежде.

Участникам караванов дозволялось также играть в карты и в кости в дни церковных праздников.

Самым оживленным торговым путем был тот, по которому мы собирались следовать – от Прованса к фламандскому побережью, в Шампань, в Кельн, Франкфурт, Лейпциг и Любек в Германии, а потом, может быть, в Киев и Новгород; закончить путь предполагалось в Константинополе.

Компания (это слово происходит от латинского выражения «ком-панис», что значит «разделяющие хлеб») возникла для того, чтобы разделить и тем уменьшить опасности путешествия в эти неспокойные времена, когда дороги постоянно осаждали шайки разбойников, отряды баронов-грабителей и целые армии воинствующих монахов, покинувших свои обители ради нападений и грабежей.

Первыми купцами, очевидно, были безземельные люди, бродяги и авантюристы, которые всегда появляются в обществе во времена смуты и брожения. Часто становились торговцами младшие сыновья, бесприютные изгнанники, зарабатывающие деньги местной торговлей или тайно финансируемые церковными властями. Кое-кто начинал с торговли вразнос или с мелких уличных лавчонок в городах, а потом, накопив некоторый запас товара, пускался в дорогу вместе с себе подобными.

Один из купцов, ехавший впереди, задержался, желая побеседовать со мной. Худощавый, с лицом хищной птицы, он был уроженцем Ломбардии и прозывался Лукка.

– Ты поступил разумно, – сказал он. – Фон Гильдерштерн – лучший гансграф на этой дороге. В прошлом году в Швабии он основал свою собственную ярмарку у переправы, потому что чует рынок, как другие чуют кувшин с хмельным медом. Редко бывает, чтобы наши капиталы оставались без дела… Впрочем, и руки наши тоже.

Лукка взглянул на меня:

– Ходят слухи, что ты ученый. А какого рода?

Прекрасный вопрос… Какого рода я ученый? Да и ученый ли вообще? Невежество мое беспредельно. В сравнении с ним мои познания ничтожны. Я взыскую знания не столько затем, чтобы улучшить свою судьбу, сколько для того, чтобы понять мир, в котором живу; эта жажда привела меня к ученью и к размышлениям. Чтение без размышления – ничто, ибо не так важно то, о чем говорится в книге, как то, о чем она заставляет задуматься.

– Хороший вопрос, – ответил я Лукке, – пожалуй, вернее всего на него ответить, что я просто искатель мудрости, считающий своим предметом познания весь мир, ибо, по-видимому, все знания связаны между собой и каждая наука каким-то образом зависит от других. Мы изучаем звезды, чтобы больше узнать о земле, и травы – чтобы дальше продвинуться в искусстве врачевания.

– Так ты врач?

– Немного. До сих пор у меня было больше опыта в нанесении ран, чем в их излечении.

– Ну, если хочешь набраться опыта, то в походе у тебя будет полно возможностей и для того, и для другого. Мы часто имеем дело с грабителями, которые любят расплачиваться за товары мечом.

– Что ж, значит, хорошо поторгуем…

Мне в голову вдруг пришла мысль:

– В Бретани, стало быть, ни одной ярмарки нет?

– Может, и есть одна, но небольшая. Иногда мы заезжаем в Сен-Мало, но есть там один разбойник-барон, у которого в обычае дальние набеги.

– Турнеминь? Не так ли случайно его зовут?

– Случайно именно так. А ты его знаешь?

– У него на лице шрам? Да?

– Точно. Хотел бы я, чтобы у него был шрам на глотке.

Я сказал, положив руку на кинжал:

– Шрам у него вот от этого острия. Он убил мою мать и всех наших людей. Если мы пойдем этой дорогой, я смогу нанести ему визит.

– В одиночку?

– А как же еще? Все прошлые годы я о нем помнил.

– Нам надо поговорить об этом с гансграфом.

Когда я ехал назад вдоль колонны, начал накрапывать мелкий дождик. Мы поднялись по склону горы и увидели красивую долину, затянутую завесой дождя, а в дальнем конце её – серую громаду замка. Одинокое и непривлекательное это было зрелище – замок и Пиренеи за ним с вершинами, теряющимися в облаках.

Дождь все усиливался, но мы упрямо двигались вперед, потому что где-то там была гостиница с просторной конюшней, где смогут переночевать многие из нас – кому не хватит места в самой гостинице.

Сафия сидела в седле, ссутулившись, но подняла глаза, когда я подъехал.

– Люблю дождь, – сказала она. – Так приятно чувствовать влагу на лице…

– Значит, наслаждайся, пока можно, скоро мы окажемся под крышей.

Мы устали и с удовольствием думали о гостинице. Кувшин подогретого вина, каравай хлеба и кусок сыра… Я уже знал, как легко почувствовать себя довольным. Однако мне страшно не хватало книг, ибо с того дня, как мы покинули Сарагосу, у меня не было времени, чтобы прочесть хоть одну страницу. Впереди лежал Ронсевальский горный проход, прославленный в «Песне о Роланде», – потому, наверное, я и вспомнил о книгах.

– Вон тот замок… – заметила Сафия. – Знаешь, чей он?

– Неприятное место. Не нравится он мне.

– Он принадлежит принцу Ахмеду. Ты теперь в его землях.

Как он выразился тогда, на приеме у Валабы? «Это ваши владения, но, я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать».

Мои глаза невольно обращались к замку. До чего же глупо соваться во владения врага…

– Он не должен дознаться, что я здесь, – пробормотал я, – надо сказать гансграфу.

Оставив Сафию, я галопом помчался в голову каравана и объяснил ситуацию.

Фон Гильдерштерн сидел на коне, словно памятник, глядя в долину, где стояла гостиница.

– Ты правильно сделал, что сразу рассказал мне. Что ты надумал?

– Надумал ехать в горы. Не вижу резона впутывать вас всех в мои дела.

– Мысль благородная, однако же глупая. В этих горах шныряют разбойники, поджидая путников. Оставайся с нами. Теперь ты один из нас, и твои беды стали нашими бедами.

Он переменил тему:

– Лукка сообщил мне, что ты знаешь барона де Турнеминя. Его замок тебе знаком?

– Да. Я ездил туда со своим отцом, когда он втолковывал барону, где лежат пределы его владений. Барону это не понравилось…

– Вредный человек, но сильный. Притворяясь, что озабочен поддержанием порядка, он совершает дальние набеги, вымогает дань, а с купцами ведет настоящую войну.

– Я должен до него добраться.

– Об этом мы ещё поговорим. А пока что будь уверен, что наша компания стоит плечом к плечу с тобой.

Серые башни зловеще проглядывали сквозь дождь. Я не сомневался, что за нами наблюдают, ведь о таком большом отряде принцу должны были доложить немедленно.

За селением – жалкой кучкой домишек – стояла большая старая гостиница, а при ней просторный двор, обнесенный прочной стеной с деревянными воротами, которые можно было запереть на случай нападения. Грузы свои мы сложим во дворе, а животных на время оставим пастись на лугу. В такую ночь, как сегодня, все будут поочередно стоять на страже группами по двадцать человек.

Принц Ахмед, как рассказал Лукка, редко бывает здесь; он оказывает покровительство караванам, проходящим через его владения, и иногда ведет с ними торговлю.

Гансграф остановился у ворот и наблюдал за караваном, сидя на своем могучем коне. Он не часто жестикулировал, но каждый его жест был командой. Никогда не видал я ещё человека, который лучше понимал бы свою задачу. Он принимал права, данные ему, без оговорок и объяснений; он вел себя так, что ответственность, даваемая властью, казалась привилегией.

Вьючных животных разгрузили и сразу же погнали на луг, но коней стражи поставили во дворе и задали им овса, чтобы они были под рукой.

Гансграф, выпрямившись в седле, отдавал все распоряжения жестами, такими же точными, как мазки искусного художника по холсту.

– Ты, – сказал он, когда я проезжал мимо, – четыре часа после полуночи.

Это были единственные слова, произнесенные им за все время, что потребовалось каравану на въезд и размещение.

Для этих людей такая процедура – ежевечернее дело, так что особых указаний и не требовалось. Многие и раньше посещали эту гостиницу, а дела, связанные с въездом, развьючиванием, укладкой грузов и размещением животных, были достаточно просты.

К этому времени я знал уже большинство участников компании, но, кроме добродушного весельчака Лукки, единственным, с кем я сблизился, был человек с длинным костистым лицом по имени Иоганнес из Брюгге.

История его превращения в купца была самой обычной. Безземельный уроженец Брюгге, оставшийся сиротой после чумного мора, он нищенствовал, боролся и пробивал себе путь в жизнь, пока не стал взрослым. Путешествуя по морю, участвовал в захвате корабля, или «приза», как обычно выражались, и сошел на берег с небольшими деньгами в кармане.

В ту пору в глубине страны, вдали от побережья, царил голод, а в порту лежали запасы зерна, так что он купил и зерно, и мулов, повез товар в глубь страны и продал за хорошую цену. Все тогда строилось только на местных отношениях, перевозки товаров в сторону от речных путей были не в обычае, и люди могли умирать с голоду всего в нескольких днях пути от изобильной области.

В обществе, которое прежде было исключительно земледельческим, возникал новый класс – горожане. Старые времена, когда несколько сильных вождей владели всей окрестной землей, а крепостные работали на них, уходили в прошлое. Развивались новые виды богатства и новые способы обогащения. Причиной процветания купцов была неудовлетворенность. Они доставляли людям то, в чем те нуждались, но одновременно создавали новые потребности и желания, выставляя на продажу благовония, краски и притирания, ткани, шелка, драгоценности и множество менее изысканных товаров.

Другой из наших купцов, Гвидо, был пьемонтским земледельцем. Семью его смела война. Сам он, в то время совсем юнец, скитался вместе с другими беженцами, спасаясь от вторгшейся армии, и в конце концов попал во Флоренцию. Там он впервые увидел корабль и людей, которые сходили на берег достаточно состоятельными, так что решил тоже отправиться в плавание.

Его путешествие кончилось на греческих островах; судно затонуло, и лишь немногим из потерпевших крушение удалось добраться до берега. Они украли лодку, разграбили деревню и снова ушли в море. Второе его плавание тоже кончилось неудачно, но зато третье принесло успех. Гвидо стал играть в кости, просадил все, кроме нескольких монет, но на эту небольшую сумму купил свечей и стал продавать их паломникам; затем перешел к поставке товаров для продажи другим торговцам. Спустя несколько лет он впервые присоединился к купеческому каравану.

Мне рассказали, что первые купеческие компании были сами немногим лучше разбойников. Они состояли из бездельников, бродяг и воров и, помимо торговли, не брезговали грабежами и мародерством. Однако постепенно в этих предприятиях налаживался порядок; стали проводиться ярмарки, и купеческие компании превратились в почтенные предприятия.

Гостиница была большая, но когда мы толпой ввалились туда – сорок крепких молодцов да ещё пять наших женщин, – в помещении сразу стало тесно. Треть наших людей осталась при животных на лугу или на страже у стены. Кроме нас здесь отдыхали и другие путники. Монах-паломник, аббатиса женской обители, сопровождаемая небольшой охраной и двумя монахинями, пара солдат, возвращавшихся с войны, и гуртовщик, только что продавший свой скот.

В зале было жарко и душно. От нашей мокрой одежды валил пар. Само помещение не отличалось чрезмерной чистотой, но еду подавали в достаточном количестве.

Я пробрался к Сафии, которая присела, отдыхая.

– Вот, притащил тебя сюда… Извини.

– Да мне это все давно известно, Кербушар. Я такое видела с юных лет – не здесь, так в Персии, у себя на родине. Не беспокойся, все будет хорошо.

Дверь вдруг отворилась, и все подняли глаза. Я поторопился снова уставиться в пол. В помещение вошли несколько солдат, а начальником над ними был Дубан. Я поискал взглядом путь к бегству. Но бежать было некуда.

Еще минута – и он увидит меня.

Дубан повернул голову и посмотрел мне прямо в лицо.

И по его глазам я понял, что он меня узнал.