Текст книги "Стеклянные дома"

Глава двенадцатая

Когда Совесть ушла, старший суперинтендант Гамаш почувствовал, что может без опасений вернуться в Монреаль, к своим обязанностям. Он проехал сквозь ноябрьский туман, стлавшийся над землей, и провел день за делами, наверстывая упущенное. Накопилось много бумажной работы, встречи были отложены до того времени, когда кобрадор покинет Три Сосны.

Гамаш пообедал в бистро в Старом Монреале с новым главой отдела по расследованию особо тяжких преступлений. За «дежурным» супом и сэндвичами, приготовленными на живом огне, они обсудили проблемы организованной преступности, картелей, наркотиков, отмывания денег, угроз терроризма, мотоциклетных банд.

Все эти проблемы только усугублялись.

Гамаш отодвинул в сторону свой сэндвич и заказал эспрессо, пока суперинтендант Туссен расправлялась с приготовленным на живом огне cubain.[26]26
  Кубинский (фр.). Имеется в виду кубинский сэндвич с сыром, ветчиной и жареной свининой, популярное блюдо в штате Флорида.


[Закрыть]

– Нам нужно больше ресурсов, patron, – сказала она.

– Non. Нам нужно эффективнее использовать имеющиеся у нас средства.

– Мы делаем все, что в наших силах, – возразила Туссен, подавшись над столом к старшему суперинтенданту. – Но мы на пределе.

– Вы недавно на этом посту…

– Я проработала в отделе пятнадцать лет.

– Но быть начальником – это другое дело, non?

Она положила сэндвич, вытерла руки и кивнула.

– Вам поручено дело огромной важности. Ответственность велика, и возможности немалые, – сказал Гамаш. – Вы должны по-новому выстроить работу в вашем отделе. Организуйте его, определите все обязанности, утвердите. Отбросьте старые методы, начните заново. Вы противились коррупции и заплатили за это немалую цену, вот почему я выбрал вас.

Мадлен Туссен кивнула. Она уже собиралась уходить из полиции, но Арман Гамаш вернул ее обратно.

Она не была так уж уверена, что должна быть благодарна ему.

За ней следило столько разных глаз.

Первая женщина во главе отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Первая гаитянка, вообще возглавившая отдел в Квебекской полиции.

Ее муж ясно сказал ей: миссия невыполнима. Пусть она представит себе, как корабль, груженный дерьмом, тонет в океане мочи.

А ее только-только повысили в звании до капитана.

– Тебя выбрали, потому что ты черная женщина, – сказал ей муж. – Расходный материал. Если у тебя ничего не получится, ну и прекрасно. Ты можешь проделать за них грязную работу, вычистить их дом, как это на протяжении десятилетий делали гаитянки. И знаешь, что ты получишь?

– Не знаю. Что? – спросила она, хотя и понимала, к чему он клонит.

– Еще больше дерьма. Ты будешь вся в их merde, ты станешь козлом отпущения, жертвенным агнцем…

– Это все сельскохозяйственные животные, Андре. Что ты хочешь мне сказать?

Он тогда обозлился. Впрочем, он вообще часто злился. Нет, не оскорблял ее, не бил. Но он был тридцатидевятилетним черным мужчиной. Он сбился со счета, сколько раз его останавливали копы. С тех пор как их сын научился ходить (теперь ему было четырнадцать лет), Мадлен и Андре постоянно занимались с ним, объясняя ему, как он должен себя вести, когда его остановит коп. Когда его будут унижать. Когда будут над ним издеваться. Толкать и провоцировать.

«Не реагируй. Иди медленно. Показывай руки. Будь вежливым, делай то, что тебе говорят. Не реагируй».

У Андре было право на злость, на цинизм.

Она тоже злилась, часто выходила из себя. Однако была готова рискнуть еще раз. И такой случай ей представился.

– Может, ты и прав, – сказала она. – Но я должна попробовать.

– Гамаш такой же, как и все остальные, – заявил Андре. – Вот подожди. Когда полетит говно, он отойдет в сторону и оно полетит в тебя. Поэтому он тебя и выбрал.

– Он меня выбрал, потому что я очень, очень хорошо умею делать то, что делаю, – вспылила Мадлен. – Если ты этого не понимаешь, тогда нам стоит поговорить о чем-нибудь другом.

Она сердито смотрела на него, ее злость усиливалась подозрением, что он прав.

И теперь она сидела со старшим суперинтендантом Гамашем за маленьким деревянным столом, в окружении смеющихся, болтающих людей, зашедших пообедать.

И он просил ее построить корабль посреди океана. Корабль с дерьмом плыл по океану мочи, и Гамаш хотел, чтобы она не только отремонтировала его, но и на ходу изменила конструкцию.

Мадлен Туссен посмотрела через стол на его усталое лицо. Если бы она видела только это, то сказала бы, что он человек конченый, а те, кто идет за ним, обречены. Но она видела, что морщинки в уголках его глаз и рта появляются больше от улыбчивости, чем от усталости. А глаза, эти темно-карие глаза, не просто умные, но и задумчивые.

И добрые.

И решительные.

Перед ней был человек в расцвете сил. И это он протянул руку и вытащил ее из грязи. И наделил властью, о какой она даже помыслить не могла. И попросил встать подле него. Рядом с ним.

Возглавить отдел по расследованию особо тяжких преступлений.

– Если почувствуете, что вам невмоготу, приходите поговорить со мной, – сказал Гамаш. – Я понимаю, что это такое. Сам испытывал подобные ощущения.

– А к кому приходили поговорить вы, сэр?

Он улыбнулся, и морщинки на его лице обозначились резче.

– К моей жене. Я рассказываю ей все.

– Все?

– Ну, почти все. Знаете, Мадлен, очень важно не исключать людей из нашей жизни. Разобщенность не улучшает наши рабочие качества. Она ослабляет нас, делает более уязвимыми.

Она кивнула. Нужно будет подумать об этом.

– Мой муж говорит, что вы поставили меня капитаном тонущего корабля. И спасти ситуацию невозможно.

Гамаш задумчиво кивнул и сделал глубокий, протяжный вдох:

– Он прав. Отчасти. Ситуация на настоящий момент безвыходная, проигрышная. Как я говорил на совещании, война с наркотиками проиграна. И что мы должны делать?

Туссен непонимающе покачала головой.

– Подумайте, – настойчиво сказал он.

И она задумалась. Что делать, если ты находишься в проигрышной ситуации?

Ты либо сдаешься, либо…

– Мы должны измениться.

Он улыбнулся и кивнул:

– Мы должны измениться. Но не чуть-чуть. Мы должны измениться радикально, а это, к сожалению, не может быть осуществлено старой гвардией. Для этого нужны новые люди, смелые, инициативные. С отважным сердцем.

– Но вы…

Она вовремя остановилась. А может, и не вовремя.

Старший суперинтендант Гамаш весело посмотрел на нее:

– Я стар?

– Э-э…

– Э-э? – переспросил он.

– Вы пожилой, – сказала она. – Désolé.

– Не извиняйтесь. Так оно и есть. Однако кто-то должен стоять во главе. Кто-то должен стать расходным материалом.

И в этот момент Мадлен Туссен поняла: ее муж, возможно, во многом прав, но в одном он ошибается. Она не козел отпущения, привязанный к дереву, чтобы отвлечь внимание хищников.

Эту роль взял на себя Гамаш.

– У нас есть неоспоримое преимущество, суперинтендант, – сказал Гамаш. Его голос снова стал четким, деловым. – И даже несколько. Наши предшественники бо́льшую часть своей энергии тратили на нарушение собственных законов и на прикрытие своих делишек. Еще они тратили немало времени на междоусобные войны. Стреляли друг в друга, иногда в буквальном смысле. Преступность вышла из-под контроля отчасти потому, что внимание высших офицеров полиции было занято проблемами собственного обогащения, а отчасти потому, что от картелей поступали немалые деньги за то, чтобы они кое на что закрывали глаза.

– Они ослепили себя ради денег и власти, – сказала Туссен.

– Да уж. Очень по-гречески.

Но сказано это было без улыбки. И она подумала: это шутка или он действительно воспринимает происходящее как древнегреческую трагедию, разыгрывающуюся на подмостках современного Квебека?

– А теперь? – спросила Туссен.

– Вы сами сказали. Мы меняем. Все. Причем делаем вид, будто все остается по-старому. – Он внимательно посмотрел на нее. – Единственная причина, почему мы отправляем полицейские функции так, как отправляем, состоит в том, что кто-то сто лет назад организовал нас подобным образом. Но то, что работало тогда, не работает теперь. Вы молоды. Используйте это как свое преимущество. Наши враги ждут от нас прежней тактики.

Он наклонился над столом и понизил голос, в котором по-прежнему звучала энергия, даже страсть.

– Перестраивайтесь, Мадлен. Создайте нечто новое, смелое. У нас есть шанс. Пока никто не подозревает, что нам это по силам. Пока никто не смотрит. Ваш муж не одинок. Все считают, что Квебекская полиция понесла непоправимый ущерб. И дело не только в ее репутации: она гниет изнутри. Вся конструкция готова рухнуть. И знаете что? Они правы. Так что мы можем либо тратить время, силы и ресурсы, ставя подпорки умирающей структуре, либо начать все заново.

– И что мы должны делать? – спросила Туссен, захваченная его энтузиазмом.

Гамаш откинулся назад:

– Не знаю.

Она почувствовала, что сдувается, как воздушный шарик, но самую малость. В глубине души она радовалась услышанному. Это означало, что можно внести свой вклад в обновление, а не просто исполнять приказы.

– Мне нужны идеи, – сказал Гамаш. – От вас. От других. Я думал об этом.

Этой осенью он часто сидел по утрам и вечерам на скамье над Тремя Соснами, куда приходил вместе с Анри и Грейси. На скамье, на которой было написано: «Удивленные радостью», а над этой надписью другая: «Храбрый человек в храброй стране».

Гамаш смотрел на маленькую деревню, живущую своей жизнью, смотрел вдаль – на горы, лес, ленту золотой реки. И думал. Думал.

Он дважды отвергал предложение стать старшим суперинтендантом Квебекской полиции, главным копом. Отчасти потому, что не хотел стоять на капитанском мостике, когда корабль, которым он восхищался прежде, пойдет на дно. А Гамаш не видел способов его спасения.

Но когда ему сделали предложение в третий раз, он снова сел на скамью и стал думать. О коррупции. О понесенном ущербе.

Он думал о Полицейской академии и молодых рекрутах. Он думал о мирной жизни. О тишине. Здесь, в Трех Соснах. В деревне, которой нет ни на картах, ни на навигаторах.

В безопасности.

Часто к нему присоединялась Рейн-Мари. И они тихо сидели бок о бок. Но однажды вечером она заговорила.

– Я думала об Одиссее, – сказала она.

– Странно. – Он посмотрел на нее. – А я – нет.

Рейн-Мари рассмеялась:

– Я думала о его отставке.

– Одиссей ушел в отставку?

– Да. Он состарился, устал. От войны. Даже от моря устал. И тогда он взял весло и ушел в лес. Он шел и шел, пока не встретил людей, которые не знали, что такое весло. И там, среди этого народа, он обустроил себе дом. Где никто не знал имени Одиссей. Где никто не слышал о Троянской войне. Где он мог жить неузнанным. Жить в мире.

Арман долго сидел совершенно неподвижно и молча, глядя на Три Сосны.

Потом он поднялся и пошел домой. И позвонил.

Одиссей закончил сражение. Выиграл свою войну.

Гамаш пока еще не выиграл. И не проиграл. Ему предстояла как минимум еще одна битва.

И вот он сидел в бистро в Старом Монреале с очень молодым суперинтендантом и разговаривал о кораблях.

– Мой муж был прав, когда говорил о корабле, который дал течь. Но в другом он ошибался. Я не одна.

– Да, не одна.

Туссен кивнула. Она слишком долго оставалась одна и даже не заметила, когда ситуация изменилась. Ее окружали коллеги. Люди, которые стояли не за ней, а рядом с ней.

– Мы должны все построить заново, – сказала она. – Сжечь корабли. Назад пути нет.

Гамаш пристально посмотрел на нее и откинулся на спинку стула.

– Patron? – встревожилась она, подумав, что с ним случился petit mal. Или даже grand mal,[27]27
  Малый припадок, большой припадок (фр.). Формы эпилептического припадка.


[Закрыть] судя по тому, сколько времени это тянется.

– Прошу прощения, – наконец проговорил Гамаш и подтянул к себе салфетку.

Он достал из кармана ручку, написал на салфетке несколько слов, поднял голову и посмотрел на Туссен с сияющей улыбкой. Потом сложил салфетку и сунул в карман. Наклонившись над столом, сказал:

– Именно это мы и сделаем. Мы не будем заделывать течь. Мы сожжем корабли.

И уверенно кивнул.

Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, заряженная новой энергией. Взбодрившаяся. Такой эффект произвели на нее слова Гамаша. И она пыталась не думать о сумасшедшинке, которая сквозила в тоне старшего суперинтенданта.

Мадлен Туссен, возможно, была первой, но, прежде чем все закончится, она будет далеко не последней, кто подумал, что новый глава Квебекской полиции сошел с ума.

Глава тринадцатая

В тот день прошло несколько совещаний, включая и короткое с инспектором Бовуаром, который хотел обсудить предложение о том, чтобы организовать в Квебекской полиции роту почетного караула.

– Как у военных, – сказал Бовуар. – Движение сомкнутым строем.

Старший суперинтендант Гамаш слушал без энтузиазма.

– И зачем нам это надо?

– В общем, идея не моя, мне ее подарил один из старших офицеров. Когда я отсмеялся, то начал ее обдумывать.

Он строго посмотрел на босса предупреждающим взглядом, призывая напрячь мозги. Гамаш поднял руки, сдаваясь.

– Можно было бы начать с тренировок в академии, – продолжил Бовуар. – Я думаю, это будет большим стимулом к объединению, но также мы можем перенести такую практику на места. Вы постоянно говорите, как нам важно вернуть доверие. Мы можем посещать школы и культурные центры, устраивать там показы. Возможно, привлекать средства на благотворительные цели для местных бесплатных столовых и центров реабилитации.

Теперь Гамаш слушал внимательно и кивал.

– А знаешь, прекрасная мысль.

Они еще несколько минут обсуждали это предложение.

Когда закончили, Гамаш поднялся. Ему не терпелось показать Жану Ги салфетку, оставшуюся после ланча. И слова, которые он на ней нацарапал.

Но он не стал спешить.

Время еще не пришло. Нужно посидеть в тишине, подумать.

– Я рад, что человек с луга ушел, – сказал Бовуар, направляясь к двери. – Но вы по-прежнему не знаете, зачем он приходил?

– Нет. Он и так отнял у меня много времени.

Жан Ги поправил очки. Он недавно стал их носить и обнаружил, что потребность в очках унизительна. Первые признаки старческой немощи.

Еще хуже было то, что шеф, на добрых двадцать лет старше его, пользовался очками только для чтения, тогда как ему, Жану Ги, приходилось носить их постоянно.

– Оноре схватил их вчера, когда его купали, – сказал Жан Ги, снимая очки и снова их разглядывая. – Утащил под воду. Сильный парнишка.

– Ты уверен, что это Оноре сунул их под воду? – спросил Арман.

Он забрал очки у Бовуара и быстро их поправил. У него за плечами лежал многолетний опыт по ремонту поврежденной и погнутой оправы.

Он вернул очки Жану Ги.

– Merci, patron. На что вы намекаете?

– Это саботаж, сэр, – мелодраматически произнес Гамаш. – И вам еще хватает наглости обвинять своего крошку-сына? Вы негодяй!

– Господи, Анни то же самое сказала. Вы с ней сговорились, что ли?

– Да. Нам больше делать нечего, как говорить о твоих очках.

И тут ноутбук Гамаша издал очень тихий звоночек.

Огромную часть поступающих к Гамашу писем по электронной почте сортировала и помечала по степени важности мадам Кларк. Писем было целое море, но Джина Кларк вполне справлялась с работой. И более того, точно так же она организовывала самого старшего суперинтенданта, словно он был одним из электронных писем, ждущих ответа, пересылки и отправки в корзину.

Жан Ги нередко сидел в кабинете шефа и наблюдал, как им командует эта молодая женщина с пирсингом в носу и розовыми волосами. Словно преобразившаяся фея Динь-Динь из «Питера Пэна».

Но это письмо было отправлено на его личный почтовый адрес.

Гамаш поднялся и подошел к столу:

– Подождешь минутку?

– Конечно, patron.

Жан Ги, стоя у двери, проверил собственную почту.

Гамаш кликнул по письму. Это было сообщение из лаборатории насчет анализа таблеток, найденных у Поля Маршана предыдущим вечером. Но его оторвал от письма звонок на сотовый.

– Oui, allô, – сказал он в трубку, с помрачневшим лицом читая письмо.

– Арман…

Звонила Рейн-Мари.

Что-то случилось.

* * *

– Значит, она позвонила вам первому, прежде чем набрать «девять-один-один»? – спросил прокурор.

– Да, – ответил Гамаш.

Неужели в зале суда стало еще жарче? Он чувствовал, что рубашка под пиджаком прилипла к коже.

– И что она вам сказала?

* * *

Быстро, инстинктивно протянув руку, словно к самой Рейн-Мари, Арман прикоснулся к кнопке громкой связи, и в тот же момент Жан Ги на другом конце кабинета повернулся к нему.

– С тобой все в порядке? – спросил Арман.

– Я нашла кобрадора.

Наступила короткая, секундная, пауза, в течение которой мир изменился. Ее слова повисли в воздухе, и эти двое мужчин на миг застыли.

– Говори, – сказал Гамаш, вставая и глядя на Жана Ги.

– Он в цокольном помещении церкви. Я спустилась в кладовку, чтобы достать вазы для свежих цветов, а он там.

– Он тебя ударил?

– Нет. Он мертв. Там кровь, Арман.

– Где ты?

– Дома. Я заперла дверь церкви и пришла сюда позвонить.

– Хорошо. Там и оставайся.

– Я еще не звонила в «девять-один-один»…

– Я сам позвоню.

Он посмотрел на Бовуара, который уже начал набирать номер.

– На тебе есть кровь?

– Да. На руках. Я наклонилась и дотронулась до его шеи. Маска все еще остается на нем, но он холодный. Наверно, не нужно было к нему прикасаться…

– Ты же должна была выяснить. Мне жаль…

– Это не твоя вина.

– Non, я говорю, мне жаль, что придется попросить тебя кое о чем. Пожалуйста, не мой пока руки.

Наступило молчание, пока до Рейн-Мари доходили его слова. Она хотела спросить почему. Хотела возразить. Даже попросить. На мгновение, на долю секунды она разозлилась на него. За то, что обращается с ней как с любым другим свидетелем.

Но это прошло. Рейн-Мари понимала, что она ничем не лучше любого другого свидетеля. А он был копом.

– Понимаю, – сказала Рейн-Мари. И это действительно было так. – Только поспеши.

Гамаш уже выходил за дверь. Бовуар шел следом.

– Я ухожу. Все мои встречи отменяются, – сказал он, торопливо шагая по приемной мимо мадам Кларк.

Она не стала задавать вопросов, не промедлила ни секунды:

– Да, сэр.

Гамаш и Бовуар быстро прошли по длинному коридору к лифту.

– Жан Ги вызвал «девять-один-один», агенты приедут через несколько минут. Позови Клару и Мирну, пусть побудут с тобой. Я выезжаю. Хочешь, чтобы я оставался на связи?

– Нет, я позвоню Кларе и Мирне. Поспеши, Арман.

– Я спешу. – Он отключился и велел Бовуару: – Вызывай Лакост.

– Уже. Она высылает бригаду.

Бовуар прибавил шагу, чтобы не отстать от Гамаша.

Они провели вместе бессчетное количество расследований. Были рядом во время арестов, допросов и перестрелок. Во время страшных событий и праздников.

На похоронах и на свадьбах.

Жан Ги видел его в радости и в скорби. Сердитым и озабоченным.

Но никогда не видел Армана Гамаша в отчаянии.

До этой минуты.

И еще в ярости.

Оттого, что руки Рейн-Мари в крови.

Они помчались в Три Сосны с сиреной, по дороге связавшись с местным отделением Квебекской полиции. Приказали не входить в церковь и охранять ее.

– И я хочу, чтобы агент стоял у моего дома, – сказал Гамаш, описав, как выглядит его дом.

Бовуар выключил сирену, когда они свернули на второстепенную дорогу, ведущую к узкой грунтовой. Здесь он поехал медленнее из-за выбоин и опасности появления на дороге оленей, которые нередко выскакивали прямо под колеса идущей машины.

– Быстрее, – велел Гамаш.

– Но, patron…

– Быстрее.

– Мадам Гамаш в порядке, – сказал Бовуар. – В безопасности. Никто не причинит ей вреда.

– Ты бы говорил то же самое, если бы речь шла об Анни, которая нашла труп и ждала тебя с кровью на руках? С кровью, которую ты попросил не смывать?

Жан Ги прибавил скорость, ощущая пустоту в животе и легкий удар очков по переносице, когда машина попадала в очередную выбоину.

* * *

– Итак, тело нашла ваша жена? – спросил прокурор.

– Oui.

– И она прикасалась к нему.

– Oui.

– Ваша жена определенно не похожа на мою, месье. Не могу представить, чтобы моя жена прикоснулась к мертвому телу, тем более к телу, залитому кровью. Ведь было ясно, что произошло убийство, не так ли?

В зале суда стало еще жарче, когда Гамаш почувствовал, как горячая волна поднимается из-под его воротника по шее, но в его голосе это никак не проявилось.

– Да, было ясно. И вы правы, мадам Гамаш женщина необычная. Она должна была проверить, нельзя ли чем-то помочь. И ушла, только когда поняла, что помощь уже не нужна. Я полагаю, ваша жена проявила бы такое же мужество и сострадание.

Прокурор продолжал смотреть на Гамаша. Судья смотрела на Гамаша. Все присутствующие смотрели на Гамаша. Репортеры что-то строчили.

– Вы попросили ее не мыть руки, верно?

– Да, попросил.

– Почему?

– Большинство из тех, кто находит жертву убийства, непроизвольно нарушают картину на месте преступления…

– Например, прикоснувшись к телу?

– Или переместив что-то. Или пытаясь навести порядок. После такого потрясения люди теряют контроль над собой. Обычно к тому времени, когда появляется полиция, место преступления уже не имеет первоначального вида.

– Как в данном случае.

– Non. Мадам Гамаш прикоснулась к телу, но ей хватило присутствия духа больше ничего не трогать и запереть дверь. Потом она позвонила мне.

– Не сняв с трупа маску, чтобы узнать, кто это?

– Да.

– Ее не одолевало любопытство?

– Сомневаюсь, что любопытство руководило ею в тот момент.

– И вы попросили ее не смывать кровь с рук и обуви.

– Чтобы мы могли взять образцы и понять, какие следы оставила она, а какие – кто-то другой.

– Великолепно, – сказал прокурор. – Ваша жена в таком ужасном положении, но вы все же ставите работу на первое место. Не только мадам Гамаш вызывает удивление, но и вы тоже.

Гамаш ничего не сказал, однако краска бросилась ему в лицо.

Прокурор и Гамаш пристально смотрели друг на друга. Их взаимная ненависть была совершенно очевидна.

– Я, конечно, вызову позже мадам Гамаш в качестве свидетеля, но вы абсолютно уверены, что она больше ни к чему не прикасалась? И помните, вы под присягой.

– Я это помню, – огрызнулся Гамаш, потом осадил себя. – Merci. И да, я уверен.

Адвокаты у скамьи подсудимых недоуменно переглянулись. Похоже, месье Залмановиц делал за них их работу. Уничтожал если не доверие к своему главному свидетелю, то уж точно его репутацию.

– А пока, – сказал прокурор, – может быть, вы расскажете нам, что обнаружили, приехав на место.

* * *

Они миновали полицейскую машину, припаркованную возле церкви, и увидели агента полиции у подножия лестницы, ведущей к двери.

Проезжая мимо бистро, Жан Ги заметил его хозяев, прилипших к окну.

Не успел Бовуар остановить машину, как Гамаш торопливо зашагал, то и дело срываясь на бег, по дорожке к двери своего дома, где тоже дежурил полицейский.

День, который начинался как туманный, но внушающий надежду, снова помрачнел. Тучи перекрыли робкое солнце. Сырость скатывалась с холма и захватывала деревню.

Рейн-Мари находилась в кухне вместе с Кларой и Мирной. Печка источала тепло. Перед женщинами стояли кружки с чаем.

– Извини, mon coeur,[28]28
  Мое сердце (фр.).


[Закрыть] – сказал Арман, когда Рейн-Мари встала и пошла к нему, и отступил на шаг, подняв обе руки, словно защищаясь. – Я не могу…

Она остановилась с руками, поднятыми для объятия. Потом медленно их опустила.

Клара, стоявшая у нее за спиной, подумала, что никогда еще не видела такой боли в глазах мужчины.

Жан Ги, протиснувшись мимо Гамаша в пространство между мужем и женой, быстро взял образцы и сделал фотографии.

Никто не произнес ни слова, пока он не закончил и не отошел в сторону.

Тогда Арман шагнул к жене, обнял ее и крепко прижал к себе:

– Ты в порядке?

– Скоро буду, – ответила она.

– Полиция приехала с полчаса назад, – сообщила Клара. – До этого времени Мирна стояла на крыльце и следила, чтобы никто не подошел к церкви.

– Хорошо, – сказал Жан Ги. – А кто-нибудь пытался?

– Нет, – ответила Мирна.

Арман увел Рейн-Мари в туалетную комнату, и общими усилиями они смыли кровь с ее рук. Своими большими пальцами он мягко оттер успевшую засохнуть кровь.

Когда они закончили, Арман отвел ее наверх в спальню.

Пока Рейн-Мари раздевалась, он включил душ и отрегулировал, чтобы вода не была слишком горячей.

– Я скоро вернусь, ты и соскучиться не успеешь.

– Ты уходишь? О, прости, ну конечно. Ты должен идти.

Он обнял ее, потом отступил на шаг, взял ее руки и осмотрел. На обручальном кольце осталась капелька засохшей крови. Не увидеть в этом символику было трудно.

Вот что привнес он в их брак, в их совместную жизнь. Кровь. Она текла как река, которая иногда выходит из берегов. Пятная их. Оставляя на них след.

Как бы сложилась их жизнь, если бы он продолжил совершенствоваться в области юриспруденции и не пошел бы в Квебекскую полицию? Если бы остался в Кембридже? Возможно, стал бы профессором.

И тогда он уж точно не стоял бы сейчас здесь, пытаясь соскрести последнее пятнышко засохшей крови с руки жены.

– Прости, – тихо сказал он.

– Ты ни в чем не виноват, Арман. Ты здесь, чтобы помочь.

Он поцеловал ее и кивнул в сторону душа:

– Иди.

Рейн-Мари кивнула в сторону двери:

– Иди. Ой, тебе понадобится это.

Она вытащила из кармана свитера ключи от церкви. На ключах тоже была кровь.

Арман схватил салфетку и с ее помощью забрал у жены ключ.

Внизу Бовуар разговаривал с Кларой и Мирной.

– Кто еще знает?

– Рейн-Мари сказала нам, естественно. Про кобрадора, – ответила Клара. – А больше никому. Ясное дело, все понимают, что что-то случилось, в особенности после приезда полиции. Но что именно, никто не знает, а полицейские ничего не говорят.

– Потому что им ничего не известно, – ответил Бовуар.

Он знал, как важно сохранять информацию в тайне. Иногда даже от близких людей.

– Все собрались в бистро, – сказала Мирна. – Ждут новостей. Ждут вас. Некоторые приходили сюда, но полицейский их не пустил.

– Кто приходил?

– Габри, разумеется, – ответила Клара. – А если честно, почти все приходили.

Спустившись к ним, Гамаш спросил, побудут ли они с Рейн-Мари до его возвращения.

– Конечно, – сказала Клара.

Гамаш и Бовуар вышли из дома и ненадолго задержались, чтобы переговорить с агентом, дежурившим у двери:

– Пожалуйста, оставайтесь здесь.

– Oui, patron.

Именно этот агент приезжал в Три Сосны предыдущим вечером.

– Что вы сделали с месье Маршаном, которого задержали вчера вечером?

– Как вы и приказали, оставили его на ночь. К утру он успокоился. Потом отвезли его домой.

– Когда?

– В десять. Он отказался говорить, откуда у него таблетки в пакетике. Что там было?

Гамаш вспомнил о присланном по электронной почте отчете из лаборатории, который он читал, когда позвонила Рейн-Мари.

– Фентанил.

– Фф… – Полицейский в изумлении замолчал.

Старший суперинтендант Гамаш утвердительно кивнул и пошел дальше по дорожке, увидев Габри, который направлялся к ним от бистро широкими шагами. Хотя и не бежал. Габри бегать не умел. Он сразу становился неуклюжим.

Все еще с кухонным полотенцем в руке, он успел перехватить Гамаша и Бовуара:

– Что случилось? Копы нам ничего не говорят.

Он смерил укоризненным взглядом полицейского у двери, который сделал вид, будто не слышит.

– Я тоже ничего не могу сказать, – ответил Гамаш.

– Что-то случилось с Рейн-Мари, – не отступал Габри. – С ней все в порядке?

– Да.

– Ну слава богу. Но кто-то… – Он махнул рукой в сторону церкви и еще одного агента полиции.

Гамаш покачал головой и заметил, что к ним направляются другие люди во главе с Леа Ру и Матео.

– Вы идите, я с ними разберусь, – сказал Габри.

Он повернулся и пошел им навстречу, давая Гамашу и Бовуару время сбежать.

Женщина-полицейский, охранявшая вход в церковь, ждала их. За ее спиной виднелась маленькая, обшитая вагонкой церквушка. Милая. Неопасная. Как и тысячи других в деревнях по всему Квебеку.

Только эта церковь хранила не мощи, не палец или зуб святого, а целое тело.

Мертвое существо из иного времени.