Текст книги "Стеклянные дома"

Среди присутствующих, заполнивших большой зал Национального собрания, были их друзья и соседи.

Жан Ги Бовуар, его давний заместитель, а теперь еще и зять, держал на руках собственного сына. И смотрел.

Гамаш предложил Бовуару присоединиться к нему в департаменте старшего суперинтенданта. И снова стать его заместителем.

– Непотизм? – спросил Бовуар. – Великая квебекская традиция.

– Ты же знаешь, как я ценю традиции, – ответил Гамаш. – Однако ты вынуждаешь меня признать, что ты, как никто другой, подходишь для этой работы, Жан Ги, и комитет по этике со мной согласился.

– Для вас это будет неловко.

– Oui. Квебекская полиция теперь меритократия. Так что…

– Не обделайся?

– Я хотел сказать, не забывай про круассаны, но и про другие обязанности тоже помни.

И Жан Ги ответил: «Oui. Merci».[6]6
  Да. Спасибо (фр.).


[Закрыть] И теперь наблюдал за тем, как старший суперинтендант Гамаш обменялся рукопожатием с председателем Верховного суда Квебека, а затем повернулся лицом к залу.

Арман Гамаш стоял теперь во главе многотысячной армии, чья задача состояла в защите провинции, которую он так любил. Населения, в котором он видел не жертву или угрозу, а братьев и сестер. Равных среди равных, заслуживающих уважения и защиты. А иногда подлежащих аресту.

– Несомненно, на этой службе есть чем заняться, кроме вечеринок с коктейлями и ланчей в тесном кругу, – сказал он как-то Мирне во время одного из их тихих разговоров.

Он и в самом деле провел последние два месяца в делах: встречался с главами разных отделов, входил в курс дела по разным сферам деятельности полиции: борьбе с организованной преступностью, наркотрафиком, убийствами, киберпреступностью, отмыванием денег, поджогами и многим другим.

Было совершенно очевидно, что преступность в провинции выше, чем он представлял. И ситуация становилась все хуже. Причем главную роль в усугублении хаоса играла наркоторговля.

Картели.

Ими было порождено большинство других проблем. Убийства, вооруженные нападения. Отмывание денег. Вымогательство.

Ограбления, преступления на сексуальной почве. Беспричинное насилие, совершаемое молодыми людьми в состоянии безысходности. Болезнь уже поразила города. Однако гниль распространялась и за их пределы, в сельскую местность.

Гамаш знал, что проблемы нарастают, но не представлял себе их масштабов.

До последнего времени.

Старший суперинтендант Гамаш проводил дни, погружаясь в зло, обман, трагедию, ужас. Потом он уезжал домой. В Три Сосны. В святилище. Посидеть с друзьями у огонька в бистро. Или с Рейн-Мари в уединении их гостиной. С Анри и забавным маленьким существом Грейси у ног.

В тепле и безопасности.

Пока не появилось это темное существо. Отказывавшееся исчезать.

* * *

– Вы пытались поговорить с ним еще раз? – спросил прокурор.

– И сказать что? – ответил вопросом старший суперинтендант Гамаш.

Со свидетельского места он видел людей на галерее, обмахивающихся веерами из листов бумаги, чтобы создать хоть какое-то подобие ветерка в этой удушающей жаре.

– Ну, вы могли бы спросить, что он там делает.

– Я уже спрашивал. И при других обстоятельствах вы бы спросили у меня, почему я, офицер полиции, нарушаю права гражданина, который просто стоит в парке и никого не трогает.

– Гражданина в маске, – уточнил прокурор.

– И опять же, ношение маски не преступление, – ответил Гамаш. – Хотя это абсолютно неестественно. И я не собираюсь вам говорить, будто меня это радовало. Отнюдь. Но я ничего не мог сделать.

После его слов по залу прокатился шумок. Кто-то соглашался, кто-то считал, что повел бы себя иначе. И уж конечно, глава полиции должен был что-то предпринять.

Гамаш слышал осуждение в этом шумке и понимал, чем оно обосновано. Но находившиеся сейчас в зале суда обладали полной информацией о случившемся.

И он по-прежнему знал, что никак не мог остановить это.

Смерть очень трудно остановить, если она взяла косу в руки.

– Чем вы занимались в тот вечер?

– Пообедали, посмотрели телевизор, потом мадам Гамаш легла спать.

– А вы?

– Я сварил кофе и ушел к себе в кабинет.

– Работать?

– Я не стал включать свет. Сидел в темноте и наблюдал.

* * *

Одна темная фигура наблюдала за другой.

У Гамаша, сидящего в своем кабинете, создалось впечатление, будто что-то немного изменилось.

Темная фигура шевельнулась, чуть изменила положение.

И теперь смотрела на него.

* * *

– Как долго вы там оставались?

– Час, может, больше. Наблюдать было трудно. Темная фигура в темноте. Когда я вывел погулять собак, его уже не было.

– Значит, он мог уйти в любое время? Даже сразу после того, как вы сели. Вы ведь не видели, как он уходил?

– Не видел.

– Вы не могли задремать?

– Мог, но, вообще-то, я человек, привычный к слежке.

– К наблюдению за другими. У вас с ним это общее, – сказал Залмановиц.

Эти слова удивили старшего суперинтенданта Гамаша, он вскинул брови, но кивнул:

– Пожалуй.

– А на следующее утро?

– Он вернулся.

Глава третья

Судья Корриво решила, что пришло время объявить перерыв.

Старшему суперинтенданту предстоит провести в свидетельском кресле немало дней. Объяснять, отвечать, подвергаться перекрестным допросам.

В зале заседаний к этому часу стало нестерпимо душно, и она, уходя, попросила охранника включить кондиционер на время перерыва.

Открывая сегодня утром заседание суда, Морин Корриво радовалась, что ее первое дело об убийстве в качестве судьи будет простым и понятным. Но теперь в ее голову начали закрадываться сомнения.

Не то чтобы она не могла следовать закону. Следовать закону было просто. Даже появление фигуры в мантии в деревне, пусть и странное, легко подверстывалось под ясные законы.

Но потеть сильнее, чем от стоявшей в зале невыносимой духоты, ее заставляла необъяснимая враждебность, так быстро развившаяся между прокурором и его же собственным свидетелем.

И не каким-то обычным свидетелем. Не каким-то обычным полицейским, который произвел арест. А главой всей Квебекской полиции, черт побери.

Прокурор не просто играл на нервах старшего суперинтенданта, он делал это с особой изощренностью. И месье Гамашу это не нравилось.

Судья Корриво еще не набралась судейского опыта, но, проработав немало лет адвокатом, стала опытным судьей человеческих действий и реакций. И природы.

В зале судебных заседаний происходило что-то еще, и судья Корриво твердо решила выяснить, что именно.

* * *

– Или я чего-то не понимаю, или процесс уже понемногу съезжает с рельсов? – спросил Жан Ги Бовуар, присоединившись к боссу в коридоре Дворца правосудия.

– Вовсе нет, – ответил Гамаш, отирая платком лицо. – Все идеально.

Бовуар рассмеялся:

– И под «идеально» вы имеете в виду merde.[7]7
  Здесь: дерьмово (фр.).


[Закрыть]

– Именно. Где Изабель?

– Уехала, – ответил Бовуар. – Организаторская работа в управлении.

– Хорошо.

Изабель Лакост служила главой отдела по расследованию убийств, которым прежде руководил Гамаш. И он, уходя, выбрал именно ее для этой работы. Назначение Изабель вызвало немало недовольства. Гамаша обвиняли в фаворитизме.

Они все знали эту историю. Гамаш принял Лакост на работу несколькими годами ранее, в тот самый момент, когда ее собирались уволить из Квебекской полиции. За то, что она была другой. За то, что не участвовала в фальсификациях. За то, что пыталась понять обвиняемых, а не ломать их.

За то, что опускалась на колени рядом с телом убитой женщины и обещала – так, что слышали другие, – помочь ей обрести покой.

Над агентом Лакост потешались, ее осуждали, объявляли ей выговоры и наконец вызвали в кабинет начальника, где она встретилась лицом к лицу со старшим инспектором Гамашем. Он знал о необычном молодом агенте, над которым все смеялись, и пришел познакомиться с ней.

В результате ее не уволили. Гамаш забрал ее к себе, в самый престижный отдел Квебекской полиции. К неудовольствию ее прежних коллег.

И возмущение только усилилось, когда она получила звание старшего инспектора. Но вместо того чтобы отвечать критикам, как ее об этом просили некоторые подчиненные, Лакост просто продолжала делать свое дело.

И дело это, как она с кристальной ясностью понимала, действительно было простое, хотя и нелегкое.

Находить убийц.

Все остальное – белый шум.

Когда рабочий день заканчивался, старший инспектор Лакост возвращалась домой, к мужу и детям. Но не могла полностью отделаться от тревожных мыслей о работе, о жертвах и убийцах, разгуливающих на свободе. И точно так же, уезжая утром на работу, она не переставала думать о семье. Беспокоилась о том, в каком месте, в каком обществе окажутся близкие, когда покинут безопасный дом.

– Мне только что прислали эсэмэску, – сообщил Бовуар. – Изабель собрала всех в конференц-зале. Заказала сэндвичи.

Похоже, обеим частям этой информации он придавал одинаковое значение.

– Merci, – сказал Гамаш.

Коридоры заполнились служащими, свидетелями и зрителями – во Дворце правосудия настало обеденное время.

То тут, то там появлялась фигура в черной мантии.

Адвокаты. Или судьи. Тоже спешившие чем-нибудь перекусить.

Но это зрелище, к которому ему уже следовало привыкнуть, по-прежнему пугало его.

Инспектор Бовуар больше ничего не сказал об утреннем заседании. Застывшее на лице его босса выражение уверенности говорило ему все, что требовалось, относительно того, проходит ли заседание по плану. Или нет.

Старший суперинтендант Гамаш включил непроницаемость. Высокую, прочную стену вежливости, за которую не мог проникнуть даже его зять.

Бовуар точно знал, что скрывается за этой стеной, пытаясь выбраться наружу. И еще он знал, что главный прокурор не хочет, чтобы оно выбралось.

Они быстро прошли по знакомым мощеным улочкам Старого Монреаля, нахоженной дорогой между их управлением и судом. Мимо низеньких аккуратных ресторанов, наполненных обедающими.

Жан Ги заглядывал в окна, но не останавливался.

Впереди располагалась штаб-квартира Квебекской полиции, здание над Старым городом. Оно возвышалось над ним.

Не самое привлекательное сооружение, думал Бовуар. Зато удобное. Там, по крайней мере, работают кондиционеры.

Гамаш и Бовуар вышли из узенькой улочки на площадь перед собором Монреальской Богоматери, запруженную туристами, которые фотографировались перед собором.

Когда пройдут годы, они увидят на фотографиях великолепное сооружение и множество потных людей в шортах и сарафанах, ошалевших от жары и солнца, раскалившего брусчатку.

* * *

Они вошли в штаб-квартиру полиции и сразу же почувствовали поток кондиционированного воздуха. То, что должно было бы принести облегчение, отдохновение, свежесть, на самом деле воспринималось как удар снежка в лицо.

Агенты в холле отдали честь шефу, и Гамаш с Бовуаром быстро прошли к лифту. К тому времени, как они добрались до последнего этажа, их лица были залиты потом. Кондиционеры оказали неожиданный эффект, словно открыв шлюзы в системе потоотделения.

Гамаш и Бовуар вошли в кабинет старшего суперинтенданта с окнами во всю стену, откуда открывался вид на Монреаль и дальше, за реку Святого Лаврентия, на плодородные поля и горы на горизонте, за которыми лежал Вермонт.

Ворота в Соединенные Штаты.

Гамаш помедлил немного, глядя на стену гор. Непроходимыми они казались лишь на расстоянии.

Потом он открыл ящик и предложил Бовуару чистую сухую рубашку.

Бовуар отказался:

– Я в порядке. Ведь я не сидел на свидетельском месте. – Бовуар направился к двери. – Буду в конференц-зале.

Гамаш быстро переоделся в свежую рубашку и присоединился к Бовуару, Лакост и остальным.

Когда он вошел, они встали, но он дал им знак сесть, прежде чем занял свой стул.

– Расскажите, что вы знаете.

Следующие полчаса он слушал и кивал. Задавал вопросы. Впитывал информацию.

Эти мужчины и женщины, выдернутые из разных отделов, были специально и тщательно подобраны. И знали это.

Начиналась новая эра. Новая Квебекская полиция. Работа Гамаша состояла не в том, чтобы сохранить статус-кво. Но и не в исправлении ошибок.

Его работа состояла в создании нового. И хотя преемственность опыта играла важную роль, гораздо важнее было иметь надежный фундамент.

Офицеры в зале были тем фундаментом, на котором создавалась совершенно новая Квебекская полиция. Сильная. Прозрачная. Отзывчивая. Порядочная.

Он был ее создателем, и гораздо более заинтересованным, чем его предшественники, часть из которых построила гнилую коррупционную систему, а другая часть просто позволила этому случиться, сидела сложа руки. Или боялась возразить.

Гамаш не сидел сложа руки и требовал, чтобы его примеру следовали старшие офицеры его отдела.

И требовал, чтобы они не боялись спорить. С ним. С его планами. Друг с другом. С самими собой. И многие действительно спорили с новым шефом, спорили яростно, когда вскоре после вступления в должность и изучения их досье и других материалов он открыл им реальное положение дел.

«Ситуация ухудшается, – сказал он. – Сильно ухудшается».

Совещание проходило почти год назад. В этом же конференц-зале.

Они смотрели на него, пока он объяснял им, какой смысл вкладывает в слова «сильно ухудшается». Некоторые не могли осознать это. Другие прекрасно понимали, о чем он говорит. Выражение их лиц менялось с недоуменного до потрясенного.

Он выслушал их протесты, их аргументы. А затем сказал кое-что, хотя поначалу надеялся, что этого не понадобится. Он не хотел расшатывать их уверенность или обескураживать. Или подрывать их преданность делу.

Но теперь он видел, что им необходимо знать. Они заслужили это знание.

«Мы проиграли».

Они посмотрели на него непонимающе. Потом некоторые, слушавшие его доклад внимательнее, побледнели.

«Мы проиграли, – ровным голосом повторил он. Спокойно. Уверенно. – Войну с наркотиками мы проиграли давно. Это уже было достаточно плохо, но что еще хуже, пошла цепная реакция. Если наркотики не контролируются, то вскоре из-под контроля выйдет весь преступный мир. Этот час еще не настал. Но он настанет. С той скоростью, с какой развивается этот процесс, с какой он нарастает, через несколько лет нас просто сметет».

Они, конечно, возражали. Не хотели видеть этого. Принимать. И он тоже не хотел, когда впервые собрал всю информацию. Свел воедино все сведения. Прежде отделы конкурировали друг с другом, охраняли свою территорию. Они не хотели делиться информацией, статистикой. В особенности такой, которая выставляла их в дурном свете.

Гамаш понял, что он первый соединил все эти сведения. Получил полную картину.

Не так ли чувствует себя капитан большого корабля, когда он один знает, что судно тонет? Для всех остальных все в порядке. Все идет своим чередом.

Но он знает, что холодные воды невидимо поднимаются.

Поначалу Гамаш тоже не хотел верить. Снова и снова перечитывал документы. Проверял цифры. Выводы.

И вот в один из дней ранней осени, у себя дома в Трех Соснах, он просмотрел последнюю папку, поднялся со стула и отправился прогуляться.

Один. Без Рейн-Мари. Без Грейси. Без Анри, который озадаченно остался стоять у двери, держа мячик в зубах.

Гамаш дошел до скамьи наверху холма, откуда открывался вид на долину. На леса. На горы, часть которых находилась в Квебеке. А часть – в Вермонте.

Границу между Канадой и Штатами отсюда было не разглядеть.

Он опустил голову на руки. И сидел так, отключившись от всего мира. От своего знания.

Потом он поднялся и пошел дальше. Он ходил несколько часов.

Пытаясь найти решение.

Может, выбить бюджет побольше? Принять больше агентов? Бросить больше ресурсов на преодоление кризиса?

Наверняка имелось какое-то решение. Ситуация не могла быть совсем безнадежной.

Остановился он, лишь когда встретил себя. Армана, который прежде стоял на обочине тихой дороги бог знает где и ждал. На пересечении истины и самообольщения.

Там, где прямая дорога делала поворот.

И тут он понял. Они все падали на дно. Не только Квебекская полиция, но и вся провинция. И не только его поколение, но и следующее. И следующее за ним. Его правнуки.

Если поток преступности затопил его по шею, то их накроет с головой.

И он понял кое-что еще. То, что предпочел бы не знать вообще, но теперь не мог отрицать.

Невозможно было сделать хоть что-нибудь. Они прошли точку невозврата. И даже спасательной лодки нигде не было видно. Коррупция в правительстве и полиции сделала свое дело.

«Как же нам быть теперь? – спросил один из офицеров постарше. – Сдаться?»

«Non. У меня нет решения. Пока нет. Поэтому мы должны напрячься, делать наше дело, общаться. Собирать информацию и делиться ею».

Он обвел всех суровым взглядом.

«И еще мы должны пытаться найти креативные решения. Приходите ко мне со всем, что надумаете. С чем угодно. Каким бы сумасшедшим вам оно ни казалось».

Покидая зал, он оставлял за собой не то чтобы отчаяние, нет. И не панику, но состояние, близкое к панике.

* * *

И вот, много месяцев спустя, они снова сидели в том же конференц-зале.

Тогда они все были погружены в беспросветный мрак. Теперь они были близки, очень близки к первой важной победе.

Однако все зависело от проходящего судебного процесса. От его результата, но также и от его хода.

Превратным образом, когда дела обстояли хуже некуда, на поверхности все выглядело превосходно. Квебек и его полиция функционировали, как им и полагается.

А теперь, когда появился луч надежды, казалось, что ситуация выходит из-под контроля.

Ведущие политики и некоторые средства массовой информации в последнее время стали замечать некую ловкость рук со стороны главы Квебекской полиции.

Шли аресты. И какое-то время это вызывало откровенную радость у политиков и их электората.

До тех пор, пока телевизионное шоу «Enquête»[8]8
  «Расследование» (фр.).


[Закрыть] на «Радио Канада» не провело свое расследование и не обнаружило, что арестовывают главным образом за мелкие и средней тяжести преступления.

– Объясните это, – потребовал премьер-министр Квебека, вызвав старшего суперинтенданта Гамаша в свой офис в Квебек-Сити на следующий день после выхода программы.

Премьер швырнул на стол толстую папку. Даже от двери Гамаш понял, что это такое.

Распечатка последнего ежемесячного отчета о деятельности Квебекской полиции.

– Я проверил. Это долбаное «Enquête» право, Арман. Да, аресты идут, и, слава богу, вы еще умеете арестовывать убийц, но остальные? После вашего утверждения в должности другие отделы не арестовали ни одной важной фигуры из преступного мира. Ни глав мотоциклетных банд, ни боссов организованной преступности. Ни наркобаронов. Не случилось ни одного захвата партии наркотиков. Чем вы там, черт побери, занимаетесь?

– Вы, как никто другой, должны знать, что статистика… – Гамаш кивнул на папку, – не отражает всю историю.

– Хотите сказать, что это ложь? – Премьер положил руку на папку.

– Non, не ложь. Однако и не вся правда.

– Вы собираетесь и дальше занимать эту должность? Что это за тарабарщина? Я не знал, что вы так любите увиливать от ответа.

Он сердито смотрел на Гамаша, который тоже смотрел на премьера, но молчал.

– Что у вас на уме, Арман? Боже милостивый, только не говорите, будто «Enquête» право.

Создатели телепрограммы не перешли черту откровенной клеветы, хотя и были на грани обвинения Гамаша в некомпетентности или в использовании организованной преступности, как это делали его предшественники.

– Нет, – сказал Гамаш. – Я понимаю, как они могли прийти к такому выводу. Или как у них могли возникнуть подозрения. Но «Enquête» не право.

– Тогда в чем дело? Пожалуйста, ответьте. Дайте мне что-нибудь. Что угодно. Кроме этой кучи говна. – Он оттолкнул от себя папку с такой силой, что она упала со стола. – Вы намеренно устроили дымовую завесу из арестов, чтобы все выглядело хорошо, пока кто-нибудь не поймет, что все это мелочовка. Пока это долбаное «Enquête» не докопалось до правды.

– Мы арестовываем убийц.

– Мои поздравления, – сухо произнес премьер.

Они давно знали друг друга. С тех времен, когда Гамаш был начинающим агентом, а премьер стажировался в фирме юридической помощи.

– Они называют вас худшим старшим суперинтендантом за всю историю. А это серьезное обвинение.

– Безусловно, – сказал Гамаш. – Но поверьте мне, я делаю кое-что. Действительно делаю.

Премьер заглянул ему в глаза – не лжет ли он.

Гамаш наклонился и поднял с пола отчет о работе полиции. Он вернул папку премьеру. В ней было много цифр, но за ними не стояли конкретные дела.

– Моя собственная партия начала сужать круги, почуяв кровь, – сказал премьер. – Вашу или мою. Им в принципе все равно. Но им нужно действие или жертва. Вы должны сделать что-то, Арман. Дайте им то, чего они хотят. Чего они заслуживают. Арест какой-нибудь крупной фигуры.

– Я делаю кое-что.

– Это… – премьер на удивление мягко положил руку на папку, – не «кое-что». Даже близко не лежало. Пожалуйста. Я вас прошу.

– И я вас прошу. Доверьтесь мне, – тихо сказал Арман. – Вам придется перевести меня через финишную черту.

– И что это значит? – спросил премьер, тоже переходя на шепот.

– Вы знаете.

И премьер, который любил Квебек, но любил и власть, побледнел. Поняв, что он, возможно, должен будет сдать одно, чтобы сохранить другое.

Арман Гамаш посмотрел на хорошего человека, сидящего напротив него, и спросил себя, кто из них переживет следующие несколько месяцев. Недель. Дней. Когда в День святого Иоанна Крестителя в конце июня небо расцветет фейерверками, кто из них будет стоять и любоваться этим зрелищем?

Кто из них вообще будет еще стоять?

Старший суперинтендант Гамаш приехал поездом в Монреаль и прошел с вокзала по Старому городу до штаб-квартиры полиции. Несколько голов повернулись ему вслед, узнав его по популярному, к несчастью, шоу, вышедшему в эфир прошлым вечером.

А может, они помнили его по прежним появлениям на экране.

Еще до того, как стать главой Квебекской полиции, Арман Гамаш был самым узнаваемым полицейским офицером в Квебеке.

Но если раньше он ловил на себе взгляды узнавания и уважения, то теперь в них вкралось подозрение. Даже удивление. Еще немного – и он станет предметом осмеяния.

Однако Арман Гамаш мог видеть дальше этих взглядов – он мог заглянуть за финишную черту.

* * *

Стояла середина июня. Тот разговор с премьером состоялся почти день в день месяц назад. А теперь Гамаш посмотрел на часы и встал:

– Пора возвращаться в суд.

– Как там идут дела, patron? – спросила Мадлен Туссен, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений.

– Как и ожидалось.

– Настолько плохо?

Гамаш улыбнулся:

– Настолько хорошо.

Их взгляды встретились, и она, помедлив, кивнула.

– Вы тут ждите сообщения от информатора с островов Мадлен, – сказал он, стараясь говорить не слишком обнадеживающим тоном.

Или правильнее сказать «не слишком безнадежным»?

Туссен упомянула об этом в ходе заседания. К ее словам отнеслись с интересом, но без особого энтузиазма. Лишь немногие из них понимали, что может означать сообщение, которого они ждут.

– Когда ты его получишь? Мы успеем провести по нему заседание в конце дня? – спросил Бовуар.

– Надеюсь. Все это вроде как зависит от того, что происходит на процессе, верно? – сказала Туссен.

Гамаш кивнул. Да. Зависит.

Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, а Бовуар и старший инспектор Лакост остались с Гамашем.

– Относительно процесса, – сказала Лакост, собирая бумаги. – Никогда не видела прокурора, который бы так гонял собственного свидетеля. И судья наверняка не видела. Она новенькая в судейском сообществе, но недооценивать ее не следует.

– Ни в коем случае, – ответил Гамаш, который видел проницательный взгляд судьи Корриво.

Они прошли по коридору и сели в подошедший лифт. Лакост вышла на своем этаже.

– Удачи, – сказала она Гамашу.

– И тебе, – ответил он.

– Почти приехали, patron, – сказала Изабель, когда дверь уже закрылась.

«Почти приехали», – подумал Гамаш. Но он знал: большинство происшествий случается, когда дом совсем рядом.

* * *

– Старший суперинтендант Гамаш, сегодня утром вы показали, что фигура вернулась на деревенский луг Трех Сосен на следующий день. Какие у вас при этом возникли чувства?

– Возражаю. Вопрос несущественный.

Судья Корриво ответила не сразу:

– Я оставляю вопрос. На процессе речь должна идти о фактах, но чувства – тоже факты.

Старший суперинтендант Гамаш обдумал ответ:

– Я почувствовал злость из-за того, что покой нашей деревни осквернен. Нарушен наш привычный образ жизни.

– Однако тот человек просто стоял там.

– Верно. Вы спросили, что я чувствовал, и я дал вам ответ.

– Вы его опасались?

– Может быть, немного. Наши мифы так глубоко сидят в нас. Он походил на Смерть. Разумом я понимал, что это глупости, но внутри чувствовал какой-то холодок. Это было… – он задумался в поисках подходящего слова, – что-то инстинктивное.

– И все-таки вы ничего не предприняли.

– Как я уже говорил до перерыва, я ничего не мог сделать, разве что поговорить с ним. Если бы мог, непременно сделал бы.

– Неужели? Судя по последнему отчету о деятельности Квебекской полиции, это не совсем так.

Его слова вызвали откровенный смех в зале.

– Хватит, – сказала судья Корриво. – Подойдите ко мне.

Прокурор подошел.

– Я не допущу, чтобы на моем процессе так неуважительно относились к его участникам. Вам ясно? Это позор – для вас, для прокурорского корпуса и для суда. Вы должны извиниться перед старшим суперинтендантом.

– Прошу прощения, – сказал прокурор, затем повернулся к Гамашу. – Приношу свои извинения. Я позволил удивлению взять верх надо мной.

Судья раздраженно вздохнула, но замечания делать не стала.

– Merci. Принимаю ваши извинения, – сказал Гамаш.

Но он продолжал смотреть на прокурора так пристально, что тот сделал шаг назад. Присяжные и публика не могли не заметить ни этого взгляда, ни этой реакции.

Бовуар на галерее одобрительно кивнул.

– Итак, на следующее утро вы снова с ним заговорили? – продолжил допрос Залмановиц. – Что вы ему сказали?

– Я снова попросил его поберечь себя.

– Но явно не от вас, – заметил прокурор.

– От человека, из-за которого он делает все это.

– Значит, вы больше не считали происходящее шуткой?

– Будь это шуткой, я думаю, он бы не вернулся. Своим первым появлением он уже достаточно напугал деревню. Будь это шуткой, пусть даже недоброй, одного раза хватило бы. Нет, тут все было глубже. В его действиях просматривалась настойчивость. Целеустремленность.

– Вы считаете, что у него в мыслях было какое-то зло? – спросил прокурор.

Этот вопрос был потруднее, и старший суперинтендант задумался. Потом покачал головой:

– На самом деле я не знал его намерений. Да, казалось, что какой-то злой умысел есть. Он специально надел пугающий костюм. Но было ли у него на уме какое-то насильственное действие? Если да, то зачем выставлять его напоказ? Зачем облачаться в одежды Смерти? Почему просто не совершить задуманное под покровом ночи? Причинить какой-то ущерб, даже убить? Зачем стоять на всеобщем обозрении?

Гамаш уставился перед собой, погрузившись в размышления.

Прокурор, похоже, растерялся. Он еще не сталкивался с тем, чтобы кто-то на свидетельском месте предавался размышлениям. Свидетели давали четкие ответы, говоря отрепетированную правду или запланированную ложь.

Но чтобы думать – такое случалось редко.

– Конечно, нанесение ущерба – понятие растяжимое, верно? – сказал Гамаш не столько прокурору, сколько самому себе.

– Но каковы бы ни были первоначальные намерения, дело закончилось убийством, – констатировал месье Залмановиц.

Гамаш снова сосредоточил свое внимание, но не на прокуроре. Он посмотрел на скамью подсудимых, на человека, обвиняемого в убийстве.

– Да, так и есть.

Может быть, подумал он (хотя и не сказал), просто убить было недостаточно. Может быть, цель состояла в том, чтобы сначала запугать. Как это делают шотландцы, идя в бой со своими пронзительными волынками, или маори с их ритуальным танцем хака.

«Это смерть, это смерть», – поют они. Чтобы повергнуть врага в ужас, чтобы парализовать его.

Темное существо было не предупреждением, а предсказанием.

– Насколько я понимаю, вы его сфотографировали, – сказал прокурор, шагнув к своему свидетелю и встав между Гамашем и обвиняемым лицом. Намеренно прерывая зрительную связь между ними.

– Да, – ответил Гамаш, переводя взгляд на прокурора. – Я отправил фотографию моему заместителю. Инспектору Бовуару.

Прокурор обратился к секретарю суда:

– Вещественное доказательство «А».

На большом экране появилось изображение.

Если прокурор предполагал, что зал ахнет, увидев фотографию, то его ждало разочарование.

У него за спиной стояла полная и совершенная тишина, как будто все зрители исчезли. Тишина была столь оглушительной, что прокурор повернулся, чтобы убедиться, что люди все еще сидят в зале.

Все до последнего, они ошарашенно смотрели на экран. Некоторые с разинутым ртом.

На экране была тихая деревенька. Листья с деревьев уже облетели, оставив голые ветви. На лугу росли три громадные сосны.

По контрасту с ярким солнечным днем за окнами Дворца правосудия на фотографии был запечатлен пасмурный день. Серый и сырой. Отчего дома из плитняка, дома, обшитые сайдингом, и дома из розового кирпича, с их веселыми огоньками в окнах, выглядели более привлекательными.

Это мог бы быть образ полной благодати. Даже святилища. Мог бы, но не стал.

В самом центре фотографии находилась черная дыра. Словно что-то вырезали из снимка. Из мира.

За спиной прокурора раздался вздох. Долгий, протяжный, словно жизнь утекала из зала судебных заседаний.

Большинство из них впервые увидели это темное существо.