Текст книги "Армия Судьбы"

– Ты чистокровный эльфийский принц, только бастард, а я Великий герцог Эрмидэйских островов, но… волшебник, – заявил Мэд, тряхнув своей роскошной русой гривой, по традиции состоящей из мелких косичек.

Альс готов был присягнуть, что никогда не видел на лице Малагана такого довольства, а на лице урожденного Андараля такого… потрясения. Право слово, оно того стоило.

– Кто бы мог подумать… – выдохнул Ярим. – Я что-то слышал об этой истории, но никогда не думал…

– А ты и не думай, принц, давно забыто, схоронено и быльем поросло, – почти равнодушно махнул рукой Мэд. – Я уж пятнадцать лет лангер. Ни больше и ни меньше.

Им предстояло выработать стратегию в предстоящем разговоре с хатамитками столь высокого положения. Женщинами высокомерными, несговорчивыми, властными и непримиримыми. О Сэтт Хисарке ходили самые нелестные слухи, ее боялись и старались обходить стороной. Стерва она была, подлая сволочь редкой масти, тиранка и откровенная садистка. Это если вкратце характеризовать женщину, поднявшуюся на вершину власти в обществе прирожденных стерв, буквально ступая по головам своих товарок, без всякой жалости истребляя всякого, кто замыслит что-либо против нее. Хатамитка далеко не такое уж редкостное зрелище в Великой степи. В Дарже или Маргаре, там – да, воительницы Пестрой Матери – явление нечастое. И некоторых мужчин даже прельщает определенная мужеподобность сильных и независимых женщин. С другой стороны, внешняя сторона любого сообщества, та, которую выставляют напоказ, всегда привлекательнее изнанки. Внутри воинствующего женского ордена атмосфера не может не быть напряженной и нравы царят жестокие, почище, чем в иной казарме. Хатами веками являлись неотъемлемой деталью политического пейзажа Великой степи, без их непосредственного участия не заключалось ни одно перемирие, без посредничества Хатами не состоялся ни один государственный союз. И вступать с ними в прямой конфликт не под силу даже ланге. Но можно найти лазейку в неписаных степных законах.

Не стоит посередь великой равнины скрижаль с вырезанными на ней буквами законов, не обдувают неистовые ветра граней великого обелиска с текстом заветов – ищи, не ищи. Зато каждый властитель, воин, кочевник, паломник, разбойник, пастух, жрец, караванщик, бродяга или невольник блюдут законы и заветы, оставленные великими и мудрыми предками, дабы степь не захлебнулась кровью, не задохнулась, в дыму пожарищ, не изошла истошным криком боли и ужаса. На них держится хрупкое равновесие земель, где чтут одну лишь власть и покоряются лишь силе. Как, впрочем, и повсюду в обитаемом мире, только горячая кровь степняков добавляет страсти и жестокости в извечные пороки и страсти смертных. Но даже в монолитной скале найдется трещинка. Верно?

– Ирье, ты рискуешь, – предупредил эльфа Мэд, когда догадался, о чем идет речь. – Ты не сможешь никого просить. И ты не властен над умами остальных. Кто знает, что в голове у Унанки, когда речь пойдет об истинных чувствах. Непохоже, чтоб он испытывал к Джасс достаточно симпатии.

– Да и согласится ли она сама? – поддержал Малагана принц. – Предупредить ее заранее ты тоже не сможешь.

Альс промолчал, и только по тому, как ходят туда-сюда желваки на его скулах, стоило судить о его решимости.

– Значит, такова будет моя и ее судьба.

«Да как же! – подумал Малаган. – Так я и поверю, что ты покоришься, что примешь все как есть. Нет, эльф, ты полезешь на рожон, выхватишь свои мечи и не поглядишь, что завтра за твою голову будут давать по двойному весу вместе с ушами. Что тебе хатами, что тебе эти властолюбивые стервы, что тебе демоны самой нижней из девяти преисподен, когда ты сам носишь имя древнего бога – демона безумия?»

Лучше бы это был еще один демон. На этом сошлись все. Даже Пард.

– Я не думал, что хатамитки явятся за Джасс после того, что вышло у них с хисарским царем, – сказал он.

– Но они явились, и мне они совершенно не понравились, – заявил тангар.

Впервые на памяти лангеров нашлись женщины, которые ему не понравились и которых он не жаждал спасать ценой собственной жизни.

– Почему-то раньше хатами не казались мне такими жуткими.

– Ты видел только молодых и самого невысокого ранга, – усмехнулся Сийгин. – Если в бабьем царстве захватили власть уродины, то более-менее смазливым сделать карьеру будет нелегко. А значит, в Ханнат заявились одни из самых высокопоставленных Сестер.

– А это правда, что Джасс говорила про ихнюю главную, про Первую Сестру?

– Не знаю. Но я ей верю. Разные бывают женщины, брат тангар.

– Вот ты уже и вытаскиваешь ее из крупной неприятности, – вздохнул Джиэс. – От людских женщин жди беды.

– Давно ли ты стал такой умный, Унанки? – окрысился Пард, вступаясь за лучшую часть рода людского. – Успел забыть про Высокую Чирот? По мне, так твои уши приходилось спасать не меньше раз, чем чьи-либо другие. Надо было просто идти дальше, а не устраивать в Ханнате резиденцию.

– И никакой разницы, – вздохнул Тор. – Все равно хатамитки добрались бы до Джасс. Ты, Пард, первый завел здесь любовницу.

– Орку, – многозначительно и даже злорадно фыркнул эльф.

– Ты сам хорош… Можно подумать, это у меня в каждом городишке по возлюбленной, – обиделся оньгъе.

– Оба кобели!

Сийгин подвел общий итог весьма точно. Лангеры любили женщин, а женщины были благосклонны к лангерам. И не только благодаря славе, на которую падки юницы и зрелые дамы, и не потому что те всегда при деньгах и не привыкли отказывать себе в удовольствиях, а оттого что опасность и загадка манят женское сердце сильнее, чем блеск драгоценностей. И когда рядом оказывается мужчина не только богатый и красивый, но и окутанный тайной боевого братства, то дамы теряют рассудок и летят навстречу, как мотыльки на огонек.

Только Торвардин предпочитал заведомо обреченным на расставание, временным любовным альянсам честно сторгованную страсть блудниц. Похоже, тангар оставил свое сердце на родине у какой-то неприступной девы. Пытать на предмет тайного увлечения его, понятное дето, никто бы не стал. Не принято в ланге такое.

Сийгин, схоронив в юности любимую, так и не сумел оттаять до конца, женщин, словно перчатки, не менял, но и крепко к очередной пассии не привязывался, храня память о девушке-ичере по имени Марай. Кого еще мог выбрать орк-эш, кроме такой же отверженной? Причем отверженной сразу всеми расами. Дикая смесь кровей ее и сгубила. Как это часто бывает с ичерами, Марай не смогла доносить их с Сийгином ребенка и умерла от кровотечения.

Имлан, брачное уложение, издревле регулировавшее брачные отношения между расами, придумывалось вовсе не для того, чтобы питать основу для трагических историй о несчастных влюбленных, разделенных жестоким законом и предрассудками. Хотя и предрассудков хватало, если уж оставаться честными до конца.

И то, что принц-бастард не скрывал своей привязанности к подруге по недавнему несчастью, относясь к Джасс с трогательной нежностью, словно к родному ребенку, воспринималось лангерами как признак былого прегрешения на той же почве. Словно замаливал Ярим какую-то давнюю вину перед другой человеческой девушкой. Эльфы умеют быть благодарными, что бы там ни болтали злые языки, но еще сильнее у них развито чувство вины, и терзать себя раскаянием остроухие долгожители могут веками. А еще нет им равных в пристрастии кусать себе локти из-за совершенной ошибки спустя немыслимое количество лет, да так, словно непоправимое случилось только вчера.

Ириен прилег рядом с Джасс, осторожно просунув ей под голову свою руку, и не осмелился идти дорогами сна, хотя, видят Пестрые Старые боги, ему этого хотелось более всего. Разогнать призраков, которые так часто обращали ее видения в кошмары, сотворить иллюзорный мир прекрасных грез, сделать так, чтобы намечающаяся морщинка между бровей без следа исчезла. Познаватель в нем боролся с Любящим, и последний победил. Пусть спит, пусть видит свои собственные сны, никем и ничем не тревожимая. Завтра у Джасс будет тяжелый день. Завтра у всех будет тяжелый день. Завтра будет день…

Весна 1678 года

…Море было в тот день необычайно синим и спокойным.

– Ты совсем не хочешь узнать, почему я это сделал? – спросил он.

Девушка молчала, но потом словно через силу кивнула.

Хэйбор показался ей странным и не слишком приятным типом. Небритый подбородок порос пегой щетиной, норовящей преобразоваться в разбойничью бороду, нос, загнутый вниз, как клюв ястреба, небольшие голубые глаза под густыми бровями, сросшимися на переносице, а еще длинные полуседые волосы, собранные в хвост по-орочьи на макушке. Одет он как обыкновенный воин с севера, под кожаным коротким доспехом простая рубашка да черные штаны, заправленные в сапоги. Таких Джасс видела во множестве в Ятсоуне. Но то в Ятсоуне, в Игергарде, а здесь Аймола, и как этот Хэйбор оказался в окрестностях Храггаса, Джасс даже вообразить себе не могла, потому что точно знала, что в их гавань за последние месяцы ни одно чужое судно не заходило.

Он расспрашивал Джасс обо всем: о Ятсоунском храме, о леди Море и леди Чиколе, о Храггасе и даже о том, что было до храма. Девушка рассказывала все без утайки, потому что не видела смысла что-то скрывать. В ее жизни все было настолько просто, что маломальской тайне завестись неоткуда, да и незачем. А кроме того, с Хэйбором можно нормально разговаривать.

– Я думал, что встречу здесь совсем другую девушку, – сказал он, прикрывая глаза и тяжело вздыхая.

– Это хорошо или плохо? – спросила Джасс настороженно.

– Не знаю.

– А ты в самом деле волшебник?

– Да. Я же сказал.

– Может быть, ты станешь учить меня магии? Настоящей, всамделишной. Жрицы говорили, что у меня почти нет дара. Но, может, я выросла?

Она не слишком надеялась на благотворительность со стороны воина-мага. С какой стати он станет учить какую-то замухрышку-жрицу? Осторожный взгляд исподтишка, так чтобы никто не заподозрил ее в желании понравиться, нервное движение губами. Хэйбору не нужно было читать ее мысли, чтобы понимать все, что происходит в душе девчушки. Она даже не ощущала его присутствия в своем разуме. Бедная маленькая дикарка. Но все же стоило разобраться, что к чему. Если основательно покопаться в ее памяти, то, возможно, хоть что-то прояснится в этой темной истории с подменой Воплощенной. Хэйбору торопиться было совершенно некуда. Своим ультиматумом Ар'аре он поставил себя вне не только Круга Избранных, но и всего Облачного Дома, и теперь о возврате речи идти не могло. Он сильно сомневался, что жрицы Оррвелла решили обмануть магистров и направили их по неверному следу. Кто-кто, а уж они должны лучше всех понимать, что речь идет об очень серьезных последствиях, да и не водилось за почтенными дамами интриганских наклонностей, мир их праху. Как назло, леди Мора и леди Чикола умерли совсем недавно от весенней лихорадки и если и имели тайну, то унесли ее с собой в могилу. Вызвать из небытия душу жрицы Оррвелла – дело почти невозможное. Словно кто-то специально заметал все следы. У волшебника-воина оставалась только непонятная девчонка, чье описание совпадало в точности с письмом леди Чиколы, да страшная древняя легенда, способная вот-вот обрести новую жизнь. И с этим надо было что-то делать.

– Ты не возражаешь, леди Джасс, если я поживу где-нибудь поблизости? – осторожно спросил Хэйбор.

Девчонка уже отошла и ответила на его вопрос радостной улыбкой:

– У меня есть домик. Можешь жить там, а потом пристроим комнатку…

Он не пожелал идти в Храггас, а поселился в пещере над узким каменистым заливом. Успешно обустроил ее под свои скромные запросы и стал вести жизнь отшельника, с одной только разницей, что у настоящих отшельников не бывает каждодневных гостей в виде молоденькой девушки-жрицы…

Ханнатский храм Великой Пестрой Матери не так велик, как может показаться, и вовсе не пышен. Он теряется на фоне других святилищ: более богатого храма Небесного Владыки – Аррагана и более крупного храма лилейноликой Сайлориан. Со стороны можно подумать, что культ Пестрой Матери пришел в упадок. Строгие очертания строения, отсутствие ярких орнаментов, украшений и ажурной резьбы вовсе не означают, что немногочисленные жрицы бедствуют и не имеют никакой власти в светской жизни. Пестрая Мать не любит пускать пыль в глаза, не любит показной роскоши. Это знают все. Поэтому пять Больших Сестер поджидали Джасс посреди главного зала, усевшись по-аймолайски прямо на голый каменный пол. От алтаря их отделяла полоса из аккуратно расставленных крошечных свечей-свидетелей. Серьезное дело затеяли хатами.

Полупрозрачный сумрак, запах пыли и благовоний, темные длинные тени на камнях, которые загадочным образом ложатся на лица женщин, срывая маски, открывая истину их намерений. От света «свидетелей» не скроется ложь, не спрятать правду в тенях, которые они дают.

Серьезная Сэтт, равнодушная Лзиф, свирепая Баэлс, отрешенная Тимва, презрительная Миция. Будто не миновало неполных восьми лет, с тех пор как перед ними стояла девушка с мечом мастера Хема, желающая стать одной из хатами. Потому что ей некуда было больше идти.

Тогда они только об одном и спросили:

– Сколько жизней на твоей совести, дева?

– Много, – сказала Джасс.

Свечи-свидетели на несколько мгновений погасли, чтобы снова вспыхнуть вдвое ярче, клятвенно подтверждая, что претендентка говорит чистую правду.

Вряд ли теперь разговор пойдет о таких мелочах. Джасс глубоко вздохнула и без страха посмотрела в глаза попеременно каждой из Больших Сестер, не пытаясь уклониться от их пытливых взоров.

– Ты специально надела женскую одежду? – спросила Сэтт.

Джасс кивнула в ответ. Она надела самое дорогое и самое красивое свое платье. Специально. Чтобы позлить и лишний раз уязвить. Не в силах отказать себе в удовольствии снова увидеть побелевшее от гнева лицо одноглазой Баэлс и кислую ухмылку Лзиф. Чтоб им всем тошно стало!

– Моя старая одежда осталась у Сигирина. На долгую память.

– Много ты понимаешь, сопля, – проворчала Сэтт. – Благодари Мать, что тебя не кинули на растерзание собачьей своре. У Сигирина была такая мысль. Не твоего ума было дело. – Хисарка не на шутку разозлилась, но быстро взяла себя в руки. – Ты знаешь, что не можешь просто так отречься от Хатами?

– Знаю.

– Только согласие Предвечной Матери и новая клятва изменят твою участь, чужая.

– Ты за тем привела с собой лангу? – насмешливо хмыкнула Тимва-Даржанка. – Думаешь, тебе это поможет?

Растерянность Джасс честно попыталась скрыть за злобным оскалом, потому что она и сама не поняла, зачем лангеры отправились следом. Теперь они стояли у самого входа в храм и внимательно прислушивались к беседе хатамиток. Черные силуэты среди неясных бликов и теней. Непроницаемый Джиэссэнэ Унанки, напряженный, натянутой тетивой Ириен Альс, беспокойный Торвардин, сын Терриара, внук Энардина, взбешенный Аннупард Шого, насмешливый Мэдрран ит-Гирьен ис-Келлан и невозмутимый Сийгин из клана Лост.

– Скажи чужой, что у нее есть выбор, – напомнила товарке Лзиф.

– Да. Ты можешь по доброй воле отправиться в священный тайный город Сакш, чтобы в святых стенах провести отпущенный тебе остаток дней и попытаться вымолить у Великой Пестрой Матери прощение за сонм своих прегрешений на предыдущих кругах воплощений. Я бы на твоем месте предпочла ланге Сакш.

Первым желанием было закричать от отчаяния.

«Нет! Только не это! Только не Сакш! Быть навсегда упрятанной в глубине гор без призрачной надежды когда-либо покинуть священный город? Оттуда никто не уходит, оттуда никто не сбегает. Это место надежнее, чем могила».

Свечи мерно горели, молчание тянулось бесконечной чередой мерных ударов сердца и не кончалось… не кончалось… не кончалось…

Крепкие сети тишины разрушила сама Сэтт, обратившись к лангерам:

– Вы знали об условии, воины Судьбы?

Нет, они не знали, и свечи засвидетельствовали признание, вспыхнув, погаснув и снова разгоревшись.

Первый шаг сделан.

Джасс в смятении дернулась всем телом в сторону и обернулась к Альсу.

Остается клятва, данная ланге… И тут Сэтт права. Неизвестно, что хуже, добровольно живьем лечь в могилу или связать свою ужасную судьбу с… Джасс снова метнула взгляд на лангеров. И если бы могла, то поползла бы к ним на коленях, умоляя отказаться, заклиная молчать.

– Берете ли вы на себя покровительство над этой женщиной, что отзывается на имя Джасс?

«НЕТ!!! – кричала она мысленно. – Ни ради чего, ни ради жизни, ни ради спасения. Никогда! Ни за что!»

– Что ж вы делаете, подлые суки?! Как смеете? – завизжала Джасс, вонзая в ладони ногти. – Твари! Подстилки грязные! Змеюки!

– Ритуал начат, – отрезала Сэтт. – Можешь теперь хоть головой об стенку биться. Никто тебя не слышит, кроме Пестрой Матери.

И осклабилась, корова яловая.

– Они не могут…

– Заткнись, – прорычала Миция. – Мы ждем, воины Судьбы. Так вы готовы?

– Готов! – рявкнул тут же Торвардин.

– Готов, – сказал Пард.

Следом за ним повторили то же самое Сийгин, Малаган и Альс. Дело оставалось за Унанки. А он молчал. Как это умеют делать только чистокровные эльфы. Чтоб все, кто находится рядом, ощутили эту невыносимую тяжесть, эту воплощенную в безмолвие силу своей нерушимой воли. Половина лица в черной тени, а вторая половина золотистая, оттенка ясеневой древесины в свете осеннего мягкого полдня. Призрачный свет в глубинах глаз, жесткая складка возле губ. Любуйтесь, Большие Сестры, образцом мужеской красоты, и пусть вам долго-долго снится этот лучезарный взгляд.

– Молчи, Джиэс, – прошептала Джасс, протягивая к эльфу руки в мольбе. – Молчи! Ради своего друга… Вспомни, что ты не любишь людей. Это как раз тот самый случай.

– Я…

– Джиэс, ты не должен, – выдохнул Альс. – Я справлюсь…

Губы Унанки сжались в тонкую линию, он упрямо тряхнул головой.

– Я готов покровительствовать этой женщине, – вымолвил он.

Надо было видеть, какая счастливая улыбочка искривила рот Тимвы, надо было видеть ту бездну радости, которая плескалась в глазах Миции. Великая Мать, как же она, оказывается, ненавидела! Как же хатами жила столько лет с таким жгучим гневом? За что?

– Ха… Тогда, прежде чем вы скажете положенные ритуалом слова, доблестные лангеры… хотелось бы знать, а ведомо ли вам, что Джасс – воплощение Белой Королевы?

Хатами не отягощают себя излишками поклажи, не заводят себе слуг, не ублажают плоть едой и питьем сверх меры Но как же падки эти женщины на лесть и показную покорность… Кажется, будто могущественные воительницы спят и видят, чтобы все мужчины, которые в обычной жизни и внимания не обратили бы на них, пресмыкались, лебезили, всяко-разно унижали самое себя и весь мужской род, умоляя о снисхождении. Потому что, по мнению Сэтт и остальных Больших Сестер, такое время настало для ланги. Даже лангеры не рискнут… даже ради своего командира. А если не рискнут, то, стало быть, Джасс обречена на заточение в Сакше.

– Не надо, Сэтт! – Она заслонилась руками от света, от всего мира. – Я выбираю Сакш!

Но свечи-«свидетели» молчали. Пестрая Мать отказывалась принимать жертву. Хоть бы один огонек дрогнул.

– Ты уверена? – давила хатамитка.

– Да, Сэтт.

И все равно ничего не изменилось. «Свидетели» горели чуть ли не втрое ярче, совершенно изгнав из храма тьму своим светом. Великая Пестрая Мать, что ты творишь?

– Что скажете, воины Судьбы? Сможете ли вы сказать «она – моя» теперь? – испытующе вопрошала Лзиф, обводя взглядом лангеров в поисках сомневающегося.

– Эльфы так не говорят, хатами, – серьезно сказал вдруг Унанки. – Настоящий сидхи никогда не скажет «мой конь», «моя жена», «мой дом». Запомни это. Мы говорим: «На этого коня я надел узду»; мы говорим: «Эта женщина живет со мной».

– И что? Я вижу только двух сидхи. Остальные скажут по-своему.

– Эта женщина будет с нами. Вот как мы скажем.

– Она будет с нами, и плевать мне на проклятия, – подхватил Пард.

И лангеры, невзирая на то, кто эльф, а кто орк, повторили правильные слова. И как только последним «Эта женщина будет со мной» произнес Ириен, Пестрая Мать навсегда погасила своих «свидетелей».

От резкого перехода от света к полумраку перед глазами поплыли зеленые круги.

– Что ты наделал?! Как ты мог так поступить с собой… с ними… со мной?! Как ты мог?! Что ты за лангер такой, Ириен Альс?

Джасс в неистовстве, не помня себя, смела и разметала по всему храму останки свечей, жалея только об одном – о том, что нет с ней оружия, нет даже ножа, чтобы хоть попытаться броситься на эльфа. И за неимением оружия она впилась ногтями в рубашку на его груди.

– Ты их предал! Ты предал тех, кто в тебя так верил! Без спросу! За них решил! Ты такой же предатель, как и все они! И ты снова предашь. Я знаю!

– Давай! – сипло прошипел Альс, с силой отрывая от себя ее сведенные судорогой пальцы. – Давай! Пойди и сдайся охотникам, вся такая благородная и гордая. Назло поганцу-эльфу, который попытался тебя спасти…

– Я тебя просила меня спасать? Здесь ли, в подземельях ли под Чефалом? Я звала на помощь?

Его рука непроизвольно сжалась вокруг воображаемой рукояти, искристый и яркий взгляд вдруг резко потух. Нет, то было вовсе не разочарование. Альс понимал, лучше всех понимал. Или думал, что понимает.

– Это ложь. Ты не можешь быть ею. Я… не мог… Я – Познаватель.

– Все гораздо сложнее, Познаватель, – прошептала она чуть слышно.

– Я знаю…

– Ничего ты не знаешь.

Она легко оттолкнула эльфа в сторону и почти побежала прочь от храма. Когда бы можно было так просто сбежать от своей судьбы… Альс же готов был самому себе перерезать горло от досады. Где-то там, в глубине ее сердца успела поселиться крошечная льдинка. О ней Джасс даже не догадывалась, но Познаватель такие вещи определял сразу.

«Ничего, еще посмотрим, кто кого!» – сказал он незримому демону недоверия.

– Ну что ж ты дуешься на нас, девочка? Сидишь в уголке вся такая взъерошенная, точно голубица под дождем, кусаешь костяшки пальцев, по-детски дуешь губы? Если думаешь, будто твоя гордыня что-то изменит, то не дождешься. Сама должна знать, что, если лангер вслух произнес обещание, быть посему, хоть помри. Наше слово крепче скал и дольше века. Это тебе я говорю, Аннупард Шого, для тебя теперь просто Пард. Уж скоро пятнадцать лет будет, как мы с Альсом хороводы водим по всей степи Великой. Оно как вышло-то… Когда нас в Дарже свели вместе Пестрая Мать и Файлак – злой бог судьбы, мы ж сущие еще сопляки были. Ну, мне – четвертак, Сийгину столько же, Малагану и Элли по двадцать, Тору еще меньше. Эльфы нам всем в деды-прадеды годились. Унанки сразу на Альса указал, когда решали, кто будет командиром. Мол, если уж кому это дело по силам, так только Альсу. Спора никакого не вышло. И ни разу Альс нас не подвел и ни разу не подкачал. Мы же уже не мальчишки, а мужи зрелые, и своих мозгов хоть отбавляй, а все одно слушаем Ирье, как… пророк – шепот Вечного Круга. И ты слушай! И не зыркай глазищами! Ему горше всех. Рожа у Альса завсегда кирпичом, а так-то он вовсе не каменный. И тебя любит… Любит, любит, девочка моя. Я его знаю… Видишь ли, ланга – это больше, чем семья, детка… Ладно, не детка. Не перебивай, ради Вечного Круга! Н-да… так вот… Ты ведь понимаешь, что мы все вместе не просто отряд рубак-наемников, которые за деньги берегут чужую жизнь и добро или, наоборот, отбирают и то и другое. Таких отрядов пруд пруди, а ланги – большая редкость. Потому что вместе мы можем вмешиваться в предначертания Судьбы. Без последствий вмешиваться, без расплаты и воздаяния, положенного в таких случаях обычным смертным. А потому что мы все по своей или чужой воле, но взяли да и выпали из уготованной колеи. Бери меня… Я – оньгъе. И все этим сказано. А вот поди ж ты, почти полжизни топчу землю рядом с нелюдями, дружбу вожу, и Альс мне ближе, чем кровный родич-человек, во сто крат. Мзду судилось стать островным герцогом, а вырядилось стать колдуном и бродягой. Про Сийгина тебе рассказывать? Вот! Тут все и без разговоров понятно. Кто, как не орк, может так отчаянно пойти супротив предопределенности, когда становится по своему желанию «эш» – недостойным? Элливейд хотя и человек, а из той же породы. Его, сына рабыни, внука и правнука рабов, освободило слово Оррвелла. Сама знаешь, что такое случается раз в триста лет, чтоб Старый бог стер тавро с тела невольника. Или Торвардин, сын Терриара, внук Энардина, тангар наш преславный. Кто ему мешал оставаться в отчем доме, жениться по материнскому выбору? Жить-поживать в своем Ролло крепкой семьей, рожать детишек, совершенствоваться в мастерстве? Уже бы давно бороду носил, как уважаемый женатый мужчина. Ан нет! Слишком широка его душа, как синее море вокруг Медных островов, есть в ней место и для самопожертвования, и для смирения, и для доверия. Такие, как Тор, верят в справедливость. Вот ведь какая штука! И я порой страшно завидую тангару, твердо знающему, где черное, где белое, на чьей стороне правда и в чьих устах ложь. Откуда он это знает? Может, в священных книгах, которые служители-огнепоклонники трепетно хранят в своих башнях, написана истина, которую видно только в слепящем пламени горна? Как он живет в мире, где нет соблазна взглянуть на миропорядок с иной стороны? Наверное, мне – смутьяну и ренегату, которому дай только придраться, усомниться и пойти в обход, не дано этого понять. И все же я сомневаюсь. Может, людям недостает такой непробиваемости? Теперь эльфы. Берем хотя бы наших двоих. Солнечный Унанки с вечными подколками, влюбчивый, упертый, самоуверенный, отходчивый. И Альс, злой, холодный, точь-в-точь как его мечи, ожесточенный до полного бессердечия. Такие похожие и такие разные. Почти как люди. Совсем как люди. Веришь, по сей день не ведаю, чего избег Унанки, от какого предназначения увернулся. Молчит, говнюк ушастый. Хоть балагур и кажется, что открыт любому взору на просвет. Ну а Альсова жизнь и судьба так и вовсе всему миру поперек. Один он против всего мира от самого своего рождения. Потому как Познаватели, они другими не бывают. Вот тебе и компания подобралась. Один другого краше и загадочнее, а все вместе, как ни крути, ланга. И все, что ни происходит с нами, все смело можно называть крутыми поворотами. Вот если бы по почину Бьен-Бъяра не прирезали нашего Элли Маргарца, то не дошли бы мы до стен прекрасного Хисара, Малаган не нашел бы там своего земляка – эрмидэ, а тот не рассказал бы о твоем принце из ямы… Улавливаешь взаимосвязь? Одно за другое цепляется, и получается, что ты попадаешься на глаза Альсу. Ты ведь пойми, девочка моя, женщины – они существа хрупкие по сути своей, нельзя их тягать за собой по всей степи. Поэтому никто из тех женщин, что западали… хм… на мою рыжую бороду, и в мыслях не мечтали, что я останусь с ними дольше, чем ланга задержится в их поселении. И будь ты обычной женщиной… Но ты ведь у нас выучена в Хатами, а стало быть, даже мне можешь фору дать по части выносливости. Хотя… как бы это сказать-то… ну, словом, сдается мне, что, если надо, Ириен тебя бы на руках всю дорогу нес. Только попроси. Не веришь? Ай! Не придуривайся, детка. Вы, бабы, как говорит Тор, чуем чуете, когда мужик намертво увяз. Но это я так, к слову. А веду я к тому, что ничего особого не случилось. Думаешь, мы через себя переступили, когда клялись? За пятнадцать лет мы к такому притерпелись, что иным за целую эльфью жизнь не познать. А уж то, что от судьбы не уйдешь, лангеры знают более всех. Раз ты оказалась с нами, значит, так оно и быть должно. Я не вру. Иди спроси у Унанки. Он тебе всяких гадостей наговорит, но от своих слов не отступится… Ах, я ничего не понимаю? Все может быть, не спорю. Так ты объясни по-людски. Чай, не бараны собрались. А самое дельное сейчас – поговорить с самим Альсом. Пока наш эльф не взбесился совсем. Уж который день его наизнанку выворачивает. Того и гляди, поймает твоих полосатых рыб и сожрет живьем. Ха… Это у меня шутки такие дурацкие, детка. Слушай, может, ты поревешь? У вашей сестры это самое первое дело…

Что может выражать спина? Она ведь не глаза, и не лицо, и даже не губы. А вот умеют эльфы выразить свои чувства этой частью тела, да так, что никакие слова не нужны. Широкий разворот плеч, чуть заметный наклон головы, говорящие: «Только попробуй повысить на меня голос!» И по мечу в каждой руке.

– Возьми оружие.

На краю бассейна лежал ее собственный меч. В ножнах. Но полосатые рыбы как ни в чем не бывало плавали в воде живые и невредимые.

– Как тебя понимать? – холодно молвила она. Но достала из ножен клинок.

– Как хочешь, так и понимай, – заявил Ириен, разворачиваясь на пятках.

Паршивое лицо у него было: мрачное, холодное, жестокое.

– Сражайся со мной, Джасс.

– Что?!

– Если ты уравняла меня со своими «демонами», значит, тебе придется принять бой. И со мной, и с ними.

– Ты спятил?

– Я? Спятил? – процедил сквозь зубы эльф. – Вовсе нет. Единственный способ победить врага – сразиться с ним. Уверен, Хэйбор из Голала тебе это говорил не единожды.

– Ты мне не враг.

– Если ты считаешь, что я способен предать тебя, предать лангу, значит, враг.

– Я…

– Заткнись! Я хочу поглядеть, что ты представляешь из себя, ученица Хэйбора-ренегата, как… воительница. И если ты хоть чуточку воин, то ответишь на мою атаку…

Демоны! А ведь Альс не шутил. Она видела его в спарринге с другими лангерами, она имела возможность наблюдать, как он разминается каждое утро. Давнюю драку в Дгелте она тоже не забыла. Великолепное зрелище для стороннего наблюдателя. Атаку Джасс отразила, с трудом, но сумела отскочить от разящего удара левой, крутанулась в пируэте, пригнулась и даже сумела отбежать на безопасное расстояние.

– Какие демоны в тебя вселились?

– Твои, любимая. Личные, персональные, столь трепетно лелеемые тобой.

– Я не смогу тебе ранить.

– Тогда попробуй меня убить.

Да он насмехается, тварь остроухая! Нагло хохочет в лицо, презирает ее боль, плюет на ее переживания. Джасс ощутила злость, какую не ощущала с мгновения своего падения в хисарскую яму.

– Альс, ты сволочь!

– Ты себе вообразить не можешь, какая я сволочь, любимая, – заверил ее эльф, снова атакуя.

Он сильный, невероятно сильный, нечеловечески сильный. Даже если убрать весь опыт нескольких веков, даже если отобрать оружие и раздеть догола, он легко переломает ей каждую косточку. Плевать! Пусть сломает, пусть изуродует. Пусть! Хэйбор был прав, когда говорил, что совершенного бойца из нее не получится никогда, не тот материал. Но у нее есть воля и желание сражаться. Иногда этого достаточно, чтоб называться воином. Жажда крови уступила место холодному расчету, душевный раздрай обернулся сосредоточенностью и ясностью мыслей. Злость теперь не слепила, а обида не обжигала.

Джасс догадалась…