Текст книги "Армия Судьбы"

Издалека, да еще в предутренних сумерках, Сийгину показалось, что топят ребенка, а мимо такого безобразия даже орк пройти не сможет. Сийгин без лишних разговоров негодяев перебил и вытащил уже переставшего дышать колдунишку из воды. Тут-то и обнаружилась ошибка, но исправлять ее было поздно. В отличие от своих мучителей, Элливейд ожил, а умерщвлять только что спасенного собственными руками орк не привык. Возвращаться в Инисфар неудавшийся утопленник не стал, а увязался за Сийгином. Стройный, гибкий, янтарноглазый орк, полная его противоположность, произвел на маргарца неизгладимое впечатление, и, что самое удивительное, они сумели подружиться. Элливейд мог не только предугадывать исход игры, но и мастерски пользовался эльфийским лексом, довольно сносно стрелял из лука, а еще он знал неисчислимое количество красивых маргарских песен и, как выяснилось впоследствии, прилично владел десятиструнной кифой. Каким из своих даров он сумел покорить Сийгина, осталось для ланги тайной, но орк умел ценить истинное мастерство во всех его проявлениях, а с его мнением считались все, даже Альс.

Ошибались только те, кто принимал тощего маргарца за колдуна. В Альсовой ланге им был Мэд Малаган. Да и назвать специфический дар бывшего раба волшебством значило бы пойти против истины. В его устах самое простецкое заклинание вроде того, что помогает сыскать потерянное, оказывалось не более действенным, чем детская считалочка. Однако в ланге Элливейд, невзирая ни на что, снискал уважение. За самоотверженность и отвагу, за честность и искренность, и за свободолюбие тоже. Уважали и прощали всевозможные шалости вроде загулов по кабакам и публичным домам, где Элли и спускал все, что зарабатывал, все до последнего медного итни. Когда маргарец после нескольких дней и ночей отсутствия являлся пред ясные очи Альса полный вины, раскаяния и лукавства, то даже не склонный к милосердию эльф не находил в себе сил устраивать положенную взбучку. К тому же выговаривать за образ жизни взрослому мужчине, которому уж давно за тридцать перевалило, даже эльфу не с руки. За почти пятнадцать лет к выходкам маргарца привыкли все. Да, засранец, да, гуляка и вертопрах, но свой же. Элли умрет, но сделает что должно, и Элли всегда прикроет спину, не отступив ни на шаг.

– У меня есть ланга. И если это и была твоя задумка, то… я никогда не смогу отблагодарить тебя, потому что… нет такой молитвы и нет такой жертвы, которая бы уравновесила твою милость. – Маргарец поглядел на Черный Шар, матовый и непрозрачный, словно видел в нем лик таинственного бога. – Если же это такая кара за святотатство, то… все одно спасибо тебе, бог.

Говорят, что все имеющие волшебный дар, даже в таком малом количестве, как Элливейд, должны испытывать в храме Оррвелла небывалый подъем сил. Черный Шар должен будить потаенные энергии, отчего на него порой больно смотреть глазами. Ничего подобного лангер не испытывал. Наоборот, священный символ хотелось погладить пальцами, снова, как тогда, в детстве, коснуться его чуть шероховатой поверхности. Как котенка.

Конечно же Оррвелл ему ничего не ответил. Старый бог, как всякий истинный маг, как опытный бродяга и как каждый настоящий мудрец, не был склонен к дешевым внешним эффектам. Не засиял алтарь, и с чистого неба не упали молнии, и даже окошко больше не скрипело.

– Прощай… мой… бог, – молвил на прощание Элливейд, внутренним чутьем ощущая, что пора уходить, и, сам не ведая зачем, добавил: – Скоро увидимся!

 
Когда бы я была вольна,
Как волен ветер.
Тогда была бы я светла,
Как святы дети.
Тогда бы жизнь моя текла
Легко и плавно,
Когда б считала я любовь
Смешной забавой.
Когда б не тот кровавый полдень,
Которого не в силах вспомнить,
Когда б не стали свист
Под хмурой тучей
И не метель
Над неприступной кручей,
Когда б не прошлых жизней
Крепкий якорь.
Тогда бы я не разучилась
Плакать.
 

«Пой, пой, милая! А добрый лангер маргарец-Элливейд подкинет тебе еще одну маленькую серебряную монетку и еще одну монетку засунет между высоких упругих грудей, так соблазнительно выпирающих из разреза платья. И может быть, тогда ты улыбнешься мне более благосклонно? Ведь сама не знаешь, от чего отказываешься, красавица. Я – хвастун? Спроси у гордых маргарских красоток, спроси у изнеженных хисарских дам, спроси у горячих, как песчаная буря, женщин кочевых племен, у любой из тех, кто делил со мной постель за последние… э-э-э… семнадцать лет… Я – врунишка? Да ты просто смеешься, милая моя! Ну, целуй меня в губы, целуй! Ты же хочешь получить в подарок чудесные заморские сережки с жемчугом и бирюзой? Какая милая и умная девочка! Спой мне еще!»

Лучший способ обрести душевное равновесие – пойти в кабак и там обыграть в шинг парочку провинциальных простаков или поставить на самую тощую бойцовую рыбку и сорвать банк, а еще лучше – вытащить из «мешка Каийи» единственный белый камушек из пятидесяти девяти черных. Элливейд сделал и то, и другое, и третье, легко и непринужденно, практически не пользуясь своим даром. Смуглая певица-квартеронка уже строила планы касательно альковных удовольствий в объятиях удачливого игрока. Синяя рыбка – «бойцовый петушок» – сражалась за его денежки так отважно, что Элли по доброте душевной купил победителя и отдельную банку для него, а отдавая Сийгину, когда тот решил идти на постоялый двор, наказал прикупить корма.

– Шел бы ты домой, – посоветовал орк, не слишком надеясь на то, что будет услышан.

– Не переживай, Сийтэ, ты же видишь, как мне сегодня прет! Грех показывать Каийе зад, когда она так благоволит.

– Она слепая, все одно не увидит, где у тебя зад, а где перед, – ухмыльнулся орк.

– Нелюдь и богохульник, – напутствовал его маргарец, не отрывая взора от расклада в своей сдаче.

Сийгин ушел. Ему азарт был чужд в любом виде. Если орк пил, то знал меру, если заводил шашни с женщинами, то никогда не больше, чем с одной за раз, если играл в карты, то по мелочи. Может быть, таким и должен быть меткий лучник, который всегда попадал в цель. Скажем честно, один из лучших в степи стрелок. И в этом Сийгин являлся полной противоположностью своему давнему другу, не знавшему края ни в чем.

Вот и сейчас, сорвав банк, Элли не мог остановиться. Не из жадности, нет. Его сердце скакало галопом от восторга по мере того, как пустели карманы и кошели его соперников, кровь гудела в голове, и от волнения пересыхало во рту. Словно сама слепая богиня удачи-неудачи целовала его в сухие искусанные губы.

– Ставлю девушку! – крикнул немолодой уже хисарский купец, отчаявшись отыграться. – Против моего предыдущего проигрыша.

– На кой мне твоя девка?! – расхохотался Элливейд и кивнул на гору золота и серебра, выросшую у его правого локтя за этот вечер. – За эти денежки я буду сегодня трахаться со всеми шлюхами Ан-Риджи.

– Не скажи, маргарец. Ей шестнадцать, красавица с рыжими волосами до пят, девственница. Чистокровная, что твоя кобыла. Ни капли нелюдской крови.

Глаза лангера налились кровью.

– Что ты сказал? – тихо спросил он.

Игорный дом притих. Никто не знал истории Элливейда, зато все знали, как он ненавидит работорговцев. Ненавидит люто и при каждом подходящем случае обчищает как липку, до последней нитки.

– Я раздену тебя догола, скотина, – пообещал лангер, опасно щуря глаза. – Ты пойдешь по миру в лохмотьях, и твои сыновья станут батраками, а твои дочери окажутся в борделях, и внуки твои будут просить милостыню на ступенях храма Двуединого. Это я тебе обещаю.

Он выбил из рук опешившего торговца карты и швырнул их на стол. Так, чтоб все игроки увидели «знаки».

– «Кролик», «ползмеи» и «три тальфина». Ты блефовал, хорек! – прорычал Элли и сверху бросил свою тройку.

– «Бык»! «Солнце»! «Двуликий»!

Люди и нелюди сошли сума, подняв неистовый вой. Такого сочетания просто не могло быть, и не потому, что Элли мошенничал. Не может быть такой удачи! Просто не может!

– Так не бывает! – закричал проигравшийся хисарец. – Ты мошенник!

– Я – мошенник? Ха! Люди, вы слышали этого дуралея?! Он назвал лангера мошенником. Да со мной играет сама судьба!

Вот тут Элли немного преувеличивал и искушал свою так называемую «напарницу». Но кто проверять станет?

– Бреши больше, выродок! – взревел купец.

– Где мой выигрыш? – не унимался Элли. – Где девушка? Нет никакой девушки! Ты уйдешь отсюда голый, хисарское животное. Эй, Кито! Сколько может стоить рыжая девственница?

Уловка сработала, и купец, дабы не быть униженным еще больше, велел своему дрожащему слуге приволочь девку. По неписанным, но трепетно блюдущимся законам игрок, не уплативший свой долг, сам становился собственностью азартного заведения. Пока не отработает убыток. А как же иначе? Ведь игорный дом обязан был обеспечить победителя выигрышем.

Как оказалось, не врал хисарец. Была она настоящая рыжая, с волосами цвета живого пламени, была она не по-здешнему светлокожая, и была она такая же «пятикратная», как и сам Элливейд двадцать лет назад.

– Дай мне отыграться, лангер-маргарец. Я разорен.

А Элли глаз не мог оторвать от девчонки и слова не мог молвить. Словно на самого себя смотрел в зеркало. Рабыня в пятом поколении рабов. Никто не в силах ее освободить, потому что считается, что это и есть самая настоящая судьба, от которой не уйти.

«Не бойся, крошка, не бойся меня. Пусть я ничего не смогу сделать для тебя. Я же не бог. Но я помогу тебе, как смогу. Что-то придумаю. Альс придумает. Сийгин сообразит. Не бойся меня, детка!» – кричали его глаза.

– Зачем тебе невольница, лангер? Что ты будешь делать с ней?

– Не твое дело, купец, – жестко отрезал Элли.

– Она стоит…

– Я знаю, сколько она стоит.

– Тогда бери…

– Отвали, тебе сказано!

И тут из толпы кто-то крикнул:

– Дай ему отыграться, лангер! Так нечестно!

И началась свара. Народ поделился на две непримиримые партии. На тех, кто требовал реванша для купца, и тех, кто стал на сторону Элливейда. Кто-то получил по зубам в пылу полемики, а кто-то достал нож. Началась потасовка, быстро переросшая в поножовщину и смертоубийство.

Но Элли испугался не за себя, а за девочку. Под шумок ее запросто могли умыкнуть. Шутка ли, такое сокровище и без присмотра? Бывший раб схватился за лекс и бросился на выручку своей сестре по несчастью.

– Я иду к тебе!

Она забилась в самый дальний угол, сжалась в комочек, накрыв голову руками. Бежать не имело ни малейшего смысла. Поймают и снова продадут. И еще неведомо, в какие руки попадешь.

Поножовщина в игорном доме дело не только опасное, но зачастую прибыльное. Кого-то режут, а кто-то потихоньку сгребает золото и серебро в свои карманы. Поди потом докажи, где чье. А рабыня – это такое же золото, только ходит на двух ногах. Так его даже сподручнее скрасть.

Элливейд раскидал в стороны охотников до его свежеприобретенной живой собственности. Одного порезал сильно, другого – не очень, третьему поддал под зад, четвертому наступил каблуком на запястье, лишая навеки возможности незаметно шнырять по чужим карманам. Вот горе-то какое!

– Давай отсюда выбираться, крошка, – сказал маргарец рыженькой ласково. – И считай, что сегодня тебе несказанно повезло. Я тебя никогда не обижу.

И они уже собирались выскочить наружу, когда Элли вдруг почувствовал боль. Очень резкую боль под лопаткой.

– Это что такое?.. – Из его горла хлынула кровь.

Девушка глянула и закрыла ладошками рот, чтоб не закричать. У лангера из спины торчала рукоять ножа. Ноги перестали слушаться маргарца, колени подогнулись, и мир вдруг сузился до беленького личика юной невольницы. Хорошенькая мордашка, россыпь веснушек на переносице, полные слез серо-зеленые глаза и черный рубец клейма на лбу.

«Не плачь, малышка», – хотел сказать Элливейд.

– Не умирайте, мой господин.

«Я? Умираю? Чушь какая!»

– Я же вижу, вы хороший человек. Не умирайте! Пожалуйста! Не умирайте! Я даже не знаю вашего имени!

Он хотел улыбнуться и сказать своим обычным удалым тоном: «Элливейд-маргарец», – а вышел лишь сиплый клёкот. Ее личико стало таять, размываться, тускнеть, и только тавро оставалось и навязчиво маячило перед его глазами черным хищным пауком.

«Тебе не идет… эта штука», – подумал Элли и последним усилием воли накрыл ладонью ненавистный знак вечного рабства, не желая видеть в свой смертный час символ вечного позора и неволи.

Он уже умер, а девочка все плакала и плакала, обнимая его еще теплое, но уже опустевшее тело.

– … твою мать, Пард!

Мертвецки пьяный оньгъе даже не шевельнулся.

– Клянусь Пестрой Мамой, я ему завидую по-черному, – посетовал Унанки. – Альс, одни мы с тобой как проклятые. Ни напиться с горя, ни забыться.

– Я тебе забудусь, – посулил лангеру его командир, продолжая молча изучать Элливейдовы ножны от лекса, которые сам же ему и дарил несколько лет назад. – Больно будет вспоминать остаток жизни.

– А где сам лекс? – спросил Тор.

– Вот! Правильный вопрос. И еще несколько у меня есть к тому, кто украл лекс.

Сийгин просто лежал на кровати с закрытыми глазами, прямой, как копье. Ему больнее всего. Элливейда он считал ближайшим другом. И теперь поедом себя ел за то, что бросил Элли в том поганом игорном доме. А перед глазами у орка стояло мертвое полузасыпанное землей лицо маргарца.

– Так! – сказал Ириен Альс, вставая со своего места. – До рассвета я вернусь. Ждите меня.

Он не взял с собой ни своих мечей, ни кольчуги, только лекс – близнеца Элливейдову ножу.

– Вместе пойдем, – добавил Унанки.

Эльфы сдержали свое слово. Они вернулись за час до восхода солнца. Руки Альса до локтей были в свежей и успевшей засохнуть крови. Левая половина лица Унанки представляла собой сплошную рану. Ириен швырнул на стол липкий и черный лекс.

– Знаешь, Сийтэ, я не буду утверждать, что все это кровь убийцы Элливейда. Легче сказать, чьей крови на мне нет. Но того человека, который пырнул ножом нашего брата больше нет в живых.

– Но перед смертью он был очень разговорчив, – заверил орка Унанки.

– А вот за его хозяином нам придется побегать по Великой степи.

– Бьен-Бъяр! – прорычал Мэд Малаган. – Я так и знал.

– Твоя проницательность похвальна. А нам пришлось пятерых убить и восьмерых пытать, чтоб разъяснить ситуацию, – проворчал Альс. – Я ведь тоже дорожил маргарцем. Если кто еще не понял.

Сийгин улыбнулся сквозь силу. Элливейд точно оценил бы шутку.

– Отомстим? – подал голос Торвардин.

– Накажем, – уточнил Ириен. – Мэд, протрезви нашего оньгъенского страдальца, и будем собираться. Если уж и ланга спустит это дело Бьен-Бъяру Степному Волку, то существует ли вообще справедливость?

Странное дело, что о справедливости говорил именно Ириен Альс, чьей нечеловеческой жестокости минувшей ночью ужаснулась пышная, богатая и изнеженная роскошью Ан-Риджа.

Жрец Оррвеллова храма обмакнул перо в чернильницу-невыливайку и аккуратно вывел на прекрасно выделанном пергаменте летописные строки:

«Лангер-сидхи по имени Альс и ланга его пресветлая клялись на алтаре Великой Пестрой Матери, что за смерть сотоварища отомстят Степному Волку, поименованному Бьен-Бъяром, страшной местью. Кровью клялись и истинными своими именами. И было это 26 дня месяца балагера на 33 году правления Ваджира Могучего».

Почерк у жреца был просто великолепный, так что получилось красиво. Аддическое письмо, буковка к буковке, ни помарочки, ни запиночки. На радость потомкам, охочим до седой старины, когда хронисты были по-настоящему честны и диво как правдивы.

Сначала он шел по узкой тропинке в густой-прегустой траве, и всюду, куда хватало его взгляда, простирался этот диковинный луг, заросший большими желтыми цветами, которые пахли сладкой горечью. Потом он вышел на широкую дорогу, засыпанную теплым серым пеплом, в котором ноги тонули по самые щиколотки. Дорога уходила в облака и терялась где-то под аркой радуги, повисшей над рекой. Там, под радугой, его ждал старик в широкой темной хламиде. А может, это был и не старик. Глаза у него оказались молодые, зубы целые и усмешка юношеская. Непростой такой старик. Явно бог.

– О! Элливейд-маргарец!

– Привет, – сказал тот богу. – Как ты меня узнал, Странник?

– А я тебя уже давно жду.

– Это еще зачем? – подозрительно поинтересовался Элли.

– Хотел с тобой познакомиться поближе, и вообще… мне тут скучно без тебя.

– Вот как?! Надо было предупреждать.

– Тебя докличешься, – чуть обиженно сказал Оррвелл. – И калачом в храм не заманишь.

– А я, собственно, еще собирался пожить, – хмыкнул бывший раб.

– Поживешь еще.

– А ребята без меня не пропадут?

– Не пропадут.

– Ну, тогда… Кстати, а что с девочкой сталось?

– А ты сам глянь.

Оррвелл подвел своего подопечного к ближайшей луже, в которой должно было, по идее, отражаться небо, а на деле Элливейд увидел хорошенькую знакомую мордашку с россыпью веснушек и мерцающими серо-зелеными глазами. И не было на ее невысоком чистеньком лобике даже следа от клейма. И даже малейшего шрамика не осталось.

– Опа! – обрадовался маргарец. – Так она теперь свободная! Ну, спасибо тебе… бог! Уважил. Вот это я понимаю.

И полез жать руку. Богу.

– Это ты сам сделал.

– Брешешь!

– Ну у тебя и лексикон, маргарец.

– Извини.

– Не переживай. Как ты относишься к небольшому путешествию? Вместе со мной.

– Положительно… Погоди, это что ж получается? Я теперь тоже бог?

– Да кто у нас сейчас не бог, – пробурчал Оррвелл. – Пошли уже… бог.

И хитро так ухмыльнулся. Как не бог прямо-таки, а хрен знает кто.

Чем дальше они уходили по дороге, тем оживленнее становилась их беседа.

Глава 4
БЕГЛЕЦЫ

От сумы и от тюрьмы не зарекайся.

Ланга. Лето 1690 года.

– Пили быстрее… я уже задыхаюсь…

– Да пилю я, пилю. А ты ори громче!

– А! О-о-о-ох! Ах-х-х-х-х!

Вопящая от неутоленной жажды любви кошка, услышав ее страстные завывания, отгрызла бы себе от зависти хвост и ушла бы в какой-нибудь кошачий монастырь, дав обет целомудрия. Взятая в последний момент особо пронзительная нота вырвала из глоток обитателей хисарской ямы вопль нечеловеческой зависти. Оголодавшие мужики рвались со своих цепей, как кобели, учуявшие течную суку.

– Осталось совсем чуть-чуть… – умоляюще проскулил Ярим. – Заведи их как следует.

Эльф был омерзительно липкий от грязи и пота, старого и свежего. А ей приходилось прятаться с головой под куском ветоши, изображая бурное соитие, так что все его запахи предназначались исключительно носу хатами. Справедливости ради надо указать, что и сама Джасс воняла не менее отвратительно. За несколько месяцев в подземной темнице на них только раз вылили бочку протухшей воды. Баню же для узников владыка Сигирин полагал совершенно ненужным излишеством.

– Ах! Ох! Бай! Еще! Еще! О-о-о-о-о! О!

«Когда же ты уже допилишь эту проклятую цепь? Я сейчас охрипну, – думала она. – Или какая-нибудь тварь сорвется с цепи. Великая Пестрая Мать, какой идиотский план!»

– Эй! Что здесь происходит?! А ну, быстро заткнуть глотки! – донеслось сверху из открытого люка.

– Ори громче, – продолжал бубнить Яримраэн.

– Ты тоже голос подавай.

– А! О! О! У! Ы! – подхватил он.

– По идее, я с тобой трахаюсь, а не яйца тебе отрезаю, – зло зашипела Джасс. – Старайся лучше!

На этот раз эльф изобразил восторг гораздо достовернее.

«Великая Пестрая Мать, не оставь свою покинутую дочь в беде! Подай нам чуть-чуть удачи! Совсем немного! Прошу тебя! – истово, как никогда в жизни, молилась Джасс. – Если мы вырвемся… если они сюда спустятся… хоть один… я… я… исполню твою волю. Клянусь тебе, Пестрая Мать! Пусть только вниз кто-то спустится!»

Но поначалу сверху лились попеременно кипяток и застоявшаяся моча. Однако вонь, вместо того чтобы пригасить, только усилила страсти. Уже стены трясутся от воплей разгоряченных и злых, как все демоны девяти преисподен, насильников, убийц, разбойников, живодеров, чернокнижников, людоедов и прочих завсегдатаев знаменитой хисарской ямы. Сотня глоток издает вой и рев, брызжет кровь из рваных и кусаных ран, и новые волны зловония поднимаются над головами узников.

«Вы собираетесь вспомнить о своих прямых обязанностях, господа надсмотрщики?»

Может, и услышала Великая Матерь всех богов клятву бывшей воительницы-хатамитки, а может быть, кто-то из умников наверху подкинул идею спуститься в яму и навести должный порядок. Во всяком случае, из люка посыпались стрелы, прикрывая спуск двух могучих тюремщиков. Их пальцы сжимали знаменитые хисарские бичи толщиной с мужскую руку, один умелый удар таким оружием мог запросто перебить позвоночник или содрать скальп с ослушника тюремного режима.

– Все! Готово! – сообщил Ярим, распрямляясь стальной пружиной.

Она моментально вскочила, скинула с себя грязную тряпку. Выпавшее звено из цепи да тонкая пилка – подарок благодетеля – вот и всё оружие беглецов. Пока. Зря, ох и зря надсмотрщики так недальновидно решили вмешаться в дела, творящиеся на дне ямы. Джасс кубарем покатилась под ноги ближайшего тюремщика, делая рискованную подсечку. Если бы его туша рухнула на нее, то от девушки осталось бы мокрое пятно. Но она змеей отползла в сторону, давая возможность эльфу показать, на что он способен, кроме как быстро пилить проржавевшую цепь. Сам ведь говорил, что эльфы просто страх как сильны бывают. Упавшему врагу Ярим проломил височную кость выпиленным только что звеном. С одного замаха. Потом увернулся от секущего удара жуткого бича, одновременно подбирая с пола пригоршню дерьма и метко швыряя его прямо в рожу биченосца. Ослепленного и задохнувшегося тюремщика с помощью пилки прикончила Джасс. Вскочила на спину и буквально вколотила ее в основание его черепа.

– Эй! Биссель! Пикс! Что у вас там? – крикнули сверху.

– Быстрее! Пока лестницу не вытащили! – предупредил Ярим.

– Я не могу допрыгнуть! Они ее подтянули!

– Я залезу на твои плечи. Не бойся, я легкий!

Эльф стократно прав. Если он вылезет, то и ее вытянет. А вот наоборот вряд ли.

– Давай, лезь.

Легкий-то он легкий, но и она не чета другим хатамиткам, теткам мощным и ничем мужикам не уступающим. Особенно в толщине шеи. Если эльф подпрыгнет да промахнется, то ей-то он точно сломает хребет.

– Шею, шею мне отдавишь! Уши! Ай!

Принц называется! Буйвол какой-то, а не принц.

Но Ярим топтался по девичьей спине совсем недолго. Он сиганул вверх, как белка, и с неменьшей ловкостью вскарабкался по лестнице.

То-то удивились, наверное, надсмотрщики, когда вместо гигантской красной рожи коллеги из зловонной тьмы люка вынырнула нелюдская оскаленная морда.

– Яр, миленький, скорее!

И тут он спихнул лестницу. Эльфу срочно требовалась подмога.

– Я иду!

Наверху уже шла битва не на жизнь, а на смерть, и появление подкрепления в лице замызганной вонючей бабы на противника особого впечатления не произвело. И снова зря! Ведь наверняка начальник караула каждый день напоминал своим подчиненным, что она не просто баба и даже не разбойница. Она – Сестра Хатами. Пусть бывшая, пусть отлученная и отрекшаяся. Вся степь знает, что бывшими хатамитки бывают только после смерти. Первому попавшемуся надзирателю Джасс прыгнула на спину и с громким хрустом свернула шею, следующему выколола глаз, а у третьего имелся короткий нож, быстро сменивший хозяина на хозяйку, пока тот держался обеими руками за отбитое достоинство и выл ночным волком.

– Направо! Два поворота и налево! – снова скомандовал Яр.

Схему подземных коридоров он крепко держал в памяти, лишь единожды бросив взгляд на план. А еще он умудрялся видеть в кромешной темноте и наносить смертельные удары прежде, чем привычные к здешнему чахлому освещению и атмосфере надсмотрщики успевали что-то понять. Они с Джасс отчаянно хотели на свободу и поклялись не сдаться живыми в случае неудачи. За попытку побега хисарские законы предусматривали отрывание мужских или женских статей раскаленными клещами и последующее четвертование. Не самое вдохновляющее будущее, не так ли?

– Лезь по решетке!

О великие боги! Небо, настоящее ночное небо! Тысячи тысяч сверкающих алмазов! Волк и Сова, Журавль и Петля Ловчего – созвездия середины ночи. А воздух! Чистый, ароматный, пахнущий пылью, хлебом и лошадьми. Настоящими живыми лошадьми, а не кусками смердящей червивой конины. Боги! Какое счастье!

– Бегите к южным воротам. Там вас ждет лангер. Он тоже эрмидэ, – сказал человек, закутанный с головы до ног в черный плащ.

– Храни тебя Пестрая Мать, Кевир Саган, – прошептала девушка.

Тот ничего не ответил, крепко сжав ей руку.

– Торопитесь!

Ярим волок ее за собой, спотыкающуюся и быстро теряющую силы. Воздух близкой свободы пьянил, как самое крепкое вино.

– Ты просто стожильный, мать твою… – прохрипела Джасс, когда он попытался тащить ее на закорках. – Я выдюжу, не переживай!

– Захлопни рот, женщина, и дыши размереннее! Береги силенки!

Но как она ни старалась, а на лошадь ее грузили, точно мешок с овсом, поперек. И только когда они отъехали от хисарских стен на значительное расстояние, Джасс пересела за спину эльфу. Прижалась всем телом к его костистому позвоночнику и даже поцеловала куда-то в лопатку от избытка чувств.

– Яр, ты веришь?..

– Еще нет, – прошептал он.

Вот и не верь теперь присказке, что эльфы приносят удачу, если их встретить в подходящем месте и в подходящее время.

«Интересно, – размышляла Джасс, – является ли хисарская яма местом настолько подходящим для исполнения необходимого условия».

Впрочем, можно сказать, что они принесли друг другу удачу взаимно. Надо будет спросить у принца, нет ли у эльфов аналогичной поговорки касательно людей. В частности, женщин и конкретно хатамиток.

Сийгин разбудил Ириена, неделикатно толкнув ногой в бок, прямо посреди ночи, задолго до его смены. В степи даже спать нужно вполглаза, и ночные дежурства никто отменять не собирался. Рядом находился прекрасный Хисар, манивший к себе воров, бандитов и всяческих проходимцев, как куча дерьма навозных мух. Пока Малаган торчал в городе, Тор очень удачно выбрал место для лагеря. В мелком овраге позади чахлой группки негустых кустов ктара. Со стороны дороги разглядеть стоянку было непросто.

– Кто там? Малаган? – пробурчал Альс, не открывая глаз.

– Похоже на то, – ответил орк, но в голосе уверенности не было. – С ним еще двое. Так и надо?

– Угу.

Ириен всецело доверял Сийгинову зоркому глазу и проверять его наблюдения не стал, а деловито поднялся и быстренько растормошил остальных лангеров. Унанки что-то недовольно прошипел. Тор моментально открыл глаза, словно и не видел только что своих таинственных тангарских снов, Пард сладко зевал и потягивался как кот, копаясь в густой бородище. Жизнь в ланге приучала к мгновенному пробуждению даже самого завзятого соню и копушу. Несколько лишних минут дремоты легко могли обернуться сном вечным.

Малаган издали свистнул ночной птицей, предупреждая своих на всякий случай. Получить арбалетный болт в живот от близорукого тангара ему не улыбалось. Его спутники ехали вдвоем на усталой лошади. Издали Тору показалось, что это две женщины – одна с длинными, другая с короткими волосами. Они въехали в круг света от костра медленно. Впереди сидел эльф, а женщина держалась сзади, цепко впившись руками в лохмотья, едва прикрывавшие его наготу. Длинные волосы эльфа, его краса и гордость, свисали неопрятными липкими пластами чуть ли не до пояса. На его исхудавшем ястребином лице сверкали драгоценными камнями сапфировые глаза. Он встретился взглядом с Ириеном, удовлетворенно кивнул и только тогда позволил себе слезть на землю и помочь спешиться своей спутнице, в которой ланга не без изумления признала хатамитку. Остатки жутковатой раскраски лица, размазанные вперемешку с толстым слоем тюремной грязи, делали незнакомку не просто уродливой, а отталкивающей. Обычно хатамитки веки, губы, ноздри и ушные раковины намазывали черной мазью, предохраняющей от воспалений, трещин и язв, а волосы красили в алый цвет маслом пустынного корня, чтоб на голове не завелись вши. Теперь же обнаженное тело женщины покрывали пятна медного цвета – остатки сока лакового дерева, служившего надежной защитой от солнечных ожогов и укусов насекомых. Мэд Малаган поторопился набросить на плечи хатамитки одеяло и заботливо усадил возле костра. Ночи в степи порой выдавались на редкость холодными, и несчастная успела уже посинеть от холода.

– Спроси меня, Яримраэн, почему я не слишком удивлен твоим пребыванием в темнице хисарского владыки? – не без сарказма спросил Альс вместо традиционного приветствия.

– Тебя, похоже, стало очень трудно чем-либо удивить, – в тон ему ответил беглец.

Мужчины совершенно не по-эльфийски крепко обнялись, отбросив в сторону шелуху церемоний, коих у эльфов несть числа.

– Пришлось дожидаться тебя в яме полгода, – заявил Яримраэн. – Что, Сарион не передал тебе моего послания?

– Я Сариона в глаза не видел и узнал о тебе только от Малаганова земляка. Так что, боюсь, наша встреча столь же случайна, как и все в этой жизни, – заверил его Ириен.

Лангеры молча рассматривали пришельцев, терпеливо дожидаясь, когда Альс соизволит представить своего сородича, ради которого Мэд рисковал жизнью в Хисаре. Пард толкнул Тора в бок, показывая на Унанки. Тот выглядел вконец потрясенным.

– Меня зовут Яримраэн Сотиф Андараль, – сказал эльф, диковато улыбнувшись. – Когда-то мы с Ириеном были…

– Врагами, – добавил не без удовольствия Альс. – Кто твоя спутница?

– Ее зовут Джасс, – просто ответил Яримраэн. – В яме мы провели много неприятных дней.

– Хатамитка в яме? – удивился Пард.

– И Сестры ее не выручили? – резонно поинтересовался Тор, с сочувствием взирая на скрюченную фигурку у огня.

– Хатами ничуть не лучше всех остальных, – бросил Яримраэн. – За исключением ланги, разумеется.

Брови Ириена изогнулись в притворном удивлении.

– Кто бы мог подумать, Яр, что ты научишься столь изощренно льстить?

– Я многому успел научиться, – сдержанно проворчал эльф. – Времени у меня было предостаточно. И не только для обучения грубой лести.

Ириен опасно сузил глаза, словно раздумывая над ответом, то бросая быстрый взгляд на женщину-хатамитку, то косясь на Ярима.

– Пожалуй, нам следует уносить от Хисара ноги. Мэд, как там с погоней?

– Всё может быть. Я бы не стал зарекаться, – ответил островитянин, деловито собирая в дорожный мешок свои скромные пожитки.

– Слышали, что говорит Малаган? – отчеканил эльф. – А ты. Тор, позаботься о… Джасс. Договорились?

Тангар согласно кивнул. Ему всегда тяжело было видеть страдания женщины, пусть даже она хатамитка и сама может заставить страдать кого угодно голыми руками. Он порылся в своих бездонных сумках в поисках более-менее пригодной одежды и обнаружил старую рубаху из грубого полотна, которая прикрыла хатамитку до самых исцарапанных коленок.

– Джасс, ты на общем-то хоть говоришь? – спросил он.

– Да, говорю, и ничуть не хуже тебя, – фыркнула женщина.

Голос у нее был ломкий и слабый. Определить ее возраст Тор не взялся, решив дождаться, когда бывшая узница отмоет лицо. Темница владыки Сигирина славилась как место весьма мрачное, откуда редко кто выходит живым и здоровым. Среди Сестер "Хатами слабачек не водилось. После нескольких лет тяжелой муштры в потаенном городе из десятка девчонок выживали две-три самые стойкие, и их уже не брали никакие болячки. Вряд ли хисарская тюрьма смогла слишком серьезно отразиться на здоровье этой женщины.