Текст книги "Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви"

Этот образ идеальной женщины, правда, в другом облике, Басов создавал для Титовой и в фильме «Щит и меч». И ее Нина, дочь политрука, выдававшая себя за дочь известного репрессированного советского генерала и ставшая впоследствии верной помощницей Вайса—Белова, тоже была наделена чертами, обобщающими наше представление о том, какой должна быть настоящая женщина, боевая подруга главного героя, выстоявшая вместе с ним в трудные военные годы – конечно же в рамках жанра приключенческого фильма. Титова снова играла свою героиню в свойственной ей сдержанной манере, у нее в картине было совсем немного реплик – говорили глаза актрисы, ее осанка, весь ее облик. Басов сделал Нину темноволосой – на контрасте с «белокурой бестией» Ангеликой—Аллой Демидовой, но даже в «железной» по крою фашистской униформе Титова скорее казалась милой стюардессой, чья главная забота во время полета – вносить спокойствие и умиротворение в сидящих в своих креслах пассажиров. Именно за эту «похожесть» режиссера и актрису больше всего ругали после выхода на экраны кинотеатров последних фильмов киноэпопеи. А мне почудилось, что это все та же изящная басовская ирония – режиссерский «привет» несыгранной Валентиной когда-то роли красавицы стюардессы, обычной девчонки из соседнего подъезда и ангела с небес.

Еще одна вариация на тему идеальной женщины – Мари в фильме «Возвращение к жизни». Басов сознательно оставил за кадром многие повороты ее биографии – война, пересыльный лагерь, побег на родину, в Эстонию, предоставив возможность актрисе сыграть все это из сегодняшнего дня своей героини. А зритель должен был понять, откуда у молодой красивой женщины эта сосредоточенность во взгляде, эта сдержанная значительность чувств, эта решительность, с которой она борется за дорогого ей человека. И если зрители не знали всех деталей прошлого Мари, то они понимали и сердцем чувствовали – эта женщина должна была пройти многое и многое выстрадать прежде, чем у нее появился такой взгляд и такая вселенская грусть во всем облике.

«Мой фильм – о любви, – говорил Басов. – О любви в самом широком смысле, о любви к женщине, о любви к земле, на которой родился. Любовь пробуждает в герое искру человеческого, очищает его от скверны и грязи и помогает ему вернуться к людям. Именно любовь к Мари, ее доверие к Серому волку, то, что она увидела в нем человека, а не «серого волка», заставило Арно сделать шаг вдогонку жизни».

Титова играла характер «нордический», сдержанный в проявлении внешних эмоций, но пассионарность ее героини выражалась в сюжетном действии – в том, с какой решимостью и последовательностью она отогревала душу главного героя, самоотверженно шла на риск и в конце концов погибала, оставаясь в памяти зрителя и главного героя романтически прекрасным воплощением образа хранительницы очага, защитницы и доброго гения мужчины.

Впоследствии Валентина Титова вспоминала, что принимать картину «Возвращение к жизни» приехал едва ли не весь генералитет. И когда после просмотра ей позвонили шесть генералов с самыми восторженными отзывами о ее работе в картине, она поначалу решила, что это какой-то розыгрыш. Но вернувшийся вечером домой Басов, едва только Титова открыла ему дверь, рухнул перед ней на колени и сказал: «Я думал, ты плохо сыграла. А сегодня тобой восхищались все!»

Инга Киреева – образ-перевертыш, но все о том же – еще одна модель вариации на тему «женщина в жизни мужчины». Прелестная молодая жена – «блондинистый, слегка растрепанный парик, очаровательное бледно-голубое не то домашнее платье, не то модный халатик» – мечта любого мужчины: украшение жизни и дома. «Птичка на ветвях его души», без устали щебечущая о том, что муж-ад вокат ее плохо одевает, и готовая, не теряя прекрасной спортивной формы, с великим энтузиазмом носиться по городу за все время ускользающей от нее шубкой за 500 рублей. Феерическая красотка и типичный манекен с раз и навсегда отлитым выражением лица. Хорошенький птенчик с острыми зубками. Очень «вкусная» пародия на типаж фотомодели – красивая кукла, на великолепной фигуре которой любая вещь сидит безукоризненно и выглядит совершенной. Образ, породивший в народе – зрителях – устойчивое убеждение, что режиссер Басов женат на манекенщице.

А между фильмами их семейная жизнь набирала обороты – со временем Басов для разросшегося семейства выбил новую квартиру, в самом центре Москвы, на Тверской, с видом на Кремль. И к другим домашним заботам Валентины прибавился еще и нескончаемый ремонт, который продолжался семь лет. Басов все время менял строителей, которым никак не удавалось воплотить его мечту «построить ХIХ век в отдельно взятой квартире». Их дети росли вместе с фильмами и ролями родителей – Басов и Титова всегда брали Сашу и Лизу с собой на съемки, в поездки по стране с концертами.

Валентина Титова:

«Я всегда всюду брала детей с собой. И Басов не сопротивлялся. В командировку мы брали он – одного, я – другого ребенка. Мы все время таскали их за собой, и все нам говорили – ах, вы же совершенно замучили детей. Не думаю, что замучили. Они быстрее развивались, они больше ладили с действительностью. И у них не было замашек детей, которые жили в доме, где все есть. Они привыкли, что на съемочной площадке все одинаковы – все едят одну пищу или ничего не едят, или не пьют, если нечего пить. Когда Лиза уже училась в ГИТИСе на режиссуре (теперь она хореограф), то свою дочку тоже брала с собой, и ее, наученную всей нашей жизнью, не волновал вопрос, а что скажут о ней другие люди. А если и скажут, то только то, что она – феноменальная мать, потому что когда Лиза получила диплом и мы зашли в ресторанчик это отметить, то маленькая Ариадна очень серьезно сказала ей: «Это я тебя водила в институт». И сейчас в ней развилась такая тяга к танцу!..

Я уверена, что Саша не просто так начал писать стихи, сценарии и мечтал о режиссуре – это было в нем с детства заложено. Папа все время сидел с бумагами, к нему приходили люди и говорили, и думали о кино каждый вечер, и они были необходимы Басову точно так же, как и он им. Он себя не чувствовал хорошо, когда был один. Он мог позаниматься чем-то, поспать, но нуждался в людях – не важно, умны ли они, так же ли подготовлены к разговору, как и он, Басов умел совладать с этой массой и мгновенно повести ее за собой – на пять минут, на двадцать, на полчаса. Я у него тоже многому научилась – поначалу я не умела говорить, выходить на сцену в творческих встречах, а сейчас мне все равно, какой зал, я его «уложу» в пять минут. Я училась у Басова, как раньше в Древней Греции учили риторике – с голоса. Это таинство, результат причащения к которому и сегодня удивляет работающих со мной людей: ко мне часто подходят организаторы творческих встреч и спрашивают: почему так тихо, неужели все из зала ушли? Нет, сидят, как в гробу, не шевельнутся, потому что боятся что-нибудь пропустить, потому что это я их так заворожила.

А я научила его готовить, если меня нет. И поэтому папа в нашей семье не был небожителем: я в командировке – он должен накормить детей. Он стал чистоплотным, сам стирал и гладил рубашки. Мы шли с ним нога в ногу в одной упряжке. Мы много ездили в машине, естественно с детьми, часто по тысяче километров в день. И я всегда была готова к тому, чтобы встать в шесть часов, – у меня давно все было собрано в дорогу (корзина с едой, чтобы не останавливаться где попало и есть что получится), я только надевала детям чистое белье, укладывала в машину, где они в дороге досыпали на подушках, и – мы уже в пути. Потом мы приезжали на место, принимали в гостинице душ и отправлялись гулять по городу. И дети вошли в эту колею, приняли этот ритм.

Мы ехали и шутили, пели все вместе, вместе переживали и радовались. И когда сегодня я приучаю маленькую Ариадну к путешествиям – это тоже от Басова. И я говорю дочери: «Лиза, ты должна понимать, ты же помнишь, что такое в жизни ребенка – впечатление! Как это важно для ее развития! Вы каждый свободный день должны посвящать какому-то путешествию. Это же история – древность, сказка».

Саша внешне похож на папу, и, хотя говорят, что гены пополам делятся, он, конечно, хочет вести себя, как отец, и разговаривает, как отец. А иногда я вижу – вот Лиза рассердилась и ладони складывает, как Басов: казалось бы, она же балетная, все движения выучены, руки должны быть мягкими. Но бывают дни, когда она говорит, как Басов, выражение лица у нее, как у Басова, и руку держит, как держал папа. Она похожа на Басова и при этом очаровательна. Она говорит и мыслит, как папа, у нее прекрасная речь. Ее малышка (Лиза замужем за греческим композитором Адонисом) тоже невероятно разговорчива, и, глядя на нее, мы отмечаем – ну, Басов, Басов! У нее, как у деда, достаточно энергии, чтобы быть веселой, счастливой, чтобы собирать всех нас. У нее режиссерский талант. Мы поехали в санаторий, и там она собрала девочек и научила их танцевать сиртаки – они никогда не были в Греции, не знают, что такое сиртаки, им по семь лет, а ей – пять! Но она их выстроила, заставила ходить, наклоняться и прыгать, как в сиртаки, – у нее дедовское желание организовать массу, и справляется она с этим тоже по наследству замечательно.

«Заботливые» голоса потом мне говорили – ты загнала Басова. Да нет же! Это я со своим молодым здоровьем едва втиснулась в его бешеный ритм жизни. Басову было скучно жить без дела, и если обычно режиссеры каждую свою картину готовили и снимали полтора года, а следующую получали уже через три года, а то и пять лет, то Басов снимал новый фильм практически каждый год. Я порою спала всего несколько часов в сутки – поднималась с рассветом, готовила завтрак, гладила детские вещи, а в семь уже шла на грим. И когда мне говорят – ты его не любила, я спрашиваю: а что же тогда означают эти четырнадцать вместе прожитых лет? Я родила ему двоих детей, сопутствовала ему повсюду с кастрюлями, мисками, горшками. Иногда, конечно, я от него уставала, одуревала. Мне надо было два раза в день убирать и пылесосить – как же, люди все время идут к нему и идут, а еще маленькие дети, нужно все вымыть, вымыть за всеми посуду, вечером все перестирать! И я порою просила – умоляю, хотя бы немного помолчи, передохни, ты же хуже, чем радио, – его можно выключить, а тебя – нет. Но он не мог жить иначе, и поэтому дети часто сидели в комнате, как мышки, потому что я их просила – сидите тихо, не выходите, у отца люди, они р а б о т а ю т! И Саша что-то тихо бренчал на гитаре – сочинял песни, а Лиза, как волчонок, ему «подвывала» – она же не знает этих текстов, брат только сейчас их сочинил.

Самые ответственные моменты в нашей жизни были тогда, когда Басов работал дома один над сценарием будущего фильма, – он практически не выходил из кабинета в течение месяца, а то и двух – что-то писал, переписывал, много, страшно много курил, не переставая пил черный, очень «крутой» кофе. Басов худел и «истощался» буквально на глазах, а потом, выйдя из своего вынужденного затворничества, мог съесть целую кастрюлю борща, который он просто обожал, и постепенно равновесие восстанавливалось.

У нас с Владимиром Павловичем была удивительная жизнь, я бы сказала – продуктивная. И теперь мне этого очень не хватает».

Конечно, ни в одной нормальной семье не бывает все исключительно гладко, и у Басова с Титовой тоже случалось в жизни разное. Недавно Вален тина Андреевна рассказала, что первый год их совместной жизни был гражданским браком – «на ученный горьким опытом» предыдущих женитьб Басов никак не хотел официально регистрировать отношения со своей новой избранницей. И когда родился их первенец Саша, то некоторое время он был записан, как Александр Валентинович Титов. И только спустя три недели этого нехитрого женского «шантажа» счастливые родители заехали в ЗАГС по месту жительства и без лишнего шума расписались, а сын наконец-то стал Александром Владимировичем Басовым.

Вскоре после рождения их первого общего ребенка в Москву увидеть внука пожаловали из Свердловска и родители Валентины Титовой. Получив поздравительную телеграмму, в которой дочь и ее муж сообщали о рождении Сашеньки, они сразу же засобирались в гости – на внука поглядеть и с зятем познакомиться. Титова вспоминала, что благоразумный Басов предусмотрительно не пошел встречать новых родственников к поезду – остался ждать их у машины. И оказался прав – впервые увидев зятя, мама Валентины в сердцах воскликнула: «Немедленно разводиться!» Мало того что муж красавицы дочери оказался чуть ли не вдвое старше ее, так он еще и «красив» был несказанно. Эту трагикомическую ситуацию спасло только фантастическое самообладание Валентины и неиссякаемое жизнелюбие и чувство юмора «виновника». Сделав вид, что не расслышал этой реплики, Басов бросился с распростертыми объятиями к теще со словами: «Мария Ивановна! Как жаль, что я не встретил вас прежде Вали! Я бы непременно женился на вас!» Басов так обаял тещу, что с тех пор она стала его лучшим другом и во всех семейных ссорах, если таковые и случались между ее дочерью и зятем, почти всегда становилась на сторону Басова, который ее, как говорят, просто обожал. И когда Валентина надумала перевезти маму к себе, сумел так убедительно объяснить сотруднику паспортного стола, почему он должен срочно прописать тещу в квартиру к Басову, что «заколдованный» им чиновник, поудивлявшись: «Впервые вижу человека, который тещу к себе прописывает, а не выписывает!», с легкостью подписал все необходимые для получения московской прописки документы.

Уезжая в командировки – на съемки – одна, Валентина никогда не боялась оставлять детей на мужа. Басов был потрясающим отцом, никогда не ругал детей за плохие отметки в школе и в мамино отсутствие позволял иногда пропускать занятия, если их душа в тот день требовала другого настроения. И у них никогда не было домработницы – все в этом доме делалось сообща, в любви и согласии.

Беда, как это часто случается, нагрянула внезапно и стала для Валентины полной неожиданностью. Уехав однажды без нее на съемки – событие в их семейной практике исключительное! – фильма «Бег», фрагменты которого с участием Басова в роли Артура Артуровича снимали в Болгарии, Владимир Павлович вернулся из поездки совершенно другим, незнакомым ей человеком. Басов запил. Прежде Титова даже не видела, чтобы он выпивал, – даже в период ухаживания, когда Басов водил ее по ресторанам и заказывал для нее дорогое вино, то себе всегда просил приносить минеральную воду. Его друзья, зная о пагубной, как они думали, в прошлом, предрасположенности Басова к алкоголю, никогда не провоцировали его. Ему никогда не говорили: «Володя, давай, выпьем!» или «Штрафную!». Он не пил с теми, с кем работал, – и потому, что считал это недостойным для руководителя, режиссера, и потому, что знал меру во всем. Рассказывали, что Басов даже на собственном пятидесятилетии стакана пива не выпил. А тут… Кто знает, может быть, те, кто настойчиво предложили Басову выпить, были слишком радушными хозяевами, а может быть, причина была в чем-то другом – злые языки утверждали, что Басов очень страдал от ревности: ему «сообщили», что Валентиной увлекся известный кинооператор и сердцеед Георгий Рерберг – причем очень серьезно увлекся, с намерением жениться, потому что даже сказал близким людям: «Иду на двоих детей!» Повод ужасный, тем более что не имел под собой со стороны Титовой никакого основания, – никогда она не изменяла мужу даже в мыслях. «Ты веришь сплетням? – прямо спрашивала она Басова. – Ты считаешь, что мне не дорога моя семья, мой дом, мой муж? Если еще раз спросишь, был ли у меня роман с Рербергом, я выйду за него замуж!»

Валентина Титова: «Обычно все смотрят на виноград, забывая, а может быть, даже и не подозревая о том, что все эти грозди и хворостинки держатся на лозе, на стержне. А Басов решил этот стержень нашего брака пнуть – пнул и остался безо всего, развалился. Он перестал мне доверять и перестал быть тем Басовым, которого я знала и которого любила».

Какое-то время Титова пыталась бороться за мужа, нашла хорошего врача, который вскоре стал добрым другом их семьи. Но Басову почти ничего не помогало – не раз случалось, что знаменитые соседи, друзья-кинорежиссеры, буквально подносили Басова к двери квартиры и оставляли у порога. Последние два года совместной жизни Басова и Титовой были просто чудовищными, но Валентина не устраивала громких скандалов, а спокойно собирала детей и уходила к друзьям: «Мы будем у вас сегодня ночевать!»

Но однажды она все-таки не выдержала и подала на развод.

Басов до последней минуты надеялся, что все образумится и Валин «срыв» пройдет, но она была в своем решении непреклонна – уютный дом, гармония семьи была разрушена, и дороги назад для нее уже быть не могло.

Развод стоил им обоим огромной части здоровья – после развода Титова попала в онкологическую клинику, а после ее окончательного ухода из семьи Басов перенес очередной тяжелый инфаркт. Еще в течение некоторого времени после суда они продолжали жить в одной квартире – Моссовет отказал Титовой в размене, потому что Басов написал заявление о том, что они помирились. И однажды Валентина взяла чемодан и ушла из дома. Она сняла двухкомнатную квартиру и хотела перевезти к себе детей. Басов искал ее по всей Москве, он перестал спать ночами, приходил к друзьям и сидел в кухне, говоря: «Вы спите, спите, а я здесь тихонько посижу». Когда и для него стало очевидным, что Титова не вернется, он зарыдал, как ребенок, а потом… объявил ей «войну».

После развода это были самые страшные дни и месяцы в ее жизни. Ее муж, ее кумир повел себя непредсказуемо и страшно. Он начал процесс о лишении Титовой родительских прав и, говорят, за поддержкой даже ездил к самой Галине Брежневой. От Титовой отвернулись многие бывшие друзья семьи – они считали, что это она виновата, она бросила Владимира Павловича и детей. А Басов просто не позволял им видеться и долго объяснял еще ничего не понимавшим Саше и Лизе, что мама скоро вернется, никуда не денется. Но мама не вернулась – нашла коса на камень, и детей оставили с Басовым.

Валентина Титова:

«Как это ни горько сознавать, но Басов повел себя не как гений – умный и тонкий человек, а как сотни других мужей в подобной ситуации – банально, тривиально и неумно. Он меня оскорбил, один раз сказал то, что сорвалось с языка, но мне больше и не надо было. Если ты думаешь, что я такая, то ищи себе не такую. Ищи хорошую, умную, другую. Но ему и этого показалось мало – он побежал жаловаться на меня всем, а я все смотрела и думала: неужели человек, который настолько меня старше, может вести себя так незрело и по-детски? Ты же мужчина, ты же знаешь, как нужно возвращать женщину, и ведешь себя с точностью до наоборот! И не надо меня ни с кем сравнивать – я лучше всех, я – твоя жена!

Все побежали поддерживать Басова, а я – нет. Все обрывали телефон, а я – нет. Даже те, кто любил нас обоих, говорили мне – ну ты же ему позвони, хотя знают, что я сама не позвоню мужчине никогда! Потому что на всю жизнь запомнила те звонки из самых первых дней нашего брака. И потому что лучше меня никого нет и не было для него в этой жизни. Потому что я ни в чем не была виновата перед ним, перед детьми, которым столько всего наговорили и навнушали, что только сейчас, став взрослее, они многое начали понимать и видеть в правильном свете».

Через какое-то время после окончательного разрыва с Басовым Титова вышла-таки замуж за того самого Георгия Рерберга, который считал себя отчасти виновником произошедшего и который действительно искренне влюбился в Валентину Титову и ради нее круто изменил свою жизнь. Но свой брак они так и не зарегистрировали – Титова не захотела обижать своим новым браком Басова, ведь он тоже больше так и не женился.

Александр Басов пошел по стопам отца – закончил ВГИК и стал режиссером, он пишет сценарии и стихи. Елизавета после окончания Ленинградского хореографического училища им. Вагановой закончила балетмейстерское отделение ГИТИСа в Москве и уехала на работу в Грецию, где встретила своего будущего мужа и где сейчас живет. Со временем отношения с детьми наладились, особенно с дочерью, для которой мама стала и поддержкой и опорой в ее делах – учебе, семье, в воспитании дочери.

В 1983-м Владимир Павлович Басов перенес первый инсульт, после которого он уже плохо двигался и не мог сам водить машину. Он много лечился, и Титова навещала его в санатории в Пицунде – ездила, как вспоминали друзья, «со своими порошками, все в палате мыла сама, во всем помогала, кормила с ложечки». Ей было не привыкать ухаживать за больным Басовым. В 1974 году он уже перенес инфаркт у нее на руках: приехавшая по вызову врач скорой помощи не приняла состояние Басова всерьез и велела крутить левой рукой и принимать теплые ванны, что он и делал исправно три следующих дня, пока его не госпитализировали с диагнозом «обширный инфаркт». Басов пролежал в больнице полтора месяца, и Валентина ездила к нему каждый день, кормила, поила, делала маникюр и педикюр, заставляла принимать мумие. И Басов тогда встал на ноги.

После первого инсульта Басов практически все время просто лежал дома, иногда ему помогала вести хозяйство домработница и… все та же Валя, которая приходила убирать квартиру. Смерть Басова в 1987 году вызвала новый всплеск обвинений в адрес Титовой, который она перенесла со свойственным ей мужеством и стойкостью, так же твердо, как и не прошедшую с годами тихую ревность Георгия Рерберга к Басову – тому ее прошлому, которое никогда не проходит.

Говорят, что время лечит, – Валентина Титова простила Басову все и потому, что он был великий человек, и потому, что он был ее мужем и отцом ее детей, и потому, что много лет назад они были понастоящему счастливы.

Лирическое отступление

Рассказывает Александр Басов:

«Папа был пингвин – у пингвинов молоко выделяют самцы. И папа – у него на всю жизнь осталась крестьянская жилка – ложился очень рано, в девять вечера и вставал в шесть утра, чтобы приготовить детям завтрак. Он варил суп и отправлял нас с сестрой в школу. Мне было четырнадцать, сестре – девять, а папа был кормящий отец. У меня сейчас в квартире порою бардак – у отца такого никогда не было. Он был идеальным воспитателем. Я его обожал, я его почти что боготворил. Я любил его больше всех и люблю до сих пор.

Недавно со мной произошла мистическая история – я тоже «болел» и, помню, во сне думал, как мне из этого состояния выйти. И вдруг отворяется дверь, и на пороге стоит отец. Его уже тогда не было в живых, но он появился передо мной – настоящий, родной. Я вскочил и вытянулся во фрунт. А отец подошел ко мне и с размаха отвесил увесистую оплеуху. В этот момент я проснулся и почувствовал, что щека горит, горит всерьез, словно отец действительно только что по ней приложился… Я ведь до сих пор не верю в то, что он ушел. Да и не мог он уйти просто так.

Отец был гений, а это особенная субстанция. И поэтому, с одной стороны, он был абсолютным прагматиком, а с другой – неисправимым романтиком и поэтому все время хотел быть счастливым. Но именно это в его жизни не сбылось – он не был счастлив в личной жизни, не нашел идеальную женщину. Да и, наверное, не мог найти – ни одна из его жен не понимала его до конца, и поэтому он был так одинок. Он сознательно не стал искать нам «новой мамы», но и не хотел, чтобы нас воспитывал какой-то другой мужчина.

Я всегда хотел быть похожим на отца – свой первый, народный театр я организовал в шестнадцать лет и поставил два спектакля. Я закончил Художественное училище имени 1905 года, стал писать картины и делал это неплохо. Мне хотелось быть художником и писателем одновременно. Но потом проснулась любовь к музыке, и я уехал в Питер к сестре и поступил в музыкальное училище. Но отец буквально выдернул меня оттуда и попытался направить на путь истинный – я прилично сдал экзамены во ВГИК на режиссуру. Завалил только письменную работу – просто схалтурил, и тогда отец всех поставил на ноги, и меня зачислили по дополнительному набору. Это был единственный случай, когда отец Басов помог собственному ребенку. И это не было протежированием – ни в коем случае! Он очень четко отграничивал, что можно делать, а что нельзя – он вообще был строг. Просто он лучше меня самого знал, какая профессия для меня основная. И когда через год меня отчислили – опять же по причине наследственной «болезни», я только тут понял, что действительно хочу учиться в этом вузе этой профессии. И за это открытие я отцу благодарен.

Отец оставил мне самое дорогое – научил быть мужчиной, потому что он был мужчиной: всегда сам стирал и крахмалил свои рубашки. И идеальный воротничок на рубашке – тоже его школа. Он любил порядок и любил валять дурака. Он просыпался в шесть утра и начинал мыть полы – отец обожал делать уборку и ради этого мог вставать ни свет ни заря. Мечта любой женщины! Когда у него случился инсульт, я подбежал к нему и спросил: «Папа, ты жив?!» А он мне в ответ: «Уборка, уборка, уборка, пыль надо протереть». Утренний час у него был – протереть пыль, а квартира – сто восемьдесят квадратных метров. А потом приготовить, помыть посуду. Потом поехать на студию. Вот что для меня значит быть мужчиной.

Он никогда не был белоручкой, прекрасно готовил, умел вбить гвоздь, но предпочитал, чтобы это делали другие люди, – у него было много замечательных знакомых, мастеров на все руки, к которым он обращался за помощью, и они всегда с удовольствием откликались на его просьбы. Но угодить ему было трудно, возможно, потому, что он был очень педантичен и пунктуален. И поэтому, наверное, домработницы у нас не задерживались.

Когда отец остался один, то, взвалив на себя в полном объеме груз ответственности за двоих маленьких детей, стал играть в кино даже больше, чем прежде. И если до этого участие в фильмах, мне кажется, было для него отчасти хобби – если он играл в картинах своих приятелей-режиссеров, отчасти суеверием – существовала такая режиссерская примета: хочешь, чтобы в фильме и его прокатной судьбе все сложилось, сыграй в картине сам, хоть в самом маленьком эпизоде, – то, став нашим с сестрой единственным кормильцем, отец принялся играть, как он сам говорил, «на вес» – брал роли количеством. И если съемки продолжались дольше пяти дней, отказывался от работы в этом фильме.

Я думаю, в нем всегда боролись два чувства – точное понимание, в какое время и в какой стране он живет, и желание жить хорошо и красиво. Он мечтал о доме, подобном тому, что описывал Булгаков в «Белой гвардии», – чтобы и белые крахмальные скатерти были, и роскошные столовые приборы, и красивая мебель, а на ореховых дверях красовались до блеска начищенные медные ручки. И нас он воспитывал в обычаях и правилах того времени.

Когда мне было уже двадцать лет, однажды я поехал провожать девушку – она жила на дальней станции метро. И вернулся домой – а жили мы тогда возле метро «Тверская» – в два часа ночи. И вижу – у выхода из метро стоит мой отец, бледный как смерть. Я подошел, хотел что-то сказать в свое оправдание и не успел – отец закатил мне оплеуху. И заговорил тоном, которого я никогда не забуду: «Ты заставил меня нервничать, ты понимаешь, что я успел подумать?» Больше я так не поступал.

Отец никогда не входил в мою комнату без стука – никогда! Так же как и мы, дети, не входили в его кабинет, не постучав. Так он воспитывал в нас уважение к самим себе и к окружающим нас людям. Однажды я взял у него со стола карандаш – у отца всегда лежали остро отточенные, как пики, карандаши, – взял без разрешения и, когда порисовал, также тихо вернул на место. Отец это заметил и подарил целую пачку новых – со словами: «Никогда не бери мои вещи!» И я выучил этот урок на всю жизнь – у каждого человека есть только его вещи, общих вещей не бывает.

Иногда мне доводилось видеть его в угрюмом состоянии – он мог лежать на диване, вздыхать, курить, но продолжалось это всегда недолго. Отец умел находить источник подзарядки буквально из ничего. Его могла осчастливить возможность кому-то помочь. Как-то я даже спросил у него: «Нельзя же помогать всем, например, вот тому, не очень порядочному человеку?» И отец тогда жестко сказал мне: «Сейчас он слаб, а я всегда стою на стороне слабого». К сожалению, этим многие пользовались – вокруг отца постоянно крутились какие-то прихлебатели, случайные знакомые, которым было нужно это его умение влиять на чиновников на разных уровнях. И поэтому в наш дом, особенно когда мы жили рядом с «Мосфильмом», никогда не зарастала народная тропа, что порою становилось причиной возникавшего в доме раздражения.

Помню, мы подошли с ним как-то к гостинице «Националь» – у отца там работал знакомый официант, у которого он покупал свои любимые сигареты – американские «Мальборо». И пока я его ждал у входа, ко мне подошли трое чуть подвыпивших мужчин и стали меня строжить – мы за тебя воевали, а ты тут стоишь! А дело было 9 Мая – праздник, День Победы. Но тут появился отец, и ветераны стали кричать ему то же самое, не зная, на кого напоролись. Отец им спуску не дал, а когда они ушли, смутившись его гнева, я спросил: «Почему ты не сказал им, что ты тоже фронтовик, у тебя же одного орденов – сколько у них на всех?» А он ордена свои просто стеснялся носить, и они постоянно лежали у него в столе в кабинете – все, в том числе и орден Отечественной войны. Отец считал, что носить их стыдно. Он никогда не думал, что совершил на войне нечто особенное. Он просто делал свою, мужскую, работу, как и все.

Он тяжелейшим образом переживал свою неподвижность после первого инсульта – для него немощь была трагедией. Отец всегда любил движение и при этом не ходил, а летал. Второй инсульт случился с ним в ванной – отец пошел бриться, что тоже всегда делал сам, несмотря на то что руки его почти не слушались. Он категорически отметал любые попытки ему помочь – отец до самого последнего момента хотел оставаться мужчиной. Он начал бриться и вдруг упал. Умер мгновенно, у меня на руках.

…О нем иногда говорили, что он «великий развлекатель», «записной остряк», а он не острил – Басов был сама острота».