Текст книги "Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви"

Дело закончилось тем, что он поехал-таки с нами в Париж и играл в нашем фильме шофера, которого сам и сочинил. Причем играл очень здорово. Он в течение двух дней ходил на стоянки такси, подглядывал, подсматривал, как себя ведут парижские таксисты, что с ними и между ними происходит. И в этой крошечной, практически незаметной роли не было ни волоска халтуры, ни волоска неправды. Басов так внедрился в придуманный им образ, что уже не мог остановиться только на одном эпизоде. Он мечтал продлить жизнь своего героя на экране, ходил за нами и все говорил: «Вот я тут придумал, эту роль надо закольцевать, чтобы герой потом снова встретился с тем же шофером, но уже в конце фильма, это будет так интересно!» Мы же «набрасывали на него сетку», говорили: «Володя, завтра отправим тебя в Москву» или умоляли: «Делай что хочешь, только не мешай снимать!» Он поначалу поддавался, отвечал: «Хорошо, хорошо, нормально», уходил и каждое утро возвращался на съемочную площадку с новыми идеями – у него за ночь уже были написаны несколько страниц с новыми предложениями по роли.

Басов все время мыслил образами, он был создан для этого».

Басов умел заострять образ и оставаться запоминающимся, не выбиваясь из общего стиля и не нарушая целостности замысла другого режиссера. И поэтому все помнят его обаятельного черного маклера в телевизионном фильме «По семейным обстоятельствам». Сначала Басов появлялся в блестящем репризном эпизоде про «тещ», «племянников» и «внучек», путал всех законспирированной лексикой квартирного менялы, все время чего-то опасался, оглядывался, мгновенно переходя из делового настроения в суетливо-шумное состояние мелкого испуга, словно воришка, застигнутый на месте преступления. Но вот он уже во главе застолья – правит банкетным столом, за которым собрались все участники многоступенчатого междугородного обмена, – хозяин положения, благополучный и уверенный в себе. Конечно, персонаж комедийный, но ведь именно он помогает людям решить самую больную еще со времен Булгакова проблему – «квартирный вопрос». И поэтому, даже если герой Басова и не в доспехах, то все равно рыцарь и победитель.

А милиционер из «Операции «Ы» и других приключений Шурика»! Суровый служитель порядка, разводивший граждан, получивших пятнадцать суток исправительных работ. Строгий конвоир и деловитый прораб. Он раздавал «осужденным» работу и пищу и не обращал никакого внимания на проделки своих подопечных, подтрунивавших друг над другом. Он никогда не улыбался и был истинным воплощением законности. Вот именно с этим непроницаемо-невозмутимым видом он обходил «арестантов» во время обеда и само собой разумеющимся жестом отгонял мух от тарелок с едой. Очевидцы утверждают, что этот жест придумал сам Басов, чтобы оживить, придать человечность излишне рельефному и сатирически немного однозначному образу. Это был жест педанта, который железно усвоил свою задачу следить за порядком во всем, что касается его подопечных, и в то же время это была простая человеческая реакция на «муху в супе». И было так смешно и грустно смотреть за тем, как Басов это делает.

Запоминался басовский загадочный шофер, проживающий в кабине экскаватора из фильма «Предчувствие любви» и меланхоличный курортник из картины «Будьте моим мужем». С одинаковой страстностью и органичностью Басов играл грустного, повидавшего виды мудрого администратора из «Чудного характера» и всепонимающего руководителя балаганного театра маэстро Данфутто из телефильма Виктора Титова «Любовь к трем апельсинам», снятого по мотивам музыкальной сказочной феерии Карло Гоцци и Сергея Прокофьева. Среди басовских «чудиков» – тамада в одной из новелл, составлявших киноальманах «Сто грамм для храбрости»: заработавшийся до автоматизма, он перебегает с одного банкета на другой, с юбилея на новоселье и в невероятном скоростном режиме «шпарит свои тосты», стараясь не выбиться из графика. Как колоритны басовские дьякон в «Смешных людях!» и подозрительный гражданин с собольими шкурками из таможенной тюрьмы в фильме «Срочно… Секретно… Губчека». И два жанровых шедевра в телевизионных версиях оперетт Имре Кальмана «Сильва» и «Принцесса цирка» – генерал фон Ронсдорф и метрдотель Пеликан, сыгранные с таким точным чувством оперетты, с такой музыкальностью, что позволило говорить о Басове, как о, к сожалению, не состоявшейся звезде «легкого жанра».

А фильмы Леонида Нечаева, открывшие Владимира Басова – замечательного «детского» актера? В «Приключениях Буратино» Басов проходил пробы на роль Дуремара вместе с Валентином Гафтом и киевским актером Львом Перфиловым, но победили басовская улыбка и многогранность актерского дарования. Эта роль стала для Басова чем-то схожим с ролью Фаины Раневской в «Покидыше». Девчонки и мальчишки начала 70-х проникновенно спетое им «Дорогие мои пиявочки!» повторяли, как дразнилку, подобно знаменитой фразе «Муля, не нервируй меня!» из фильма детства их родителей. Дуремар Басова был невероятно обаятельным и условно сказочным персонажем, в нем все было таким жизненным и узнаваемым, что Дуремар стал образом действительно нарицательным и поучительным.

А в телефильме «Про Красную Шапочку» Басов играл Худого волка. Волка с человеческим обликом и с затравленными, как у волка, глазами. Басов снова играл не сказочного персонажа, а реальное существо, по природе доброе и домашнее, которого горящая отмщением мать-волчица заставляла бегать по лесу в любую погоду в погоне за Красной Шапочкой, чтобы заманить ее в ловушку и съесть, как это и положено по когда-то придуманному сказочником сюжету. Волк Басова не хотел становиться убийцей, не жаждал крови и терзался, как потом писали в прессе, «гамлетовскими вопросами, и в общем-то в душе был человек».

И следом за этой ролью в популярном детском телевизионном фильме «Приключения Электроника» Басов сыграл главаря банды похитителей музейных ценностей Стампа – пройдоху и сибарита, эстетствующего грубияна и интеллигентного варвара.

Дочь Басова Лиза вспоминала, что первую «детскую» роль отца – Дуремара – она увидела по телевизору, когда ей было десять лет. И потом страшно переживала из-за этого – боялась, что ее в школе будут дразнить «дочкой Дуремара». Она стеснялась, что отец играл Волка в фильме «Про Красную Шапочку» и «какого-то негодяя» в «Приключениях Электроника», но видела, что папа Басов обожал даже эти свои роли – ему они так нравились, ему нравилось их играть!

Владимир Басов-актер действительно создал на экране целую галерею неповторимых и запоминающихся образов. Его называли «гоголевским актером», «булгаковским актером». Примечательно, что все его герои в сценариях были вполне нормальными, обычными людьми, мотивы поведения которых были понятны и вполне объяснимы. Но именно Басов вносил в каждую роль что-то свое, особенное и превращал эпизодический персонаж в яркую краску, придававшую сцене, а порою и фильму в целом изрядную долю парадоксальности и эксцентрики.

Он сам сознательно искал эти неожиданные повороты, говоря о себе коллегам: «Я – эксцентрик. Я люблю то, что находится вне центра. Еще в детстве, приходя на аттракцион «крутящийся диск», я не лез в середину, а располагался с краю. Испытывал радость, когда центробежная сила сбрасывала меня, и не завидовал тем хитрецам и осторожным, которые удерживались около центральной оси. Мне нравится играть необычных, странных человечков, озадачивать зрителя: ты думал, я такой, а я вот этакий, привыкай думать по моим правилам. Эксцентрика – это совсем необязательно смешное».

И поэтому в его «послужном списке» особняком две работы – Смычков и Лужин.

Музыкант Смычков – герой новеллы «Роман с контрабасом» в фильме Михаила Швейцера «Карусель», снятого по мотивам ранних юмористических рассказов Антона Чехова. Приключения Смычкова проходили сквозной нитью через всю картину – к ним режиссер возвращался снова и снова, через другие сюжеты и новеллы. И анекдот о контрабасисте, у которого во время купания коварным образом похитили одежду, постепенно превращался в рассказ о «человек в футляре любви». О том, как просто оказаться перед всем светом по-младенчески голым и незащищенным. О том, что смешная история имеет почти трагический оттенок, – внезапно вспыхнувшая в музыканте любовь к прекрасной незнакомке с удочкой стоила несчастному влюбленному рассудка.

И в этом фильме Басов был абсолютно «чеховским актером» – смешным и грустным одновременно. Его герой обладал энергетикой и выразительностью «маленького человека Чарли» – в его роли почти не было слов, и первые сцены его появления в фильме напомнили о временах дозвукового кино. Сначала он шел весь строгий и озабоченный – в концертном фраке, цилиндре и с контрабасом, но идиллическая картина тихой речки сбила Смычкова с пути заработка. Сбросив одежду, он погрузился в чудные воды, которые, вместо того чтобы охладить, принесли Смычкова к красавице «рыбачке». И благодатное умиление отразилось на его неказистом лице – Смычков влюбился. Басов играл человека, вмиг потерявшего чувство реальности, – его герой долго смотрел просветленным от любви взглядом на предмет своего обожания, а потом бросался срывать полевые цветы и речные лилии-кувшинки. И, мечтательно улыбаясь своим, невидимым зрителю, фантазиям, подплывал к удочке, чтобы привязать к ней с любовью собранный букет – знак сердечного признания.

А потом наступало время прозрения: вернувшийся на берег Смычков обнаруживал, что ограблен, – у него не осталось ничего, кроме цилиндра на голове и контрабаса в футляре. Любовь сыграла с музыкантом злую шутку, но не оставила его – вскоре к нему, мерзнущему под мостом, присоединилась и «дама его сердца», одежда которой тоже подверглась нападению неизвестных грабителей. И вот он – новый поворот сюжета и новое состояние героя: голый Смычков благородным жестом отдает футляр от контрабаса обожаемой им красавице, которая оказывается княжной Бибуловой, на чьей помолвке он и должен был играть этим вечером, и взваливает футляр на плечи. Смычков несет футляр с княжной через весь фильм, словно несет свой крест – крест незвано вспыхнушей любви и возникших как следствие рыцарских обязательств. «От эпизода к эпизоду, подчас далеко отстоящих друг от друга, Басов вел своего героя через разные состояния: умиротворенное, растерянное, удрученное, наконец, смиренное, демонстрируя совершенное владение собственной пластикой, ритмикой, мимикой», – писали о Басове—Смычкове.

Басов играл не просто человека, попавшего в нелепую ситуацию, а музыканта, натуру высокохудожественную, а значит – всегда готовую гоняться за призраком любви, даже если гоняться-то уже не за чем: пока Смычков пытался настигнуть грабителей, футляр с княжной подбирали его коллеги, тоже спешившие на концерт в имение Бибуловых. Но для Смычкова—Басова его «контрабас» с ангельским личиком и божественными формами навсегда остался в том пропавшем футляре, который он продолжал искать всю жизнь…

Особо рецензенты отмечали глаза и неповторимую басовскую интонацию. «Поразительно, – писала А. Кагарлицкая, – как почти бесстрастно могут звучать на бумаге слова, лишенные знакомой музыки басовской речи. Густой, низкий, басовитый голос, вероятно, достался ему от деда-попа… Интонация неповторимая, всегда определенная и артистичная – ею Басов владеет в широчайшем диапазоне, чувствуя, на каком слове, даже слоге, ограничиться полутонами, а где взять интервал чуть ли не в октаву. Собственно, уже одна интонация у него становится характеристикой – труса или храбреца, злого или доброго, отъявленного подлеца или так себе, ничтожества».

Михаил Швейцер, вспоминая о Басове, писал: «У него удивительные глаза. В них его душа. Душа истинного русского человека, непостижимая в своем лиризме, светлой грусти, всепонимании. Иногда Басов кажется мне человеком ХIХ века – настолько силен в нем дух нравственных, философских исканий, так свойственных прошлой эпохе».

Наверное, именно поэтому Лев Кулиджанов и пригласил Владимира Басова сыграть в непревзойденной экранизации «Преступления и наказания» роль Лужина.

Лужин – персонаж в романе значимый. Лужин – один из тех, против кого был направлен «бунт» Раскольникова, тех псевдолибералов, что воплощали в себе мир сытости и довольства, лицемерия и фальши, жадности и тупости.

Поначалу эту роль в картине играл совсем другой актер, который удивительно был похож внешне на описание этого героя в романе Достоевского. Кроме этого, он был большим знатоком творчества писателя и очень точно толковал роль и место Лужина в романе. И поэтому пытался добиться расширения этого образа против того варианта, что был выписан в сценарии картины. Поначалу Кулиджанов пошел навстречу его пожеланиям, позволил увеличить прежде сильно сокращенные варианты «экранизируемых» лужинских монологов. Актер, по воспоминаниям летописца тех съемок К. Исаевой, играл вдохновенно, увлеченный мыслью, что Лужин – это «орассудоченный» до абсурда Раскольников. Но бесконечное, постоянно провоцируемое им расширение роли в конце концов вступило в противоречие с первоначальным замыслом режиссера, и с этим исполнителем пришлось расстаться.

Тогда-то у Кулиджанова и возникла кандидатура Басова, которого это предложение весьма удивило и отчасти смутило. Басов тогда даже сказал режиссеру: «Вы ошибаетесь, у меня есть определенные данные для положительного героя, хотя и комедийного. Как же я буду играть этого негодяя?» Но Кулиджанов его уговорил – убедил, что только он, со своей острой манерой исполнения, позволит с самого первого появления такого Лужина на экране почувствовать истинную сущность его человеческой натуры.

И кино-Лужин утратил свою романную негромкую, обезличенную внешность. Вместо плешивой, бесцветной головы с аккуратно зачесанными назад жиденькими волосами он обрел обильную шевелюру и пышные бакенбарды. И, глядя на себя в зеркало, Басов шутил с гримерами: «Уж больно я граф, капитан Немо… Прямо Чацкий…»

Съемки для Басова начались буквально с середины роли, со сцены Сони и Лужина перед поминками в комнате у Лебезятникова. И Басов очень волновался – до этого он смотрел весь прежде отснятый материал, пытаясь примериться к стилю игры актеров – своих партнеров по фильму. Перед съемками, как вспоминают, он даже повторял время от времени, заметно нервничая: «Как бы мне благополучно выкарабкаться из всего этого?..», а после даже не пошел смотреть отснятые дубли и все спрашивал коллег: «Ну, как там?» Но Кулиджанов одобрил найденный им рисунок роли – мягкий, скромный, нетипичный для Басова, – и выбранную интонацию. Он просил Басова не играть злодея «в лоб», а показать человека-хамелеона, который хочет произвести на окружающих благоприятное впечатление, а сам в душе – мерзавец и плут.

И хотя Басов на съемках работал точно, чутко уловив стилистику фильма и почувствовав почерк режиссера – о Кулиджанове коллеги говорили: это спящий лев – внешне инертный, спокойный, флегматичный, – ему все же было немного тесно в рамках экранного образа. И тогда Басов брал реванш на репетициях и в перерывах между съемками, предлагая вдохновенные, но шутливые, как он говорил, «вариантики» мизансцен и эпизодов. Например, распекая Соню за расточительность Катерины Ивановны, тратящей деньги на ямайский ром, мадеру и кофе, Лужин—Басов так уморительно и абсолютно серьезно «вынюхивал» все эти запахи у лица актрисы, игравшей Соню, что вся группа буквально покатывалась со смеху.

Некоторые находки Кулиджанов позволял вносить и в картину: когда Лужин говорил, что слова мамаши Раскольникова пронзили его, точно ядовитая стрела, Басов нервно играл тростью, указывая на свое сердце. И этот театральный, выразительный жест был очень органичен для напыщенного Лужина. В другой раз режиссер, пытаясь помочь Басову чувствовать себя свободнее в общей, довольно сдержанной манере игры, сам предложил играющую деталь – на печи, прямо перед носом Лужина он велел повесить старый башмак, обнаружив который сей солидный господин оказывался прямо-таки шокированным подобным неприличием. Рассказывают, что Басов выдал целый каскад дублей, сыграв их практически без слов и один смешней другого. После этой сцены актеры долго не могли продолжать работать – у них от смеха отклеивались усы, они стонали с закрытыми ртами, и гримеры вынуждены были их снова загримировывать.

А во время съемок сцены поминок Басов предложил более выпукло показать, по какой причине его герою затруднительно обыскивать Соню, – Лужин там говорит «по причине пола», и Басов очень живописно этот самый «пол» руками очерчивал во всевозможных конфигурациях и габаритах. Смеялись все, в том числе и Кулиджанов, но утвердил он более сдержанный вариант, позволив Басову сделать лишь весьма многозначительную паузу между словами «по причине» и «пола».

Во время съемок Басов проявлял потрясающий такт по отношению к коллегам, и прежде всего к режиссеру, и, предлагая что-то свое, всегда заботился о целостности фильма – об общей мизансцене, о композиции кадра и даже о последующем при монтаже соединении планов. Иногда он, правда, пытался внести изменения в разработанную режиссером мизансцену, но при этом не вступал в спор, противореча Кулиджанову, а предлагал свое видение, как один из вариантов. Рассказывали, что в сцене объяснения Лужина и Раскольникова, в ответ на оскорбительную реплику последнего, Басов не торопился вскочить с места, как этого хотел режиссер. И, внешне с ним соглашаясь, он все же и в дублях умудрился потянуть время – показывал, как Лужин «наливается» возмущением.

А знаменитый эпизод поминок Кулиджанов отдал, как говорится, ему на откуп – предложил самим (Басову и Тараторкину, игравшему Раскольникова) сделать сокращения. Со своей частью задачи Басов справился мастерски – он беспощадно «резал» текст, объясняя такую суровость своей позиции излишней «густотой» писательского слога и предлагая заменить многие реплики выразительными актерскими красками, прибегнуть к помощи мимики, жестов, интонаций. «Отредактированный» Басовым вариант сценария был столь жестоко «обтесан», что некоторые фразы Кулиджанов даже вынужден был возвращать в диалог уже своим режиссерским императивом.

Всех участников работы над фильмом восхищала басовская профессиональность. Он помнил все изменения, вносимые в текст роли буквально по ходу съемок, он никогда не ошибался и не забывал своих реплик, которые выучивал мгновенно, тут же, на глазах партнеров по съемкам. Коллеги видели, как в перерывах между репетициями он быстро шепотом проговаривал новый текст и запоминал его уже накрепко. Если в диалоге снова возникали изменения, Басов запоминал следующий вариант с такой же видимой легкостью. А ошибался он, как говорили, только в том случае, если, экспромтом сочинив в процессе репетиции шуточный вариант текста, автоматически запоминал его, как главный.

Работая над ролью Лужина, Басов продемонстрировал всей группе не только фантастическую работоспособность, но и потрясающую изобретательность. Он все время искал варианты, и при просмотре дублей коллеги видели, как нарастает от съемки к съемке количество этих басовских «изюминок» и «штучек».

Но Басов не хотел слишком уж выделяться, выпадать из общей тональности картины и говорил: «С одной стороны, мне надо подстраиваться под общий строгий стиль актерского исполнения, с другой стороны, не забывать и о том, что я имею свои особенные и довольно важные функции. Я не хочу играть злодея, который служит лишь фоном для демонстрации «хорошести» положительных персонажей. К тому же я имею право быть «игристее», чем другие исполнители, и тем самым стать для зрителя интереснее. Это единственный выход для меня – гастролера, слишком поздно и ненадолго попавшего в большую, серьезную картину».

Но, несмотря на искреннюю скромность его самооценки своей роли в фильме и в работе над ним, Басов стал любимцем съемочной группы. Его обожали за всегда праздничный тонус рабочего настроения, за легкость в общении, за то внимание, с которым он относился к своим партнерам. Басов всегда с удовольствием что-то придумывал сам и открыто радовался находкам других исполнителей, поддерживая их и отвечая им. Он обладал удивительным чувством ритма, и это его умение держать напряжение в эпизоде передавалось и другим ак терам.

К. Исаева писала, что после того, как были завершены съемки и Басов снялся в последнем кадре, он оторвал финальную часть текста своей роли, которая им была в свое время вычеркнута с согласия Кулиджанова, и подарил этот клочок бумаги режиссеру с надписью: «Я сам себя смирял, становясь на горло собственной песне». Кулиджанов отнесся к этому «признанию» очень серьезно и сохранил его – носил во внутреннем кармане пиджака и ни за что не соглашался вернуть «подарок» Басову, позднее вдруг смутившемуся от излишней откровенности своего поступка.

Уходя из павильона, Басов со словами «Теперь уж никто сюда не встанет» нарисовал мелом на полу, на том месте, где он стоял во время последней съемки, свой иронический автопортрет.

Роль Лужина стала одной из самых серьезных драматических ролей Владимира Басова. Его герой являлся зрителю во всем блеске благообразия и был по-настоящему красив, а когда в сцене поминок раскрывалась его подлинная сущность и Лужин с упоением купался в устроенном им омерзительном по тону и поведению скандале, мы уже были готовы к такому повороту событий. И не потому, что содержание романа не было тайной для зрителя, а потому, что все предыдущие эпизоды Басов тонко и умно исподволь показывал своего героя таким, каков он есть в действительности.

После Лужина Басову предлагали сыграть Дон Гуана и Скупого рыцаря в неосуществленной тогда постановке «Маленьких трагедий» Пушкина. Близкие Басова вспоминали, что он очень хотел сыграть Сирано де Бержерака и Остапа Бендера и даже говорил о роли последнего с Леонидом Гайдаем, но, как говорят, «по возрасту» не прошел. Друзья вспоминали, что он мечтал экранизировать «Карьеру Артуро Уи» Бертольда Брехта и самому сыграть в фильме главную роль. И когда ему говорили, что он актер гротеска, Басов отвечал: «Я могу играть Арбенина, Отелло. Другое дело – как я их сыграю. Конечно, по-своему. Это мои коллеги-режиссеры видят во мне «злодея» и часто приглашают на Яго. Если хотите, в душе я настоящий Дядя Ваня».

Но Басов был уверен – играть по-чеховски и «шептать» не одно и то же: «По-моему, боятся пошевелить мускулом и возвысить голос те, кому нечего выкрикнуть. Если же у тебя имеется за душой пара наболевших мыслей, которыми необходимо поделиться, если ты можешь заворожить своим чувством зрителя, он пойдет вместе с тобой по проволоке над бездной…»

Последняя по времени актерская работа Басова в кино – роль Эрнеста Биверса в телевизионном фильме «Время и семья Конвей», снятом им по мотивам одноименной пьесы Дж. Пристли. Басов играл того, кто был олицетворением главной силы своего времени – времени, что погубило сердца и души героев пьесы, – процветающий, самоуверенный и циничный буржуа, раздавивший последние остатки былого самоуважения некогда влиятельного и интеллигентного семейства. И хотя в то время сам Басов был уже серьезно болен, в нем неувядающей силой чувствовалась мощь актерского темперамента и умение в минимальной единице объема экранного времени сказать все о своем герое.

В общей сложности Басов за всю свою жизнь в кино сыграл, наверное, около ста ролей, и в каждой умел озадачивать, обескураживать, поражая все новыми и новыми парадоксами в судьбе и характере своих персонажей. И каждый из них отличался своеобычностью – Басова нельзя было уличить в использовании «клише» и собственного «лекала». Все его роли были уникальны и выполнены в единственном и неповторимом авторском экземпляре. Басов не любил прямолинейности, его оценка своих героев никогда не останавливалась на каком-то одном делении шкалы человеческих типов. Но при этом было совершенно невозможно созданный им образ расчленить на составляющие и понять, чего и сколько он вложил в его создание. «Персонажи Басова, – писали о нем, – монолитны, не в смысле скульптурно-гранитно-массивны, а по-иному: целиком вылиты или сшиты, выращены или придуманы, целиком сотворены они из иррациональной, но очень прочной ткани – из гипноза подлинного актерского действа».

Басов называл свое желание играть «охотой к перемене мест» – стремлением смены ощущений, эмоций, впечатлений. Снимаясь у других режиссеров, он словно перезаряжался, открывая в себе что-то новое. И это было в нем необходимостью продолжения в собственном творчестве. Он обожал публику и с удовольствием ездил с выступлениями – концертами, встречами со зрителями. Басов выходил на эстраду, и зал практически сразу становился его. Он обладал фантастическим даром рассказчика, который был одним из проявлений его актерской природы. К сожалению, его импровизированные устные «скетчи» или выступления на творческих вечерах и встречах практически не сохранились ни в литературных записях, ни на кинопленке. Но достоверно известно – его слушали, раскрыв рот. Такова была сила притяжения его таланта и личности.