Текст книги "Победа, ставшая судьбой"

Партизанские тропы

 
Партизанские тропы…
Дремлют сосны в тиши,
По колено сугробы
И вокруг – ни души.
 
 
Там за облако кроны,
Птицы гнёзда не вьют,
В дебрях, густо сплетённых
То ли лешие стонут?
То ли черти поют?
 
 
Средь стволов-великанов
В схронах – «тёплые станы»,
Там живут партизаны,
Их свершаются планы
И врачуются раны,
Дом родной и приют.
 
 
На «невидимом» фронте
Всё упорней и громче
Из глубокой засады
Партизанов отряды
Смертный бой без пощады
С оккупантом ведут.
 
 
Проведя подготовку,
Обозначив «срока»,
«Центр» выдал шифровку —
Взять живым «языка».
 
 
К боевому «моменту»
На заданье готов,
Встал на «Смирно!» в шеренгу
Стройный ряд мужиков:
 
 
Дед Егор, два студента
По семнадцать годов
И «очкарик» из Тулы,
Часто кашлял, сутулый —
Был «нутром» не здоров.
 
 
Вместе – грозная сила,
Каждый «в деле» не нов,
Как один, за Россию
Он к Победе и к смерти,
Став надёжнее тверди,
Будет первым готов.
 
 
За плечами винтовки,
Взяли два вещмешка,
Две патронов коробки,
Два с едой котелка.
 
 
Две гранаты, бечёвки
(Чтоб вязать «языка»),
Да махорки, чтоб с горкой,
И воды с ручейка —
Вот и «вся недолга».
 
 
Ночью звёзды лучисты,
Мысли ясны и чисты;
Партизанский отряд
Шёл туда, где фашисты
На «постое» стоят.
 
 
Трое суток в походе,
Ночь неспешно «плывёт».
И почти на исходе —
Вдруг ефрейтор идёт…
 
 
Схоронились за ёлкой,
Постреляли слегка,
В перестрелке недолгой
Взяли в плен «языка».
 
 
Был «очкарик» из Тулы
Ранен пулей врага,
На небритые скулы
Накатилась слеза.
 
 
Боль сдавила, как клещи,
Раздробило плечо,
Горлом кровушка хлещет,
И внутри горячо.
 
 
Сжав винтовку руками,
Он лежит, как немой,
Лишь промолвил: «Я с вами,
Эх, дойти бы домой».
 
 
От погони устали,
Заметали следы,
Тёмной ночью «петляли»,
В бурелом залегли
Без воды и еды.
 
 
Шли, почти обессилев,
Одоляя снега,
По замёрзшей России.
Волокушей тащили
Чуть живого пока
Своего земляка.
 
 
Вот огни засветили,
Стан виднелся родной,
Донесли, дотащили
Партизана домой.
 
 
«Центру» в срок сообщили:
«Взят «язык». Спит. Живой»
 
 
А к утру схоронили
Туляка под сосной.
 
 
Ангел сник от бессилья,
Опустился с небес,
Распахнул свои крылья,
Обнял тёсаный крест,
Прикоснулся к могиле
И куда-то исчез.
 
 
Ночью волки завыли,
И шумел Брянский лес.
 

Последний таран

Деду-соседу по даче посвящаю.

 
Дед в коляске инвалидной,
Доживая жизни срок,
Сам, со стойкостью завидной,
Ездил к речке на часок.
 
 
У речной спокойной глади
Посидит дедок в тиши,
И на воду нежно глядя,
Боль излечивал души.
 
 
Над рекой туман белёсый
Растворится на заре,
И лежат вдали покосы,
Словно дюны в янтаре.
 
 
Ах, какие утром росы
Благоденствуют в траве!
 
 
Дед сидит, молчит, вздыхает,
(Здесь сидел он и вчера),
Фронт и юность вспоминает,
У землянки вечера.
 
 
Вылетали – не прощались,
Отбомбив и отстреляв,
В часть родную возвращались
На цветущий луг из трав.
 
 
Часто тут же засыпали,
«Утонув» в густой траве.
Боевых друзей теряли —
«На войне, как на войне».
 
 
Павших молча поминали,
Выпивая по сто грамм.
Смерть «гуляла» под винтами
Рядом с жизнью – пополам.
 
 
Выжил дед, и орден дали,
А к нему ещё медали:
За бои и за таран.
 
 
Помнил дед, как в серой вате,
Свет померк – земля горит,
Пулемёт заглох некстати,
А в пристрелянном квадрате —
Чёрной тенью – «Мессершмитт».
 
 
Дальше деду позабылось,
На глаза наплыл туман…
Может, всё ему приснилось,
Как зашёл он на таран?
 
 
Всё смешалось в миг единый,
На одном дыханье крик,
Шлейф за «Мессером» предлинный
Чёрно-огненный возник.
 
 
Горизонт качнулся тусклый,
Скрежет, боль и хрип, и русский
Сочный с присказкой язык:
(От него уж дед отвык)
«Есть! Попал! Едрёна мать!
Фрицу неба не видеть!»
 
 
Из-под шлема кровь струится,
На лице ожога след,
Гимнастёрки бок дымится,
То ли жив? А то ли нет?
Пот, как талая водица,
Мерно каплет на планшет.
 
 
Деду часто-часто снится
В соснах тихий лазарет,
Да пушистые ресницы,
Что встречали с ним рассвет.
 
 
Дед, сомкнув сухие губы,
Подышать спешит к реке.
Видит: Что там? – Дыма клубы
Расползались в ивняке.
 
 
Слышны крики злы и грубы,
Шум и ругань на песке —
То хмельные «жизнелюбы»
Разлеглись на пикнике.
 
 
Вот набычась с перепою,
Очумелый гитарист
Ярит, хриплым криком воя,
Из себя героя строя,
Словно рокер-металлист.
 
 
А над тихою рекою
Мат «плывёт» и визг, и свист.
 
 
И, услышав вот такое,
Разметалось всё земное:
Все живые онемели,
Позабились в норки, щели,
Разлетелись, расползлись
Кто – куда; кто вниз, кто ввысь.
 
 
Лишь под утро стихли вопли,
Храп в дорожной колее.
Гитарист, размазав сопли,
Распластался по земле.
 
 
У излучины любимой
Видит дед пейзаж «чужой»:
Зелень вся пропахла дымом,
Как Мамай прошёл ордой:
 
 
Мусор, хлам, пивная тара,
От костра, как от пожара —
Угли чёрные горой.
Разбрелись юнцы по парам,
А забытая гитара
С перебитою струной
Тихо мокла под сосной.
 
 
Деду стало очевидно —
Он «фашистов» не добил
И, собрав остаток сил,
На коляске инвалидной
На гитару «накатил».
 
 
С деда – что? – Ни дать, ни взять.
«Есть! Попал! Едрёна мать!
Фрицу больше не летать!»
 
 
Протаранил дед гитару
Старым стёртым колесом.
Пронеслись стрижи на пару,
Да в затоне булькнул сом.
 
 
А хмельные вояжёры,
С перепою, пережору
Беспробудным спали сном.
 

Ветераны

 
Друзья, присядем на часок,
Наполним водочкой бокалы…
За первым вспомним для начала
Суровой юности урок:
Труба призывная звучала,
Спешили мы, не чуя ног,
На сбор у старого причала.
 
 
Мы уходили на войну,
Нам было только восемнадцать,
Не зная выпадет кому
Счастливый жребий – возвращаться.
 
 
Мы уходили на войну
От хат, садов, колодцев, пашен
Встать за любимую страну,
За всё, что сердцу и уму
Бесценным было, русским, нашим.
 
 
Мы помним звон колоколов,
Глухой набат – не звон бокалов,
И слёзы жён – ещё не вдов,
И матерей у стен вокзалов.
 
 
Ещё от ран не отошли,
Ещё бои не отшумели,
Кто выжил – шли, упорно шли,
Сняв обгоревшие шинели,
К одной заветной, мирной цели —
К земле истерзанной припасть,
Благим трудом заняться всласть:
Пахать, крыть крыши, печки класть,
Качать младенцев в колыбели.
 
 
Да, нам, друзья, не занимать
Любви к Отечеству святому.
Мы у страны не смели брать,
Могли лишь только отдавать,
 
 
И не стремились по-другому.
Из нас немногие считали
Потери, раны, ордена.
(«Наука» та не всем дана!)
Мы все с Россией выживали.
 
 
Простые наши имена
В парадных песнях не звучали,
Была ли наша в том вина,
Что столько выпало печали?
 
 
Пусть мы до срока поседели,
Но всю любовь, какой владели,
Всё, что могли мы и умели,
России отдали сполна!
 

Вдова

 
Полевые травы с цветами
Ей охапками собирал
И пылающими губами
Дорогое лицо ночами
Поцелуями покрывал.
 
 
Он с распахнутыми руками
Прибегал, запыхавшись, в дом,
Даже куртку снять забывая,
Косы русые жадным ртом
Целовал, на ходу снимая
Блузку, вышитую крестом.
 
 
Точно так спешил к Жозефине
Бонапарт, любовью горя.
Утопал в любви, как в пучине,
Не снимая шпагу с ремня.
 
 
В коммунальной квартире скромной
Обнимала жена, шепча:
«Ну, куда спешишь, неуёмный,
Ну, чего торопишься зря?»
 
 
На заре покинул влюблённый
Недолюбленную жену.
Светом утренним озарённый
Навсегда ушёл на войну.
 
 
Чёрным крепом вдова покрыла
Постаревшее в ночь лицо.
Перед образом положила
Позолоченное кольцо.
А у сердца уже носила
Сына крохотного его.
 
 
Слёзы горькие ночью лунной
На иссохших губах дрожат.
Сколько сильных, влюблённых, юных
Под родимой землёй лежат!
 
 
Невозможно умом человечьим
Осознать боль утраты той,
Звёздный путь бесконечный, Млечный,
Да огонь на Могиле Вечной
Сторожат их сон и покой.
 

Солдат Сергей

 
Шёл сорок пятый. Ранняя весна.
Под сапогами русского солдата
Земля сжималась, но ещё жила
Под кровью, болью, потом, матом.
 
 
Солдат Сергей, студент из Костромы,
Неделю шёл с пехотой, как тараном.
Кирза сапог его, что кандалы,
Давила ноги по кровавым ранам.
 
 
Земля врага. Вот перед ним какая!
Ухоженные Рейна берега.
Что не сгорело, тихо догорая,
Потрескивает искрами слегка.
 
 
У низенькой ограды, как застыла
С ребёночком немецкая вдова.
«Зольдат, сюда. Нет хлеба. Хлеба, мыла».
Солдат присел на мокрые дрова.
 
 
Скрутил табак в тугую самокрутку.
Курнул затяжку, может быть, и две.
Задумался на малую минутку
И подошёл к испуганной вдове.
 
 
Вошёл солдат в её жильё по воле.
Просторно, чисто, белая кровать.
Снял сапоги. Кровавые мозоли
Та фрау стала молча бинтовать.
 
 
Свой вещмешок – на стол. Она восторга
Скрыть не могла. По прошлым временам
В нём продуктовый склад Минвоенторга:
Хлеб, масло с маргарином пополам,
Тушёнка, мыло, даже шоколад.
А как мальчонка был сгущёнке рад!
 
 
Чуть передышка – и рассвет уж ясен.
Потупив взор, немецкая вдова
Сергею шепчет: «Русс, ты есть прекрасен.
Я – фрау Эльза. Я ещё жива».
 
 
Сергей запомнил. Пред рассветным часом
От канонады вздрогнула земля.
Пустые рюмки, пахнущие квасом,
И бесконечный ужас бытия.
 
 
Под голубым, струящимся атласом
На фрау Эльзе не было белья.
 
 
Сергей запомнил то начало лета.
Холодных глаз не сдержанный испуг,
И двое, как Ромео и Джульетта,
Не разнимали обожжённых рук.
 
 
Они забыли тяготы войны
И ровно сутки были влюблены.
 
 
Сергей ушёл. Ну, нет! Чтобы моя
Так нагишом ходила без белья?
Домой вернусь, такому не бывать.
Пусть так немецкая разгуливает б…дь.
 
 
Ей напоследок бросил, не тая:
«Солдат не любит женщин без белья».
 
 
Сергей ушёл. А жизнь, – она сначала
Свой воскресила бесконечный бег.
Коль выжил, к своему причалу
Прибился каждый божий человек.
 
 
Прошло безумие. Чуть задышалось.
Зализывая раны от войны,
Европа хорошела, наряжалась.
И в блеске орденов и седины,
Все ветераны бодрости полны.
Года бегут. Всё зацвело привольно,
И к грандиозной юбилейной дате
Засуетились, хлопоча довольно,
Во Псковском инвалидном интернате.
И музыка бравурная по праву.
Но вот звонок из Кёльна.
Да! Алло! А вам кого? Его?
У нас сегодня праздничная дата!
Какая-то там немка Эльза-фрау
Разыскивает друга своего,
Возлюбленного русского солдата.
 
 
Не он искал. Она нашла его.
На встречу с Эльзой сгорбленный старик
На костылях поднялся виновато
И головой беспомощно поник.
 
 
Когда увидели друг друга двое,
Их тишина оставила в покое.
И как-то грустно сделалось в палате.
 
 
Раскрыла Эльза для него объятья.
«Ты посмотри под шёлковое платье,
Ведь я бельё одела дорогое».
Смеявшись, плакала, по-русски говоря:
«Солдат не любит женщин без белья».
 
 
Окно, засиженное мухами, светилось.
В окне две тени: он, а с ним – она.
И ночь плыла, и майская луна,
И молодость вернулась. Иль приснилась?
Больное сердце Эльзы гулко билось,
Когда одел Сергей все ордена.
 
 
А за стеной, в прокуренной палате,
Фокстрот отплясывали лихо «Рио-Рита»,
Веселье, видно, приурочив к дате.
И, кажется, совсем уже не к стати,
Вдруг поругались пьяно и сердито.
 

Обратная дорога

 
Все мысли о тебе, обратная дорога,
Ведёт и в дом, и в церковь, и альков.
Дорог солдатских на планете много,
Но по одной солдат всегда спешить готов.
 
 
Дороги той не сыщет навигатор,
И полем не проторена тропа.
Она – судьба, надежда и утрата —
Дорога возвращения солдата,
Который знал: окончилась война
По ней несёт он к дому ордена.
 
 
К военным будням нет назад возврата,
И в мирной жизни будни не просты.
Солдату видятся погибшие ребята,
И от садов – потухшие костры.
 
 
Солдат спешит. Его душа распята —
По всем дорогам чёрные кресты.
Ещё всё горе у солдата впереди.
Не знает он, что ждут его погосты
Родных и близких. Он давно в пути.
А кирзовые сапоги уже истёрты,
Ему ещё идти, идти, идти…
 
 
Господь Всевышний, отложи заботы,
Солдату помоги осилить версты,
Судьбину помоги перенести.
 

Помню маму

Другу моему, который нежно любил свою маму.

 
Я помню, как мама под дождиком
По скользкой ночной мостовой
Бежала с письмом-треугольником
И с плачем, похожим на вой.
 
 
Я понял мальчишкой-дошкольником:
Отец не вернётся домой.
 
 
Руками обняв леденящими
И с мокрой развитой косой,
Одними губами дрожащими
Молитву прочла надо мной.
 
 
Дорогами грязными, грешными
Гремела по миру война.
За тёмными окнами снежными
Бродила по тучам луна.
Мне мама ладонями нежными
Варила две горстки пшена.
 
 
Я кашу молочную пшённую
Ел словно бы в сказочном сне.
Мне папину куртку дублёную
Она перешила к зиме.
 
 
Залётные ветры заречные
Дышали весенним теплом.
Победные песни сердечные
Поплыли над нашим селом.
 
 
Негромкое мамино пение
Я слушал, прижавшись к крыльцу,
И долгую память с терпением
Хранила она по отцу.
 
 
Я помню, разливами вешними
Я с мамой весёлой, босой,
Гулял по садам под черешнями,
Цветущими спелой красой.
 
 
Носочки её белоснежными
Казались под мокрой росой.
 
 
Тень мамы, а рядом с ней встречную
Видал я не раз за окном.
Свечу, как попутчицу вечную,
Две тени гасили вдвоём.
 
 
С ней рядом счастливец был избранный
С обветренным смуглым лицом,
Рукав гимнастёрки застиранный
Был пуст и затянут ремнём.
 
 
Я видел, как культей израненной
В придачу с одной пятернёй
Пытался он «справиться» с маминой,
С её непослушной косой.
 
 
Я понял мальчишкой-дошкольником,
Что жизнь – это Храм на крови.
И стал повзрослевшим невольником —
Свидетелем новой любви.
 

Солдат России

 
Я пыль отряхну от потёртых сапог
И вспомню Высоцкого несколько строк.
Холодной воды родниковой попью,
Я многие вёрсты прошёл без дорог,
 
 
Прошёл, потому что Россию люблю!
Где пеплом, где рожью покрыты луга.
Я верен присяге, живучий пока.
Присяду – печали свои утолю.
 
 
Да, грешен, стрелял прямо в сердце врага,
Стрелял, потому что Россию люблю!
Мне холод – не холод, мороз – не мороз.
Я нёс и несу свою службу всерьёз.
 
 
Солдатские ритмы чеканю в строю,
Я кожей своей к гимнастёрке прирос,
Прирос, потому что Россию люблю!
Ладони дымятся, мозоли горят,
 
 
Растёртые в кровь о затвор и приклад.
Я к русским святыням склоняю главу,
Я, Родина, твой гражданин и солдат.
Я – твой, потому что Россию люблю!
 

Солдатские души

 
За ночными окошками снежно,
Огоньки чуть искрятся во мгле.
Это души солдатские нежно
Нас коснулись, живых на земле.
 
 
Это души погибших служивых —
Заходите, пожалуйста, в дом!
Люди, встаньте! Встречайте незримых,
Но таких бесконечно любимых,
Тёплым хлебом, парным молоком.
 
 
Тяжела ты, солдатская доля —
Сам Господь вас берёг, да не спас,
Материнское горюшко-горе
Не осушит заплаканных глаз.
 

Старые часы

 
Война. Блокадный Ленинград.
Давно профессора тревожит
Жены Елены грустный взгляд —
Она больна и встать не может.
 
 
Ещё с утра, собрав в охапки
Свои расчёты, книги, папки,
Проекты, записи все те,
Что столько лет вели к мечте:
 
 
Построить лучший в мире мост
И возвести его «до звёзд»,
Профессор всё сложил к плите,
Сказав: «За хлебушком пойду,
А после затоплю плиту».
 
 
Ушёл, тайком часы забрал.
Их в дар когда-то принимал
От тех, кому кумиром стал.
Футляр почистил, подновил,
Цепочку взять не позабыл.
 
 
От разных лет ученики,
Его друзья-мостовики,
Доценты ВУЗов, аспиранты
И все любимцы и таланты
К его заслуженной медали
Ещё часы презентовали.
 
 
«Тик-так» с теплом «влетело» в дом,
Услышав «бом!» и снова «бом!»
Дед величал часы – «куранты»
И добавлял при том: «Живём!»
Ему завидовали франты —
Не описать презент пером!
Большие с крышками двумя,
На первой крышке – вензеля,
А на второй есть две строки:
«С любовью к Вам – ученики».
Так модно было в той поре:
Часы от фирмы «Поль Буре»
Во славе были и в цене.
 
 
Как потемнело серебро,
Давно не чищено стекло,
Но с ними всё ж надежде быть —
Немного хлеба раздобыть.
В блокаду дед почти ослеп,
Жена Елена умирала,
Он взял часы менять на хлеб,
Она о том и не узнала.
 
 
Окоченев под чёрным небом,
Земля стонала, но жила.
Старик-профессор брёл за хлебом,
Жена с надеждою ждала.
 
 
На старой Охте дед бывал,
С трудом, но адрес отыскал,
Пять хлебных карточек забрал.
Достались карточки не даром,
 
 
А за серебряный металл,
За благодарственный подарок.
Темно на улицах, мороз.
Не только люди – камни стыли,
Покрыты льдом из моря слёз.
Спешил профессор, ноги «ныли»,
Пять «паек» хлеба в дом принёс,
А Лену – саваном накрыли.
 
 
То был мой дед. Он много лет
До самых первых дней войны,
До самой светлой седины
Служил «делам путейских сфер»:
Дорог железных инженер,
Мостов строитель, землемер
Наград и званий кавалер,
Проектных дел специалист,
Профессор, «пламенный» марксист.
 
 
Но всё же чудо есть на свете!
(В послевоенном лихолетье
Такие случаи бывали).
В комиссионке, в душном зале,
Где все и всё на вся меняли
И чем придётся – торговали,
В луче рекламной полосы
Дед разглядел свои часы.
 
 
Заплакал дед, как плачут детки…
Пришёл за ними третьим днём,
За две японских статуэтки
Часы вернул в карман жилетки
И упокоился при том.
 
 
На Серафимовском кладбище
Промозглый норд дискантом свищет.
Я редко к деду прихожу,
Приду – прощения прошу,
Что дней для встреч не нахожу.
 
 
Теперь пришла. В тени сижу
Куста раскидистой ракиты,
Часы с волненьем завожу.
Нет! Дни блокады не забыты!
«Тик-так» – те звуки сторожу,
За стрелкой дрогнувшей слежу…
 
 
И вдруг столетние пружины
Взорвали звуком тишину,
Кусты кладбищенской калины
Затихли разом на ветру.
Но всё слышней и чётче так
Часы поют «тик-так», «тик-так».
 
 
И вот послышался, как гром:
«Бим-бом!» и снова «Бом!»
Как этот бой мне был знаком —
Он мне казался чудным сном.
 
 
Нет, то не сон и не обман.
Сквозь невский сумрачный туман
Мне знак защиты дедом дан —
Мой драгоценный талисман!
 

Так становятся людьми

 
Да, мир безжалостен, циничен и суров,
Но ты не запирай тобой согретый кров
На неприступный кованый засов.
Впусти без сожаленья и даров
 
 
К себе бредущих мимо пилигримов.
Судьбой неведомой по капищам гонимых,
 
 
Дай отдых им, согрей и накорми —
Мы только так становимся людьми!
 
 
Ты выиграл жизнь! Ты принял трудный бой,
Повержен ярый враг – соперник твой —
Лежит перед тобой «во прахе и крови»,
Теперь свой справедливый гнев уйми —
Не добивай! От смерти охрани!
 
 
Мы только так становимся людьми!
 
 
Светла твоя душа, но не легка дорога,
И сил всё меньше на твоём пути.
Терпи! Идти до цели остаётся так немного:
По раскалённым углям – полпути.
 
 
Чужую боль в свою судьбу впусти,
От дел серьёзных вдаль не отойди,
Заблудшего молитвой вразуми.
Тебе «дано» – и спросится премного,
И свой талант, ниспосланный от Бога,
Пустяшной суетой не погуби.
Мы только так становимся людьми!
 
 
За дело правое не бойся «лечь костьми»,
Как Данко, рук в пути не опусти
И свет неси пылающего сердца,
Не оскорби презреньем иноверца.
 
 
Любви бесценный дар безропотно прими,
Душой откройся, страсти утоли,
Мы только так становимся людьми!
Когда любим и сам, как Бог, влюблён,
Весь мир волшебным светом озарён.
 
 
Гордись страной, семьёй, делами и детьми,
Друзьями, стариками и мечтами,
Укрась планету нежными цветами —
 
 
Мы только так становимся людьми!
 
 
Но вдруг беда появится нежданно,
Священный бой начнётся поздно или рано,
«Последний бой – он будет трудным самым»:
Друзья-однополчане полегли,
Склонилось знамя боевое до земли…
 
 
В рост распрямись незыблемым Титаном,
Не дай убить себя кровоточащим ранам,
Пройди сквозь боль, пробейся через пламень,
Стань волей твёрже, чем гранитный камень,
Глоток последний воздуха глотни.
Воспрянь! Восстань! И на зарю взгляни,
И знамя, как святыню, подними!
 
 
Мы только так становимся людьми!
 

«Недобитки»

 
По притихшим переулкам,
По безлюдным мостовым
Раздаётся топот гулкий,
И валит от файров дым.
 
 
«Незалежный» край дымится,
Украинская столица
Превращается в «бедлам».
Притаившись по углам,
В балаклавы пряча лица,
Нечисть всякая роится
И ползёт к святым местам.
 
 
Оскверняя святость веры,
Из глухих щелей без меры
Лезут всякие химеры:
«Отморозки» от Бандеры,
От Шушкевича филёры,
Прихлебатели и воры.
 
 
Все горласты и плечисты,
Недобитые нацисты —
Повылазили из тьмы,
Расползаются фашисты,
Как зараза от чумы.
На святыни-обелиски
Мажут свастики-кресты.
 
 
По майданам злобно рыща,
Крови ищут, пепелища,
Новой ждут «Галичины».
Разве кровью вас война
Не насытила сполна?
 
 
Брысь, назад, в свои закутки!
В подворотни, в щели, будки,
Здесь вам солнца не видать!
В «незалежность» хватит лгать!
 
 
Мир, для благости рождённый,
Помнит ужас сотворённый,
Помнит заживо сожжённый
Край зелёный и живой,
Что зовут Галичиной.
 
 
Та земля нам часто снится,
Там кровавые зарницы
Над могилами светятся,
Тихо ангелы кружатся
Со скорбями до темна,
Видя в мертвенных глазницах
Убиенных имена.
 
 
Тёплый пепел их стучится
Болью в наши времена.
 
 
Недобитые «приматы»,
Что с мозгами? – Бесом кляты?
Или с дерева упали?
Только что хвосты отпали —
Вновь за старое взялись?
«Недобитки», ну-ка брысь!
 
 
Глотки драть ораньем: «Слава!» —
Немудрёная «забава»,
Коль «радетели» державы —
Что надели балаклавы!?
Видно, трусите? Постойте,
Ну-ка «личики» откройте —
Пусть фашистское нутро
Будет издали видно!
Хоть оно не имет сраму,
Киев, Львов, Одессу-маму
Вам ничем не запугать.
Хватит свастикой «махать» —
Гнали вас и будем гнать!
 

Грустью и болью отозвалась Великая Отечественная война в моей семье и семьях моих родственников.

Знаю об этом не понаслышке.

Мой отец – Михаил Михайлович Левин, офицер Военно-морского флота, участник Великой Отечественной войны, все эти огненные годы воевал на Северном флоте в Баренцевом море под командованием адмирала А. Г. Головко (г. Мурманск, Клайпеда, Ваенга, п-ов Рыбачий, Кильдин). Награждён орденами и медалями Великой Отечественной войны. После окончания войны продолжал служить на Балтийском и Дальневосточном флотах. Умер в 1970 году. Могила на острове Сааремаа.

Моя мама – Татьяна Александровна – на руках со мной и с бабушкой в первый же день войны были эвакуированы товарным поездом из г. Риги, где началась бомбёжка. По дороге мама заболела брюшным тифом и умерла. Ей было 26 лет. Похоронена где-то под Куйбышевом (Самарой). Могилы нет.

Я с бабушкой Ниной Игнатьевной четыре года находилась в эвакуации в Средней Азии (Андижан, Наманган). С отцом встретилась в 1945 г. в Мурманске (но уже без мамы).

Папин отец с двумя сёстрами был эвакуирован из г. Киева куда-то на Урал. Он умер в 1942 г. в селе Абдуллино. Могилы нет.

Родной брат моей бабушки – Владимир Игнатьевич с женой и двумя детьми остались в блокадном Ленинграде. Были участниками гражданской обороны. Пережили все ужасы блокады, похоронили свою дочь Оксану.

Прабабушка Юлия Ивановна осталась в оккупированном фашистами Киеве. Её убил немецкий солдат, ударив прикладом по голове на пороге своего дома. Ей было 72 года.

Великая Отечественная война за всю историю человечества была самой жестокой, кровопролитной и разрушительной.

Не было до неё такой мощной волны народного гнева, такой сплочённости людей, такого массового героизма и патриотизма. Миллионы людей отдали свои жизни за Великую Победу над фашизмом. Светлая им память!

Мы победили! Святая и правая Победа в Великой Отечественной войне – наша Победа! Она стала и всегда будет для российского народа великой наградой и общей судьбой!