Текст книги "Победа, ставшая судьбой"

Танго Огненной Земли

 
Под необъятным аргентинским небом
Атлантики ревущие ветра.
Крадётся пума за альпакой следом,
Бушуют волны, и лазурным цветом
Окрашен мир, который нам неведом,
Где, как в России, чудны вечера!
 
 
Мы на краю таинственной планеты
Танцуем наше танго до утра.
 
 
Страна ветров, коррид, цветущих манго
Сближает судьбы магией своей
И дарит нам божественное танго
На палубах круизных кораблей,
На пляжах, в барах, на ночных верандах
И на асфальте шумных площадей.
 
 
Среди кочующих погонщиков мустангов,
Портовых грузчиков и люда всех мастей:
Матросов, пастухов и капитанов,
Костров горящих, городских огней —
Нам слышатся напевы Магеллана
И дикой Пампы шорохи степей.
 
 
Пролёг экватор по земному шару,
На полушария его делив, на два,
Когда на северном – промёрзшие бульвары —
В Москву пришла студёная пора,
На Буэнос-Айрес, словно Божья кара,
Обрушилась палящая жара.
 
 
А мы с тобой, соединившись в пару,
Танцуем наше танго до утра.
 
 
Над Патагонией, ветрами утомлённой,
Звучат аккорды и ревут шторма.
Стихией страсти насмерть оглушёна,
Душа перед другой, чиста и обнажёна,
Свободна, как Атлантика сама.
 
 
Сплетая жаркие, несдержанные руки,
Презрев шипы тернового венца,
Не думая о завтрашней разлуке,
Под упоительно-восторженные звуки
В одно дыхание сливаются сердца.
 
 
Слепая страсть и манит нас, и губит,
Моё лицо у твоего лица,
Огнём желаний пламенеют губы,
Восторг предвидя «грешного» конца.
 
 
Поют и плачут скрипки и гитары,
И звуки флейты святость обрели,
Аккордеон, как Бог, и невесомо пары,
Вне притяжения земного шара,
Танцуют танго Огненной Земли.
 

Крик

Эдварду Мунку, норвежскому живописцу, и его картине «Крик»

 
Перекошенное криком чьё-то бледное лицо,
Страх «кричит», сливаясь с ликом,
«Рвёт» туманное кольцо…
 
 
Мунк, таинственный и пылкий,
В чехарде страстей, гримас,
При загадочной ухмылке,
Создал «нечто», как под пыткой,
Человечий, жуткий фарс —
Осязаемый экстаз:
Чёрный рот бездонной дыркой
И зрачки, почти без глаз —
«Крик», которым мир потряс!
 
 
Эхом грянул гулкий «выстрел»
С живописного холста —
Крик ли, вопль бредовый «выплыл»
Из глубинного пласта?
 
 
И понёсся крик над миром:
По домам, углам, квартирам,
По музеям, по эфирам
Полонять, пленять, вершить
 
 
И сознание «крушить».
Побивая все рекорды,
Сквозь норд-осты и фиорды
«Крик», взлетевший до небес,
Всем в глаза и души лез.
 
 
То кричит сама природа,
Мир круша и боль глуша,
Разум «рвётся» – ждёт свободы,
В кровь истерзана душа.
 
 
Может быть, «крикун» от Мунка
В снах безумных увидал,
Как земля качнулась гулко,
Запылал костром астрал?
 
 
«Крик» – лишь миг, того не дольше,
Но внутри какой «накал»!
Он всё глубже, дальше, больше
Прожигает, как напалм.
 
 
Становясь всё громче, горше,
Рвёт земную круговерть,
Рядом с ним в одном эскорте
Мчат безумие и смерть.
 
 
«Крик» живуч в беде и горе,
Он тогда в твоей судьбе,
Если «плещет» боль, как море
Наяву, во сне – везде!
 
 
Находясь в тисках неволи,
Мунк молил о лучшей доле —
Смочь во здравии дожить!
В усмирительной рубахе,
 
 
Захлебнувшись в тёмном страхе,
На холсте, как смертной плахе,
Криком ужаса и боли
Смерть пытался заглушить.
 

Место для души

Библиотеке № 5 г. Жуковского и её сотрудникам

 
Я знаю место для души!
Как воздух нужен человеку,
Как путник жаждет встретить реку,
И светлый Луч[1]1
  Луч – название улицы, на которой находится библиотека.


[Закрыть] в ночной тиши,
Так я спешу в библиотеку,
О, как с ней встречи хороши!
 
 
Так было, будет век от века:
Для знаний – есть библиотека!
И для души здесь всё, как дома —
Тепло, уютно и знакомо.
 
 
И вот хочу поведать вам,
Что мы находим только там
Свой «сладкий плен» и книжный храм,
Ответы в нём на сотни тем
И все решения проблем.
 
 
И пусть такая «аксиома»
Лишь для «дремучих» будет нова,
 
 
«Игрушки» занятых людей:
Смартфоны, гаджеты, планшеты,
Что расползаются по свету,
Заполоняя всю планету,
Пусть не дождутся «светлых» дней.
 
 
Vivat, vivat, библиотека!
Души спасение, как Мекка,
Я здесь в объятьях тишины
Духовной пищей наслаждаюсь,
Совсем не чувствуя вины,
Что в Интернете не нуждаюсь.
 
 
Страницы трогая руками
С живыми, тёплыми строками,
Я будто бы под облаками
В любимых текстах «растворяюсь».
 
 
Мой друг, учитель, праздник мой,
Твой дивный мир, библиотека,
Я принимаю всей душой!
 
 
Желаю счастья и успеха
Тем, кто един с твоей судьбой!
 
 
Бесценный «книжный клад» изданий
В часы таинственных свиданий
Всегда открыт передо мной…
 

Семь колен

 
Изящность слов во мне звучит.
Манеры, жесты, стать.
Гордыни дух нутро томит —
Царицей мне бы стать!
 
 
Но нет! Мой приземлённый быт
Всё громче властно говорит:
«Оставь о том мечтать!»
 
 
Мне между разных двух миров
Себя не разделить,
И каждый мир к себе готов
Принять и кров дарить.
 
 
Немного помню мать с отцом:
Весёлых, молодых.
Отец с обветренным лицом
Курил, и солнце над крыльцом
Сияло для двоих.
 
 
И были двое влюблены,
Но жарким летом в дни войны
Погибла мать. Ей двадцать пять.
Отец продолжил воевать
На Северных морях,
В лихих сраженьях и боях
Награды заслужил.
 
 
Но до Победы не дожил,
Он за любимой в Рай спешил —
Пришлось недолго ждать.
 
 
Стал голос бабушкин слышней.
Из бывших «голубых» кровей,
Она, «с прононсом» говоря
Из-под нахмуренных бровей,
Стремилась выучить меня,
Грозила пальцем: «Voila!
Ах, mon ange, шалить не смей!»
 
 
Я помню деда – тихим был,
Цигаркой скрученной дымил
И, мерно чётки теребя,
Шептал молитву «про себя».
Сидел над скарбом скорняка,
Кивая мне издалека.
 
 
Других имён я на беду
За далью лет уж не найду.
Их вовсе нет в судьбе моей —
Родных, затерянных в аду
Костров потухших дней,
Как будто не было в роду
Ни «веток», ни «корней».
 
 
Тугие ветви разных древ
Судьба и жизнь плетут.
Есть дерева всегда в цвету,
Плоды их зреют и растут,
Сплетаются в родню.
 
 
А есть сучки, судьбу презрев
И без ветвей осиротев —
Те вянут на корню.
Всё перемешано теперь
По разным адресам.
Я отворяю в память дверь,
А там царит «бедлам»,
Где боль утрат, смертей, потерь
Известны небесам.
 
 
Открыла дверь ещё одну
В анналы бытия.
Не разберусь: кто есть кому?
Как больно сердцу и уму
Без «пищи и питья».
 
 
Пытаюсь что-то разобрать
В ветвях семи колен,
Но что могу теперь узнать,
Коль прах кругом и тлен.
 
 
Разрухи, войны, голод, мор,
То революции «топор»,
Фашизм и сталинский террор,
То перестроечный разор —
«Повырубали» на корню
Всю родословную мою.
 
 
Совсем без памяти живу
О предках всех колен.
Хотя бы малый след прижму
К больному сердцу своему
 
 
До лучших перемен.
 

Спасатель

 
Бежал атлет размашисто и твёрдо,
Он торсом рассекал ветра упруго,
И на меня посматривая гордо,
Твердил: «Живей беги, подруга!»
О, как чудесно бицепсы «играли»!
 
 
Но мозг его «покоился» без дела,
Все женщины ему рукоплескали
И восхищались им: «Какое тело!»
 
 
Но только мной любовь не овладела.
 
 
Я, как могла, атлета догоняла,
Но за спортсменом было не угнаться,
И я уже совсем не горевала,
Что по пути пришлось нам распрощаться.
 
 
За ним полковник был ленив и тучен,
Изба́лован вниманием и скучен.
Червонным златом на груди блистали
 
 
Его награды – разные медали.
Он, тяжко чресла в кресла погружая,
Шептал мне в ушко, сплин превозмогая:
«Садись ко мне поближе, дорогая,
О, как мне все проблемы надоели!»
 
 
Он обнимал меня за плечи еле-еле,
И иногда случайно за колени,
А сам смотрел на виски, не мигая,
И также на домашние пельмени.
 
 
Нередко, помрачнев лицом, как туча,
«Журил» меня (когда бывал тверёзым).
Случился как-то с ним курьёзный случай —
Он преподнёс мне три поникших розы.
 
 
Он получил цветы по «долгу службы»,
И мне передарил, «не двинув бровью»,
 
 
Сказав: «В честь нашей верной дружбы
Тебе купил их с искренней любовью».
 
 
Моя душа «заныла» от обмана,
Как застаревшая болезненная рана,
Но я обман простила ветерану —
Он был герой не моего «романа».
 
 
За ним певец мне в чувствах признавался,
Он баритоном «тряс» балкон и ложи…
Гул по партеру морем разливался,
Весь зал аплодисментами взрывался,
И рокот звуков «пробегал» по коже.
 
 
Но был певец на памятник похожий,
С Ростральною колонной чем-то схожий:
Любил лишь сам себя – других и не пытался,
Так «сам с собой любимым» и остался.
 
 
Пожар случился, но стихал. Искрилось.
Избушка с тихим треском догорала.
Гремело что-то, падало, дымилось,
И сизым дымом небо застилало.
 
 
«Да, долго приказала жить избёнка», —
Сказал зевака, слёзы утирая,
А из подвала незнакомец, звонко
Разбив окно и руки простирая
Ко мне, лицом открытым повернулся:
«Скорей возьмите!» – протянул котёнка —
И быстро в ад «чистилища» вернулся.
 
 
Кто он такой? – Зевакам незнакомый,
Решимость помню ясных серых глаз —
Я покорилась им, увидев только раз:
Открытость в них и боль – не напоказ.
 
 
Он утварь не свою – чужого дома
Спасал и с ней живую душу спас.
 
 
Кто ты? Найдись! – Хочу тебе служить!
Нам с котиком спасённым грустно жить
От нашего спасателя вдали —
Вы нас, зевак, от равнодушия спасли!
 
 
Пошли, Господь, с таким, как ты, дожить
Нам до «последней гробовой доски».
 

Уходило лето

 
Берега туманом белым
Осень близкая студила,
Пахли груши духом спелым —
Лето в Лету уходило.
 
 
Нам в подарок оставляло
Близкой осени примету —
Забродила, «заиграла»
Вишня в штофе соком зрелым.
 
 
Цвет рубиновый искрился
Сквозь гранёный бок хрустальный,
В каждой грани хмель таился,
Обжигающий и тайный.
 
 
Сном объяты, дремлют плёсы,
Спят осенние покосы,
Смято платье, ноги босы…
Тайну ночи скрыли росы.
 
 
Тишина под облаками,
Непослушными руками
Я с головушкой повинной
Расплетал тугие косы —
 
 
Мир девичества невинный
Уходил из лета в осень.
 
 
Вольный ветер листья носит,
В облаках мелькает просинь.
Кто лазури в небо бросил?
Кто о тайне юных спросит?
 
 
Утром ранним, мятой пряным,
С ветром ласково-игривым,
Юным, молодостью пьяным,
Свет сиял виденьем дивным.
 
 
Осень огненная близко,
И восход дивит цветами!
Словно радужное пламя
Опустилось низко-низко
Над влюблёнными телами,
 
 
И летят сквозь это пламя
Птицы с белыми крылами.
Птичья стая, улетая,
Рай осенний оставляет.
Кто о тайне юных знает?
 
 
Только росы, словно слёзы,
Серебрят листы берёзы…
 

Родился я в Уве" Лках

Брату

 
Я родом из Уве́лок
И тем весьма польщён,
Но от судьбы проделок
Никак не защищён.
 
 
Теперь – американец,
Случилось так в судьбе,
Но я не иностранец
Увелковской земле.
 
 
Тугой пшеничный колос
Во мне ростки пустил,
А свой басистый голос
Я кашками кормил.
 
 
Война костры палила,
Косила наповал.
Погосты и могилы
Голодный люд копал.
 
 
От ужаса застыла
Уральская земля,
Но беженцев кормила,
И с ними выжил я.
 
 
В сибирские морозы
«Буржуйки» тёплый бок
Сушил скупые слёзы
И согревал, как мог.
 
 
Мне матушка шептала
Волшебные слова
И нежно пеленала
В тугие покрова.
 
 
Росою умывая
Младенца своего,
Растила, напевая
Для доброго всего.
 
 
Вдоль редкого полесья —
Гречишные поля,
Там льются в поднебесье
Напевы соловья.
 
 
Мне стала вечной песнью
Уральская земля.
 
 
Гречишный запах стойкий
Медовых ранних рос,
Войны ребёнок бойкий,
Я впитывал и рос.
 
 
Увелки сном объятый
Уральский городок,
Я – твой, зерном богатый,
Пшеничный колосок.
 
 
Я выживал не просто,
А с лихом пополам.
Гречихи пряной вёрсты,
За всё спасибо вам!
 
 
Прекрасна и сурова
Уральская земля,
Из колоса тугого
Мне колыбель сплела
И сына дорогого
Земле преподнесла.
 
 
И вторя подсознанью,
Вдруг в суете тревог
Меня помчат мечтанья
В тот детства уголок.
 

Одинокий бизон

 
Колючий ветер. В пенных хлопьях морда.
Вокруг по брюхо плотные снега.
Могучий зверь с достоинством и гордо
Несёт свой символ – грозные рога.
 
 
Когда позёмка утром закружила,
Вся волчья стая с воем отступила
Зализывать потери после боя.
Устал бизон, и нет ему покоя —
Добраться б сквозь снега до водопоя.
 
 
Под утро волки рыскать перестали,
Увидев тщетность призрачных затей.
Кровавым взглядом упираясь в дали,
Бизон идёт, где кажется светлей.
 
 
Щепотку снега мягкими губами
Он захватил, надеявшись на чудо,
Что вот сейчас за вьюжными снегами
Появится весна из ниоткуда.
 
 
Он ждёт весну, а с ней – родное стадо:
Телята там и ласковые тёлки,
И среди всех – одна с кудрявой чёлкой,
Милей других, желанная отрада.
 
 
У кромки леса, под его копытом
Пучки травы засохшей показались,
Конечно, не наешься тем досыта,
Но слабым утешеньем всё же стали.
 
 
Две белки озорно и деловито
В бизона шишки с высоты бросали.
 
 
Могуч бизон и полон доброй веры,
Не ведал он, что ночью у реки
Кострище запалили браконьеры
И жарили из тёлки шашлыки.
 
 
Живи, бизон! Здесь дом, родные дали,
В хрустальном небе бродят облака.
Господь велик и милостив. Пока
Твои желания и мышцы не устали,
Ты жди весну и потерпи слегка.
 
 
Живи, бизон – венец живой природы.
Напевам вьюги вторят в унисон:
Твоё дыхание и музыка свободы —
Столетних сосен тихий перезвон.
 
 
Твой зов весной услышит вся округа —
И отзовётся новая подруга!
 

Городская жара

 
Над душным городом расплавленный болид
Палящим диском тягостно висит.
На стройплощадке нового метро,
В последних лужах пересохло дно —
Там плавится лягушкино нутро.
 
 
Дышали, как меха, её бока.
Ах! Дать бы ей прохлады полглотка!
 
 
Уже скончались все её соседки,
Погибли даже маленькие детки —
Любимые ребята-лягушата.
Пришла за городскую жизнь расплата.
 
 
Пылает город лавой раскалённой,
Палит лучами солнце каждый день,
Лягушке, ставшей бурой из зелёной,
Не отыскать спасительную тень.
 
 
Ещё весной в саду, не зная горя,
Внимала соловью, его руладам вторя,
И принц зелёный с влажными глазами
Был очарован «дамой с телесами».
 
 
Забравшись в кучу скошенной травы,
Ей жаловал корону с головы.
 
 
Жизнь в городе ощерилась сурово —
Не пощадила даже сада городского,
Забыт фонтан, нет шлангов для полива.
В забвении печально и стыдливо
Стоит нагая сломанная ива.
 
 
Хромой жучок со сгорбленной улиткой
С наивной и спасительной молитвой,
Размазывая слёзы сиротливо,
Взирают на далёкий Божий Храм,
Мешая слёзы с пылью пополам.
 
 
Огни ночного города мигали,
Их тени громоздились и ползли.
Лягушкины ничтожные печали —
Кого они хоть чем-то огорчали?
Кого они разжалобить могли?
 
 
И, улетев в космические дали,
Они покой и вечность обрели.
 

Покалеченный пёс

 
Откуда взялся? Как явился?
Никто о нём того не знал,
А он почти с судьбой смирился
И безнадёжно умирал.
Лисёнок? Котик ли? Собака?
 
 
Комочек грязный на пути
Лежал у мусорного бака
И не просил его спасти.
 
 
Я не смогла с ним разминуться
И не сумела отойти,
Он попытался «улыбнуться»,
Как бы хотел сказать: «Прости…»
 
 
Вставай, дружок! Тяжеловато
Он встал и слабо завилял,
И обречённо-виновато
На лапках трёх заковылял.
 
 
И он побрёл со мною рядом
С таким немыслимым трудом,
Что сразу стал моей отрадой,
И я вселила его в дом.
 
 
Мы были с ним одной породы,
Одной природой рождены,
И сразу поняли: невзгоды
На нас двоих поделены!
 
 
Худой, хромой, почти без глаза
«Комочек» рос, мужал, ожи́л,
Все десять лет от раза к разу
Мне верой-правдой пёс служил.
 
 
Мой пёс был кем-то покалечен,
Но прожил свой «собачий» век
В обличье явно человечьем,
Ему был другом каждый встречный:
Собака ль? Кошка? Человек?
 
 
Сосед с поддержкой «сотоварок»,
С утра хлебнув «хмельную смесь»,
Кричал: «Разводят тут овчарок,
Дитя́м нашлось бы, что поесть»?
 
 
В большом больном собачьем сердце
Не отворялась злобе «дверца»,
В нём, словно истина, проста
Всегда сияла доброта
Во всём – от носа до хвоста.
 
 
Все замечали, как полна
Его любовью вся «округа» —
Собаке жизнь была дана,
Чтоб нас учить любить друг друга.
 

Всем сыновьям

 
Лети, наш сын.
Есть у тебя два замечательных крыла,
Одно – отца, другое мать тебе дала.
Учись, наш сын,
Ведь «без труда
Не вынешь рыбки из пруда».
Люби, наш сын.
Жизнь без любви – твоя беда,
Как в решете течёт вода,
Всё – сквозь и не поймёшь, куда?
Грусти, наш сын,
Пусть иногда подругой будет тишина.
Расти, наш сын.
Любовь родных с тобой всегда.
Оставь, наш сын,
Свои дела, коль помощь ближнему нужна.
Не трать, наш сын,
Свои года на гнев и зависть никогда!
Испей, наш сын,
Испей до дна и чашу горького вина.
Умей, наш сын,
Ценить добро, не всем такое суждено.
Забудь, наш сын,
Недру́гам мстить.
Оставь их Господу судить.
Смоги, наш сын,
Врагов простить.
Запомни, сын,
Ты – не один!
Быть эгоистом – смертный грех.
Тогда придёт к тебе успех,
Когда ты сердце распахнёшь
И целый мир приобретёшь.
Спеши, наш сын,
И жить с умом,
И греть других своим теплом.
Твори, наш сын,
Твори добро, не жди оплаты за него.
Лети, наш сын,
Не уставай, мечтай, влюбляйся и дерзай.
Родных и близких почитай.
Знай, сын,
Что Родина одна – твоя страна, твоя судьба.
Ты с ней навеки кровно связан
И патриотом быть обязан.
Ну, а пока – есть два
Родительских крыла,
Силён и молод ты пока,
Сумей взлететь под облака.
 

Земля стихами полнится

 
Земля стихами полнится,
Как ранним солнцем горница,
А я в Обитель скромницей,
Послушною паломницей
Негаданно вошла.
 
 
В Обитель сила страстная —
Поэзия прекрасная —
Своей рукою властною,
Без умысла и зла
Настойчиво вела.
 
 
Там нежно кличет горлица
И благодарно кормится
Отпущенными сторицей
Дарами со стола.
 
 
Там жарко печка топится,
И тяжко жёрнов крутится,
И мне совсем не хочется
Идти назад в распутицу
Без света и тепла.
 
 
Там с колокольной звонницы
На благостную Троицу
Я слышала слова:
«Счастливая избранница,
По вольным рифмам странница,
Твоя мечта исполнится,
Стихами будет полнится
Земля, теплом дыша.
Твои стихи запомнятся
Тем, в ком живёт душа».
 
 
Я счастлива быть пленницей —
Своих стихов наследницей.
Я не просила лишнего,
Но все дары Всевышнего
Я кротко приняла.
 
 
Наверно, я везучая,
Что в чаше сладкозвучия
Есть капелька певучая
И моего тепла.
 

Я – река

 
Пусть ветер гонит облака,
Срывая крыши, двери, ставни,
Но он не грозен мне, пока
Я – полноводная река.
 
 
В меня бросайте грязь и камни —
Не замутить реки поток!
Он полон, светел и глубок,
И чисты берега,
Я – вешняя река.
 
 
В моих глубинах тайн не мало —
Я этим всё и всем сказала!
А утром солнце свысока
В моей воде лучи купало.
 

Когда «уйду»…

 
Не ровен час, «уйду» от вас бесследно…
Ах, нет! Оставлю след – не очень он глубок.
Не всем же уходить помпезно и победно,
Мне памятник в саду – мой тихий уголок.
 
 
Я, может быть, в отчаянном порыве
Вдруг «напрягусь», помпезностью «трубя»,
И сочиню, как «модно» это ныне…
А ложь прочтут – мне будет жаль себя.
 
 
Какое счастье быть хозяйкой здравой
Своих простых, не слишком громких фраз,
Произнесённых вслух, не напоказ,
К тому же, смелой быть, ещё и правой.
Когда «уйду», не прячьте влажных глаз.
 

Моя деревня

 
Утомившись, молотилка
Силуэтом спит знакомым.
За околицей кобылка
Тихо хрумкает соломой.
 
 
Завтра будет лёгкий ветер —
Так примета подсказала:
Коль закат багряно-светел
И роса к ночи упала.
 
 
Задремав иль замечтавшись,
Не заметила кобылка,
Как, счастливо отвязавшись,
К ней спешит жеребчик пылко.
 
 
Но лошадка с аппетитом
Ест кокетливо-сердито,
Взгляд кося на жеребца,
На такого «наглеца».
 
 
Подошёл, слегка робея,
Кинул морду ей на гриву
И, лизнув лошадку в шею,
Задрожал, заржав игриво.
 
 
Спит деревня безмятежно,
А у месяца – ухмылка,
Ведь заметил он, как нежно
Льнёт к жеребчику кобылка.
 
 
Две лошадки развлекались
На манер свой лошадиный.
Звёзды тихо улыбались,
Видя их роман невинный.
 
 
Рассвело. Хозяин в хате,
Покрестив свою зевоту,
Запрягать пошёл некстати
Двух лошадок на работу.
 

Звонят колокола

 
Ползла огромная луна
Сквозь дебри тучи зыбкой
И мне светила в пол-окна
Загадочной улыбкой.
 
 
Дрожали тени от берёз,
В сугробах – пруд, дорожка.
Крепчал мороз, и грела нос
Под тёплой лапкой кошка.
 
 
Зима. Покой и забытьё,
Жизнь шла в оцепенении…
Вдруг в ледяное бытиё
Ворвалось упоение!
 
 
Оно пронзило темноту
И плоть ночной метели,
Притихли ели на ветру —
То стало слышно за весту:
В мороз Крещенский, поутру
Колокола запели.
 
 
Звучал заутренний хорал
Мне, грешнице, на радость,
На светлый праздник созывал,
Как чудо, душу согревал,
Даря благую сладость.
 
 
Святая власть колоколов
По весям разливалась,
И стало явственно без слов,
Как жизнь преображалась.
 
 
Слагались звуки в стройный лад,
Волнами набегали,
Как торжествующий набат,
Спасая от печали,
И за чредой озябших хат
Просторы заполняли.
 
 
Ночь полнолуния прошла.
Я, затаив дыханье,
Ваш слышу зов, колокола,
Как вестник радости, тепла,
Любви и состраданья.