Текст книги "Победа, ставшая судьбой"

Здравица Подмосковью

 
Незабвенная Малая родина,
Безмятежного детства страна!
Сколько вместе заветного пройдено,
Жизнь одна на двоих нам дана.
 
 
Всей обильной красой, что дарована
Твоим далям на все времена,
С нежной юности я очарована
И до старости в них влюблена.
 
 
Быть веками тебе уготовано
Неприступной защитой Кремля.
Силой вражьей не будет изломана
Никакая березка твоя.
 
 
Тихой рощей, жилыми районами
На закате шагаю домой.
Мне кивают тенистыми кронами
Тополя над Москвою рекой.
Электрички бегут перегонами,
Нарушая вечерний покой.
Новостройки растут с новоселами
Рядом с маковками церквей.
Во дворах не смолкают веселые
Стайки деток и смех матерей.
 
 
Здесь над стройными колокольнями
Позолотой сияют кресты,
И земля, опаленная войнами,
Дарит сказочные цветы.
 
 
Здесь березки растут белоствольные,
Ну, а в красные дни хлебосольные
Накрывают под ними столы.
 
 
Запируют до зорь и влюбленными
Встанут гости от шумных столов
И гуляют краями зелеными,
И всё звонче под старыми клёнами
Песни русских звучат городков.
И затянет гармонь с переборами —
Словно детство вернулось из снов:
 
 
– Моя милая Малая родина,
Расцветай, хорошей с каждым днем!
Пусть до краешков будет наполнена
Твоя чаша игристым вином!
 

Новое время

 
Мне море и небо, и солнце с луной
Господь подарил безвозмездно,
И тихую радость, что я со страной
С любовью живу и надеждой.
Здесь дом. Я под небом российским живу,
Где запахом мятным и пряным
Ложится роса на земную кору
Дыханьем своим первозданным.
Брожу земляничной орловской землёй,
Вдыхаю ли запах дороги,
Иль в поле весеннем лопух молодой
Мне гладит уставшие ноги, —
Везде, обогрев Плащаницей святой,
Раскинувшись светлой палитрой,
Лежит моя Русь неземной красотой,
Где потом, любовью, трудом и войной
Пропитано всё и полито.
Здесь жизнь! И для смерти признания нет —
Русь вечна, сильна, многолика!
И пусть «карусель» наших прожитых лет
Ломалась от бурь, потрясений и бед,
Попробуй, Россию сломи-ка!
Пой, новое время, звучи над страной,
Врывайся в родные просторы.
Наполнитесь свежей водой ключевой:
Ручьи, ручейки и озёра!
Пой, смелое время, звенящей струной —
Всё радостно, молодо, ново!
Мне в сердце струится горячей волной
«Товарищ!» – забытое слово.
Пой, Родина, новые песни свои —
Мир слышит твои позывные.
Не молкните, вторя ему, соловьи,
Рождённые в новой России.
Тревожное время, счастливые дни —
Твой голос всё громче, Мессия!
 

Моя Родина

 
Мне трудно дышится без Родины вдали.
Многострадальная любимая страна,
Своим теплом и запахом земли
Ты мне одна из всех других нужна.
Моя страна, живу твоей судьбой,
Всегда с тобой и праздную, и плачу,
Скорблю, пою и радуюсь с тобой
И не хочу, и не умею жить иначе.
Всё близко мне. Всё значимо, знакомо,
Твои и малые, и крупные дела:
Вот «Вести» с Дона, БАМа, космодрома,
Вот что-то важное Госдума приняла…
Проблем не счесть: разбитые дороги
И вороватые чинуши ЖКХа,
И стариков заслуженных тревоги,
И на экранах вечно чепуха.
Но вот «выруливаем» из унылых будней
Вперёд к рассвету – только так держать!
От щедрости души теперь не будем
Дарить богатства – будем собирать!
Наш шумный Мир бушует океаном,
Без войн планета не живёт ни дня,
А скольким разным иноземным странам
Оплотом стала Родина моя?
На свете нет другой земли желанней,
Здесь мой порог и будет мой погост.
Живу с достоинством от гордого сознанья,
Что вижу Родины любимой зримый рост.
 

Вдвоём

 
Я укрою тебя своим стареньким пледом,
И по давней привычке обниму за плечо.
Дорогое вино с молчаливым обедом
Нам добавят немного блаженства ещё.
 
 
Ты наденешь свои ордена и награды,
(У тебя есть не только одни «боевые»,
Есть награды ещё у тебя «трудовые»);
И альбому открытому мы будем рады,
Где одно за другим воскрешают страницы
Незабвенно родные, ушедшие лица.
 
 
Всё проходит: и вёсны, и зимы, и лета…
Хороводом бегут за окном день за днём,
Наша долгая жизнь пусть теперь не согрета
Обжигающим болью любовным огнём,
 
 
Но на нашем веку разве всё уже спето?
Как нам сказочно ждать этой ночью рассвета,
Вспоминать о былом за хорошим вином,
Оставаясь на празднике жизни вдвоём.
 

Русь Есенина

 
Кудри белые, омертвелые
Порассыпались по пыли,
Что вы, вороны,
С ним поделали? —
Душу русскую извели…
 
 
Под наветами, злом и сговором
Душу светлую погребли.
Знали вороны, злые вороги,
Как «насытиться» на крови.
 
 
Вам не дороги, чёрным воронам,
Песни русские о любви?
Вы же, вороги, тёмным пологом
Занавесили цвет зари!
 
 
Плачет иволга, болью мается,
Ива трепетная качается,
Ветви клонятся до земли,
И в бору листы осыпаются,
Стонут жалобно глухари.
 
 
Только Русь на том не кончается:
Русь цвела, цветёт, будет впредь цвести.
 
 
Русь раздольную, песню вольную,
Душу нежную и свободную
И любовь к певцу всенародную
Не изжить ничем, не затмить.
 
 
Светлой алостью озарённую,
В Русь Есенинскую влюблённую
Душу русскую не сгубить!
 
 
Вечным зорям цвесть ярко-алыми
Над избушками обветшалыми,
Над садами большими и малыми,
Над лугами, ручьями талыми,
И над тынами и овинами
Петухам по утрам голосить.
 
 
Над заброшенными сторожками,
Над амбарами, в землю вросшими,
По холмам, рябиной поросшими,
Певчим иволгам гнёзда вить.
 
 
Власть дышать луговыми травами,
Сок хмельной берёзовый пить,
До зари устами коралловыми
В копнах свежих жадно любить!
 
 
И цветами, и юными Лалами,
И стихами его небывалыми
Вся весенняя и осенняя
Русь Есенина будет жить!
 

Фатальный рок

М. Лермонтову

 
Кавказ надменный, заповедный,
Тебя я знаю, чудный край.
Здесь юный Мцыри – инок бедный —
Обетованный встретил Рай.
Обет печально отбывая,
О вольной жизни тосковал.
Душистым знаем день венчая,
Над Пятигорском вечер пал.
Мартынов, исступлённо бледный,
«Стреляй, стреляй!» – ему кричал.
Поэт молчал, но молвил вдруг:
Не враг тебе, а я твой друг!»
И эхо, выстрелу внимая,
Злодейства факт не понимая,
Взвилось с подножия Машук
Ударом вверх, к вершинам гор —
Поэт не целился в упор.
Мартынов злобе был послушен,
А нравом – не великодушен,
И в тихой ярости силён.
Упал поэт, в упор сражённый,
Погиб поэт непобеждённый,
Под небеса катился стон.
Поэта парус одинокий
Туман окутал голубой.
Так принял смерть в стране далёкой
Поручик «жизни кочевой».
Печальный «демон нетерпенья»
Поэта жёг воображенье,
Питал его фатальный рок.
Повержен Бог стихосложенья,
Кровь каплет с юнкерских сапог.
Гроза спешила. Дождь уж где-то
Смывал живую кровь поэта.
 
 
И в башне, у теснин Дарьяла
Тамара горько зарыдала.
Над Иорданом ночь плыла,
И ветка знойной Палестины,
Что расцвела в тиши долины,
Склонившись, тихо умерла.
И тучки, странники изгнанья,
Спешили трепетно разнесть
Над грешным миром покаянья
И славы горестную весть.
Убит поэт! И взят могилой
В пространство лет и в сонм светил,
Творец стихов волшебной силы,
Сам гений – гению светил!
Не много ль для России милой
Святых, безвременных могил?
Смолк Маскарад. Те лицедейства
Предстали ль Божьему Суду?
А души, полные злодейства,
Томятся ль в огненном аду?
Мне, почитателю поэта,
Слова, прочитанные где-то,
Близки. (Легенда, может быть?)
Но как на памяти верны
Они коварной простотой:
«Когда бы Лермонтов мог жить,
Не стали б так для нас важны
Ни Достоевский, ни Толстой».
 

Жива страна Чевенгур

А. Платонову

 
Для поэтических натур
Не всем любезна Чевенгур.
И одержимость Люксембург —
Из Розы в пепел превратиться,
И тем в анналах раствориться
Среди воинствующих дур,
И сжечь себя, боготворя
Пустую тщетность Октября.
 
 
То весь в трудах, а то беспечный
Безбожник, то ли ангел вечный?
То вразнобой, то монолитный,
Великожертвенен и хмур,
Народ – певун и балагур —
Вместился в ужас первобытный,
В страну с названьем «Чевенгур».
 
 
Жив Чевенгур! Куда ж нам деться?
Ведь от себя не убежать!
Страна досталась нам в наследство,
Где родились отец и мать.
 
 
И все платоновские лица
Живут не где-то за границей,
Не на зачитанных страницах —
По всей моей родной стране.
 
 
А может быть, мне это снится
В дурном, каком-то странном сне?
 
 
И Киса жив, сосед из детства —
Никчёмный баловень кокетства,
Всегда готов страну «спасти».
(Петрову с Ильфом быть в чести!!)
А Бендер, видя наши «средства»,
Сказал бы: «Господи, прости!»
 
 
И рать булгаковских махровых
Чинуш из Швондеров дубовых,
Давно чьи лозунги в золе:
«За уплотнение в жилье», —
Живут по всей моей стране.
 
 
По весям, рощам и долинам
Великим, вечным исполином
Живёт с сиянием венца,
С лицом святого мудреца
Мой Чевенгур, моя Россия,
Её безумная стихия
Не постижима до конца
Ни для ума, ни для Творца.
 

Последний путь императрицы
Поэма

 
Тяжёлым бархатом одето
Окон холодное стекло.
За горизонтом дальним где-то
Едва-едва чуть рассвело.
 
 
Ей не спалось. Тоска не в меру.
Накинув тёплый пеньюар,
Присела тихо к секретеру
Перечитать письмо Вольтеру,
Что отсылала другу в дар.
 
 
«Ах, после», – слабою рукой
Она отдвинула бумаги.
Нарушив царственный покой,
Затрепетали над Невой
Зари оранжевые флаги.
 
 
Императрица у окна.
Проснулся двор. Она бледна.
Невмоготу ей. Сердце ноет
И с ночи очень беспокоит.
 
 
Глядит, как «Северные Флоты»,
(Предмет её большой заботы)
Корветы, парусники, боты
Качает невская волна.
Неотлагательной работы
Всё больше требует страна.
 
 
А жизнь, свершая обороты,
Несёт её в водовороты,
Скрывать не может, что больна.
 
 
Теперь она не влюблена.
Она грустит. Ах, жизнь одна!
Молчит, но думы не спокойны:
Так краток мир, так тяжки войны.
 
 
За ней лежит её Россия,
Непостижима, необъятна.
Её страна. Её стихия.
Всё отдала ей безвозвратно.
 
 
Страна под ярко-синим небом
С цветами, вишнями и хлебом.
 
 
Её земля. Дворцы и хаты.
Купцы, вельможи и солдаты.
Послы, помещики, дворяне,
Попы, чиновники, крестьяне.
 
 
В округ страны – другие страны,
Есть други, есть и бусурманы,
Благожелатели, смутьяны —
Со всех сторон спешат не званы.
 
 
За ней Российские просторы,
Богатства: недра, реки, горы,
С лесами, нивами, полями,
С её студёными морями,
С церквами, храмами, гробами
И, в ярком блеске, городами.
 
 
И всё баталии, невзгоды,
Неурожаи, непогоды,
Поволжский голод, жуткий мор,
И бесконечно шумный двор —
Всё осеняет царский взор.
 
 
И тихий быт монастырей,
И многотрудные походы
Для усмиренья бунтарей —
До всех и вся есть дело ей.
 
 
Вот проявив не дюжий норов,
Генералиссимус Суворов
Отважно Альпы покорил,
С тылов османов ярых бил.
 
 
Потёмкин брал мятежный Крым,
Развеяв Хан-Гирея в дым.
 
 
Всем верноподданным своим
И фаворитам чередным
Любила жаловать сама
Поместья, земли и дома.
 
 
Вот граф Орлов – уж воли лишка.
Ах, приструнить его бы к ряду.
А Зубов граф? – ещё мальчишка,
Но тоже ждёт свою награду.
Красив, но краше в «неглиже»,
И в Ассамблею сел уже.
 
 
Вор Пугачёв. На плахе вижу
Емельки голову кудлату.
Его семью я не обижу,
Но он понёс свою расплату.
 
 
А сколь пожёг дворов, земель?
Одно – казнить таких Емель!
 
 
Она ценила фаворитов,
Владела русской стариной,
На статских дам была сердита,
К лицу носила голубой,
Гордилась русскою судьбой.
 
 
Язык усердно изучала,
Любила русскую еду,
Кокеток-фрейлин научала
Уму, манерам и труду.
 
 
Напомнят вдруг императрице
Альбома жёлтые страницы,
Средь них засушенный букет,
Как Зубов граф в ночи стучится
В её рабочий кабинет.
 
 
Войдёт, откроет клавесины,
В хрусталь положит апельсины,
Споёт возлюбленной сонет
И по ногам Екатерины
Цветы рассыплет на паркет.
 
 
Так часто ранее бывало:
Работу к ночи завершив,
В ней сердце нежно трепетало,
Услышав сладостный мотив.
 
 
Упрям, силён, любил сюрпризы,
Красавец, хват и сердцеед,
Он исполнял её капризы,
А младше был на тридцать лет.
 
 
Вернувшись как-то рано с бала,
Она за ширмой увидала,
Как граф и фрейлина Ланская,
Моралью всей пренебрегая,
Отбросив стыд весьма легко,
А с ним – французское трико,
Слились в вульгарном «comme il fauit».
 
 
Сказав: «Pardon!», смиряя гнев,
Императрица им простила,
Она лишь нежно пожурила.
Мораль и стыд порой презрев,
Сама ж безудержно грешила.
 
 
Не раз верша «любовный пир»,
Уединялась в «Mon Plezir».
Сравнить не раз она любила:
«Дворец мой Зимний, что Версаль.
Ах, Боже, чуть я не забыла:
Под Рождество барон Дюваль
Откроет бал и Фестиваль».
 
 
Гламур гостей на маскарадах
При драгоценностях в нарядах
И море блеска и огней
Давал пример Европе всей.
 
 
А в Петергофе парки-дивы —
Удача зодчей перспективы.
Фонтаны сказочно красивы!
Весь царский двор по мере сил
Здесь флиртовал, гулял и пил.
 
 
Фонтан «Самсон» в зените славы,
Как символ силы и Державы,
Струи до неба устремил.
Великолепием затмил
В округе всё. Придя к фонтану,
Сказала рослому улану
Пред ней в обтянутом трико:
«Pur-le-psi» Ваше велико,
Но до Самсона далеко».
 
 
К ней разномастные вельможи
Толпой стекались в будуар.
Кто постарей, кто помоложе,
И все несли презенты в дар.
 
 
Её любовные романы,
Как незалеченные раны,
Тревожат память по ночам,
И слёзы близятся к очам.
 
 
Седые невские туманы,
Как заржавевшие капканы,
Приносят боль её ногам,
Не позволяя каблукам
Украсить царственную стать.
А предь, «порхая» по балам,
Могла везде – то тут, то там —
И вдохновлять, и восхищать.
 
 
И зарождалась тайно, нежно
В её поклонниках надежда:
«А вдруг, пленяя и маня,
Царица выберет меня?»
 
 
Тут спохватилась. Что за дело?
Слаба я стала тучным телом.
С утра цирюльнику скажу:
«Та пудра, родом из Парижу,
Что привезла мадам Анжу,
Груба и слишком темновата —
Пустая денежная трата».
 
 
С простоволосой головой
В парчовом стёганом халате
Левретку тронула ногой,
Сказав: «Пора уж на покой,
И украшенья нам некстати».
 
 
Почти не спит Екатерина,
Пред ней далёкая картина:
В зелёном бархатном камзоле,
С эфесом знатным на ремне,
Она, как Фурия на воле,
На сером в яблоках коне.
 
 
Одна во всей красе и силе
Перед гвардейцами России,
(Орлов с собратьями в седле)
И ей кричат: «Vivat!» оне.
 
 
Да! Бог на их был стороне.
Расцеловав не раз икону,
Она молилась во дворце.
Взлетели к царственному трону
И власть, и страсть в одном лице.
 
 
Она своей добилась цели,
Но годы быстро пролетели,
Жестоко сделали своё.
 
 
И вот вчера, к полудню где-то,
Она упала у клозета
И унеслась в небытиё.
Ковёр цеплялся за ногой,
И что-то мутно с головой.
Но поднялась, пошла достойно.
На силуэт в пустом окне
Смотрела грустно и спокойно,
Сказала: «Сердцу очень больно,
Пришлите лекарей ко мне».
 
 
Ещё чуть теплилась в ней сила,
В свой колокольчик позвонила,
Затем упала на кровать
И камердинера просила:
«Хочу последнее сказать.
 
 
Я из Отечества родного
Уйду от вас к исходу дня.
Зажгите скляницу святого,
Столь благодатного огня.
 
 
Хочу молиться в утешение
И за грехи просить прощенья».
Лакеи, няньки, доктора,
Все приближённые двора,
Собравшись с раннего утра,
Толпились тихою гурьбой,
Боясь прервать её покой.
 
 
Был повод к горестной печали.
И дружно, разом по стране
Колокола оповещали
О наступившем судном дне.
 
 
Сын нелюбимый, Павел Первый,
Не смог сдержать больные нервы,
В покоях мрачно ликовал,
Один с бокалом пировал.
 
 
Но ждать ему уж нету мочи,
В одном белье, средь тёмной ночи,
В холодном зале без огней,
В притихшей Гатчине своей
Он бутафорскую корону
Благоговейно, как икону,
Себе на темя водрузил
И воздух саблею разил.
 
 
Кареты, верхом откидные,
Муаром скрыты зеркала,
Кругом несут венки живые,
Четыре пары вороные
Держали слуги, как немые,
За пристяжные удила.
 
 
Был очень бледен царский конюх.
Стоял в ливрее, при иконе.
Сник, безучастен ко всему. А почему?
Ему известно одному.
 
 
Атласом чёрные попоны
Переливались во дворе.
Колоколов тугие звоны
Перекликались на заре.
Цветы и свежие бутоны
На всём сплетали вензель «Е».
 
 
Преображенский полк удалый,
Что славен доблестью немалой,
Равнялся фронтом на ветру.
 
 
Она ж во гробе «наблюдала»
Вокруг последнюю игру.
 
 
Послы, другие иноземцы:
Французы, шведы, турки, немцы
Шли молча, кое-кто в слезах,
При всех наградах, орденах
И чёрных бантах в сединах.
 
 
Плюмажем конница кивала,
Позёмка снежная мела.
Императрицу провожала
В последний путь ее страна.
 
 
Собрались все чины, вельможи,
Тащился весь богатый двор,
На тени чёрные похожий,
На отпевание в Собор.
 
 
Последний друг её лукавый,
Граф Зубов в чёрном, налегке,
Шёл с катафалком первый справа
В слезах и мокром парике.
 
 
В печальном трауре глубоком
Людское море у Дворца
Текло бесчисленным потоком
Всё без начала и конца.
 
 
Народ любил Императрицу,
Свою кормилицу-царицу:
«Ах, нашу матушку так жаль!»
И на простых российских лицах,
Над всей страной и в двух столицах
Повисла скорбная печаль.
 

Баллада о славянке

 
Есть красотки на Востоке,
Веселы и чернооки.
Стан – лоза, ресниц полет,
Брови черные вразлет,
Косы стелятся до пят,
Встречи страстные сулят,
На любой спешат каприз,
Опуская взгляды вниз.
 
 
В очи хана не глядят.
Много юных, чернооких
В ханский собрано гарем,
Только хан и глух, и нем,
Ходит злой и одинокий
И не тешится ни с кем.
 
 
Далеко ли до беды?
Во полоне у Орды
Дева чудной красоты,
За решеткой у окна —
Непокорная княжна.
Не восточная смуглянка —
Светлоокая славянка —
Завладела им одна.
 
 
Белокожа и нежна,
Лишь она ему нужна.
В терему краса цвела,
Косу русую плела.
 
 
Дочку матушка растила,
Нежно холила, учила,
Для замужества блюла,
Как зеницу берегла.
 
 
Но ордынцев злая рать
По Руси пошла «гулять».
Землю грабила и жгла
И в полон красу взяла.
 
 
Ненавистный грозный хан
Ей судьбой-злодейкой дан.
 
 
Как весна княжна красива,
Описать не хватит слов,
Та славянка – чудо-диво
С дальних Волжских берегов.
 
 
Нервы хана, как тетива,
Для нее на все готов.
 
 
Хан ее осыпал златом.
На ковре лежат богатом:
Бусы, яства, ткани, вина,
Но княжна проходит мимо,
Не желает быть любимой.
 
 
Что тут сделаешь и скажешь?
Видно, сердцу не прикажешь!
Точно кремень, неприступна,
Непокорна, недоступна.
 
 
Вот застыла у колодца,
Сердце сжалось, болью бьется,
Миг – и будет под водой,
Как под черною чадрой,
Только видели живой.
 
 
Ей загад не удается,
Рядом тень стоит, смеется,
Грозный евнух – часовой.
 
 
Грозен хан. Пред ним княжна,
На щеке слеза одна.
Но не прячет глаз славянка,
Дивно гордая осанка.
На него глядит в упор,
Полон ненависти взор.
 
 
«Лучше мне в гробу лежать,
Чем тебе принадлежать».
 
 
Грозный хан досель ни разу
Не испытывал отказу.
Он и так и этак «бился»,
Но любови не добился.
Сам шайтан в него вселился.
 
 
На полу краса нагая.
Плеть ударила тугая
По девичьей, по спине.
Капли крови на стене.
 
 
Свет померк, и лик застыл.
Хан угрюмо закурил,
Жестом слуг своих маня:
«Вам подарок от меня».
 
 
Во степи ковыль шумит,
Там княжна навечно спит.
Не в гробу под образами,
На земле, под небесами,
Обесчещенная псами.
 
 
Меркли очи в темной ночи.
Облаков разносит клочья
Ветер буйный, завывая,
Боль и грех дождем смывая.
 
 
А в далекой стороне,
Пред иконой на заре,
На коленях мать седая,
До земли главу склоняя,
Шепчет Господу слова,
Верит: доченька жива.
 

Пленительная
Поэма

 
Она в открытом экипаже
Легко скользит по мостовой,
И Петербургские пейзажи
Ей открывают облик свой.
 
 
Куда? Зачем? Или откуда?
Что нежно думает о нём?
Иль ждёт божественного чуда,
Живя вчерашним, тайным днём.
 
 
Она при шляпке, как в чепце,
И свет, и тени на лице.
В душе таинственная даль.
В глазах не скрытая печаль.
 
 
На вид строга, с причёской гладкой,
В чулочке стройная нога
Из юбок выглянет украдкой,
Касаясь смятого цветка.
Её таинственную стать
Нам не понять, не разгадать.
 
 
Она молчит. Грустит? Мечтает?
То взгляд задумчивый бросает
В неясный питерский туман.
Мираж, виденье ускользает,
И всё кругом опять обман.
 
 
Лишь аромат её витает
В тумане зыбко и легко,
Скорей всего, предпочитает
Она флакон от «Рококо».
 
 
Её запястье украшает
Браслет изящный, дорогой,
И бархат ленты голубой
Игривый ветер развевает,
Слегка поднявшись над Невой.
 
 
Погладит муфточку рукой,
Что модна нынешней зимой,
И снова – царственный покой.
 
 
Перчатки шведские, тугие,
Застёжки – клипсы золотые
На ней. Возможно, в первый раз
Она весьма легко одета,
С присущей долей этикета
И, словно дама полусвета,
Себя являет напоказ.
 
 
Скользит манящий взгляд царицы
Не в «фас», а «за» мужские лица.
 
 
И место в лёгком экипаже
Пока свободно есть одно.
Кому-то, может, суждено
Его занять надолго даже.
 
 
Но, может быть, на день, на два,
Чуть познакомившись едва.
 
 
Вот задержалась на момент,
Услышав тихий комплимент.
И взгляд прикрыл «печальный, томный
Ресниц пушистых веер тёмный».
 
 
А на Аничковом мосту
Опять взирает в пустоту,
Как бы ничто не замечая,
И в то же время предлагая
Свою любовь и красоту.
 
 
Её мираж живёт в молве:
В Париже, Питере, Москве.
 
 
Зовёт и манит взгляд прикрытый
То в Лес Булонский, тенью скрытый,
То в Летний Сад, дождём омытый,
Иль в Парк Царицынский, забытый.
 
 
Увековечили так тонко,
И Блок в поэме «Незнакомка»,
И в «Неизвестной» сам Крамской
Ту, что с загадочной судьбой.
 
 
Её пленительность прекрасна.
Как туркестанская княжна,
Она загадочно нежна,
Сулит безумства ночи страстной,
Хоть недотрогой рождена.
 
 
Летит по миру слава громко
О той, что нам едва знакома.
Как это нам, её потомкам,
Всё старомодно и не ново.
 
 
Теперь наивно быть «не модной»,
«Загадкой», «тайной», «не свободной».
Все незнакомки в наши дни
Очарования полны.
Их взоры томны, не случайны,
Так откровенны, все без тайны.
 
 
Она Марина или Зина,
А может, Галя или Эмма?
Есть не одна о них картина
И не одна о них поэма.
Но с исторической судьбой,
С такой щемящей красотой —
Вы не найдёте ни одной.
 
 
Дано немногим то понять,
Как мир сим образом пленять
И на века сооблазнять.
 

Глава 3
Не дай душе остыть!

Свету! Больше свету! – Зажги его

Своим жарким пламенем желания!

Рабиндранат Тагор, из книги «Дом и мир»

 
Что из того, что волосы мои седы?
Я вечно юн и так же, как и стар,
И с теми я, в ком жив любви нектар,
А также с теми, кто без крыши и еды
Горячим горлом ждёт глоток воды,
И с теми, кто не видя в том беды,
Нашёл в излишествах безумия «угар».
 
 
Одним – улыбок свет и благость в мире дивном,
Другим – слепой прищу р, и тот для них не мал,
И с теми я, кто был на поле минном
Израненным, но замертво не пал,
А победителем взошёл на пьедестал.
 
 
Одним даётся смех при ярком свете,
Другим – капели слёз при тающей луне,
Но все на человеческой Планете
Родились, выросли под солнцем на земле.
 
 
Мы «сотканы» все из одних и тех же «пе́тель»,
Но в общей ткани каждый лик приметен,
Как лист папируса, что хрупок, чист и светел,
И каждый воплощён из кроветворных клеток,
Чтобы сказать: «Я с вами однолеток
И с жаждой обожания живу
В согретом «пламенем желания» дому,
 
 
Чтобы растить и собирать обильные плоды,
Любить и славить человечества труды».
 
 
Что из того, что волосы мои седы?