Текст книги "Время несбывшихся надежд"

Вы сказали, что чем газета острее, тем меньше шансов на рекламу. Похоже, это часть белорусского своеобразия в издательском деле. Во всем мире работают противоположные правила.

А. В.: Так было не всегда. Отрицательный смысл понятие «острота» приобрело тогда, когда политика внутренняя стала ужесточаться, когда даже экономика политизировалась. Лукашенко, когда пришел к власти, сначала держал паузу, он же перед выборами обещал и свободу слова, и рынок. А с года 1995-го начал активно вмешиваться во все. И не только в периодику, в бизнес… Но ведь одно дело – это объективно острая информация, когда газета печатает расследования, становятся известными какие-то скандальные факты, и это вызывает реакцию, потому что затрагивает высоких должностных лиц. У нас же под понятие «острой» стала попадать всякая информация, которая противоречит официальной. В том числе объективная информация об экономике или о политических событиях. Получается, ни о чем нельзя свободно писать, иначе будут проблемы. Когда государство начинает подобным образом контролировать информацию, рекламодатели вдруг ощущают, что они финансируют распространение какой-то «крамолы». Самые грамотные сами об этом догадываются и прекращают сотрудничество, непонятливым подсказывают. Бывало, что в коммерческие банки «спускался» циркуляр: «ограничить (что означало – прекратить) размещение рекламы в негосударственных изданиях». Во всем мире, даже в России, работает другая закономерность – сенсационная, острая подача всегда привлекает читателей, и значит, дает хороший рекламный доход. Будь воля государства, если б это так дико не выглядело, оно бы закрыло всю негосударственную журналистику, которая пытается за рамки контроля выходить. Сейчас несколько изданий таких осталось, скажем, «Народная воля». Они живы только потому, что в этих жестких условиях не имеют возможности развиваться и выйти на большую аудиторию. Как следствие, все, что они печатают, имеет локальное воздействие. Их покупают те, кого не надо переубеждать и агитировать. Они работают на аудиторию оппонентов власти, а новую – по разным причинам – не формируют. Хотя то, в каких условиях они работают, – это ненормально, даже психологически очень тяжело понимать, что тебе противостоит вся государственная машина. Все зарегулировано таким образом, что жить и иметь тиражи могут только те издания, которые финансируются из бюджета. А есть еще социально-административные рычаги, которые вовсю используются, например, организация принудительной подписки, дешевая полиграфия, меньший процент комиссии при распространении… Побочный эффект такого регулирования – Беларусь остается единственной страной европейской части бывшего СССР, куда не пришел ни один крупный иностранный издатель.

Что Вы назвали бы сильными и слабыми сторонами журналистики 1990-х?

А. В.: По-любому, конечно, сильных сторон больше, потому что – есть такой очевидный момент – 90-е начинались как свободные годы. Произошло освобождение этой профессии. В России это раньше случилось – после 1985-го. В Беларуси идеологическая вертикаль была пожестче, но все равно уже в середине 1980-х государственная журналистика стала меняться. Например, тогда в БелТА пришло немало молодых людей, которые пытались воспользоваться горбачевской гласностью, а позже работали уже в новой журналистике. В то время люди, которые не имели отношения к журналистике, получили возможность в этой сфере работать. Некоторые из них остались в журналистике до сих пор.

А из каких сфер приходили в журналистику люди?

А. В.: Из разных. Например, Саша Михальчук и Лена Данейко закончили иняз, Роман Яковлевский – технарь. Журналистикой сложно овладеть как базовым образованием. Чтобы успешно работать в журналистике, нужен талант коммуникации.

Талант коммуникации? А как же умение находить факты?

А. В.: Это вещи взаимосвязанные. Если ты можешь разговорить человека, то он станет источником информации. Если люди тебя воспримут, они откроются. Поэтому не столь важно, есть ли у журналиста изящный стиль. Знаю многих, кто пишет довольно коряво, зато информацию добывает отличную. Их и ценят высоко в редакциях прежде всего как талантливых коммуникаторов – за умение договориться, расположить к себе очень разных людей. А поправить стиль – это работа редакторов. Если нет хорошей фактуры, как ты там литературно ни излагай, публикация не получится. Освобождение профессии было еще и в том, что прежние рамки идеологические отпали. При этом профессиональная подготовка журналистов была достаточно высокой. Как ни ругай советское время, но тогда и отбор в эту профессию был достаточно жестким, особенно на уровне республиканских изданий. Другое дело, что в то время сложно было реализовать себя в профессии, не следуя идеологическому уклону.

Такое вообще было возможно?

А. В.: Например, я работал в БелТА в отделе науки и культуры. Эта тематика была не шибко идеологизирована. Хотя БелТА находилось под достаточно жестким контролем со стороны ЦК белорусской компартии и как структура при Совете министров, и как подразделение ТАСС. Но, в отличие, скажем, от отдела пропаганды, нас нечасто вызывали на совещания в ЦК, не пичкали соответствующими установками. Нашего отдела все это касалось в минимальной степени. Но дело не только в этом. Самое интересное, что помогало расшатывать «идеологические устои», – наши руководители поняли, что на информации можно зарабатывать. Ведь, кроме гласности, Горбачев предложил и хозрасчет. То есть, возможность зарабатывать деньги помимо бюджетного содержания. И БелТА учредило сначала такой бюллетень «Перестройка: твоя позиция». И пустило его в киоски по три рубля за штуку! Газета тогда стоила три копейки. В этой «Перестройке» печатались очень любопытные и смелые тексты – о белых пятнах нашей истории, о чернобыльских проблемах. Потом зарегистрировали газету «7 дней», первый, кстати, республиканский еженедельник, который не являлся «органом» какой-то партийной или советской структуры. А, например, один ныне очень известный госредактор и идеолог выпускал газету для поп-группы «Ласковый май». В начале 1990-х появилось уже множество частных изданий. И конечно, это дало такой всплеск. Журналистика – она ж существует не сама по себе. Она отражает специфику конкретного времени. Говорят, что не дай бог родиться во время перемен, но для журналиста, наверное, это лучшее время, когда все меняется, все ломается. В то время стимулом для развития журналистики стало множество знаковых событий и перемен в политическом, экономическом, социальном устройстве Союза. И конечно, все это вызвало мощный всплеск интереса к информации со стороны населения. Потом жизнь начала меняться не так, как мы себе это представляли… Сейчас как будто бы тоже много событий в политике, в экономике. И интерес читательский к ним есть. Но при этом действует такая установка, что государство определяет, какие из них должны отслеживаться, как комментироваться. Задача журналистики сейчас не распространять объективную информацию, а наоборот – не допустить ее распространения. В итоге то, что распространяется, – это уже не столько информация, сколько пропаганда. То есть, государство просто пытается выстроить удобное для себя общественное мнение, навязать какие-то идеологические установки. В сегодняшней ситуации, когда экономически жить стало сложнее, как раз был бы хороший момент реанимировать «Белорусскую деловую газету». Потому что ситуация очень напоминает ту, которая была в начале 90-х. Кризисом экономики это никто тогда не называл, но шла такая ломка экономической формации от советской к новой. И сейчас такая ломка по логике должна была бы произойти, потому что нынешняя экономическая модель себя не оправдала, зашла в тупик. Ей на смену другая должна бы прийти. И хорошо было бы объяснить народу, как жить в новых экономических условиях. Это была бы такая благодарная работа – информировать, как легче пережить эту ситуацию. Кстати, подобные продукты уже появились в Интернете.

Если вернуться к характеристике атмосферы 90-х, какие еще черты того времени благоприятствовали журналистике?

А. В.: Во-первых, государство на какое-то время прекратило жестко регулировать эту сферу – сбор и распространение информации. Оно само оказалось достаточно открытым. Не так, как сейчас. Это выражалось в доступе к чиновникам, их свободе высказывать свою точку зрения. Если же чиновник по разным причинам не хотел отвечать или отвечал неконкретно, то можно было его «отмашки» опубликовать, и тогда он не только в смешном виде выступал, еще было видно, как ответственное лицо безответственно реагирует на обращение журналистов. Во-вторых, тогда статус журналиста был более высоким. Так сложилось еще в советское время – создавалась иллюзия, что газеты способны решить любые проблемы. Критических публикаций, если уж их разрешали, действительно боялись, за ними следовали серьезные «оргвыводы». Сейчас власти санкционировали совершенно другое отношение к журналистам. Им разрешают или просто передавать одобренную точку зрения, или развлекать читателя. А еще журналистов разделили на государственных и «остальных». Государственный может позвонить чиновнику, а с другими – на вполне законных основаниях – даже разговаривать никто не станет. Хотя понятно, что это противоречит Конституции и праву на свободное получение и распространение информации… Быстро богатели, быстро разорялись – это тоже была примета времени. А применительно к журналистике, издательскому бизнесу – это было время, когда востребованность в профессиональных людях была больше. Успеха добивались люди действительно профессионально подготовленные, конкуренция была жесткая, но более честная. То время прошло, и теперь профессиональные качества не являются определяющими, скорее, нужны умения подстраиваться под обстоятельства. Это в большей степени относится, конечно, к государственной журналистике. А если говорить о нормальной журналистике, об этом узеньком сегменте, который еще существует, там тоже важны другие качества, которые не были определяющими в 90-х. Например, готовность противостоять системе, государству. Это очень проблемная вещь, потому что государство большое, а человек маленький. Государство по тем законам, которые само пишет, все равно будет всегда право, всегда добьется нужного результата. Противостоять сложно. Это своего рода геройство. И масса неудобств в жизни, например, проявление давления, психологическое напряжение, некомфортные условия для работы. Но люди там работают не из-за какой-то шибко высокой цели или миссии противостоять системе, которая им не нравится и которую надо изменить. Это вовсе не задача журналиста, у него нет такой возможности. Все гораздо проще. Дело в том, что в другой – ненормальной – журналистике эти люди просто не могут работать в силу каких-то своих человеческих качеств. Работать, когда тебя каждый день как журналиста унижают, делать не то, что, как приличный человек, считаешь нужным, а то, что тебе указывают. И при этом единственный стимул – это материальная плата. Я думаю, что многие не могут себя переломить, чтобы работать так. Правда, выбирая нормальную журналистику, такие люди вынуждены работать в ненормальных условиях.

А в каких условиях способна возникнуть качественная журналистика?

А. В.: Разные есть представления о качестве. Один из вариантов – воссоздать то, что было в 1990-х, когда издательское дело регулировалось рынком. Это на самом деле лучший вариант. Когда средства массовой информации живут по законам рынка, развивается то, что актуально. Например, если бизнес актуален – развивается деловая пресса. Если интересы благополучных домохозяек – развивается глянцевая журналистика. Тогда для каждого сектора СМИ существует свой кусочек актуального развития. И каждый сектор аудитории получает «свою» прессу. Но сегодня об этом говорить странно. Сегодняшний «рынок» ничего не регулирует, его ничто не подстегивает, кроме страха или денег.

Как Вы думаете, работала ли в те годы самоцензура и чем она могла быть вызвана?

А. В.: Самоцензура всегда должна быть. Только не очень адекватный человек говорит все, что думает. В какие-то моменты это хорошо, но в любом общении иногда бывает уместно промолчать. Журналист не должен говорить все, что думает, во-первых, потому что это не его дело вообще. Задача журналиста – найти факты или найти человека и представить его точку зрения. В редких случаях, когда журналист заслуживает особое читательское доверие, он может сопровождать факты собственными комментариями. Но это уже немного другая профессия. Конечно, сейчас в Интернете любой желающий может разносить свое мнение о чем угодно. Но я говорю о профессиональной журналистике и о нормальной для журналистики ситуации. А если условия ненормальные, как, например, сейчас, то суть журналистской работы кардинально изменяется – журналисту приходится скрывать факты от читателя. Даже советская журналистика контролировалась не настолько жестко, как сегодняшняя. О многих вещах можно было писать. И тот, кто хотел, писал о проблемах, которые существуют, скажем, на уровне предприятий. О проблемах на уровне государства писать было не принято. Сейчас же и этого нет. Теперь одни журналисты не могут писать о проблемах, другие – не хотят. И в результате мы не знаем, в какой стране мы живем.

Скажите, есть ли у Вас такой журналистский проект, который позволяет сказать: «Я состоялся в этой профессии»?

А. В.: В разное время приходится утверждаться в разных проектах. И в силу разных причин. Сначала выбирают тебя и предлагают работу, может, не самую увлекательную. Я же не выбирал в свое время тему «наука и культура». Мне, например, всегда нравился журнал «Food and travel», у него такие две темы, которые мне по жизни приятны. Потом выбираешь ты, но тоже не по принципу увлекательности, а только из целесообразности. Так было с «БДГ», «Белорусской газетой». Лучший вариант – когда делаешь то, что увлекательно и тебе, и читателям. У меня такого проекта еще не было, хотя, конечно, идей и соображений по этому поводу много.

Возможно, таким проектом станет журнал мнений, каким Вы планировали делать «Кур’ер»? Вообще, насколько такая идея – делать издание вместе с читателями – актуальна для белорусской ситуации?

А. В.: Такой подход я бы использовал как базовый принцип в издании любой популярной тематики. Причем читатели могут и должны быть не только соавторами, но и героями публикаций. Я считаю, логично издавать журнал, рассчитанный на широкую аудиторию, и рассказывать в нем о парне из соседнего двора. Потому что парней таких очень много. Есть такая точка зрения у многих издателей, что людей больше всего интересует жизнь известных людей, селебрити. А мне так не кажется уже давно. Во-первых, применительно к белорусской действительности эти самые селебрити в нормальном серьезном виде не существуют. Здесь почти все в таком суррогатном виде. Звезды, которых кто-то назначил, авторитеты «согласно штатному расписанию». Так они и воспринимаются большинством граждан, никакого живого интереса к ним нет. Я убежден, что обычный человек, в котором можно узнать себя, соседа, приятеля, не менее интересен читателям. Нужно лишь этого человека интересно представить, грамотно подать его. И темы могут приходить «снизу», и это очень логично, особенно в нашей жизни. Журнал мнений актуален, ведь люди вправе рассуждать, скажем, о политике или экономике уже хотя бы потому, что они переживают на себе последствия этой политики. Не они принимают законы и экономические решения, но последствия этих решений острее всего на своей шкуре ощутят именно простые люди. И они имеют право об этом говорить и оценивать последствия действий профессионалов. Пусть эти оценки не будут профессиональными. Из собственного жизненного опыта они вполне могут вывести, что, возможно, им такие политика и политики на хрен не нужны. Но к тому времени, когда появился «Кур’ер», людей уже отучили высказывать свое мнение. Государству удалось создать такую иллюзию, что всякое свободно высказанное мнение обернется неизбежными последствиями, что каждое слово контролируется и управа на человека найдется. В реальности это, конечно, не так. Но государство проявило талант и смогло убедительно разнести эти «страшилки». И что остается человеку? Только промолчать или высказываться анонимно.

Если вернуть время назад, Вы бы делали те же шаги, что и раньше? Я имею в виду уход из «БДГ», разногласия с Марцевым.

А. В.: Конечно, логика событий этой жизни показывает, что надо было бы что-то менять. Вот только смотря в чем. Многих вещей я постарался бы не допустить. Нужно было не стесняться контролировать финансы, настаивать на каких-то юридических решениях. Но тогда было такое время, что уходить, казалось, – это просто. Притом что газета была хорошая, ее по-своему было жалко. Казалось, что легко и быстро можно сделать другую газету, она будет не хуже. И можно делать ее по-другому… С возрастом появляется иное отношение к таким вещам. Каждый следующий «уход», начало нового проекта становится все сложнее и сложнее. Опыта становится больше, и этот опыт тормозит, начинает мешать. Трудно принять решение: с опытом приходит «тягучая» взвешенность, рассудительность, другая мера ответственности. Возможно, поэтому мой новый проект до сих пор не стартовал. Если бы я его придумал лет 15 назад, наверняка он бы уже работал.

Юрий Дракохруст

В журналистику обычно идут те, у кого не просто «хорошо с письмом», но, почти обязательно, «плохо с математикой». Юрий Дракохруст пришел в журналистику из математики. В 1982-м он окончил механико-математический факультет Белорусского госуниверситета и был удостоен медали Академии наук СССР за лучшую студенческую работу. В том же году он начал работать научным сотрудником отделения алгебры и геометрии Института математики Академии наук БССР. В 1986-м Юрий получил степень кандидата физико-математических наук, в 26 лет защитив кандидатскую диссертацию по специальности «Математическая логика, алгебра и теория чисел». Из Института математики в 1991-м он перешел в Институт экономики Национальной Академии наук на должность старшего научного сотрудника. Но в действительности перемены в его карьере были глубже. В самом конце 1980-х – начале 1990-х, с появлением в стране альтернативной политической силы, Белорусского Народного Фронта и альтернативных изданий, его интересы, которые еще раньше начали отклоняться от математики, нашли место для практического применения. В 1992-м Юрий Дракохруст перешел в журналистику, окончательно порвав с карьерой академического математика в 1993-м.

К тому времени в журналистике уже сформировался спрос на людей с другими знаниями, другим опытом и способностями к другому письму. Литературность слога – одно из главных достоинств текстов лучших журналистов советской школы – в «поточном» письме выпускников журфака выродилась в аморфность, бессодержательность и жонглирование риторическими приемами. В начале 1990-х была потребность в аналитической журналистике, в логике вместо риторики, в понятиях, которые могли описать мир по-другому. И здесь математическое образование Юрия Дракохруста вкупе с диссертацией, само название которой должно вызывать трепет у «профессиональных» журналистов, – «Локально-глобальный норменный принцип для полей алгебраических чисел» – давало ему преимущества. Другое образование и другой профессиональный опыт сформировали в нем умение по-другому воспринимать мир и по-другому о нем рассказывать, опираясь на цифры и их анализ. В мае 1995-го Юрий Дракохруст, уже журналист со стажем, так писал для «Белорусской деловой газеты» о только что прошедшем референдуме: «Результаты референдума 14 мая могут удивлять только счетом, но не выявленными тенденциями. Уже прошлогодние выборы продемонстрировали пропасть между интеллигентскими тусовками и народной ‘гущей’. Все социологические опросы показывали, что президент получит безусловную поддержку по первому и третьему вопросам референдума».

Были и иные составляющие, сделавшие переход Юрия Дракохруста в журналистику и его успешную работу в ней логичными. В феврале 1992-го года его брат, Олег Манаев, инициировал создание Независимого института социально-экономических и политических исследований (НИСЭПИ). Институт занимался изучением белорусского общества, методом социологических опросов собирая эмпирические данные о «состоянии умов» и общественных настроениях. Это давало Юрию, сотруднику НИСЭПИ, богатый и новый материал, раскрывавший белорусское общество изнутри, а кроме того, снабжало его аргументами другого порядка. С другой стороны, сказалась, вероятно, и семейная наследственность и семейный круг общения. И мать, и отец Юрия Дракохруста – журналисты. Отец, Александр Дракохруст, после окончания Великой Отечественной войны, которую он отвоевал сапером с первого до последнего года, работал в Берлине военным журналистом. В Минске журналистскую работу он сочетал с литературным творчеством, опубликовав 16 поэтических книг и переводов с белорусского языка, несколько книг прозы. В 2006-м году, в репортаже с творческой встречи с ним, посвященной выходу сборника стихов «Черед», сообщалось, что на нее пришли друзья Александра Дракохруста – «Валентин Тарас, Рыгор Бородулин, Аркадий Шульман, Семен Букчин, Виктор Лясковский, Аркадий Бржозовский». Мама, Диана Манаева, работала журналисткой в «Советской Белоруссии».

В 2013-м году Юрий Дракохруст, обозреватель Белорусской службы Радио «Свабода», был выдвинут на премию имени Светланы Наумовой, присуждаемой гражданской кампанией «Говори правду!», в номинации «Политическая аналитика». Еще раньше, в июле 2008-го, поздравляя Юрия Дракохруста с днем рождения, Александр Федута написал в своем Живом Журнале: «Сегодня день варенья Юрия Александровича Дракохруста – человека и парохода, аналитика и друга. Таких мало. Чтобы мозги и порядочность настолько сочетались – это большая редкость в нашей стране».

В начале – середине 1990-х в журналистику пришли люди, которые не имели классического журналистского образования. Вы – из той же когорты. Вы были математиком со степенью кандидата наук и с, кажется, неплохим местом работы – Академия наук БССР. Что подтолкнуло к решению податься в журналистику?

Юрий Дракохруст: Случилось это просто. У меня и мать и отец – журналисты. Мать, когда мы переехали в Беларусь, работала в «Советской Белоруссии», отец – в военной газете «Во Славу Родины». И они, зная, как горек хлеб советского журналиста, всячески меня отваживали от этой профессии. И когда я заинтересовался математикой, они поддержали: вот, пожалуйста, давай иди в математику. Ну, я в нее и пошел. В 26 лет стал кандидатом. Но, в общем, видимо, общественный темперамент, унаследованный в том числе и от родителей, остался. И когда началась перестройка, начался Народный Фронт, я в этом во всем активно участвовал. И, в общем-то, писать начал в связи с этой своей политической деятельностью. У меня было пару публикаций в газете «Лiтаратура i Мастацтва», одна из них о съезде коммунистической партии Беларуси. Такая довольно едкая. Как говорил классик: порвалась цепь великая. Возникли новые варианты, новые возможности, и, в частности, Русская служба Радио «Свобода» искала корреспондента по Беларуси. Я уж не знаю, кто меня посоветовал. Слышал разные истории. Говорили даже, что Василь Владимирович Быков, почитав мои статьи в «ЛiМе», т. е. буквально те пару статей, меня порекомендовал. А может, это был кто-то другой?.. Сейчас уже очень трудно сказать, кто. И мне предложили. Позвонили из Мюнхена и сказали: «Давайте попробуем Вас». В общем, я начал на них работать, оставаясь в Академии наук. Знаете, академическая система такая: пришел, расписался в журнале, ушел. Никто за тобой особо не смотрит. Тем более, тут надо сказать честно, у меня где-то уже во второй половине 1980-х годов в профессиональном смысле в Институте математики получился некий затык. То есть, кандидатскую я сделал, все было хорошо: хорошая кандидатская, хорошие отзывы, публикации в «Докладах Академии наук СССР», но дальше как-то вот не очень получалось. И поэтому я с огромным удовольствием повернул в журналистику. Никакого опыта советской журналистики у меня не было. Но как-то осваивать стал ремесло, в том числе и технику, и как микрофоном пользоваться, и как интервью брать. Все это у меня поначалу не очень хорошо получалось. В общем-то, техника меня не очень любит до сих пор. В каких-то аналитических программах Радио «Свобода» стал участвовать. Из-за этого затыка в 1991-м году я перешел из Института математики в Институт экономики. Меня интересовали какие-то такие вещи. Это же была перестройка: статьи либеральных российских экономистов Селюнина, Шмелева, Пияшевой печатали, Хайека переводили, литовский либертарианец Дегутис в газете Саюдиса печатался. Мне было это интересно, и я перешел в Институт экономики, продолжая работать на Радио «Свобода». В 1992-м году мой сводный брат Олег Манаев основал исследовательский центр НИСЭПИ, и параллельно я еще и там работал, тоже какие-то тексты писал. На Русской службе Радио «Свобода» я работал под псевдонимом Марат Дымов. Но, в общем-то, это был секрет полишинеля. И в какой-то момент, по-моему, году в 1993-м, мне в Институте экономики сказали: «Вам надо выбирать». Я сказал: «Хорошо, я выбрал. До свидания», после чего ушел из Академии и работал на Русскую службу Радио «Свобода». Я был тогда молодой, здоровья много. Году в 1992-м Петр Марцев, который тогда создал газету «Биржи и банки» (она тогда так еще называлась), пригласил писать для газеты. Мы с ним были еще по университету знакомы.

Вы были знакомы по университету? Но Вы учились на мехмате, а он закончил филфак…

Ю. Д.: Мы с ним были шапочно знакомы. Студенческий театр. Там была такая дама, Дина Тытюк, она и сейчас работает в Институте культуры. Ставили пьесу Володина «Две стрелы». У меня друзья в этом участвовали. Это был не столько театр, сколько действо. Я в этом не участвовал, а Петя там играл главного героя. Ну, мы и познакомились: «Петя, привет! – Юра, привет!». Тогда Петя в основном пил водку и интересовался девушками. Кто знал, что он вырастет в медиаолигарха? А в 1992-м он мне сказал: «Давай, может, напиши что-нибудь». Я говорю: «Ну, давай напишу». И я стал писать в эту газету. Такой режим у меня оставался до конца моего сотрудничества с «Белорусской деловой газетой», в которую вскоре переименовались «Биржи и банки». Я не входил в штат газеты. Просто писал тексты и, по-моему, тогда еще на дискете приносил или по электронной почте (я уже не помню, она была уже или нет) посылал. Я мог прийти в редакцию, поболтать, покурить, поучаствовать в сабантуе. Вот так строились наши отношения.

А в штат почему не входили?

Ю. Д.: А зачем? Дело в том, что Русская служба Радио «Свобода» была, кроме всего прочего, и самой хлебной работой. И поэтому, собственно, зачем мне было идти в штат? Тем более, понимаете, мой жанр – довольно узкий. Репортер из меня, в общем-то, всегда был не блестящий. Я писал аналитические статьи. А зачем мне для писания аналитических статей входить в штат? Это бы мне ничего не дало. Да и был момент в 90-х, когда я, по-моему, работал на 4 или 5 работах. Потом, когда «БДГ» очень драматично раскололась – ушла команда «Белорусской газеты», – я это очень переживал. Пытался их как-то примирить, поговорить с ними. Но что произошло – то произошло. Горшки были разбиты. Но поскольку у меня были добрые отношения и с той и с другой командой, то некоторое время я и в «БГ» тоже работал. Но работал в таком же режиме, т. е. я появлялся там раз в неделю и писал аналитические тексты. Без внутриредакционных обязательств.

Сложно было, наверно, писать так много? Как Вы все-таки научились? Это ведь не школьное сочинение, что сел и пишешь себе что-то.

Ю. Д.: Что касается школьных сочинений, то я как раз плохо писал школьные сочинения. Это мне было всегда трудно. Я вообще никогда не думал, что стану журналистом. Но это была эпоха перестройки. Как-то слова нашлись, эмоции нашлись. И потом, еще в советские времена, в 1970–1980-е, у нас в Минске была группа диссидентствующей молодежи: я, мой брат, еще некоторый круг моих друзей. Не скажу, что мы на большие баррикады залезали. И слава Богу, потому что тогда сели бы. Но, по крайней мере, у нас были связи с московскими диссидентами. Мы читали книжки. Я к этому времени прочитал весь джентльменский набор диссидентской литературы.

А что включал в себя этот джентльменский набор?

Ю. Д.: Набор этот состоял не только из обличительной литературы, но и из литературы вроде «Зияющих высот» Зиновьева, «Технологии власти» и «Загадки смерти Сталина» Авторханова и многих других текстов, которые научили смотреть и анализировать. Вот, наверно, математика и тексты именно такого плана помогли. Я Вам скажу, что «Зияющие высоты» на меня произвели даже большее впечатление, чем «Архипелаг ГУЛАГ». И потом, для себя я придумал такую формулу, она, может, звучит цинично, но она моя: «Меня не интересуют люди, меня интересуют идеи». И мне кажется, что какие-то прочитанные за время такого полудиссидентства (я не собираюсь изображать из себя героя) книги мне очень много дали. Они мне дали правильный взгляд на систему, на политику, на взаимоотношения людей. В какой-то степени я выезжал вот на этом багаже.

То есть, Ваше знание, выраженное в одном из текстов для «БДГ», того, что американская демократия – это представительская демократия, воплощенная в формуле «нет представительства – нет налогов», оно оттуда?

Ю. Д.: По-моему, да. Одним из текстов этого диссидентского набора был «Федералист». Текст «Демократия в Америке» Токвиля, по-моему, я прочитал позже, но «Федералиста», кажется, тогда. В общем-то, я годы застоя использовал лучшим образом – для самообразования. Понятно, что после 1991-го года читать что-то такое фундаментальное уже времени было мало. Зато можно было реализовывать себя. Можно было писать, говорить, рассказывать о каком-то своем понимании того, что происходило. Вы говорите, что много было работы, много статей. Ну, так оно было в охотку, потому что была динамика процесса. Потому что действительно возникало новое государство, новая нация, новая демократия. И все это было интересно. И все это было интересно описывать. Плюс к тому, статус независимых журналистов был весьма высок. Если Вы помните, по-моему, где-то в 1994-м или в 1995-м году прозвучала фраза Лукашенко: «Самые мои серьезные оппоненты – это журналисты». Ну, это, знаете, приятно. Хотя тогда с ним, в общем-то, не очень воевали. Это потом уже началась взаимная война на уничтожение. Но, понятно, такая фраза из уст президента, конечно, льстит.